Текст книги "Встреча на деревенской улице"

Автор книги: Сергей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

– Чего это ты вчера трубку бросил? – сказал он.

– Да так... расстроился.

– Расстроился! Думаешь, мне, что ли, легко было? Тоже, брат, невесело, да я не бросал. Кстати, о похоронах. Я позвонил в местком нашего управления. Так они берут все на себя. Кремация будет. Придешь?

– Наверно...

– Чего у тебя голос больно скисший?

– Да вот все думаю о нем. Не выходит из головы.

– Ну, это ты слишком. Не надо. А я вчера одного пенсюка нашел, преферансиста. Так что можем «пулечку» при случае сыграть. Приезжай.

– Послушай, а о чем говорил Игорь в тот вечер, когда я ушел?

– Да я уж не помню. О разном. А что?

– А о своих материалах он говорил?

– Что-то было. Да, насчет твоего парня говорил. Тот какие-то кабальные условия поставил.

– И он расстроился?

– Да не то чтобы расстроился, но матом крыл! А что?

– Может, это на него повлияло?

– Да нет, он же весь ром высосал. Да коньяк до этого пил. Не то что красным, бордовым стал. Даже вишнево-бордовым.

– Зачем же ты ему разрешал?

– Попробуй запрети...

Слава богу, не Валерий причина смерти Кунгурова. И от этого стало легче на сердце. Но тут же резанула мысль: хорош у меня сын, если я мог такое подумать!

Но все же что делать с материалами Игоря? И я решил позвонить Дмитрию на работу. Но там его не оказалось. Тогда позвонил домой. Что-что, а он понимает такие дела не хуже Валерия. Дмитрий был дома. Я рассказал ему о Кунгурове, о его письмах и попросил зятя ознакомиться с ними.

– Нет-нет, – тут же вскричал Дмитрий. – Я не смогу. Да и не хочу! Больше того, я не понимаю, как можно говорить о каких-то письмах умершего человека, когда есть проблемы глобального порядка. Для всего человечества! Для всех! Я не могу допустить, чтобы на всей земле осталась единственная женщина, вроде той несчастной турицы. Я уже написал несколько писем в разные высокие учреждения. Возможно, я даже поеду в Москву. Чтобы ты глубже понял трагедию и важность моего дела, представь на месте той последней женщины свою дочь. Одинокую, зовущую человека, умоляющую его прийти, а его нет. Никого нет на всем земном шаре. Никого! Только она, умирающая от тоски! Вот о чем надо думать всем, всем! И ты не трать ни на что другое время. И извини, я занят. – Последние слова он раздраженно прокричал в трубку и оборвал разговор.

В полнейшем недоумении положил я трубку. И тут же зазвонил телефон.

– Олег Михайлович? Добрый день! Это Викторов. Завтра выставка. Открытие в три часа.

– Спасибо. Непременно буду.

Но что же делать с папками Игоря? К кому обратиться? Может, к секретарю Союза, который тогда был у нас? Но что я скажу ему, если он спросит, почему я не обратился к Валерию? И я опять с недоумением подумал о зяте. Что с ним? С ума, что ли, спятил? Далась ему эта последняя турица!

Весь день прошел в каком-то межеумочном состоянии. Я что-то делал, куда-то ходил, о чем-то думал, но все это пассивно, без малейшего интереса.

Вечером пришла Анна, сестра жены. Когда-то она была красива и лицом и фигурой. Любила укладывать косы вокруг головы – получался как бы венок из колосьев. Но с годами все ушло, и теперь вместо той красивой женщины сидела грузная старуха.

– Приглашаю завтра на новоселье, – радостно улыбаясь, сказала она.

– На какое новоселье? – удивилась Клава.

– А на такое, что поменяли мы свою четырехкомнатную на двухкомнатную, и рады без памяти, – ответила Анна и громко засмеялась. – Ой, Олег, верно – без памяти! Ну-ка, сам посуди, какие конурки были, а теперь вот, приезжай, увидишь, какие хоромы. Потолки три метра, окна итальянские. Мы из одной комнаты сделаем две, тогда у нас будет три. Кухня пятнадцать метров. Ой, так повезло, что до сих пор не верю. Приезжайте завтра к шести, сами все увидите.

– Когда ж ты успела поменять? – спросила Клава, удивленно улыбаясь.

