Текст книги "Ветер с океана"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

14

Рыбацкие суда возвращались в порт после летней экспедиции в Атлантику. В доме появился младший Куржак. Весь дом сразу переменился, – так заполнил его своим быстрым громким голосом Кузьма, так он всюду как бы внезапно возникал, так отовсюду неслись его восклицания. Мише казалось, что Кузьма в трех разных местах одновременно: его приветы и зов слышались и с улицы, и в саду, и в комнатах нижнего этажа. За Мишей, увидев из окна, что тот уходит из дому, Кузьма выбежал и остановил его у калитки.

– Здорово, кореш! – закричал он, радостно встряхивая руку Миши. – Слыхал, пока мы в океане вкалывали, ты к моему папаше определился. И долго намерен полоскаться в его мутной луже?

– Залив – вода как вода. И рыба в ней не хуже океанской, даже лучше, – ответил Миша, уязвленный.

– Залив не про тебя. Ты из наших, ты океанский, понял! – быстро говорил Кузьма. – Теперь слушай. У нас выдача деньжат, пойдешь со мной. – Он нетерпеливо замахал рукой, пресекая возражения. – Знаю, знаю, собираешься с батей в залив. Ничего не выйдет, метеосводка такая – к вечеру шторм, выходы и в море и в залив отменяются. А мы с тобой устроим свой маленький шторм на берегу.

К вечеру ветер с моря, и вправду, развел волну в заливе, даже в канале мотало стоявшие на якоре суда. Куржак объявил, что дня два теперь не промышлять. Днем Кузьма зашел за Мишей, вместе они направились в «Океанрыбу».

Выдача денег рыбакам, прибывающим из рейса, совершалась после обеда, но уже с утра возле кассы слонялись те, кому причиталось, а еще больше тех, кто сопровождал товарищей. По дороге к Кузьме и Мише присоединился Степан.

– Суши весла! – приказал Кузьма, когда он и Степан с деньгами в руках отошли от кассы. – Надо рассовать выдачу по карманам, потом потопаем дальше.

К ним подлетел один из толкавшихся у кассы – высокий, страшно худой, с испитым лицом, в новенькой «мичманке», фуражке с «крабом».

– Братва, здорово! – прохрипел он. – Вот же повезло, что повстречались. На той неделе ухожу в рейс, надо додержаться до аванса. Ты, Степан, обещал…

– Проваливай, Сенька! – хладнокровно сказал Кузьма. – Ничего тебе Степан не обещал, а если сдуру пообещал, так я не дам у нас разживиться.

– Не разживиться, а разговеться! – обиженно пробормотал хриплый. – Кореша, вместе же плавали. А коли за гроши опасаешься, так за Семеном Ходором еще ни копейки не пропадало!

– Два года плавал, третий бичуешь. Проваливай, пока по шее не накостылял. Ты меня знаешь.

Ходор, выругавшись, отстал. Степан с укором сказал:

– Зачем ты его так? Хороший же был матрос Сенька.

– А теперь паразит и алкаш! – отрезал Кузьма. – Такого я и присесть рядом не допущу, не то, чтобы веселую житуху ему обеспечивать. Теперь прокладываем курс на «Балтику». Поговорим о рейсе, на людей поглядим, потанцуем немного.

В «Балтике» в предвечерний час посетителей было не густо. Кузьма облюбовал место у окна. Неподалеку, за пустым столиком, сидел Карнович, он кивнул Степану и Кузьме, внимательно посмотрел на Мишу. Перед Карповичем стояла тарелка с огурцами, другая с кружочками колбасы и графинчик с золотистой жидкостью.

Молодой капитан не ел и не пил, а что-то задумчиво чертил пальцем на скатерти.

К новым посетителям подошла стройная черноволосая официантка, вынула блокнот и карандаш и осведомилась, что будут заказывать.

– На первое – метрдотеля, – сказал Кузьма. – Якова Григорьевича на повышение не пустили? На пенсию не проводили? Вот его!

– Я прихвачу и жалобную книгу, – презрительно бросила официантка, пряча блокнот в кармашек. – Вам понадобится. – Она быстро отошла.

– Обязательно понадобится, люблю писать благодарности за хорошее обслуживание! – крикнул вслед Кузьма.

Метрдотель, полный мужчина, явился минуты через две.

