Текст книги "Встреча на деревенской улице"
Автор книги: Сергей Воронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
ПРИЕМ ДЖИУ-ДЖИТСУ
Я уже собирался уходить, когда на пороге избы показался высокий парень в линялой гимнастерке, с длинными плоскими волосами, доходившими до плеч.
– Здоровеньки булы, тетка Степанида и приезжий товарищ, которого не знаю! – сказал он еще у дверей, одним взглядом вобрав все: и пустой стол (отметив движением бровей, что это его не устраивает), и меня, допивавшего густое молоко, которого не попробуешь в городе, (открытая улыбка на полный оскал крепких белых зубов, – дескать, приветствую, рад вашему появлению в наших краях), и саму хозяйку, рослую старуху, с большим животом и широкой грудью, словно на ней лежали две ковриги пышного хлеба (ей особую улыбку, с подмигиваньем, вроде того, что живи, тетка, не тужи!) – С праздничком вас!
– Здравствуй, – усмешливо протянула хозяйка, – да ведь праздник еще вчера кончился.
– А для меня персонально еще продолжается, тем более что я не поздравлял тебя.
– Ну что ж, поздравляй.
– Вот, поздравляю! Здоровья тебе и так далее, всего лучшего!
Хозяйка протянула руку в буфет за графином.
– Чего матка-то делает?
– Наладилась дрова с Нюркой пилить.
– А ты чего ж не поможешь? – наливая большую стопку из графина и ставя перед гостем, сказала хозяйка.
– Так ведь говорю – праздник у меня. К тому же, кто не работает, тот не ест. А они поесть любят.
– Да и ты мимо рта не пронесешь, – накладывая из чугунной латки в тарелку тушеное мясо с картошкой, улыбнулась хозяйка.
– Точно! – засмеялся парень.
– Ну, выпей, коли праздник у тебя.
– Тогда, значит, с Днем Победы! – Парень широко раскрыл рот, запрокинул голову и влил в себя большую стопку. Потряс головой, понюхал хлеб. – Крепка!
– С чистого сахару, не то что кака химия... Да ты ешь, ешь горячее-то.
– А чего я в обед буду делать дома?
– А брюхо как резина. Влезет.
– Точно! – засмеялся парень и стал есть. Но, пожевав, отложил вилку и подмигнул мне, давая понять, что еда куда как не ахти. И тут же, неожиданно для меня, сказал: – Вот это да! Вот это жаркое! Только ты одна, теть Степанида, и можешь так сготовить.
– Чего уж такого вкусного нашел, – смущенная похвалой, заулыбалась старуха, – и твоя матка, моя сестрица, не хуже готовит.
– Ой не скажи! Ой не скажи! Не хуже – не знаю, а вот уж что не лучше – это точно! Налей-ка, теть Степанида, еще рюмашку, а то все съем и не замечу.
Хозяйка налила еще стопку.
– А вы чего же, приезжий товарищ, не выпиваете? Теть Степанида, не узнаю тебя!
– Ой, да я с удовольствием, только постеснялась... Ведь у меня самогонка. Может, непривычные вы...
– Нет-нет, – отказался я, – не пью.
– Только самогонку или вообще? – деловито спросил парень.
– Вообще...
– Врачи запретили, или как?
– Да нет, вообще не пью...
– И не, тянет?
– Так если не пью, почему же должно тянуть?
– Мало ли... – уклончиво ответил парень и с улыбкой поглядел на хозяйку. – А теперь, теть Степанида, разреши мне выпить за твое драгоценное здоровье, которому не должно быть износу, как моему трактору. – Он посмотрел графин на свет, много ли там осталось, и наполнил свою стопку. Выпил. Поклевал вилкой жаркое. Оглянулся. – Чистенько у тебя, теть Степанида, уютненько. Вот мне бы такую аккуратную жену, как ты...
– А ты женись на Танюшке, как раз такая будет.
– Это еще как погода покажет. До замужества все девки хороши. Потом брак выявляется. Недаром и называется супружество браком.
– Мучаешь ты девку зря.
