Текст книги "Ветер с океана"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

14

В момент штормового предупреждения на полубаке и на палубе «Бирюзы» тоже были понаставлены забондаренные бочки с рыбой, приготовленные к сдаче. Боцманская команда спешно убрала их в трюм. Степан собирался было часть бочек оставить в шкафуте, закрепить там распорками и клиньями, увязать брезентом. Капитан велел и эти бочки перенести в трюм и там укладывать аккуратненько «на стакан» – в стояк, а не в лежку и так, чтобы нигде не оставалось и пальца свободного пространства.

Заметив, что его распоряжения исполняются без энтузиазма, Карнович с мостика рявкнул в мегафон Степану:

– Милорд, просил бы пошевелиться! Два раза не повторяю.

И когда сияющий тихий вечер внезапно превратился в бурную ночь, на палубе «Бирюзы» не осталось ни одного лишнего предмета. Карнович обошел судно и ни к чему не сумел придраться. Он даже сказал, что штормовых лееров натянуто излишне – держась за один, будешь толкаться о другой.

– Больше лееров, легче переходить из носового кубрика на корму, если понадобится, – возразил Степан.

– Обязательно понадобится, – подтвердил Карнович. – И в связи с этим, дорогой граф, я предложил бы вам вообще на одну ночку переселиться из кубрика в кают-компанию, чем шествовать, в смысле шастать, цепляясь за леера. Кто-кто, а вы понадобитесь на корме.

Степан, подумав, прихватил матрац и одеяло с подушкой и водрузил временную постель на скамье в салоне. Его примеру последовали рыбмастер и тралмастер с помощником, у всех были дела на корме. Оставшиеся матросы тоже не захотели сидеть в носовом кубрике – на корме находились и гальюн и камбуз.

Карнович, удовлетворенный, возвратился в рубку. Шарутин, именовавший «восторгом перестраховки» стремление капитана педантично выполнить все мельчайшие требования штормовых инструкций, встретил друга язвительным экспромтом:

– Восторг перестраховки немыслим без сноровки, немыслим без умения трястись при тишине, на холоду потения, озноба на огне.

– Об этом и речь – нужно умение, – важно согласился Карнович. – А при умении ни один шебутяга-циклон не причинит зла. Между прочим, в морских словарях нет злоехидно-сухопутного термина «перестраховка», зато встречаются дружеские термины «страховка», «подстраховка». Можно пользоваться и глаголом «застраховаться», он тоже неплох.

В рубку поболтать со словоохотливым капитаном часто приходили начальники служб. Сейчас они были здесь все – штурманы, стармех, старпом, боцман.

Первый шквалистый удар урагана, сопровождаемый ливнем, никого не испугал. У штурвала стал Шарутин. Вахта была не его, но сумрачный внешне штурман, угрюмо на всех глядящий, с хмурой иронией басящий, любил править судно в волнение, как иные любят помчаться, сидя за рулем, по шоссе «с ветерком». Рулевой стоял рядом, перехватывая штурвал, когда Шарутин оставлял его.

Когда выросшие валы стали перекатываться через палубу, а гребни их разбивались у стекол рубки и видимость пропала, Карнович выскочил на подветренный левый мостик. Ветер ревел так мощно, что не слышно было ни шума машин, ни собственного голоса. Карнович глотнул воздуха и закашлялся. Воздуха больше не было, была воздушно-водяная смесь: ее проще было пить, чем ею дышать.

– Нептун осатанел, – доложил Карнович, возвратившись. – Прет старик на рожон.

Ему не ответили. Буря была слишком серьезной, чтобы подтрунивать. Шарутин быстро вертел штурвал, норовя вырваться на волну боком, как – серпантином – взбирается дорога в гору.

Качка при этом усиливалась, зато траулер не зарывался носом и меньше воды обрушивалось на палубу. Капитан одобрил его маневры. Качка была не страшна, пока крен не становился больше пятидесяти градусов, разрушения на палубе были опасней.

