Текст книги "Встреча на деревенской улице"
Автор книги: Сергей Воронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
НАСТАВНИК
Он проснулся среди ночи. За окном еще только начинало брезжить, отчего в комнате стоял сонный полумрак. «Часа четыре, не больше», – подумал Иван Степанович и хотел было повернуться на другой бок, чтобы еще поспать, но вспомнил вчерашний разговор с председателем и инструктором райкома партии, и сон как ветром сдуло.
Накануне, только он успел сойти на берег, как его вызвали в контору. «Чего бы это такое, – в недоумении подумал Иван Степанович, – вроде бы все в порядке», – и, не заходя домой, зашагал к конторе правления.
В кабинете председателя рыболовецкого колхоза сидели двое: сам председатель, тучный мужчина лет пятидесяти, и незнакомый Ивану Кириллову – лет под сорок, в галстуке и очках.
– Здравствуйте, – сказал Иван Кириллов незнакомому, а председателю молча подал руку. Он знал его давно, сызмальства.
– Здравствуй, здравствуй, Иван Степанович, – весело отозвался председатель. – Садись.
– Ничего, мы и так, постоим. Чего звал-то? – спросил Иван Кириллов, присаживаясь на край стула.
– А вот зачем. Знакомься, это инструктор райкома партии Константин Григорьевич Кузнецов.
– Здравствуйте, – еще раз поздоровался с инструктором Иван Степанович и чуть дернул головой вниз. И снова уставился на председателя.
– Ты, Иван Степанович, наверное, слышал – сейчас по всей стране идет движение. Наставничество – называется оно.
– А как же, слышал: и в газетах писали, и по радио.
– Так вот, мы тут с товарищем Кузнецовым посоветовались и решили рекомендовать тебя в наставники.
– Это очень серьезное дело, – вступил в разговор инструктор и внимательно поглядел на Ивана Кириллова, на его прокаленное ветрами и солнцем лицо с обтянутыми, сухими скулами и твердым взглядом небольших серых глаз. – Это не только передача опыта старшего младшему, не только воспитание младшего поколения, но и более тесное единение двух поколений.
– Если говорить образно, то это как бы – монолит, – сказал председатель.
– Вот именно, единение старших и младших должно быть таким же крепким, как монолит, – подтвердил инструктор. – Вам ясно?
– Так это конечно...
– Ну вот, – снова вступил председатель, – у тебя в бригаде работает Александр Мельников. Не так ли?
– Так.
– Паренек он, насколько мне известно, дисциплинированный. Недавно из армии.
– Месяц как у меня.
– Срок, по-моему, достаточный, чтобы присмотреться. Как он?
– Так, вообще-то, ничего. Старается. – Иван Степанович вспомнил, как этот паренек в первый день вместе с бригадой вышел на Чудское. Он все норовил показать себя толковым в деле, и хотя не так-то ладно у него получалось, но за старание бригада не была на него в обиде. – Ничего парнишка, ничего, – утвердительно сказал Иван Степанович.
– Это хорошо, – обрадовался председатель, – ведь наше дело такое, что мы должны и вперед смотреть. Верно?
– Само, собой... – согласился Иван Степанович, не понимая, куда гнет председатель.
– Так что надо думать и о том, кто тебя заменит, когда уйдешь на пенсию.
«Ах вот оно что!» – недовольно подумал Иван Степанович и, осердясь, сказал:
– Ну, до пенсии мне еще три года.
– Все так, но время идет. А точнее сказать – летит!.. Так как смотришь на то, чтоб стать наставником?
– Это, значит, чтоб я готовил себе замену?
– Нет-нет, – энергично вмешался инструктор. – Тут речь о другом. В конечном счете вы можете и после шестидесяти работать. Было бы здоровье и желание. А речь о том, что вам поручается ввести в жизнь молодого человека.
– Поставить или, точнее сказать, наставить на путь истинный, – добавил председатель.
– От вас будет многое зависеть, – сказал инструктор.
– Так ведь я весь на виду. Пускай учится. Как выбирать сети, это каждый знает. Узнает и он. А остальное – чего ж? Моторист куда надо доставит, – стряхивая пепел в широкую, как морская раковина, ладонь, сказал Иван Степанович.