– Это называется испытанием чувств... А у тебя хорошо. Аккуратность, чистота. Одним словом – гигиена. – Он выпил и отстранил опустевший графин. – Может, у тебя капустка или соленый огурчик есть?
– Есть, да уж они мяклые.
– Ничего, пойдут. Мне важен скус.
Хозяйка вышла.
– Вы чего думаете я нахваливаю старуху? Чтоб с вином не жадничала, вот чего. Мне сегодня обязательно надо хорошо выпить. Настрой такой. А завтра на трудовую вахту. А на вахте надо стоять крепко. Тут давай-давай... А что касается ее кушаньев, то в ее еде настоящего скусу нет. Это я точно определяю. В армии на повара выучился. Кашеварил там. Лихо. Солдаты всегда добавки требовали. До того дошло, что начальство в панику вдарилось. Все лимиты исчерпаны, а кормить каждый день надо. Так? Видят такое дело, решили от меня избавиться. Сказали моему старлею, чтоб направил он меня на шофера учиться. Ну, ни он, ни я спорить не стали. Дисциплина, сам знаешь, отец. Это тут можно придумать ремонт и полдня дуру валять, а там не забалуешь...
Вернулась хозяйка с миской квашеной капусты и пятком огурцов в руке. Парень тут же взял щепоть капусты. И закрыл глаза от удовольствия.
– Нет, теть Степанида, тебя надо в Москву на ВДНХ, чтоб знали, как надо капусту солить. Это ж надо так!
– Да ну тебя, – опять застеснялась старуха, – чего уж такого нашел. Капуста как капуста.
– Нет, не скажи... Ну-ка, плесни для разговору, под капустку-то.
– А матка-то заругает меня. Зачем, скажет, Кольку напоила.
– А мы ей не скажем, что это ты меня. Давай, давай!
Старуха достала из буфета бутылку зеленого стекла, заткнутую тряпкой.
– Того же завода? – деловито спросил Колька, кивая на бутылку.
– А как же, все с сахару...
– А то я не люблю, когда смешивают, хотя бы и самогонку. Смешивать вообще ничего не надо. Гибрид получается. Помесь... Так на чем я остановился? А, на шофера послали. Ну, кончил я с отличием. Я толковый. На лету все схватывал. Учитель только еще рот разевает, а я уж знаю, чего он сказать хочет. Другой раз даже не стерпит. Веселков, говорит, замолчи или продолжай урок за меня. Котелок у меня, в отличие от других, плотно набит мозгом. Вернулся я в часть и сразу же в передовики вышел. С доски Почета не слезаю. Сижу, как прибитый гвоздями. Такого, как я, в части еще не бывало. Мой старлей гусаком ходит, гордится, а другим не нравится, что я самый наилучший. Контры пошли. Ну, старлей видит такое дело, вызывает меня и говорит: «Давай учись на электрика». Году не прошло, вот он я – высоковольтник. Ну, тут опять та же картина. Я весь на виду, а другие в хвосте. Отсюда... Теть, плесни еще.
– Да будет...
– А вот еще выпью, тогда, может, и будет. – Он взял из ее руки бутылку и налил в стопку. Выпил. Откусил пол-огурца.
– Да ты чего мясо-то не ешь? Простынет.
– Все будет сделано... в свое время. Да, так я о чем... А, вот, значит, я самый лучший. Ну, ясно дело, мне дают самые ответственные задания. А мне что? Раз-два и рапортую: «Ваше приказанье выполнено!» Только так. Иначе никак! Но однажды промашку дал. Пренебрег техникой безопасности. И тряхнуло меня на все пятьсот восемьдесят вольт. Пять дён пробыл в бессознательном состоянии. На шестой слышу – возле уха что-то жужжит. Открываю глаза, вижу: молоденькая такая стригальную машинку тянет к моей голове. А у меня чуб. Во какой был! – Парень махнул рукой, показывая, какой у него был чуб. – Красота! Я его на левую сторону клал. Третий год службы. Ясно? А она машинку к чубу. Тут я внезапно речь обрел. Заявил, чтоб не стригла. А машинка жужжит. Электрическая. Вот тут, возле...
– Господи! – ахнула старуха.