– Давно, да только все в тайне держала. Боялась, а ну раздумают. А вот теперь уж переехали, так я и объявить могу.

Я глядел на нее и радовался ее радости. Она всю жизнь рвалась к счастью, как лошадь из упряжки, и иногда краешком губ если не счастье, то радость ей улыбалась.

– Приеду, непременно приеду! – заверил я ее. – Спасибо!

– И ребят тащи. Рады будем! Клава, нет, верно!

– Приедем, приедем. Надо какой-то подарок на новоселье.

– Ай, ничего не надо. Сами будете подарком. А то что это, на самом деле? Были молодыми – чуть не каждую неделю встречались, а теперь от случая к случаю. А случая нет, так и встречи с сестрицей нет, хоть год пройди. Стыд, прямо стыд!

Клава разливала чай. Пододвигала Анне сыр, колбасу, масло, булку.

– Извини, больше ничего нету.

– Ну что ты, ничего и не надо. Ну, как живешь-то, Олег?

– Как живу? На пенсии.

– А ты ведь совсем и нестарый, чтоб сидеть. А я хоть и получаю пенсию, а работаю. В двух местах уборщицей. Так, знаешь ли, – она засмеялась, прикрывая рукой беззубый рот, – с пенсией-то до двухсот выходит. Самой-то много ли надо, так я ребятам помогаю. Ведь оба семейные. Коля-то ушел к ее родне, а все равно помочь надо. Молодые – и одеться получше хочется, и другие расходы. А что он получает в своей лаборатории? Сто десять рублей. Невелики по нынешним временам деньги. А ведь инженер. А у Васи двое ребят, шутка ли. А получает он с Надей всего сто девяносто, да еще удержат. Ну-ка, проживи вчетвером на такие деньги. Вот мои-то как раз и к месту. А на батькины живем. Он у меня хорошо зарабатывает. Бывает, что и по двести приносит, а то и побольше. Так уж теперь в ребят все вкладываем. Им жить. Мы свое сделали. Чего нам?

– Больно рано себя хоронишь, – сказала Клава.

– Да ты что? И совсем не хороню! И в мыслях того нет. Живу и радуюсь. Помогать-то знаешь какая радость! Полезной-то быть. Никогда я так хорошо не жила, как теперь. Ну, да что это я все о себе да о себе. Как Валерий-то живет? Он ведь большим стал человеком. Тут на днях по радио слушала его. Как говорит-то умно. А голос какой! Ну, прямо как артист или диктор. А Ирочка как? Ведь тоже умница. Позвоню-ка я ей от вас, чтоб с автомата не звонить. Можно?

– Ну конечно. Чего ты спрашиваешь?

Она набрала номер и, заранее улыбаясь, поглядывая на меня, ждала, когда снимут трубку.

– Митя? Здравствуй, Митя! Это тетя Аня звонит. Ты знаешь, мы ведь переехали на новую квартиру. И вот все, и я, и дядя Ваня, и Вася с Надей, зовем, приглашаем тебя и Ирочку, и Ниночку с Борей к нам на новоселье, к шести часам. Вот, запиши адрес, улица... – Она замолчала, улыбка медленно сошла с ее открытого, круглого лица. – Но ведь что ж тут плохого?.. – сказала она и в растерянности поглядела на нас. Пожала плечами. Положила трубку. – Накричал на меня... Говорит, пир во время чумы затеваете... Не знаю, за что уж он так на меня. Ведь я по-хорошему...

– Ужасный человек, ужасный! И чего Ирина нашла в нем хорошего? Вот так всю жизнь и будет мучиться, – вздыхая, сказала Клава.

– С ним что-то происходит, – сказал я, – сегодня звонил ему. Какой-то раздраженный он, не стал со мной и говорить. Так что не обращай, Анна, внимания...

– Как же не обращай, когда...

– Бедная Ирина... Бедная девочка.

После разговора с Дмитрием Анна как-то сразу сникла и вскоре стала собираться домой.

– До свидания, Олег. Уж хоть вы-то приходите. Клава, пожалуйста. И чтоб Валерик с Лилечкой...

– Ой, Аня, я совсем и забыла! Ведь у Валерия завтра собрание. Он не сможет. А Лиля без него вряд ли пойдет, – сказала Клава.

Анна огорченно вздохнула и жалко улыбнулась.

– Уж так хотелось, чтоб все были. Собрались бы все родные, как хорошо!.. Ну что ж, ну вы-то приходите.