– Нет, ты это брось, – тут же вмешался председатель, – ты не хитри. Выбирать из сети рыбу или поставить мережи – невеликая наука, а вот где вернее взять рыбу – в этом деле мастер только ты. Да и вообще, ты у нас один из самых сознательных. – Сказав последнюю фразу, председатель лукаво взглянул на бригадира. Может, рассчитывал, что при таких словах бригадир помягчает, улыбнется, но Иван Степанович и бровью не повел. Сидел и думал: надо ему быть наставником или не надо? Пожалуй, и не надо. Чего себе загодя яму копать? Замена. Кака така замена?
– А что, кроме меня некому?
– Рассчитываем еще на двоих, но из рыболовецких бригад – только на вас. Настоящего наставника не так-то легко найти, – ответил инструктор.
Это польстило Ивану Степановичу. «С одной стороны, конечно, не резон возиться с Сашкой, – думал он, – но с другой – вроде бы и неловко отказывать, если просят».
– Да не ломайся ты, – полусердясь, полушутя сказал председатель. – Нужное дело. А ты всегда был сознательным!
«Во как бьет на сознание, – усмехнулся Иван Степанович и стряхнул пепел в ладонь, – это он выхваляет меня перед инструктором, а не кто, как сам неделю назад грозил вкатить выговор, если еще раз заметит, что бригада вернулась поддавши. А как было не выпить, когда дул северный, и руки стыли, словно зимой, и рыбаки попросили, чтоб он отрядил кого на берег, в магазин. И он отрядил. А потом они всей бригадой, за исключением Сашки, сидели за рубкой моториста, укрываясь от ветра.
Сашка же кутался на корме в свой матросский бушлатишко.
– Иди, чего ты там! – позвал его Иван Степанович и показал на бутылку.
Сашка в ответ отрицательно покачал рукой.
– Иди-иди, – повелительно крикнул бригадир, – быстро!
И Сашка подошел.
– Ты вот что, парень, когда зовут – иди, а ежели бьют – беги. Бить тебя никто не собирается, но и от бригады в сторону не прыгай. Давай тяни! – и подал ему чашку с водкой.
– Да не люблю я ее, дядь Иван. И потом, на воде пить не полагается – закон моря. Неравно за бортом очутишься.
– А мы тебе много не дадим, – под смех рыбаков сказал Иван Степанович. – Давай не задерживай посуду!»
Вспомнив все это, Иван Степанович глубоко вздохнул и сказал:
– С бухты-барахты не решишь. Серьезное дело-то.
– Совершенно правильно. Очень серьезное дело. Можно сказать, доверяем молодую жизнь. Поэтому к вам и обратились. Надеемся, – сказал инструктор.
– Не ломайся, – сказал председатель и подвинул ему для пепла коробку из-под скрепок. Сам он не курил.
– Да разве я ломаюсь... Дело-то непривычное, но если во мне такая нужда, то, что ж, я согласен, – ответил Иван Степанович и затер окурок о ладонь.
– Вот и хорошо! – облегченно сказал председатель. – Как прогноз на улов?
– Так ведь если западный подует, тогда рыба заходит, а при восточном она стоит, сам знаешь.
– Это верно. К тому же похолодание обещают.
– Похолодание ничего, хотя тоже отражается. Но главное, чтоб ходила. Чтоб не было восточного.
– А у тебя и при восточном случается добрый улов.
– Так это потому, в каком месте поставишь сети. Бывает, ближе к эстонскому берегу, а бывает, к Горбам или к Раскопели.
– Ну вот, видишь, есть у тебя и опыт и знания. Вот и надо все это богатство передать молодежи. Не уносить же с собой на пенсию.
– Да чего ты все «пенсия», «пенсия»! – не выдержал Иван Степанович. – Я, может, до семидесяти лет буду работать!
– Совершенно правильно, – сказал инструктор, – и еще не раз посоревнуетесь с тем же Александром Мельниковым.
«Тогда на кой мне и знанья ему передавать?» – хотел было сказать Иван Степанович, но сдержался.
– Значит, договорились, Иван Степанович, – сказал инструктор и подал руку.
Рука у него была хотя и небольшая, но крепкая. Чему подивился Иван Степанович.
Поворочавшись еще в постели, он закурил и стал думать о том, какие осложнения принесет ему новая забота. До вчерашнего дня все было просто и ясно. Рыбные места он знал. Знал и ход рыбы в зависимости от погоды и времени. Недаром же его бригада всегда была на первом месте.