– Ага... Тогда я кулаком по тумбочке. Она тут же с лица сошла, но руку все равно ко мне тянет. Заданье У нее такое. Ну, тут я не стерпел. Вскочил. Ага? Она бежать. Я за ней...
– Ну, артист! Прямо Райкин, – всплеснула руками хозяйка. – Вот артист-то!
– Ты слушай дальше, – еще больше воодушевился парень. – Она визжить! – уже подлаживаясь под Райкина, продолжал он. – Визжить. Больные, какие были в палате, в хохот. Кричат: «Лови ее, Колька, давай, щупай!» Так? – Колька, не глядя в стопку, плеснул в нее из бутылки. – Ага, она, значить, бегить. Хи-хи-хи! Я за ней. Цоп за халат. По швам. Так? Ну, убегла. Сидим, хохочем. Больные, которые на поправку, народ веселый. Ага... Ладно. – Он опрокинул стопку в рот. С силой выдохнул. – Ну, теть Степанида, зверь у тебя, а не вино, огонь! Далее, входит старичок профессор. Вот вроде вас, – он ткнул в меня пальцем, – не старый, но в солидных годах. Очки на глазах, ага? Скрозь них на меня. «Здравствуйте, говорит, вы почему не желаете стричься?» Спроси по-иному, строго, изругай, набросься на меня, я бы в кусты. Ну а тут, вижу, он вежливый. А вежливых бояться нечего. Я на него с табуреткой...
Хозяйка в страхе покачала головой.
– Далее! – прикрикнул на нее парень. – Спустя время в дверь суется другой врач, помоложе. «Может, говорит, тебя выписать?» – «Давай», говорю. Сачковать мне некогда. Пришел в часть. Старшина не верит, думает – сбежал. Намеревается обратно отправить, под конвоем.
– Ой, Колька...
– Ага. Вижу такое дело, рванулся в мастерскую. Закрылся. Ну, им меня не взять. Закурил. Гляжу – на полу аккумуляторы. От неча делать давай их заряжать, чтоб доказать своему старлею, что не зря портянки ношу. Заряжаю. А ко мне в дверь стучат. Старшина требует, чтоб я впустил его. Боится, чтоб я чего над собой не учудил. Всяко бывает. Ясно? Ну, я подал голос, чтоб он не расстраивался. Ушел. Только, говорит, не чуди. Тут я закурил. Бросил спичку. И на вот тебе – пожар! Бензин там, масла, ага. Чего делать? Давай аккумуляторы на улицу выбрасывать. Старлей прибегает. «Молодец!» – и руку жмет. Благодарность и отпуск в родные края. Помнишь, теть Степанида, как я гулял. – Он еще плеснул и выпил.
– Ох и баламут ты, Колька. Весь в батьку: покойник другой раз до слез рассмешит...
– Тут, папаша, я тебе так скажу. Ты меня, конечно, извини за молодость лет, но каждый понимает жизнь по-своему. Вон, говорят, Лермонтов, был такой человек, умер, не дожив до тридцати лет. Так?
– Так, – сказал я.
– Во, я все знаю, отец. Ты только молчи и слушай. Тут главное – сироп. Ясно? – Он быстро хмелел, хозяйка это заметила и отобрала от него бутылку. – Значит, все? – горестно воскликнул он. – Только ведь вот какое дело, теть Степанида, тогда не надо было начинать. Это не в моей натуре. И уж коли начала, так давай продолженье.
– Хватит, хватит, – прижимая к груди бутылку, сказала хозяйка.
– Эх ты! А ведь я тебя уважаю. Вот сдохну, если вру. Никого нет лучше тебя. Хоть всю деревню обойди. Думаешь, вру? Папаша, ты веришь мне? Ну, скажи вот ей, веришь мне?
– Верю, – чтобы отделаться, сказал я.
– Во, видишь, верит!
– Да откуда он тебя знает, чтоб верить? – сказала хозяйка.
– А это мы сейчас выясним. Ты почему мне веришь? – строго спросил меня парень.
– Я привык людям верить.