– Яков Григорьевич, мы с рейса! – важно сказал Кузьма. – Вам объяснять не буду – три месяца шторма, бездна под ногами… И хочется настоящего удовольствия, выпить можно и на квартире без культурного обслуживания. Так что давайте, Яков Григорьевич, по карточке не рыскать, а что постановите – тому и быть.

– Останетесь довольны! – пообещал метрдотель и, подозвав официантку, ушел с ней.

В зал вошел Шарутин, осмотрелся и направился к Карновичу.

– Знал, что найду тебя около Дины, – сказал он и налил себе из графинчика в рюмку. – Очень нужно тебя видеть, Леонтий, важные новости. – Он залпом опрокинул рюмку и болезненно поморщился. – Сроду такой гадости не пил!

– Обыкновеннейший морс, герцог! – со смехом сказал Карнович. – Дина объявила, что водка тоже женского рода, а соперницу она не потерпит. Приходится доказывать, что могу весь вечер просидеть в ресторане без градусов.

Шарутин опасливо покосился на безалкогольный графин.

– Так весь вечер и просидишь?

– Условились, что провожу ее домой после работы.

– Ты бы мог подойти к закрытию ресторана.

– Я-то бы мог. Дина не может. Если вечер у меня свободный, я должен торчать перед ее глазами, иначе обида. Так что у тебя за новости? И верные ли?

– Наиточнейшие! От Нюрочки, секретарши Кантеладзе. Она ко мне благоволит, думает, что мне когда-нибудь надоест холостячество, а я это выгодное мне заблуждение не опровергаю. Куча изменений, целый водопад перемен. Первое. Комплектуется группа судов на осенне-зимний промысел. И тот уже не на три месяца, а на полгода, одни суда будут приходить, другие возвращаться, а промысел не прекращается ни на день. И старшим флагманом назначают Березова, а на берегу его заменит Соломатин. Каково?

Карнович, усмехаясь, пожал плечами.

– Интересно, но не ново. Все это я знаю. Есть еще новости?

– Конечно. Капитана «Тунца» переводят на новую плавбазу «Печора», а на «Тунец» пойдет Трофимовский. Дорвался-таки до повышения, хотя и не, такого, как надеялся, он ведь мечтал о «Печоре», все это знают. Доброхотов выпросил к себе Сережку Шмыгова, жутко обрабатывал Шалву, ну, и Березов, естественно, поддержал, Сережка к тому же больше не буйствует. Мне он сказал: «Я на суше теперь работаю, а не веселюсь, так что с гулянками кончено!» И самая главная новость – ты.

– О себе я все знаю. Летняя путина на Балтике закончена, «Бирюзе» выписывают направление в океан. Хотят включить в общую группу, только я этот план поломаю и пойду самостоятельно. Имею теперь право на это, ценз капитана дальнего плавания на прошлой неделе выплаван полностью. А для обоснования задержки потребовал ревизии машины, хотя стармех Потемкин клянется, что она в идеальном состоянии. Между прочим, лишняя проверка не помешает, осенью в Атлантике бури.

– И это все, что знаешь о себе? Тогда слушай дальше. На «Печоре» не хватает двух штурманов. Одного собираются взять у тебя. Нюра слышала, как Шалва с Березовым об этом разговаривал. Ты свое обещание не забыл?

– Нет, конечно. Если Кантеладзе не запретит, считай, что освободившееся место за тобой.

– Он не запретит. Я недавно ходил к нему, он сказал: «Мест свободных пока нет, но если кто из хороших капитанов будет драться за тебя, дорогой, выпущу в рейс». Ну, я дал все нужные обещания насчет поведения, сам понимаешь. Теперь жду от тебя настойчивости.

– Уже сказал – никого, кроме тебя, не возьму на вакантное место. Можешь не волноваться.

Шарутин, успокоенный, машинально потянулся к графину, но спохватился и отдернул руку. К ним подошла черноволосая официантка и сердито сказала:

– Гражданин, прошу за другой стол. Я предупреждала вас, что поэтов не обслуживаю.

– Не надо, Дина! – низким басом прогудел штурман. – Я хороший!

– А я плохая! – отрезала официантка. – И кого невзлюблю, то надолго.

– Леонтий, защити! – взмолился Шарутин. – Скажи, что без меня не можешь.

– Диночка, нам и вправду надо поговорить, – мягко сказал Карнович. – Павел специально для этого разговора пришел сюда.

Она недовольно взмахнула волосами.