Так шли минуты в молчании и наблюдении за меняющимся обликом океана – дождь промчался, из черной вода стала белой. Изредка Карнович подходил к локатору. На электронном экране вспыхивали пятнышки штормующих судов, на них накладывались отражения от волн. Радист не снимал наушников, не отрывался от «караванника». С «Тунца» запрашивали, как штормуется, суда сообщали, что штормуется крепенько, но бедствий пока нет. Так же ответил и радист «Бирюзы».

В ящичке на правой стене рубки лежал бинокль, Карнович временами хватал его, наводил на океан и каждый раз убеждался, что видимости нет. Когда траулер валился вниз, накатывалась волна такой высоты, что надо было задирать голову, чтобы увидеть ее козырек. А когда траулер трепетал на перевале и все тело сводила противная дрожь от крутящегося в воздухе винта, бинокль тоже дрожал в руках. Даже при блеске молний нельзя было различить, где небо, где море: лишь когда ураган разошелся в полную мощь, море стало отличимо от неба – тучи по-прежнему были черные, океан весь покрылся пузырящейся пеной.

Радист вдруг прокричал, что слышит сигнал бедствия. Через минуту сигнал повторился, отчетливы были слова: «…срочной помощи». Карнович вызвал «Тунца». Эфир заполнился переговорами судов, траулеры запрашивали один другой, не с ним ли беда. Никто, кроме «Бирюзы», сигнала бедствия не принял. Но сколько Карнович и радист не вслушивались в эфир, призыв о помощи не возобновлялся. Шарутин, оставив штурвал рулевому, сказал – и с ним согласился радист:

– Очень далеко тот траулер, раз сигнал слабый. И, наверно, уже погиб, если сигналы не повторяются.

– Нет, тысячу раз нет! – настаивал Карнович. – Если бы он был далеко, другие суда услышали бы лучше нас, а слышали только мы. Он где-то рядом. А сигналы слабы, потому что отказывает радиостанция. Это Доброхотов, он промышлял неподалеку.

Он говорил с таким волнением, что поколебал радиста и штурмана. Шарутин пошел высматривать, нет ли поблизости судна… В локаторе временами, когда «Бирюза» повисала на гребне волны, мелькало пятнышко. Это не могла быть волна, отражения от волн появлялись беспорядочно в разных местах, а пятнышко повторялось в одном и том же месте. Но для траулера оно было слишком слабо, суда на экране локатора сияли массивными точками, это едва проступало на мерцающем поле экрана. Старпом сказал, что изображение – от шлюпки. Карнович не согласился: в такие волны шлюпку не обнаружить ни лучом, ни глазом. Капитан считал, что это изображение траулера, но глубоко осевшего в воду, – того самого, который терпел бедствие.

– Это он, надо идти к нему! – все больше волнуясь, твердил Карнович. – Доброхотов! Не сомневаюсь, что «Ладога». Она еще на плаву, ее можно спасти!

Приказав Потемкину держать максимальные обороты, а боцману готовить команду к выходу на палубу, Карнович повернул траулер на сближение с непонятным пятном на локаторе. Скоро стало ясно, что неизвестное судно еще имеет слабый ход, оно держало против бури, как и другие траулеры, но его относило сильнее, оно смещалось относительно остальных судов. И оно было дальше всех на севере, внизу на развертке локатора, на юге, юго-западе и юго-востоке, компактно сияли многочисленные точки флота, среди них выделялся массивный четырехугольник плавбазы, а это судно у самой границы обзора, милях в двадцати от «Бирюзы», одиноко боролось с бурей – «Бирюза» была к нему ближе всех. Так далеко на север, опережая остальных, выбегал лишь жадный на промысле Доброхотов – первым подбирать напуганные косяки.

Минута бежала за минутой. «Бирюза» шла лагом к буре – качка усилилась так, что не держась за предметы, нельзя было сделать и шагу. Карнович отрывался от локатора, только чтобы отдать новое распоряжение или раздраженно накричать на радиста, ни на минуту не снимавшего наушников: «Ты вроде старого кота, совсем мышей не ловишь!» Радист, молодой, старательный и обидчивый, еще крепче сжимал наушники – аварийные каналы в эфире были пусты.