Она ласково посмотрела на меня и Клаву, попрощалась и ушла.

– Какая все же она молодец! – сказала Клава. – Все на ней держится. Если б не она, ни за что бы ее ребята не получили высшего образования.

– Но ведь и Иван Степанович не был в стороне, – сказал я.

– Только что не был. А много ли проку от него? Малограмотный слесарь.

– Высокоразрядный слесарь, мастер своего дела. Орденоносец.

– Какое это может иметь значение? Если бы не Анна, с ее энергией, упорством дать детям образование, они были бы такими же слесарями, как и сам Иван!

– А что ж в этом плохого, если бы стали такими?

– Ну у тебя и понятие о жизни! Действительно, в каком ты веке живешь? Теперь мне совершенно ясно, почему у тебя с Валерой нет контакта.

– Послушай, откуда у тебя все это? Если говорить твоим языком, ведь ты же рядовая служащая, кассир. Откуда у тебя такое пренебрежительное отношение к рабочему человеку?

– Ну знаешь, задавать такие вопросы... Нет, с тобой невозможно говорить! Ты действительно безнадежно отстал от жизни!

– Это тебе Валерий сказал?

– Какая разница, кто мне сказал! – Она повернулась и ушла.

Как немой укор, лежали на моем столе папки с материалами Кунгурова. Может, и правда не следовало мне влезать в дела Валерия. Пусть бы занимался этими материалами как хотел. Зато вышла бы книга. И мечта Кунгурова сбылась бы. А теперь только я буду виноват, если книга никогда не будет напечатана. Только я.

Пришел Валерий и сразу же сел к телефону. Кому-то звонил, кто-то звонил ему. Во всех разговорах речь шла о предстоящем собрании.

– А я тебе еще раз говорю, – доносился до меня голос Валерия, – ни в коем случае нельзя допускать расширения списка. Как только его зачитают, так сразу же ты должен крикнуть с места: «Подвести черту!» Это тебе поручается. Ясно?

Минуты две тишины, и снова разговор, но уже с кем-то другим.

– Слушай, старик, ты скажи своим ребятам, чтобы все пришли. Да-да, каждый голос будет на счету. И чтоб не пили. Ну, ясно, ясно. Вот сделаешь, как я прошу, тогда и получишь. А когда я не держал свое слово? Ну, будь! И сразу же звонок еще кому-то.

– Да, я поручил ему. Это он сделает. Точно. На всякий случай, если мало ли что, крикнешь ты. Да-да, только и всего. Чтоб не расширяли список. Договорились.

Несколько минут тишины. Звонок.

– Да-да, я говорил с ним. Ломается, но я от вашего имени обещал ему поддержку. Если что узнаю, сразу же позвоню.

Пауза, и опять телефонный звонок.

– Нет, он пока еще не звонил. Не знаю... А что Гелий? Да? Откуда это известно? Ну, конечно... Да, это верно! Надо бы не только на партгруппе, но и на самом собрании ввести открытое голосование. Ну, конечно, демократия... Да-да...

До самой ночи работал телефон и не отходил от него Валерий. И хоть бы слово сказал о литературе, о книгах. Нет. И хотя я не очень-то старался вникать в суть разговоров, но было ясно: идет борьба и Валерий прилагает все силы, чтобы выйти из нее победителем. И непонятно мне было, для чего это, зачем, если есть только одно назначение у писателя – создавать книги.

Хотя ночь прошла и спокойно, но спал я плохо и проснулся с тяжелой головой. Лежал и не торопился вставать. Слышал, как убежал в школу Николка, как, раздраженно что-то ответив матери, ушел Валерий, а немного спустя и невестка, предварительно кому-то позвонив. Потом стукнула входная дверь за Клавой. Тогда я встал. Умылся. Попил чаю. Хотел было позвонить Ирине – пойдет ли она на новоселье, но вспомнил вчерашний разговор Анны с Дмитрием и не стал звонить. Несколько раз спрашивали по телефону Валерия. Я отвечал, что его нет дома. Потом позвонил сам Валерий, спросил, не звонил ля кто. Я ответил – звонили.

– Кто?

– Не знаю.

– Так надо было спросить! – раздраженно сказал он и тут же положил трубку.

Я еле дождался двух, чтобы поехать на выставку. Туда явился без пятнадцати три и опоздал. Оказывается, выставка была открыта в два.