– Только ради Леонтия Леонидовича… Но на большее, чем пиво, не рассчитывайте.

– Тащи пиво, Дина, чудная девушка! – обрадовался штурман. – Пиво – это отлично. И душу веселит, и карману легче.

– Вы поссорились? – С удивлением опросил Карнович, когда Дина отошла. – У вас всегда были отличные отношения, я даже завидовал.

Штурман, понизив голос, чтобы до Дины не донеслось и словечка, стал рассказывать, как они поссорились:

– Правильно, отличные. А почему? Я за Диной не приударял, она это ценит. Антон Колонтаев из «Светломорской правды», ты его знаешь, разбегался было, но ему не посветило. Весной – ты в рейсе был – перед домом Дины зацвела магнолия, та, единственная в городе. Хороша была, – поэтическое дерево. Я каждый день ходил смотреть. Короче, мы с Антоном как-то заявились сюда. Антон – руку на сердце, голос трогательный, ты его знаешь: «Диночка, если бы вы сами не были лучше всех магнолий, я бы изломал то дерево и целиком бы поднес вам крону в качестве букета». Она задрала нос выше люстры и ответила, ты Дину знаешь, она может: «Цветы от поклонников – штамп. А вы, если писатели, так поднесите мне взамен цветов произведение о цветах, и чтоб оно было лучше моей магнолии». В этот же вечер мы сочинили по штуковинке каждый – я в стихах, он в прозе.

– Воображаю, что накатали! – сказал Карнович, посмеиваясь.

– Невообразимо, точно! Антон разразился очерком под названием «К наболевшему магнолическому вопросу». Первый абзац звучал так: «Магнолия в общем, целом и основном – цветок. Магнолии растут на наружных территориях, именуемых садами. Наружные территории обслуживаются дворниками. Главное орудие производства дворников – метла. Итак, поговорим о безобразном отношении дворника к метле».

– Хлестко. А ты?

– Я накропал отличные стишата. Первый класс, кто понимает. – Шарутин оглянулся, не идет ли Дина, и продекламировал: – Хороша магнолия у Дины, хороша! Коньячку теперь бы на рябине да леща. На ботдек забраться спозаранку в тишине, врезать, спиритуса вини банку на волне! Эх, рыбацкое мое раздолье – вкруг вода! А насчет той Динкиной магнолии – ерунда!

– И она не стерпела?

– Вмиг возненавидела обоих. Если бы не ты, черта с два я присел бы за ее столик. Слышал – «гражданин клиент», а раньше только – Павел да Павел!

Дина принесла Кузьме с товарищами поднос закусок и напитков, отобранных метрдотелем, – он сам издали наблюдал, чтобы рыбаков обслуживали хорошо. На помосте появились музыканты и заиграли модные песенки. Между столиками закружились пары. В зале появился рыбак с хриплым голосом, которого так сурово отчитал Кузьма, его сопровождали две нарядные женщины, они заняли последний свободный столик. Степан кивнул в их сторону.

– Раздобыл-таки деньжат Ходор. И хороших женщин пригласил.

– Шлюхи! – резко кинул Кузьма. – Кто с Сенькой в ресторан пойдет?

– Да нет, одну я знаю, жена тралмастера с «Коршуна». Ходор с тралмастером – кореши, водой не разольешь. Вполне приличная женщина. Другая, правда, незнакомая.

Кузьма нетерпеливо мотнул головой.

– Шут с ними со всеми. Ты вот что скажи. Сколько нашему «Кунгуру» стоять в порту?

– Сегодня была ревизия двигателя, потом обследовали, что за течь во втором трюме, помнишь, на обратном переходе стало сыреть. Мнение такое – нужно вести «Кунгур» на заводской ремонт.

– Вот тебе раз! – Кузьма с огорчением покачал головой. – А мы куда?

– Распишут команду на разные суда. Мне предложили на «Бирюзу», у них боцман собирается жениться, нужно ему рейс-другой пропустить.

– И я с тобой! – решил Кузьма. – А что? Леонтий Карнович капитан хороший, не жмот, барина из себя не корчит. – Он обратился к Мише. – Вот бы и тебе с нами. Пора, пора бросать твою лужу. Моему бате некуда податься, а тебе зачем? Хоть Степу спроси, он не даст соврать – тебе дорога только в океан.

– В океане тебе уместней, Миша, – подтвердил Степан.