Вскоре стало ясно, что пройдет не один час, прежде чем «Бирюза» приблизится к терпящему бедствие судну. Расстроенный Карнович посовещался с помощниками. Краснов указал, что трюмы приняли полный груз, траулер сидит тяжело, при таком низком надводном борте и хода большого не дать, и судно дополнительно нахлебывается волн – тоже многотонный груз, периодически осаживающий судно. Потемкин добавил, что танки заполнены пресной водой и горючим – еще, примерно, пятьдесят тонн, а каждая тонна уменьшает ход.

– Правильно, облегчить судно! – с воодушевлением подхватил Карнович. – До трюмов с рыбой нам сейчас и думать добраться нечего, но от жидких грузов мы может избавиться.

Осторожный Краснов считал, что откачать пресную воду из носовых танков надо, а на освобождение от горючего лучше испросить разрешения. Карнович запальчиво приказал опорожнить все танки, оставив лишь аварийные запасы – на спасение людей разрешения не требуется!

– Можете сами информировать флагмана, что понадобилось облегчить судно, – сказал он Краснову и пошел надевать штормовой костюм, спасательный нагрудник и страховой пояс с предохранительным линем, чтобы в полном снаряжении выскочить наружу, когда понадобиться.

Тонна за тонной горючее и пресная вода выбрасывались в море. Вскоре стало видно, что носовая часть траулера приподнимается, за ней стала приподниматься и палуба. Хоть и медленней, чем желалось, надводный борт увеличивался. Шарутин с прежним искусством маневрировал, не давая валам обрушиваться всей массой на палубу, рулевой лишь помогал штурману вращать штурвал.

Карнович с биноклем вышел на правое крыло мостика.

Это была подветренная сторона, нечто вроде мертвого пространства, уголок относительного спокойствия среди всеобщего беснования – ветер, разбиваясь о рубку и надстройки ботдека, в какой-то степени терял Мощь в этом крохотном уголке.

Закрепившись концом за поручни, Карнович пристроил к глазам бинокль. В оглушительно ревущей тьме была только белая вода, ничего, кроме ошалело несущейся, пенящейся, разъяренно белой воды. Волны догоняли и подбрасывали траулер, он взлетал вверх и падал вниз, даже сюда, на мостик, дошвыривались их пенные языки.

Когда траулер катился по склону волны, Карнович опускал бинокль, в яме между двумя валами высматривать было нечего. Чуть новая волна вздымала судно, Карнович хватался за бинокль. И в один из таких моментов – траулер вибрировал корпусом на гребне – Карнович увидел раздуваемый ветром огонь: от пламени отлетали, быстро погасая, красноватые язычки. Огонь пропал, когда «Бирюза» покатилась вниз, и вновь появился, когда траулер вскарабкался наверх. Ближе всего он походил на костер, и Карнович, приотворив дверь в рубку, прокричал:

– Впереди по курсу – сигнал бедствия! – И опять прихлопнул дверь.

А еще через несколько минут Карнович увидел слабенькие вспышки, искорки, прорезающие бурную тьму. Вспышки сливались в буквы, буквы складывались в слова, слова взывали о помощи. «Маш… за… ком… гот… пок… Окаж… пом..», читал Карнович, тут же расшифровывая светограмму: «Машина затоплена. Команда готовится покинуть судно. Окажите, помощь».

– Ракетницу! – завопил Карнович, врываясь в рубку, и увидел, что Краснов уже бежит к нему с ракетницей.

Одна ракета взвилась вверх, за ней другая, третья. Карнович снова вбежал в рубку. И старпом, и Шарутин тоже увидели призыв, переданный световым Морзе. Радист вызвал «Тунца». Карнович прокричал Березову, что видит гибнующее судно и что, похоже, это Доброхотов.