– Как же это получилось? – спросил я у Викторова, ожидавшего меня у входа в музей.

– А черт его знает, ерунда какая-то. Не могли согласовать в инстанциях час открытия. Многие опоздали. Ну, да ладно. Идемте.

И мы пошли в выставочный зал «Современника». Он был не так уж велик, этот зал, и не так уж много было картин в нем.

– Выставкой порядочно снял, – как бы догадавшись о моем первом впечатлении, сказал Викторов.

– Слушай, старик, – неожиданно остановил Викторова какой-то бородач, – а ты ничего оторвал ветерана, – и внимательно взглянул на меня. – Он, что ли?

– Он, – ответил Викторов. – Тебе как, ничего?

– Ничего, ничего. Есть экспрессия. Крепко.

– Ну, спасибо. А как выставка?

– Не очень. Но кое-что любопытное есть. А вообще-то, сам знаешь.

– Да, это верно, – понимающе ответил Викторов к пошел дальше. Я за ним.

– Ну, вот и наш портрет, – сказал он. Так и сказал: «Наш» – и ревниво оглядел стоявших перед картиной людей. И во взгляде его было: как они? что? нравится, не нравится?

Портрет висел на хорошо освещенном месте. И неожиданно мною овладело волнение, будто и я, вместе с художником, ответствен за эту работу. Кто-то громко произнес: «Ветеран БАМа» – и назвал мою фамилию. И мне стало так неловко, что я тут же отошел в сторону, боясь, как бы не узнали меня по портрету. Что-что, а к такому вниманию у меня никогда привычки не было.

Встал рядом с Викторовым. Смотрел на зрителей, какое впечатление производит на них портрет. Многие задерживались, что-то негромко говорили, но были и такие, что медленно проходили мимо, равнодушно скользя по нему взглядом. И тогда мне становилось больно за Викторова.

– Вот так вот на общий суд и выносим себя. Горишь, волнуешься, стремишься, чего-то ищешь, а они возьмут да и пройдут мимо, – сказал он.

– Ну, не все же, многие останавливаются, – сказал я.

К нам подошла Лиля.

– Поздравляю, – сказала она Викторову, не удостоив меня даже взглядом. – Мне нравится цветовая гамма.

– Старался, – улыбнулся Викторов. – А ты чего без Валеры?

– Так у него же собрание.

– А, да-да... А чего с блокнотиком?

– Для телевидения передачу буду делать.

– Вот как? Ну, и какое же у тебя впечатление от выставки?

– Да как тебе сказать, много однообразного.

– Ты так и скажешь телезрителям?

– Ну что ты! – засмеялась Лиля. – Я поговорю с богами, и у меня будет выверенное, официальное мнение.

– А как же насчет того, что ты не терпишь, когда кто-то за тебя думает? – сказал я, внимательно глядя на нее. Может, это и нехорошо, но я рад был уличить ее в неискренности.

– О чем ты? – она удивленно поглядела на меня, будто только сейчас увидав.

Я напомнил ей наш давний разговор.

– Ты не так понял. И вообще, мне кажется, ты ничего не понял. – Она повернулась к Викторову: – Постараюсь твоего «Ветерана» заметить.

– Ты бы мой триптих заметила, – сказал Викторов.

Невестка засмеялась и покачала перед его лицом пальцем. Я отошел от них и медленно стал продвигаться, рассматривая картины.

Вернулся домой к пяти, рассчитав так, чтобы не очень задерживаться. Побыть немного и поехать к Анне. Но из этого ничего не вышло. Дома я застал плачущую Ирину.

– Что такое? – встревоженно спросил я.

Ирина заплакала громче. Клава прижала ее к себе.

– Дмитрия увезли в психиатрическую, – ответила она, – прямо с работы.

Это было полной неожиданностью. Хотя теперь становилось ясно его странное поведение в последнее время.

– Я не могу, не могу, мама, папа! – вдруг вскричала Ирина. – Я не знаю, что теперь делать! Как жить?

– Ну, успокойся, успокойся, – с жалостью глядя на нее, сказал я. – Он поправится, и все будет хорошо.

– Нет-нет, теперь уж никогда не будет хорошо... Не будет.