– И как ты угадываешь, где рыба табунится? – другой раз спрашивали его.
– А я не угадываю, а знаю, – отвечал с задором Иван Кириллов. – Кто угадывает да гадает – тот не рыбак.
– Так хоть научил бы. Ты-то навряд сам дошел.
– Дед да отец натаскивали. Чтоб из роду в род передавал.
– Ну вот и натаскай.
– Да ведь ты мне не внук, а чужая собака не в нашем огороде. Зачем мне это?
А теперь, значит, все надо будет открыть Сашке. А кто мне Сашка? И тут Иван Степанович подумал о сыне. Вот ему бы все давно открыл. Да далеко сын. В Сибири. И не думает прибиваться к родному берегу. Даже в отпуск и то все реже и реже навещает. Так что, конечно, если здраво подумать, то не для кого и хранить свои знания да опыт. А Сашка что ж, он паренек старательный. К тому же после армии не затерялся где-либо, а домой вернулся, в родные края. Это тоже надо учитывать... Не то что мой. Чего променял свою землю на Сибирскую? Чем она лучше? Тут одно Чудское чего стоит! А Сашка паренек правильный. Только надо будет оговорить: как овладеет уменьем, чтоб в другую бригаду перевели. Чтобы в другом квадрате ловил, а не ползал по моим местам. Пусть там открывает новые кормежки. А вообще-то, даже занятно потягаться с ним – кто кого переловит! Ну, на всякий случай не все уловки да догадки, как рыбные места находить, надо выкладывать. Кое-что можно и для себя оставить. Но тут же Иван Степанович эту мысль отбросил. Если уж тягаться, так на равных. Негоже парнишку обманывать. Пускай уж как полагается быть, чтоб не было потом совестно...
Иван Степанович представил, как он будет уходить в море (Чудское он всегда называл морем), зная, что Сашка там, и как по-иному у него пойдет работа. Тогда мало будет только выполнить план или взять лишку, надо будет и обскакать молодого бригадира. От такой мысли Ивану Степановичу стало занятно. Он сел на постели. Снова закурил.
– Дымишшу-то напустил, – недовольным голосом спросонья сказала жена. – Хоть бы фортку открыл.
Он открыл форточку и вышел на крыльцо.
Воздух был чист и свеж. На востоке яснело. По всему заполью в низинах белел туман. Было тихо, лишь где-то неподалеку, в густых ветвях краснотала, четко и уверенно щелкал соловей.
«Да, конечно, надо будет Александру объяснить все. Без утайки. В конечном счете все в одну корзину идет». Но он тут же вспомнил, что не только своим уменьем да знаньем другой раз превышал план. Случалось, ставил мережи и в дни нереста в прибрежье, когда рыба как дурная валила к тростникам. И он перекрывал ей путь. И сходило такое дело... Теперь же – Иван Степанович осуждающе покрутил головой, – теперь же как-то вроде и нехорошо будет таким делом заниматься. Да и не учить же парня дурному. Правда, дурное-то от случая к случаю, но все едино, что уж не красит, так не красит...
«Вот дьявольщина, а! – усмехнулся Иван Степанович. – Ловко получается, ерш тебе в нос! Вот тебе и наставник!» Но вместе с чувством некоторой досады где-то рядышком устраивалось и другое чувство – не то чтобы гордости, но хорошего, душевного удовлетворения: что-ничто, а все же, значит, немало уважают, если попросили быть наставником. Наиболее сознательным определили. А что, так оно и есть, разве не сознательный? По большому-то счету председатель все видит, все понимает, хитрая бестия!
Еще было рано. Еще можно бы часок и соснуть, но Иван Степанович не уходил с крыльца. Он неотрывно глядел в синеющую даль Чудского, чувствуя, как сердце охватывает что-то незнакомое, обновляющее.
Чудское же, огромное, теряющие свои границы, было хорошо ему видно. Оно сливалось с небосводом, таким же еще ровно бесцветным, как и оно само. И тихо было на нем, словно оно отдыхало и набирало силу перед новым большим днем.
1977
РАДИ ЗЕМЛИ СВОЕЙ...