Он подбежал к локатору, всем лицом вдавился в раструб, на несколько минут замер. Пятнышко терпящего бедствие судна было не больше, чем в полумиле, но сближение шло не по обстановке медленно. Карнович оторвался от локатора, его заменил Шарутин – тот только кинул взгляд на развертку.

– Плохо, Леонтий! – пробасил штурман. – Они готовятся покинуть судно, а мы еле ползем. Раньше, чем за полчаса не подгребем.

Карнович опрометью кинулся б машинное отделение. Там были все механики. Потемкин не отрывал взгляда от счетчика оборотов. Стрелка стояла на красной аварийной черте.

– Да вы что, мертвые? Хода же нет! – закричал Карнович. – Очищайте скорее ваши чертовы танки!

– Танки опорожнены, облегчать судно дальше некуда, – сказал второй механик. – Все, что может дать машина, мы даем.

Потемкин, не поворачивая головы к капитану, молча показал на счетчик. Карнович рванул его за плечо.

– Не пробьемся! Буря же, человек ты или нет! Потемкин резким движением сорвал пломбу с ограничителя, таким же резким движением подвернул до конца регулятор числа оборотов. Разговаривая, он слегка заикался, а когда волновался, заикание становилось сильным.

– Ответственность… б-беру… на себя! – говорил он, морщась от того, что слова не даются – А теперь… иди!

Карнович побежал в салон. Там собралась свободная от срочных вахт команда. Все были в предохранительных поясах со страховочными концами, в спасательных нагрудниках. Степан ждал лишь команды выходить.

Капитан бегом возвратился в рубку. Траулер заметно усилил ход. Костер на верхней палубе гибнущего судна был уже хорошо виден. В бинокль можно было различить и Доброхотова с забинтованным лицом. Вокруг него теснился экипаж в спасательных поясах. Шлюпок на ботдеке не было, зато виднелись связки буев – ветер рвал их с креплений, швырял вверх, как воздушные шары на канатах. «Ладога» погрузилась кормой, лишь надстройки ее еще выступали на поверхность.

Карнович опять выбрался на подветренное крыло. Отсюда он прокричал в мегафон на «Ладогу», чтобы травили вожак на буях и сами спускались в воду по вожаку.

– Выберем вожак! Зайдем под ветер и выберем! – кричал он, повторяя крик, пока не убедился, что действуют, как он советует. На «Ладоге» матросы спешно привязывали буи к вожаку. Карнович стрелял ракетами, чтоб увидеть, что они делают – слабые прожекторы «Бирюзы» так далеко не брали.

Теперь осталось самое трудное – зайти на ветер от «Ладоги», выловить брошенный в море вожак на буях и, одного за другим, вытащить уцепившихся за него людей.

Чтобы зайти под ветер к «Ладоге», пришлось отдалиться. Шарутин не отрывался от штурвала. Рядом с Карновичем, перебежавшим на наветренную сторону мостика, встал Краснов. Капитан впился глазами в костер, пылавший на палубе гибнущего траулера, во время маневрирования это был единственный ориентир. Внезапно Карнович увидел, как огонь на «Ладоге» заметался, стал уменьшаться и тускнеть, словно бы закатываясь в темноту.

– Оверкиль! – с ужасом выкрикнул Краснов.

Карнович выстрелил ракету, за ней другую. В сиянии двух опускающихся, сыплющих искры факелов он увидел, как «Ладога» кренится на правый борт, тот самый, с которого Карнович намеревался подойти к ней. И еще он увидел, как с опрокидывающего траулера в бешеное море бросаются люди…

15

Пока работали помпы, вода прибывала сравнительно медленно. Судно жило, пока билось сердце его, главный двигатель. Надо было продлить минуты жизни. Но когда помпы запрессовало густой смесью воды и соли, вода стала быстро подниматься. На траулере прозвучала шлюпочная тревога. Шмыгов отослал всех наверх, а сам остался. Костя тоже убежал, но вскоре вернулся в спасательном нагруднике.

– Вон! Вон! – заорал Шмыгов, подталкивая парня к трапу.