В это время Шарутин, терпеливо ожидавший, когда появится заказанное пиво, заметил Мишу. Он подошел к его столику и отозвал Мишу в сторону.

– Во-первых, здравствуй! Во-вторых, теплый тебе привет от Кати с Аней, помнишь, мы с ними вкалывали на воскреснике. Особенный от Кати, старшая тоже присоединилась. Я даже позавидовал, так ты им понравился. Между прочим, когда ты ушел, таким тебя суздальским сиянием расписал, что если вздумаешь ухаживать, все предпосылки обеспечены.

– За приветы спасибо. А ухаживать не собираюсь.

– Твое дело. Теперь второе. В конце месяца у них на заводе торжественный вечер с танцами по случаю какого-то цехового юбилея, десять лет работы или что-то в этом роде. В общем, приглашают нас с тобой. По правде, не они пригласили, а я пригласил их пригласить нас, но это значения не имеет. Гостевые билеты они дадут мне, а я зайду за тобой. Заметано?

– Я не любитель вечеров, – нерешительно сказал Миша. – И танцую плохо.

– Не имеет значения. Будешь под музыку обнимать партнершу покрепче, вот и все, что требуется. Катя просто расцвела, когда я сказал, что ты мечтаешь о вечере у них в клубе. Я зайду за тобой. Наденешь свой лучший костюм.

Шарутин возвратился к Карновичу и принялся за пиво. Вскоре в зале стали гаснуть люстры. Музыканты, закончив программу, разошлись.

Штурман спросил друга:

– Ты здесь будешь ждать Дину?

– Обычно ухожу последним и жду ее на улице.

Шарутин остался с приятелем, пока не опустели все столики. Потом они прохаживались перед входом в ресторан и разговаривали. Вскоре показалась закутанная Дина. Накатившийся на Светломорск циклон был из «сухих» – рвал деревья, гремел по крышам, но туч не нагонял. Шарутин сказал:

– Диночка, передаю Леонтия из рук в руки. Береги его, он душевно хрупкий. И вообще доказано, что мужчины слабый пол, а женщины сильный.

– Идемте с нами, Павел. – Дина миролюбиво взяла штурмана под руку. – Раз вы слабый пол, я прощаю вам возмутительные стихи.

– Спасибо за отпущение грехов, Диночка. В душе копошатся невыбродившие рифмы, надо их малость потравить на темных улицах.

Он дружески помахал рукой, отдаляясь. Некоторое время Дина и Карнович шли молча. Дина с грустью сказала:

– И опять расставание! И на этот раз месяцев на пять?

– На четыре.

– А ты знаешь, сколько в четырех месяцах дней? Сто двадцать два, Леня! Сто двадцать два и каждый день – вечность!

Он молчал, прижимая ее локоть. Она заговорила опять:

– Когда погода спокойная, я как-то забываю о своих неудачах. А в такой вот ветер не нахожу себе места. Плакать хочется, так не повезло! Я смотрю вокруг и вижу море – серое, шумное… Еще в Воронеже с седьмого класса я не могла просто читать морские книги, я останавливалась каждый раз, когда встречала слова «море», «океан». Я не могла оторваться от этих слов, как будто они какие-то особые.

– Я тоже! И я останавливался, когда встречал в книгах эти слова. Удивительно, как у нас все одинаково, Дина!

– Ничего у нас не одинаково. Ты спокойно отнес документы в Бакинскую мореходку, тебя спокойно приняли. Я год умоляла родителей, пока отпустили в Ленинград, а там и разговаривать со мной не захотели – морские специальности не для женщин. Узнала, что в Светломорске женщины плавают на траулерах, приехала сюда – и как раз в это время и здесь перестали принимать женщин на СРТ. Возмутительное у мужчин отношение: все себе и себе – все лучшие профессии!

– Что-то я не слыхал, чтобы женщины подняли бунт, когда их увольняли с СРТ, – шутливо сказал Карнович. – Вы, сударыня, единственная возмущаетесь, остальные легко примирились.

– Мне временами кажется, что я вообще не женщина, так меня тянет к мужским профессиям. Вероятно, я не буду хорошей матерью и хорошей женой. Ты должен радоваться, что я не надеваю на тебя брачное ярмо.

– Дина! – Голос его изменился. – День, когда ты украсишь мою шею брачным ярмом, будет счастливейшим днем моей жизни, всей моей жизни, Дина!