– А откуда ты всех знаешь, чтоб всем верить? А сколько дерьма среди них, это ты знаешь? А Мишку Мигунова ты знаешь? Ведь он же гад! Что ж, ты и ему будешь верить? – Парень сощурил глаза и зло уставился на меня. – А может, ты сам есть дерьмо! Чего молчишь-то?
Я встал, собираясь уйти.
– Нет, ты постой! Кто ты таков? Попрошу предъявить документ!
– Ладно дурака-то валять, – сказал я.
– И то верно, чего ты к человеку придираешься, – сказала хозяйка.
– А откуда ты знаешь, что он человек? А я тебе докажу, что он никакой не человек! – Парень встал и с хмурой улыбкой, в которой накалялась жестокость, поглядел на меня. – Где нам лучше продолжить разговор, здесь, или, на улице, или в сарае, где свиней режут? А? – И он сунул руку, чтоб схватить меня за лицо.
Когда-то давным-давно я занимался джиу-джитсу. Я и не думал применять болевой прием, но уж так получилось, неожиданно даже для меня... В избе раздался вскрик, и парень тут же рухнул на колени.
Ошарашенный, он поднял ко мне растерянное лицо.
– Ну, папаша, так нечестно... Я к тебе по-свойски, а ты... – и неожиданно взорвался, закричал: – Что же ты наделал, гад ты этакий! Чуть руку не сломал!
– А ты не лезь, – засуматошилась хозяйка, – коли не знаешь человека, так чего лезешь. Можа, у него нож... А ты тоже, не знаю как тебя, зашел молока испить, испил, а теперь уходи... Ишь, чуть руку не сломал человеку. Будто не видишь, выпил парень, ну задается малость, велико дело, так надо чтоб увечье нанести. Ведь ему работать надо рукой-то...
Парень качал руку и плакал пьяными, щедрыми слезами.
– Да ведь он же хотел ударить меня, – сказал я.
– Хотел, да не ударил, а ты уж и руки распускать. Уходи. Пошел, пошел...
– Сволочь! – плакал парень. – Мне, трактористу, руку ломать, а? Теть Степанида, а? За что?
– Уходи, уходи, – махала на меня рукой враждебно хозяйка, – ну-ко, чуть парня не покалечил...
– Гад, а? Гад! – плакал парень.
Я хотел было уплатить за молоко, но хозяйка отшатнулась от меня, как от чумного.
– Иди... Иди!
1976
ВСТРЕЧА НА ДЕРЕВЕНСКОЙ УЛИЦЕ
Да, с тех пор как ушел Савелий Парамонов в армию до войны, так и не бывал на родине. И никогда бы не приехал, если бы не сестра, единственная изо всей близкой родни. Отец и мать давно ушли в иной мир, он уже и не вспоминал их, а если и приходилось говорить, то без боли и сожаления. Был еще брат, но он тоже умер, так что и о нем редко вспоминалось. Сестра же все время как бы стояла рядом, хотя и не думалось о ней. Но он знал – существует, и от этого в закоулках его памяти была и деревня, в которой он родился и вырос, и речка, и поля, и луга – он помнил их. Помнил и дом, в котором провел детство и юность, – словом, помнил все. И тем грустнее стало, когда увидел все это спустя не то что сорок пять лет, а спустя всю жизнь. Да, так точнее, именно всю жизнь.
Все изменилось, и одновременно все осталось таким, каким и покинул. Такими же были поля с перелесками, будто и не выросли кусты, такой же была Лужанка с ее болотистыми низкими берегами, с кувшинками, с тихим водокруженьем в заводях, таким был и дом, хотя теперь он был обшит вагонкой, покрашенной в зеленый цвет. Двор нисколько не изменился, все такой же – с крапивой по забору, с лопухами у стен сарая и с выбитым пятачком посередине, где не росла трава, с курами, вечно добывающими корм, даже там, где его и нет, с кошкой, медленно переходящей двор. И солнце, которое, казалось, никогда не покидало землю его родины. Словом, все было издревле знакомым.
Но не было многих из тех, кого знал Савелий в юности. Зато было много таких, кого не знал. Они проходили мимо. Им до него не было никакого дела. Но это не трогало. С чего бы им на него пялить глаза.