Трясущийся моторист вырвался. Море, увиденное в иллюминаторе, ужаснуло его. Он твердил, громко плача, что уйдет только со стармехом, около него не так страшно. Шмыгов махнул рукой, сейчас было не до растерявшегося моториста. Стармех надеялся, что удастся поддержать ход, пока приблизится «Бирюза».

И Шмыгов работал, пока и главный двигатель не встал. Потерявшее ход судно разворачивало лагом к буре, сразу увеличилась и без того сильная качка. Потом качка стала уменьшаться, зато судно затряслось каждым шпангоутом и переборкой. И оно стало крениться на правый борт. Шмыгов рванул Костю за руку и прокричал:

– За мной! По аварийному трапу!

Он проворно полез по запасному лазу на верхнюю палубу. Крен увеличивался, ботдек стоял откосом, траулер валило, он уже не раскачивался вправо и влево на волне, а всем корпусом трясся, как гибнущее живое существо. Он уже не мог выпрямиться, даже когда волна проносилась. Люди, привязывавшие вожак к буям, бросались в пенную пучину. Доброхотов со сбитой повязкой на лице, с портфелем, висевшим на запястье, показывал, куда прыгать, кричал и подталкивал колеблющихся. Невдалеке то пропадала за спинами валов, то вновь возникала сверкающая палубными люстрами «Бирюза».

Костя высунул из лаза голову и в ужасе пытался скрыться обратно, Шмыгов рванул его наверх: внутри надежды на спасение не было, последний шанс уцелеть оставался только здесь. Костя закрыл лицо руками, безвольно упал у трубы. Если раньше у моториста вызывали содрогание черные гороподобные валы, то бешеное белое море показалось еще страшнее.

К ним подскочил Доброхотов со – связкой буев. В четыре руки они быстро привязали Костю к связке и подтянули к поручням.

– Прыгай! – заревел Шмыгов и толкнул в спину моториста. Костя, даже не крикнув, провалился в белую кипящую воду, его нагнал новый рев стармеха: – Греби, греби!

Ледяная вода обожгла Костю, ноги свела судорога. Спасательный нагрудник и буи вынесли его наверх, но здесь он не смог даже взмахнуть руками. Шмыгов несколько секунд смотрел, как он мотается на волне, затем потянул капитана.

– Теперь мы! Скорей!

Доброхотов оглянулся. На ботдеке никого не оставалось. Ухватившись за последний свободный буй, оба прыгнули в воду. Сильными взмахами свободных рук они старались отплыть подальше от судна, потом Шмыгов подтолкнул капитана от траулера и повернул назад. Доброхотов крикнул, чтоб он не смел возвращаться, тонущее судно затянет в водоворот, но Шмыгов, что-то ответно прокричав, исчез в темноте. До капитана донесся только дважды повторенный вопль стармеха:

– Ко мне, Костя! Ко мне, Костя!

Доброхотов еще раз повернулся назад. И то, что он там увидел, так ужаснуло его, что он в смятении судорожно забил ногами, стремясь догнать уплывавших вперед.

А Шмыгов схватил связку буев, на которой висел потерявший сознание моторист, и вновь повернул от траулера. Отчаянно работая ногами и правой рукой, он пытался вырваться на безопасное отдаление. Вероятно, это удалось бы ему, если бы он плыл один. Шмыгов не выпустил Костю.

Одна волна за другой швыряла их обратно к судну, и после каждой волны Шмыгов вырывался в сторону на десяток метров, пока не налетела новая и не уничтожала его усилий. И последним видением стармеха Шмыгова, продолжавшего безнадежно бороться за свою и Костину жизни, был образ исполинского белого вала впереди, пронзительно засиявшего в свете молнии, и черная тень опрокидывающегося траулера, под который его и Костю несла волна.