Она с укором сказала:

– Не надо, Леня! Когда ты говоришь так, я слабею. Дай мне еще год побороться за мое будущее. Может, Для меня сделают исключение в нашей мореходке, там сразу не отказали, будут запрашивать Москву.

– Разве одно помешает другому?

– А разве не помешает? Появится ребенок, жена хорошо зарабатывающего капитана – что еще надо? Так все будут судить, ты тоже, хоть сейчас говоришь по-иному! И буду я любимой и ублажаемой, и обеспеченной – и несчастной. Один год, больше не прошу.

– Я буду ждать, – сказал он печально. – Год, два, восемь, столетие…

Они остановились у ее дома. Он сказал:

– Я зайду к тебе, Дина. Не надолго – сколько сама захочешь.

Она положила ему руку на плечо, заглянула в глаза.

– Не проси, Леня. Я ведь не захочу тебя отпускать, просто не смогу. Я буду думать о тебе, каждый день думать!

– Спасибо и на этом. – Он криво усмехнулся. – И еще за то, что не поссорились. Просто удивительно – вторую неделю-каждый день встречаемся, а ссорились всего четыре или пять раз.

– Не шути! А то и впрямь поссоримся, перед твоим уходом это лишнее. Я приду тебя провожать!

Она целовала его в щеку и скрылась в темном подъезде.

15

На улице Степан сказал, что ему с нуля часов на вахту, и ушел к рыбной гавани. Кузьма побежал искать такси: «Подъедем к дому, как фон-бароны, Миша!» К ресторану подкатила свободная машина, но Кузьму опередил Ходор со своими подружками. Он прохрипел Кузьме:

– Одно местечко имеется, приглашаю! Садись впереди, будешь командиром.

– Нас двое, – недовольно сказал Кузьма. – И едем не на гулянку, а бай-бай! И какие мы теперь с тобой кореши, Сенька?

– Садись, Кузя! – настаивал бывший товарищ. – Ты меня всенародно бичем опозорил, а я тебя благородно приглашаю в приличную компанию. Сенька Ходор не копит зло в груди. Сенька понимает брата своего, океанского рыбака. Почет окажем, посадим во главу стола. Музыку вжарим, потанцуем, ты нам расскажешь, как в дальних морях шла селедка. Ох, селедочка, рыбка маленькая, морем рощенная, потом политая, кровавыми мозолями потертая! Кто раз с тобой повозился, вовеки не позабудет! Не напиваться зову, чествовать хочу славного трудягу! Садись!

Кузьма, колеблясь, обернулся к Мише. Миша напомнил, что скоро к полночи, Кузьму ждут дома. Кузьма вдруг рассердился.

– Ждут, ждут! Я тоже по четыре месяца жду, когда в море. Мое право на берегу повеселиться вволю.

Он рванул дверь передней кабины. Миша крикнул вслед:

– Если твои спросят, где ты, что отвечать?

Такси уже тронулось, Кузьма прокричал, обернувшись:

– Скажешь, что поехал к приятелю.

Миша пошел один. Ветер все усиливался: выл в столбах, гудел в проводах, взметывал кроны деревьев. Медовый запах цветущих лип ночью обычно слабел, но сегодня, от ветра, трясущего ветви, был еще сильней. Миша пришел домой во втором часу ночи и заснул с радостным чувством, что сегодня отоспится вволю: в такую бурю старый Куржак не придет будить его ни свет ни заря.

Утром Мишу разбудил не Куржак, а отец.

– Степан зачем-то вызывает тебя. Он ждет на первом этаже. Миша быстренько оделся, наскоро умылся и побежал вниз. По большой комнате ходил Куржак, у стола сидели хмурая Алевтина, расстроенная Гавриловна и Степан.

– Миша, ты оставался с Кузей, когда я ушел на вахту, – сказал Степан. – До сих пор его нет дома. Куда он мог подеваться?

Миша рассказал, как Ходор уговаривал Кузьму поехать повеселиться и как Кузьма укатил с ним и двумя женщинами в такси. Куржак недовольно покачал головой. – Алевтина с укором сказала:

– Миша, вы разве не могли удержать Кузю? Хоть бы посоветовали остаться!

– Советовал, он не захотел, – сказал Миша. Она сердито повернулась к Степану.