Не понимала старая Пелагея, как это можно отдать дом, сад с огородом, отдать бесплатно, да не своим, а чужим, и поэтому не верила, и глядела на старика Купавина с косоватой усмешкой, и по-за спиной говорила другим, что хоть он и отдал дом новопоселенцам, да только не задарма, а получил денежку, но велел молчать, чтоб разговоров ненужных не было. А то ведь интерес и дальше пойдет: за сколько продал, да сколько запросили, да все ли деньги сполна отдали, а может, в долг? А к чему ему такая болтовня. Не к лицу она ему, старому коммунисту, бывшему председателю колхоза. Так думала и не верила даже и тогда, когда новопоселенцы заверяли ее, что ни копейки не взял Иван Игнатьевич, что даже и заикаться о плате не велел.
– Да почему же это такая к вам милость да доброта у него? – качала в недоверии головой Пелагея. – Кто вы ему? Добро бы родня какая.
– Да верно вам говорю, ни копейки не взял. Я уж и то: зачем обижаешь нас, Иван Игнатьевич, не нищие мы. Сразу не сможем, по частям выплатим, – говорила Елизавета Михайловна, мать молодого хозяина, еще крепкая тетка, и хоть показывала себя как бы и обиженной, но в глазах у нее плескалась радость, и тогда на Пелагею нападало сомнение, – пожалуй, и впрямь Купавин отдал задарма. Но тут же, в силу старой крестьянской привычки за все свое держаться цепко, опять не верила, чтобы человек в здравом уме и памяти, вот так вот – ни с того ни с сего взял да и расстался добровольно со своим хозяйством.
– Ой, Палаша, да куда ему одному-то? Ну-ко – и сад, и огород – такое хозяйство! Где ему управиться-то? Вот если б Луша не умерла, так, может, и не расстался бы, а коли один, так куда ему?
– Ага-ага, верно, бабонька, верно, куда ему таку обузу, ага! Но только ведь и продать можно. Деньги-то когда лишними были? Небось места не пролежат. А он взял да и отдал. Да ни в жизнь не поверю. Вот режь меня на кусочки, не поверю. Эка добрый какой! А ты знаешь, у него ведь сын есть с двумя детьми. Сгодились бы денежки им. Как бы еще сгодились-то! Ой, не говори, мать, не говори. Не верю я, и все тут!
Пыталась Пелагея и у самого Купавина выпытывать, как это он так расщедрился, что вот взял да и отдал все свое хозяйство чужим людям.
– Да какие ж они чужие, если к нам приехали. На нашу землю, – отвечал с холодной усмешкой Купавин, и взгляд у него был осуждающим.
– А вот возьмут да и продадут твой дом со всем придворьем, да и уедут, тогда как – свои аль чужие? – со старушечьей непреклонностью говорила Пелагея.
– Зачем же им уезжать? Теперь у них все есть. Это мы начинали с азов. А они будут начинать свою жизнь с ходу.
– Да им-то, может, и так, а вот каково тебе-то в шмелевской халупе?
– Почему же в халупе? Домишко как домишко. Правда, невелик, да ведь мне больше-то и не надо.
– Ой, что-то не верится, Иван Игнатьевич, что вот так вот ты взял да и распрощался со своим домом. Убей – не верю! – и для убедительности взмахивала рукой и даже ногой пристукивала.
– Зачем же мне тебя убивать? Живи, Пелагея, живи, да подольше. Тогда и я еще поживу.
– Это как же тебя понимать? – жмуря на него подслеповатые глаза, спрашивала старая Пелагея.
– Да только так: до той поры, пока будешь мне не верить, буду тебе доказывать. И чувствую: таким образом лет до ста доживу, – без улыбки говорил Купавин и отходил.