16

Миша, еще до бури, вместе со Степаном и Кузьмой переселился на временное житье в салон. К ним присоединились остальные жильцы носовых кубриков. Кузьма потребовал картины повеселей, Колун заворчал, что картины видены и перевидены, надо бы понежить кости перед скорой тряской. Кузьма посмеялся над дрифмастером, но Краснов поддержал его. Колун аккуратно расстелился на скамье и вытянул ноги. Кузьма пригласил Мишу со Степаном забить козла. Не смущаясь недовольными взглядами Колуна, Кузьма с упоением бил домино по столу. Голос приблизившейся бури вскоре заглушил стук костяшек.

Миша, играя, удивлялся и немного завидовал. Кузьму буря не занимала – не тревожила, не пугала, даже особенно не интересовала. Буря была где-то в стороне, это была ее собственная забота, куда мчаться и каким ревом реветь, его поглощала игра. Миша старался играть повнимательней, но не мог сосредоточиться. Он не так урагана самого страшился, как того, что выдаст свой страх. Плохие погоды перештормовывались пока хорошо, но ходить в большие качки было трудно – Кузьма, с кошачьей ловкостью несущийся по качающейся палубе, посмеивался над Мишиным ковыляньем. Степан в один из штормов показал Мише, как справляться с качкой: не пружинить ногу, которую несет вверх, а припадать на нее. Походка сразу стала ровнее. Это было еще нетвердое умение, в крупную болтанку оно могло отказать.

Вскоре качка стала такой, что игру пришлось оставить. Разговоры в салоне прекратились, буря заглушала все голоса. И Мише казалось, что всех его сил отныне хватает лишь на одно то, чтобы удержаться на месте. В иллюминаторе виднелся кипящий океан, вода была словно припорошена снегом, картина была такая, что ноги противно слабели и к горлу подкатывала дурнота. Миша старался вообразить себе, что происходит на открытой нижней палубе, на ботдеке, в океане – и содрогался. И он видел, что всем скверно, даже Кузьма притих – на кого Миша ни взглядывал, на всех лицах лежала зеленоватая бледность.

А затем пришло сообщение о бедствии с каким-то судном, молчание разорвалось спорами. Степан считал, что взывала о помощи «Ладога». Дрифмастер не верил, чтоб у аккуратнейшего Доброхотова произошла авария: «Даже мы скорей, но не Доброхотов», – твердил Колун. Споры оборвало новое распоряжение капитана: готовиться к выходу для спасения терпящих бедствие. В суматохе спешного надевания штормкостюмов, спасательных нагрудников, предохранительных поясов со страховочными линями, Миша вдруг словно исчез для себя: перестал всматриваться в себя, опасаться за себя. Была только буря и гибнущие люди, и он страшился, что они погибнут до того, как подоспеет помощь. Степан стоял у задраенного выхода на правый борт, ожидая сигнала выскакивать. На Степана чуть не наваливался телом Кузьма, за Кузьмой встал Миша.

И когда приказ на выход наконец раздался, Миша так рванулся вперед, что обогнал Кузьму. Ветер валил стеной, а когда добавился завал направо от волны, Мишу понесло на фальшборт, ударило о железо. Мимо, по-змеиному извиваясь, прополз, припадая к палубе, Кузьма, за ним пробирался, клонясь в три погибели, Колун. Миша попытался встать и снова повалился телом на планшир, натянувшийся линь удержал его от падения в воду. Теперь Миша приподнимался медленнее. Степан и Кузьма, оба впереди, высунули над планширом головы и осматривали море, он сделал так же. Обе палубные люстры были повернуты на море. Капитан с мостика стрелял ракетами – сумрачное сияние озаряло белый океан.

В свете люстр и ракет по пенной воде неслись бочки и ящики, связки буев. Миша увидел несколько кочанов капусты, доски, стоймя вылетавшие из подбрасывающей их волны, пустой спасательный круг, за ним другой.

– Люди! Люди! – закричал в мегафон капитан, нагибаясь над поручнями. – Боцман, справа по борту! Плывут на первый трюм двое!