Появилось и новое, чего не было раньше. Кирпичное здание, где помещалось правление колхоза, фермы под крышами из серого шифера, клуб – такой же, какой он видел, когда показывали по телевидению богатый колхоз, – двухэтажное красивое здание. Гараж. Механическая мастерская. Но это новое даже и не мешало, потому что Савелий искал и находил именно то, что было памятно, и каждый раз, видя свое старое, удивленно улыбался, поражаясь тому, что сохранилось оно, осталось таким же, каким и было.
Из однокашников встретил только двоих – Андрея Круглова и Федора Харитонова. Но это были старики куда дряхлее его. К тому же Андрюха был без ноги, потерял ее в войну.
Встреча произошла на улице. Савелий ни за что не признал бы их – уж слишком ничего не осталось от тех парней, которых знал в юности, с которыми гулял и пел частушки под тальянку. И все же это были они. Андрюха еще хорохорился, дергал культей, посмеивался над собой и над Савелием – годы и по нему провели свой счет. Федор же больше отмалчивался и морщился, как будто все время ел кислое.
– Ну что ж, надо бы как-то отметить встречу, – сказал Савелий. Он не собирался угощать – денег было в обрез, к тому же полагал, что старые дружки сами догадаются позвать к себе. Но Федор тут же отмахнулся, как бы считая это совершенно зряшным делом. Андрюха же вроде был и не прочь, но дома управляла невестка, и он давно уже был лишен власти.
– Что ж, так и будем на сухую беседовать? – спросил Савелий Парамонов. По своей городской практике он уже видел, что вряд ли однокашники раскошелятся, но пока еще не терял надежды. Как это так, прожить врозь более сорока лет, повстречаться и не «погудеть» в честь такого события?
– А че и беседовать, – отмахнулся Федор и несколько раз кряду сморгнул, подергивая губами.
– Как это чего? – сразу же загорячился Андрюха. – Итог подбить следовает. Кто как прожил свое существование. Вот для че! Все же интересно, едрена рог, как оно вывернулось.
– Так не видишь, что ли? – махнул рукой Федор и высморкался.
Как отметил Савелий Парамонов, Федюха почему-то теперь даже секунды не мог, чтобы чего не сделать лицом ли, рукой, а то и ногой дрыгнуть.
– Не вижу, – подался к нему Андрей и игриво толкнул в бок Парамонова. Похоже, для него и разрыва во времени не было. Вчера бегали мальцами, а сегодня вот уже и старики.
– Чего не видишь, и без очков ясно. Мы с тобой ни хрена не достигли. Всю жизнь в навозе да в земле проковырялись. Да и он, – Федор скривился в сторону Парамонова, – надо полагать, тоже не в руководящих кадрах обретался. Так что ясно, и болтать не к чему.
– Нет, позволь, – неожиданно даже для себя возмутился Савелий, – чего это ты, Федор, за других решаешь? Ты не гляди, что я по-простому одет, нынче одежа ничего не решает. А что за этим стоит? Каков человек? Вот что главное!
– В чем же твое главное, если, конечно, не секрет? Каким таким ты стал маршалом или депутатом? – совершенно спокойно спросил Федор, сплюнул в сторону и скривился.
– А таким, что тебе и во сне не снилось. Откуда ты чего знаешь? – Савелию вдруг стало обидно. Почему это такое к нему пренебрежение? И хотя ничего за душой не было, чтобы выставить себя в выгодном свете, с намеком сказал: – Но этот разговор не на улице.
– Вот так вот, дорогой Федор! – радостно вскричал Андрей Круглов. – И есть, да не сразу увидишь, а и увидишь, так не сразу раскусишь!
От этих слов Савелий еще больше напыжился, давая понять, что и в самом деле за ним что-то стоит большое и важное.
– Эх, мать твою не так звали. Может, к тебе пойдем, Савка? По случаю прибытия. Там бы и обговорили все, как следовает быть настоящим дружкам-товарищам, а? – И Андрей Круглов заправил свою культю в рамку костыля. – Пошли, что ль?
– Да я б не возражал, но сестра болеет...