– Ну, полно... Не надо так уж, – говорил, а сам думал: «Вот они из одного гнезда, брат и сестра. Почему одному жизнь улыбается, хотя он и не очень добрый, а другую бьет, мягкую, приветливую? И никак не поправить».

Неожиданно Ирина забеспокоилась:

– Надо ехать домой, там дети. – И стала собираться.

– Я поеду с тобой, – сказала Клава.

И они уехали. А я на весь вечер остался один. Правда, со мной был еще внук, но он занимался своими делами. Только прибежал на несколько минут, чтобы посмотреть мультфильм, и ушел к себе. Звонил Табаков.

– Чего киснешь, приходи, сыграем «пулечку».

Но я отказался.

В начале восьмого позвонила Анна.

– Ну что же вы? – с обидой в голосе сказала она. – У меня уж и пироги остыли.

– Извини, Аня, но мы не сможем приехать, – ответил я. И объяснил почему.

– Ай-яй-яй, бедный Митя. Ну, конечно, конечно, у тебя не то уж и настроение, и у Клавы...

– Она уехала к ней.

– Ну да, ну да. Вот горе-то, а ребят надо еще подымать и подымать. Ах ты, беда какая!..

– Так что уж ты не обижайся.

– Ну что ты... Дай бог ему здоровья.

После ее звонка в квартире наступила тягостная тишина. Только из-за стены доносился гул магнитофона. Я постучал, и он стал тише. А потом и совсем исчез. И ничто не мешало мне думать. О чем? О многом. Думал и об Ирине, и о зяте, и о Валерии, и о невестке, и их детях, и все это сплеталось в какой-то противоречивый клубок, который никак было не распутать. И о себе думал...

В начале второго ночи раздался резкий звонок в квартиру. Я открыл. На площадке с поднятой бутылкой коньяку, в обнимку с Лилей стоял Валерий. Он был раскрасневшийся, веселый.

– Мы победили! – воскликнул он, входя в прихожую. – И по этому радостному поводу сейчас выпьем. К тому же, папа, что-то у меня в последнее время с тобой расконтачилось. А я этого не хочу! Лиля, накрой на стол!

Невестка достала из буфета рюмки, вынула из своей сумки бутерброды в целлофановых пакетах с копченой колбасой и осетриной.

Валерий наполнил рюмки. Поднял свою.

– Папа, теперь мы скоро уедем. И никогда больше не будем мешать друг другу, – сказал он, по-пьяному ласково глядя на меня.

– Вы мне не мешали, – сказал я.

– Не будем уточнять, кто кому. Да, Лиля?

Невестка посмотрела на меня, раздвинула губы в улыбку и в знак мира протянула ко мне свою рюмку. Рядом с ее рюмкой оказалась рюмка Валерия, и я с ними чокнулся.

– Ты только представь, папа, Дударев прополз всего на двух голосах. Если бы не эти два голоса, все! Слетел бы. А теперь мы в силе. У нас впереди три года. За три года знаешь как я себя проявлю в руководстве! Я молодой, а он – старик, так что я могу еще на его место в будущем... Если бы ты знал, как я рад! – Он стукнул кулаком по столу.

И ни слова о том, что будет писать.

– Тише, разбудишь Колю, – сказал я.

– Не только его, надо всех разбудить! Всех! Где маман?

– У Ирины.

– Сейчас я ей позвоню. Пусть и она радуется.

– Поздно уже, и потом у Ирины несчастье.

– Что такое?

Я сказал.

– Вот это да! – ошарашенно посмотрел на меня Валерий. – Лиль, ты слышала, Дмитрий с ума сошел... Надо же... – Он помолчал, докурил сигарету, затолкал ее в пепельницу. – Бедная Иришка... А черт ее и дергал выходить замуж за такого неудачника!.. – Он о чем-то еще подумал и встал. – Пойду спать. Устал. А завтра большой день... Спокойной ночи. – И ушел.

Лег и я. Но долго не мог уснуть, да и спал тревожно. Несколько раз просыпался, открывал глаза в надежде увидеть рассвет. Но было по-ночному тускло, и я засыпал снова. Снились сны. И все разные. Куда-то уходил поезд, и я опаздывал, и бежал за ним вслед. Видел Игоря, о чем-то говорил с ним, а он молчал. Под утро приснилось, будто я в тайге, стою на берегу быстрой реки и реку переплывает старый сохатый. Его относит течение. Но он упрямо плывет и плывет к тому берегу.

1977