Степан пополз на полубак, Миша за ним. До них донесся слабый крик: «Спасите!», затем показался человек, державшийся за буй. Траулер рванулся вперед. Степан с Кузьмой наклонились над фальшбортом, но тонущего пронесло назад. Мише удалось схватить его за воротник, подоспевший Шарутин сильным рывком взметнул человека наверх. Карнович дал задний ход, чтобы за кормой не пронесло двоих, плывших на связке буев. Степан метнул спасательный круг на лине, за ним другой. Оба круга опустились рядом с буями. Один из тонувших оттолкнулся от связки и ухватился за круг, товарищ его, то ли не умел плавать, то ли ослабел, но буев не отпустил. Первый, работая одними ногами, подтолкнул круг к буям: и второй судорожным рывком перебросил руки с буя на круг. Миша и Шарутин потащили круг с людьми. Кузьма, перегнувшись через фальшборт, ухватил за руку одного и помог ему влезть на палубу, второго двумя рывками втащил Степан.

Теперь уже было видно много плывущих людей. Одни держались на буях, другие ухватились за доски. К плывущим летели спасательные круги, их по-прежнему метал Степан: сзади его подпирал спиной к спине Миша, чтобы ветер не опрокинул. Буря, погубившая «Ладогу», теперь помогала спасать экипаж – «Бирюзу» несло на людей. Кузьма с отчаянной ловкостью и быстротой первый вскакивал и ухватывал подплывающих, ему мощными рывками помогал Шарутин. Они вытащили дрифмастера, у того было рассечено лицо, порезаны шея и рука. Одна волна сама вынесла на палубу старпома, он так бы и перелетел через палубу за борт, если бы Миша не ухватил его за ноги. Старпом плюхнулся на палубу, он был жив, лишь потерял сознание.

Молодой матрос без нагрудника, исступленно работая руками, сам плыл к «Бирюзе» и долго не хватал упавшего рядом круга, а когда заметил, то вцепился так неудачно, что втаскивать его на палубу пришлось не грудью, а спиной.

Он тоже свалился недвижимо, и, прочно заклиненный между трюмом и лебедкой, пронзительно тонким голосом, прорывающимся сквозь рев бури, продолжал кричать: «Спасите! Спасите!» Кузьма встряхнул его и потащил внутрь, только там обеспамятевший матрос пришел в себя.

Когда вытаскивали радиста, тот – уже на палубе – едва вторично не очутился в море. Одурев от радости, он вскочил на трюм и заплясал, надрываясь на всю мочь: «Спасен! Спасен!» Нахлынувшая волна понесла его на другой борт, и, если бы Степан не рванул его за руку, радисту пришел бы конец. Еще одного, механика, спасла шальная случайность. Его швырнуло наверх волной, и тоже, вероятно, перебросило бы через палубу, но сапог налету заклинило между тросом и шкивом. Механик выпал из подвешенного сапога на палубу, но волна уже пронеслась, и он с помощью двух матросов добрался в кубрик.

С подветренного борта больше никого не было видно. Капитан приказал переходить на другой борт, и сам перебрался на наветренное; крыло. Степан половину своих людей увел в шкафут, надстройка хорошо защищала от ветра и волн, а сам с другой группой разместился на полубаке за палубными механизмами.

Карнович снова стрелял из ракетницы, белые, зеленые, оранжевые ракеты все вышли, в ход пошли красные. Сияние озаряло уходящие белые волны. На склоне одной из волн Карнович увидел что-то темное, в бинокль он разглядел, что за доску ухватились трое. Степан и Кузьма метнули круги. Один из кругов оказался рядом с доской, и за него схватились все трое.

Капитан с мостика разглядел еще одного, цепляющего за буй. Он погнал траулер к новому пловцу. Вскоре можно было разобрать, что за буй держится Доброхотов. На лице капитана болтались обрывки повязки, спасательный нагрудник превратился в лохмотья, обеими руками Доброхотов вцепился в оплетку буя – на правом запястье висел портфель, – изредка импульсивно ударял ногами и снова замирал, всех сил, видимо, хватало лишь на то, чтобы не выпускать буя.