– И ты, хорош! Оставил ночью пьяного товарища неизвестно с кем. Почему не взял его с собой на судно, могли бы в каюте продолжить гулянку, если показалось мало.

– Лина, Кузьма не был пьян, – виновато ответил Степан. – И он не говорил, что ему еще хочется выпить. Не понимаю, почему он поехал с Сенькой. Днем при всех изругал Ходора: «Ты нам не компания, ты – бич!» Миша тоже слышал, пусть скажет.

Миша подтвердил, что днем Кузьма прогнал пристававшего к ним Ходора. Зато вечером, у такси, они разговаривали вроде бы мирно. Куржак с досадой сказал:

– Мирно, немирно… Человек плохой Сенька Ходор, вот какая штука. Когда-то нормальным моряком слыл. А потом покатился. И куда докатится, неизвестно. Водка – она тяжелей гири на дно тянет.

Гавриловна с тревогой спросила:

– Миша, а денег-то Кузя не показывал?

– Каких денег?

– Всех! Рейсовую получку вчера получил, полных семьсот рублей. Так, не заходя домой, и пошел гулять! Это же надо! Он пачками денег ни перед кем не хвастал?

– Нет, пачек он не вытаскивал, – сказал Миша. – Из бумажника вынул пару кредиток, когда расплачивался.

– Вот и Степа так же говорит – не показывал денег. А мне боязно, смерть! Хоть бы скорей вернулся, негодник!

– Не беспокойтесь, вернется Кузьма, – уверенно сказал Степан. – Повеселились в компании, наверно, поздно легли спать…

Куржак сурово сказал:

– Не о том беспокойство, что не возвернется. Семейный человек, передовик своего рыбацкого звания – к неведомой шантрапе на всю ночь! Вот где суть-то! Сенька этот – разве пара? Не на свое место поставил себя Кузьма. Не этому его учили.

– Многому ты его учил, как же! – с негодованием воскликнула Гавриловна. – Одно знал: салака да рыбец! Рыбец, судак, лещ! Сколько кто на берег выдал? Кто в передовиках, кто отстает? Все работа да работа! Хоть бы разок по-хорошему поучил жизни!

– Этим и учил жизни, что работе учил – кормильцем себя видеть в семье, а не постояльцем. Пылинок с него не сдувал, как ты, с тряпкой не ходил подтирать, где наследил.

– Молчал бы уж лучше!

– А ты чего молчанкою-то своей добилась?

– Пойдем, Лина. Будешь Татьянку одевать, а я ей завтрак приготовлю.

Куржак после ухода жены и невестки некоторое время взволнованно ходил по комнате, потом сердито заговорил, обращаясь к Степану:

– Стыдно Лине в глаза смотреть. Несамостоятельный человек! После получки сразу в ресторан! Разве это дело? Разве туда хорошему человеку курс?

Степан сдержанно возразил:

– И я с ним туда пошел, и Миша был. Ничего особенного – не буйствовали, не напивались. Посидели, культурно поговорили…

– Ты с Мишей – особь статья! – Куржаку, видимо, стало совестно, что перехватил в обвинениях. – Вы ребята одинокие, ни жены, ни детей, холостежь. Тут, я понимаю, почему не пойти куда-нибудь? Теперь так. Посидите у нас, пока Кузя заявится. А то старуха раскричится, а при гостях она постесняется. Я загляну в мастерскую, хотели сегодня закончить ремонт второго двигателя.

Степан и Миша обещали дождаться Кузьмы, а если он скоро не появится, пойти разыскивать, где живет Ходор. Миша сказал, когда Куржак удалился:

– Знал бы, что так выйдет, ни за что бы ни отпустил Кузю. Да и кто такой Сенька, не догадывался, я ведь его вчера первый раз увидел.

Степан развел руками.

– Кто такой Ходор, никто не знает. Он ведь всякий! Попади в трудное положение, рубашку последнюю снимет с себя, чтобы выручить. А в другой час тебя же обдерет, как липку, да еще на посмешище выставит. – Помолчав, Степан задумчиво добавил – Ты заметил, что Алевтина вся кипит? Достанется Кузе! Если, конечно, придет не изувеченный.

Миша посмотрел в окно и увидел торопливо приближающегося Кузьму.

– Идет. И целехонек!

Кузьма, войдя, без стука прикрыл дверь и показал пальцем на вторую комнату.

– Мои там? Кто именно?

– Мать и Лина, – ответил Степан.