Знал, всю свою жизнь протерся вот с такими пелагеями, – трудно им понять его. Так же трудно было им понять и его отца, – не им, конечно, родителям ихним. Тот тоже все хотел, чтоб лучше было людям. Так и умер непонятым. Подсмеивались над ним. Не все да и не всегда понимали и его, Ивана Купавина. Больше тридцати лет проработал председателем колхоза. Сколько за это время было передумано, выстрадано, сколько надежд и планов взлелеяно, крови, нервов истрачено – и все из-за того, чтоб людям лучше жилось. И росло, развивалось хозяйство, и в войну не рухнуло, и после войны выстояло, и набрало силу. И хоть бы кто раз сказал «спасибо». Да не в этом дело. При чем тут спасибо-то!.. Главное, чтоб понимали. А этого не было. Кто что думал. То для себя старается Купавин, то выслуживается перед начальством, то... Да разве мало было всяких толков. Решил уйти с председательского поста, и то нашли в этом какую-то корысть, а дело сводилось к тому, что наступило новое время. И сам почувствовал: культуры маловато, знаний. С каждым годом в районе все больше появлялось председателей с высшим специальным образованием, и все труднее стало ему выступать на совещаниях, и он старался отмалчиваться, а если уж приходилось, то большей частью оперировал цифрами да показателями. Но и цифры со временем перестали выручать. Это когда колхоз в районной сводке прочно занял место в нижних рядах и когда уже у самого Купавина не стало никаких надежд, чтобы снова прорваться в передовые.
В райкоме не стали упрашивать, чтобы остался, как видно и сами понимали, что пришел свой срок Купавину, старому председателю, и освободили его. К этому времени как раз и пенсионный возраст подошел.
Конечно, нелегко было жить в стороне от большого дела, с которым уже сроднился, без которого и мыслить-то себя не мог, но, спасибо новому председателю, не забывал, включал в разные комиссии, советовался. Как-то пригласил его на открытие нового здания правления. Большое это было здание, кирпичной кладки, из двух этажей, с кабинетами для специалистов, с большим залом для собраний. Как почетного ветерана колхоза Купавина усадили в президиум. Сидел, с радостью слушал слова молодого председателя:
– Это только начало большого комплекса. В дальнейшем будет построено шесть двухэтажных зданий – жилые дома для колхозников. Будет в них водопровод, газ, естественно электричество. Вместо старых деревень создадим поселок нового типа. Но что нас сдерживает от еще большего размаха, так это нехватка рабочей силы. Вместо притока – значительный отток. Сократилось население на сорок три единицы, а прибавилось всего на одну. И тут мы должны думать и думать. Искать выход...
Старая проблема. Донимала она в свое время и Купавина. Но теперь, по разным причинам видимо, стала еще острее. И в итоге народу в колхозе становится все меньше и меньше.
– До каких же пор будет такое положение? – на другой день спросил Купавин председателя.
– Не знаю.
– Как это не знаешь? И не тревожишься? Надо в райком ехать.
– А что райком? Людей не даст, – без особой боли, как бы уже свыкшись с таким делом, ответил председатель.
– А ты за райком не решай. Может, чего и посоветует. А вообще-то, неплохо бы дать объявление в газете или по радио обратиться, чтоб ехали к нам. Другой, может, и рад бы в сельскую местность перебраться, да не знает, с какого конца приступить. А тут и насчет условий можно сообщить. Условия у нас неплохие. И жильем, само собой, обеспечить.
– С жильем туговато.
– Как же туговато, если вчера говорил о шести новых жилых домах.
– Так это в перспективе, а пока ничего, кроме домишка Шмелева, нет. Впрочем, объявление дать можно.
Дали. И вскоре в колхоз приехала первая семья. Им отвели домишко Шмеля.
– На первое время, – сказал председатель.
Шмель всю жизнь ходил в пастухах, и не было у него ни огорода, ни сада. Как не было и семьи. Жил бобылем. Но поселенцы были рады и такому жилью. В райцентре они жили в коммунальной квартире, занимая на троих десятиметровую комнату.
Купавин увидал молодуху в бухгалтерии колхоза. Она пришла за авансом. Стояла понуро, с большим животом, с осунувшимся лицом перед близкими родами. Глядела в окно, в то время как бухгалтерша оформляла ей документы.
– Первенького ждешь, Лена, или были уже? – спросила она, передавая кассиру документы.
– Первого, – улыбнулась поселенка, и улыбка у нее была такая мягкая и доверчивая, что старый Купавин и сам невольно улыбнулся, и тут же подумал: «А тесно будет им жить, когда ребенок появится». И решил сходить к председателю, чтоб поскорее разворачивался с новым домом.
– Будет, будет, – ответил председатель, – но не сразу. Надо еще приглядеться к ним.
– Это зачем же?
– Чтоб не промахнуться. А то построишь, а они тютю.
– А если они из-за жилья тю-тю, тогда как?
– Ну, значит, не очень устойчивый кадр.
– Ну это ты зря. Испытывать трудностями ни к чему. Надо сразу создавать добрые условия.