– Доброхотов! Доброхотов за бортом! – прокричал Карнович с мостика и подвернул судно ближе.

Степан метнул круг. Круг упал метрах в пяти от Доброхотова. Он повернул голову к кругу, но не решился проплыть разделявшие их несколько метров. Степан снова бросил круг, на этот раз тот упал совсем рядом, и Доброхотов перебросил; руки. Уцепился он одной левой рукой, а правой беспомощно водил по воде, пытаясь нащупать и не нащупывая круга.

– Держи меня! – крикнул Кузьма Мише и перегнулся на фальшборте. – Руку! Руку! – взревел Кузьма, пытаясь поймать беспомощно снующую правую руку капитана. – Руку дай!

Доброхотов протянул руку. Кузьма ухватил висевший на запястье портфель. Швырнув портфель на палубу, он снова стал ловить руку капитана. Степан, тянувший круг, тоже перегнулся через фальшборт, пытаясь ухватить Доброхотова за плечо. Через палубу прокатилась волна и швырнула Мишу за борт. Миша отпустил Кузьму, хотел уцепиться за планшир, но не смог и погрузился в воду рядом с Доброхотовым. Волна сорвала Доброхотова с круга и, крутя словно в смерче, потащила на глубину.

Миша, перебирая руками страховочный трос, ухватился за планшир, но не сумел перебросить тело на палубу. Степан и Кузьма, опрокинутые волной, барахтались на палубе. Новая волна, еще громадней, ударила в судно. Миша судорожно сжал руками планшир. Волна оторвала правую руку, страшная сила давила на плечи. Миша сжал зубы, чтобы не глотнуть воды, темной массой несущейся над ним, всю силу вложил в левую руку, мертво вцепившуюся в планшир. «Не унесешь, врешь!» – кричал он про себя иступленно. Он услышал тревожный вопль Шарутина. К Мише кинулись матросы. И когда легким стало не хватать воздуха, и он уже готов был непроизвольно открыть рот, чтобы хлебнуть воды, волна промчалась, траулер завалило в другую сторону и, схваченного тремя парами рук, Мишу рывком перебросили на палубу.

Доброхотов больше не появлялся на поверхности. Трое на доске были последними, кого удалось отыскать в океане. Карнович не уходил с мостика, не опускал бинокля, «Бирюза» меняла курс, шла то против волны, то по волне, подставляя буре то левый, то правый борт – океан был пуст. Карнович выстрелил последнюю ракету, больше нечем было освещать ночь. Он спустился в носовой кубрик, там спасенных, напоив горячим кофе, укладывали по двое на койки.

Распоряжался спасенными Потемкин, ему помогал Краснов.

Карнович снова вышел на связь с Березовым, доложил, сколько спас и как чувствуют себя спасенные, и ушел вниз.

В каюте у него сидел Шарутин, штурман был так измучен, словно сам побывал в пучине. Капитан опустился на койку, закрыл лицо руками.

– Разденься, – посоветовал штурман. – Натрепался на ветерке порядочно.

Карновича вдруг стала бить дрожь. Сперва затряслись ноги, потом стали трястись руки и плечи. Капитан хотел рассмеяться, хотел пошутить над забавным состоянием, но из груди вырвался стон.

Карнович повалился на койку, все сильнее трясся, зуб не попадал на зуб, он снова хотел заговорить, и снова лишь стоны вылетали из горла.

– Да что ты, возьми себя в руки, чудак же! – бессвязно шептал Шарутин и наваливал на капитана одеяла, пальто и другую одежду, которую увидел в шкафу.

А когда и теплая одежда не помогла, он присел на койку рядом с Карновичем и, обняв за плечи, старался удержать бившую его дрожь и, как ребенка, урезонивал стонущего капитана.

Свистнула переговорная труба, Шарутин приставил ухо. Краснов сообщал, что приближается плавбаза. Карнович встал, надо было возвращаться в рубку. Поднимался он с таким трудом, что Шарутин на трапе поддержал его.