– Отца нет?

– Отец ушел в мастерскую. Да что с тобой случилось, скажи? Почему задержался?

– Потом все расскажу. Деньги у тебя с собой есть?

– Какие деньги?

– Обыкновенные. Государственные бумажки. Желательно – покрупней. И ты, Миша, что можешь, одолжи. Беру до лучших времен. Предупреждаю: лучшие времена скоро не предвидятся.

Степан стал рыться в карманах. Миша сбегал наверх за своими деньгами. Кузьма невесело сказал, засовывая купюры в карман:

– Двести двадцать от Степы, сто от тебя. Не густо, но лучше, чем ничего. Как-нибудь оправдаюсь.

– Я из вчерашней выдачи триста положил на сберкнижку, – сообщил Степан. – Сегодня сберкасса выходная, но завтра смогу доставить.

– Учтем и это обстоятельство. Скажу, что ты одолжил триста рублей на два дня – вот сальдо с бульдой и сойдется. Может, пронесет грозу.

– Все-таки, что случилось? – спросил Миша.

Кузьма говорил вполголоса, все время поглядывая на дверь во вторую комнату, чтобы ненароком там не услышали. Веселье на квартире, куда привез Ходор, шло чинное, без большой пьянки, зато с танцами, с добрыми словами о рыбаках, о морской доблести. Возвращаться домой так поздно Сенька отсоветовал. А когда расположились на отдых, женщины в одной комнате, Кузьма с Ходором в другой, Кузьма снял пиджак и хватился – нет во внутреннем кармане пачки денег. Все обшарили: комнаты, прихожую – нет и нет! Сенька клянется, что выронил пачку в такси, когда расплачивался с водителем. Тут же, ночью, снова оделись и побежали в таксопарк узнать, не сдал ли таксист находку. Ходор, к счастью, запомнил номер машины. Куда там! Водитель, уходя домой, правда, заявил, что какая-то старушка-растяпа забыла в машине пакет с двумя килограммами яблок, но о деньгах и не заикнулся. Машину его, вымытую, тоже осмотрели – не то что пачки денег, лишней соринки не обнаружили. Сенька забежал к какому-то приятелю, выпросил пятьдесят рублей.

– Сенькина работа! – убежденно заявил Степан. – Только он! А что деньги раскинулся выпрашивать, так просто глаза отводит.

– Может, и он, – устало сказал Кузьма. – Но не доказать! В общем, напраздновался досыта! Долго буду помнить. А пока, вместо семисот тридцати, триста семьдесят, считая и Сенькины пятьдесят.

В комнату вошла Алевтина и радостно воскликнула:

– Кузя, живой!

Он ответил с наигранной веселостью:

– А каким мне быть? Смерть вроде пока не по возрасту. Ее радость мигом потускнела.

– Всю ночь гулял! Интересно знать, где пропадал? Он ответил так же весело:

– Отсутствовал, скажем так. Не пропал, как видишь. И где был – там меня нет.

Услышав их голоса, вбежала Гавриловна и закричала с порога:

– Вернулся, беспутный! Хорошо хоть не избитый. А деньги в целости?

– Деньги – пожалуйста!

Кузьма вручил ей несколько пачек. Она торопливо просмотрела их.

– Тут не все, Кузя.

– Триста Степан одолжил, срочная покупка ему подвернулась.

– Завтра все до копейки верну, – заверил Степан. Гавриловна, успокоенная, засунула деньги в ящик стола.

Алевтина гневно смотрела на мужа, старавшегося не встречаться с ней взглядом.

– Ты не ответил – где был? И что за женщины, с которыми ты садился в такси? Миша рассказывал – фифочки ресторанные!..

Кузьма сердито посмотрел на Мишу, а жене ответил сдержанно:

– Будет время, поговорим, Лина. Посторонние же…

– Они посторонние? – Она показала на Мишу и Степана. – Один – сосед, другой – первый твой приятель, в гости каждый день ходит. И с обоими собутыльничал! С чего вдруг стал дружков своих стесняться? Нет, ты мне отвечай на вопрос?

Пересиливая себя, он старался говорить мягко:

– Хочешь знать, где был, что делал? А какое это имеет значение? Ну, была компания, ничего особенного, посидели, поболтали, только и всего. Единственно важное: вот он я, в полный рост – живой, здоровый, ничего во мне не убыло. Хватит ссориться, Линочка. На сегодня у нас планы поважней. Пойдем тебе подарки покупать, Татьянку с головы до ног оденем в новое.