– Тогда вот что, – быстро прикинул Андрей, – добавляй трояк, остальные у меня найдутся. А закус давай ты, Федор.
Такого поворота Савелий никак не ожидал, но, подумав, решил, что не годится ему жадным показываться, коли он выдает себя за человека солидного. И, делая вид, что такие расходы ему мимо внимания, достал трешку.
Андрей тут же нацелился в магазин и, не делая лишнего шага ни в ту ни в другую сторону, пошагал, как по нитке.
Федор направился к своему дому.
Парамонов закурил. С поля веял легкий ветерок, донося от стада запах парного молока. По небу плыли, уплывали легкие облака. Высоко под ними проносились стрижи...
Стоять одному посреди дороги было несладко, и Парамонов, опустив голову, как бы в задумчивости, тихо побрел к магазину. Но это было и кстати – подумать было о чем. Надо же сочинить про себя такое, чтоб поверили мужики, да так, чтоб не уронить себя. Кем же представиться? В войну он был в артиллерии. Дело, конечно, почетное, но кого удивишь сегодня. Так что военные дела не в счет. Завод. Но заводов он сменил десятки. Летал, как голубь. И не в погоне за длинным рублем, – где он есть, длинный-то? – а просто потому, что выгоняли: пил больно много. А то и сам уходил, когда наступал предел... И все же кем-то надо представиться. Тут Парамонов стал перебирать в уме разных знакомых и вспомнил одного толкового рабочего-изобретателя. Помнится, он еще как-то позавидовал тому. Вот, дескать, как устроена жизнь у человека – у одного в голове словно ветром все выдуло, а другой, такой же рабочий, а на вот тебе, сидит, чего-то мозгует, и, глядишь, по заводу приказ, и деньгу валят ему за какое-то рацпредложение или изобретение. И хоть бы когда поставил, черт синий! Он и здороваться-то не очень спешил. Так кивнет, а сам и не смотрит. Ну, это не в счет... Так вот, если прикинуться изобретателем-рационализатором? А что? Начальства много. К тому же оно разное. Им не удивишь. А вот изобретатель – это да! И Савелий Парамонов приосанился и принял уже такой вид, будто он и в самом деле в глубокой деловой задумчивости. А тут как раз из магазина боком по ступенькам соскочил Андрюха, и в ту же минуту появился на дороге Федор с сеткой, набитой до половины разной снедью.
– Ну, куда? – живо спросил Парамонов, понимая, что это из-за него загорелся весь сыр-бор.
– А во, в баньку. Там и обсудим все, – не задумываясь, ответил Андрей и поковылял через дорогу к одиноко стоявшей за огородами, на берегу Лужанки, старой бане.
Топилась она по-черному, но воздух в ней был легкий. Гарью не пахло. Лавка была сухая, широкая, белая. На ней и расположились. Только Андрюхе пришлось сесть на каменку. Но он подсунул под зад костыль, и ему стало хорошо.
Федор хозяйственно разложил на полотенце соленые огурцы, кусок прокопченного сала, хлеб, несколько луковиц, достал стакан.
– Значит, поехали. С прибытьем и пожеланьем здоровья! – выпалил единым духом Андрей и поднес Савелию стакан.
– Спасибо, – степенно сказал Савелий, – но уж коли вино мое, то, выходит, я и угощаю. Тогда хозяину не пристало пить первым. Давай, Андрюха, дергай со встречей!
– Упрашивать не заставлю, – ответил Андрей и, двигая сухим, острым, плохо выбритым кадыком, похожим на ощипанную куриную шею, в несколько приемов проглотил полстакана водки.
После с тем же пожеланием Савелий предложил выпить Федору.
– Я ведь, парень, непьющий, – сказал Федор. – Только уж за-ради уваженья к тебе испорчу вино. – И выпил, не крякнув.
Выпил и Парамонов.
– Ну, теперь давай хвастай, кем был, чем жил? – сказал Федор.
Парамонов помолчал, покрутил в пальцах сигарету, поглядел в маленькое банное оконце.
– Может, слыхали, есть такие люди, – не сразу начал он. – Правда, таких людей раз-два и обчелся, не то что там начальства или тем паче рядовых. – Он помолчал, покурил. – Может, слыхали про изобретателей?