– По крайней мере до весны подождем, а там построим.
– До весны... Людям теперь настоящее жилье нужно. – И, поглядев с укором на председателя, сказал: – Надо бы тебе сначала не дом для конторы возводить, а жилые дома. Для руководства хватило бы и старой конторы. Не худа еще, не худа... – И ушел раздосадованный и огорченный.
Было у него такое состояние, будто и он виноват в том, что пригласил поселенцев, наобещал им и обманул. «Разве у них жилье, – ворочаясь ночью на постели, думал он, – разве так бы надо принять? Люди приехали, согласны работать, а их вон как встретили. Неладно это, неладно...» И вдруг почему-то вспомнилась река Желтуха. Она была в трех километрах от деревни. По ее берегам раньше высился хороший лес. Но год за годом, лесозаготовки свели его и река стала мелеть. И высохла. Теперь на ее русле сенокосят. А ведь было – баржи ходили. Рыба водилась. Птица плавала в заводях. Как вот теперь восстановишь реку? Нет ее, и навряд ли будет. Так и с ихним колхозом может случиться. Иссякнет в нем народ, коли год от году все меньше людей. Земля-то, конечно, не пропадет. К совхозу или другому колхозу присоединят, но разве не жаль своих трудов и мечтаний, если вся жизнь этому делу отдана?
И решил Купавин наутро отдать свой дом Михайловым, а самому переселиться в Шмелиный. «Куда мне больше-то? Хватит». И отправился к поселенцам.
Да, не широко жил Шмелев. Недаром и прозвали его – «Шмель». Не изба, а избушка. Печь, да две кровати, да стол. Вот и все жилье. И от этой скудости еще тверже стало его решение отдать дом.
– Тесно у вас, – сказал он, присаживаясь у края стола.
– Ничего, поработаем – новый построим, попросторнее, – ответил Петр, рослый молодой мужик.
– Все так, но сейчас-то вам тесно, да к тому же еще прибавление ожидается.
– Ну а что сделаешь, – вступила в разговор Елизавета Михайловна, в то время как молодуха смущенно опустила голову.
– А вот что: давайте перебирайтесь в мой дом.
– Как это перебирайтесь? На постой, что ли, нас берете?
– Да нет, просто отдаю вам свой дом, и все.
– Как это отдаете? – спросил Петр.
– Ну как отдают. Отдаю. Мне теперь ни сада, ни огорода не надо. Да и такого просторного жилья, как мой дом, тоже.
– А если не уживетесь с нами? – внимательно приглядываясь к Купавину, спросила Елизавета.
– А я с вами жить не буду. Я вот тут, в Шмелином.
– Да зачем это вам? – в недоумении спросил Петр.
– Постой, постой, сынок, значит надо, если человек говорит, – остановила сына Елизавета. – А сколько ж вам тогда денег в придачу?
– Да ничего мне не надо.
– Чего-то смутно, – повела в недоверии головой Елизавета.
– Да чего ж тут смутного, – усмехнулся Купавин, хорошо зная в людях эту недоверчивость на бескорыстную доброту. – Хочу, чтоб вы остались в нашем колхозе. Я ведь тут больше тридцати лет был председателем, так что, сами понимаете, все мне тут дорого. Потому и хочу, чтоб вы прижились и дальше двигали наше дело.
– Ну нет, – сказала Елизавета, – так не годится, чтоб задарма. Хоть какую сумму назовите, чтоб мы купили у вас и оформили документом.
– Помолчи, мама! – остановил ее Петр, видя, что мать ничего не поняла из слов Купавина. Он приблизился к нему, посмотрел на его иссеченное морщинами лицо, встретился с его добрым, немного снисходительным взглядом и, проникаясь светлым чувством к этому малознакомому, почти чужому человеку, сказал: – Я еще не знаю, как отнестись к тому, что вы хотите для нас сделать. Слишком уж это необычно. Но только хочу вам сказать, что лично мне, и моей жене Лене, и моей маме здесь нравится, в вашем колхозе. Мы будем здесь жить и работать.
– Ну и добро! – облегченно сказал Купавин и встал. – А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. – Это он сказал Елизавете.
– Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, – сказала она.
– А разве без денег, просто по-доброму нельзя?
– Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?
– Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. – И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.
Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.
Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.
1977