Он взял ее за руку. Она отшатнулась.

– Не трогай, у тебя руки грязные!

Потрясенный, он несколько секунд лишь молча смотрел на нее, потом сказал сразу охрипшим голосом:

– Грязные? И это при всех? Ладно, чего ты хочешь? Гавриловна поспешно вступила в разговор:

– Лина, с мужиками так не положено разговаривать.

– Он муж мне! – гневно ответила Алевтина. – И муж мой от меня ко всяким потаскухам ходит!.. И вы хотите, чтобы я это терпела? Чтоб я покорно сносила?

– Одно прошу – не дразни дурака! Кузьма резко повернулся к матери.

– И дурак еще?

– Нет, умный! – Гавриловна, мигом стала на сторону невестки. – Так себя держишь, что не нарадоваться! Глаза бы мои на тебя, беспутного, не глядели.

Побледневший Кузьма подошел к столу, решительно вынул оттуда деньги. Мать хотела было помешать ему, но он отстранил ее.

– Не беспокойся, мама, получишь свои деньги. Чистенькие подберу, а эти вам не годятся. – Он подал одну пачку Степану. – Твои двести двадцать, Степа. Держи свою сотнягу, Миша.

А эти пятьдесят, – он засунул их во внутренний карман, – сегодня же возвращу Сеньке. Слушайте теперь всю правду. Хотелось вчера по-хорошему повеселиться с женой, а ты, Лина, пошла на вечернее дежурство. Думал, раз так, посижу в ресторане, в один час с тобой вернусь домой. Нет, дурь в голову зашла, черт его знает, чего поддался на упрашивания, хоть бы уважаемый человек приглашал, так нет же, бывший матрос, из своих в доску в шайке-лейке. И где гулял? Среди незнакомых. Компания – гордиться нечем. И деньги пропали все, а как – не знаю. Может, в такси оборонил или на улице, может, кто из гостей позаимствовал. Вот так было дело. Можете теперь меня вешать.

Пока Кузьма рассказывал, что произошло, в комнату вошел Куржак и, став за спиной сына, молча слушал. Гавриловна со слезами запричитала:

– Бесстыжий ты, бесстыжий! С ворами панибратствовал! – Она, вдруг закричала на мужа: – Слышал, что наделал твой сын?

Куржак сдержанно ответил:

– Он и твой сын тоже.

Кузьма с вызовом спросил Алевтину:

– Что моя жена скажет, интересуюсь? Она проговорила, задыхаясь:

– Эх, ты! Похождения расписывал! Низкого ниже надо быть…

Наступила тягостная пауза. Кузьма заговорил, с каждым словом распаляясь:

– Тебя понял, Лина. Значит, низкого ниже? Больше ничего не добавишь? Ладно! Теперь мое слово. Что деньги? Плевал я на деньги! Любой друг меня выручит, вон Степан с Мишкой – все, что имели, сразу вытряхнули из карманов. А почему? Уважают! На почетное место посадят, – только приходи! А ты меня при посторонних честишь! Меня, потомственного рыбака, героя океанского промысла! – Он уже не говорил, а кричал: – Да понимаешь ты своим куриным мозгом, что нет такого наградного приказа по флоту, где я, вперед своего алфавита, первым матросом не иду! Соломатин разве не меня раньше всей команды называет? Березов, Николай Николаевич, в докладе, – гордость, говорит, трудового рыбацкого коллектива – и разве не с меня пошел крыть по списку? Как же так – для всех я герой, а для тебя – недостойный?

Алевтина была вне себя.

– Распутник ты! По скверным бабам шлялся. Не лицо, а личина твое трудовое старание!

Кузьма, задыхаясь от обиды, пригрозил:

– Алевтина, я пока по-хорошему, а если негодяй, так могу и по-негодному!..

Гавриловна закричала на сына:

– Не грози! Промотал за одну ночь, что за четыре месяца наработал! Взамен извинения еще жену обругал! Большое геройство! На коленях ты должен сейчас прощение вымаливать!

– Не вижу стоящих, чтобы перед ними на коленках!.. – яростно крикнул Кузьма.

Степан, до той минуты старавшийся держаться в стороне, выступил вперед.

– Кузя, с родными разговариваешь! Разве можно так на жену?