– Ну как же, знаем, доходил слух. Это про которых еще в школе, электричество там, радио. Как же... Ну-ну, – заегозил Андрюха.
– Так вот, все эти годы, что не было меня в деревне, работал я изобретателем.
– Ну-ну?
– Что ну-ну? – Парамонов недовольно взглянул на Андрюху, не такой реакции он ожидал.
– Ну, дальше-то чего? Ну, работал. А дальше-то? Кем стал-то?
– Это верно, – подал голос и Федор и скривил лицо так, будто съел лимон. – Кем стал-то?
– Да вы что, не поняли, что ли, иль не знаете, что такое изо-бре-та-тель? Вот скажут мне: изобрети винт, или там... коленчатый вал, или еще чего, да не как-нибудь скажут, а по имени-отчеству назовут. Попросют. Кабинет отдельный отведут, чтоб никто не мешал. Один сижу. Думаю. Бывает, что всю ночь напролет думаю. Утро уже. Смена идет. А я все думаю. Голова аж трещит. И вот, будьте здоровы, приходит нужная мысль. Тогда зову инженера или там конструктора и приказываю им – так, мол, и так, идите и делайте расчет и чтоб через час, самое позднее два, все у меня было на столе. Ну, они делают расчет, а я иду отдыхать. Потому как изобретение готово.
– Ну и что? – в недоумении спросил Андрей.
– Что ну и что?
– Ну, чего дальше-то?
– Дальше? А дальше приказ по заводу, благодарность мне и деньги.
– Ну?
– Что ну?
– Ну, деньги, а дальше-то чего? Ты вот говорил – стал большим человеком, так кем стал-то, едрена рог? В этом суть-то! Этого от тебя ждем.
– Да разве стать изобретателем это мало? – искренне обидясь и за рабочего-изобретателя и за свою выдумку, с горечью воскликнул Парамонов.
– Да чего большого-то тут? Велика важность – винт. Вон люди на Луну летают, к Марсу корабли шлют. И ничего, не шумят. А ты какой-то там винт придумал, едрена рог, и шумишь... Стоило уходить с деревни, – сказал Андрей и выругался.
– Действительно, обманул ты нас, – сказал Федор и плюнул под ноги. – Я думал, и в самом деле ты чего достиг. – Он встал и, пригнувшись, перешагнул через порог. – Извиняй, некогда мне.
Парамонов досадливо повел головой.
– Ну, деревня дает! Как же это так, что вы ни в грош не цените изобретателя?! Или ни хрена не смыслите в этом деле. Ведь он вот такой же человек, как и каждый с виду-то, а в голове у него царь. Понимаешь, эпицентр! Он может все придумать, изобрести такое, что сам директор издаля ему кланяется...
– Ну и что? – неожиданно загорячился Андрюха. – Что с того, что кланяется? Вон у нас Санька такое другой раз придумает – сам председатель шапку перед ним ломит. Запчастей к трактору али там к комбайну нет. Так что ж, значит, и стой комбайн? А на что кумпол-то? Туда-сюда – и па-ашел чесать, такое изобретет, что и ученому не снилось... Санька, черт, со старой молотилки ось вогнал в сеялку. Да так ловко, будто век она там сидела. И чтоб какую копейку ему за такое изобретение, едрена рог! А ты чуть что – и деньга! Этак если брать за всякое дело, так и колхоз без портков останется. На то она и смекалка у мужика. Избаловался там, в городе-то... Ну, давай разливай остаток, да пойдем.
Они выпили молча. Андрюха с жалостью взглянул на Савелия. «Мало ты чего достиг» – говорил его взгляд. Парамонов же был вначале возмущен, но, подумав, успокоился: «Хорош бы я был, если б сказал про себя всю правду...»
– А вы-то кто? – неожиданно взорвался он. – Вы-то!
– Так а мы ничего и не говорим о себе, – стараясь поймать деснами кусок огурца, ответил Андрюха. – Это ведь ты себя выставлял. А мы что, мы крестьяне... Теперь-то, правда, на пенсии...
1976
