Текст книги "Ветер с океана"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

2

Хорошей погоды хватило лишь на полдня. С запада нагнало туч, тучи спустились на воду – туман окутал Балтику. Вдоль польских берегов «Бирюза» шла на средней скорости, но Карнович не уходил надолго от локатора, а Шарутин в своем штурманском закуточке не поднимал головы от карты, на которой прокладывал путь. Степан посмеивался, туман его не беспокоил. Пожилой тралмастер с сомнением покачивал головой, он больше доверял глазам, чем приборам: катастрофы не будет, если, по случаю трудных погодных условий, они и опоздали бы на сутки на промысел. Сочувствия Колун – фамилия тралмастера была Колуновский – не встретил. Кузьма даже рассердился – где те трудные погоды? Тишина, гладь, а если туман, так что особенного?

Сутки траулер шел в тумане, а потом вырвался из него, как из стены: позади отдалялась глухая, от неба до края моря, мгла, впереди глубокой синью сверкало залитое солнцем море и зеленели датские острова. Траулер приближался к Зунду. Пустынное море превратилось в оживленное водное шоссе: сновали рыбацкие суденышки, важно шествовали танкеры, торопились желтые и бурые сухогрузы и оранжевые фруктовозы, проносились белоснежные лайнеры и паромы, угрюмо крались серо-стальные военные сторожевики. А на берегу возникали заводы и замки, раскидывались города, серебряно светили нефтяные цистерны, на огромном международном аэродроме садились и поднимались самолеты.

На переходе всем службам судна хватает работы, но когда проходят по узкостям, отделяющим Скандинавию от Дании, наружу высыпают все свободные от вахт и срочных работ. Один стармех, полюбовавшись издали в бинокль приближающимся Копенгагеном, со вздохом спустился в машинное отделение. Степан занял место на баке у якоря, приготовленного к аварийной отдаче. Тралмастер, сидя на лючинах, перекраивал по-своему сети, он усердно занимался этим с утра до ночи, не передоверяя никому и не требуя подмоги. Кузьма готовил буи к работе, Миша маркировал вожаковый трос.

На левое крыло мостика вышли Карнович и Шарутин.

– Пейзаж! – сказал Карлович штурману. – Скоро пойдут гамлетовские места. О них кое-что написал некий Шекспир, так что не будоражьте вдохновения на повторы. А о тех вон фортах можешь высказаться, это тема открытая.

Показался первый из фортов, охраняющих Копенгаген, – крохотная скала, вырвавшаяся со дна моря и дополнительно закованная в гранит человеком: откосы бастионов, орудийные амбразуры, сторожевая башня. На левом берегу раскидывалась заводами и домами, устремлялась вверх шпилями соборов и флюгерами столица Дании. Зрелище было до того живописное, что все на палубе залюбовались картиной города, как бы выбежавшего на берег и оттеснявшего своими зданиями само море.

Вскоре Копенгаген стал удаляться. Траулер прошел мимо верфей «Бурмистер ог Вайн», затем показался замок Кронборг – красный кирпич, завершенный позеленевшими медными крышами. Огромные рекламы на домах прославляли пиво заводов Карлсберга. Шарутин спустился вниз, Карпович занял свое место в рубке, у крайнего окна справа – оно было не на задрайках, как все иллюминаторы, а на кожаной петле. Карнович сбросил петлю, опустил стекло – отсюда было видно палубу не хуже, чем с мостика.

– Пошли покимарим, – сказал Кузьма Мише, зевая. – Степан намекал, что Леонтий что-то задумывает. Аврал, это уж точно.

Миша не пошел вниз, ему скоро было сменять рулевого. Траулер всю вторую половину дня шел проливом Каттегат. Миша дежурил в рубке, слышал разговоры Карновича и старпома. Капитан доказывал, что рейсовый график не молитва, придерживаться его буква в букву не обязательно. И он не лайнер, у которого час опоздания – событие. От них ждут рыбы, а не рейсовой точности. Он намерен оборачиваться не столько к хронометру, сколько к эхолоту. Старпом с сомнением покачивал головой. Капитан забывает, что к его первому самостоятельному рейсу будут присматриваться с лупой. А если потеряем время, а рыбы не найдем?

Карнович увел старпома к себе в каюту. Радист поймал хорошую передачу, женский голос пел на незнакомом языке, но так душевно и нежно, и мелодия была такая дружелюбная, что Миша заслушался. Он следил за курсом и молчаливо, одним внутренним голосом вторил песне.

В эту ночь «Бирюза» вышла из Каттегата в Скагеррак. Миша повалялся на койке и выбрался наружу. Ночь была темная и теплая, многозвездное небо сверкающей чашей опрокинулось над морем. Корпус судна пронизывала дрожь от работающей машины, из тьмы вылетали безмолвные белые полоски невысоких валов и, внезапно обретая голос, с плеском расшибались о левую скулу траулера, шипели по борту. Ветер с юго-запада посвежел. Из затемненной будки доносился бас Шарутина, штурман клял эхолот, писавший одну пустую воду. Миша усмехнулся. Поэта-рыбака слишком уж било нетерпение: в проливе, на большой морской дороге, все равно нельзя было широко раскидывать сети.

Миша лежал на горке дели, наваленной Колуном у трюма, отсюда были хорошо видны и небо, и море, и берега. Небо вращалось, по мере того как траулер менял курс, вчера всю ночь Полярная звезда висела на полубаке, чуть ниже огня на мачте, сейчас она вывернулась на правый борт. В море то там, то здесь проплывали ходовые огни судов, темное море чем-то напоминало звездное небо, судовые огни были только реже и спокойней звездных, они лишь передвигались, а звезды лихорадочно мерцали, меняя окраску и яркость. Берега, озаренные сиянием прожекторов и ламп, медленно отдалялись.

Прошлое отходило, как эти берега, оно уступало место простору. Миша не знал, что ждет его в океане, на первом большом промысле в его жизни, все, конечно, там может быть, но на этом небольшом суденышке каждая мелочь обрела масштабы, здесь все крупно – и люди, и вещи, и любой поступок, и любое слово. Давно уже Миша не чувствовал себя таким умиротворенным, таким довольным собой, таким полным особой, не сухопутной энергией, внутренне собранным.

Миша забросил руки за голову, закрыл глаза. Небо, лихорадочно смещавшее звезды и менявшее их блеск, тянуло к себе и мешало поразмыслить о неудачах жизни. Да, тут уж ничего не поделаешь, на суше ему собранным не быть, там он не уследит за собой, все мелко, все не имеет большого значения. Здесь же все по-другому. Один неверный шаг – и в пучине, одно неосторожное слово – и нажил врага, один раз поленился – и всех подвел!

3

Час проходил за часом, эхолот «писал» пустую воду. После оживленной Балтики Северное море, серое даже в полдень, с широкой волной удивляло безлюдьем – правда, траулер шел выше больших торговых и пассажирских трасс. За весь первый день лишь раз что-то промелькнуло на ленте самописца, но если всплески на диаграмме и изображали рыбные косяки, то косяки эти рассыпались еще до того, как их оконтурили. И лишь на вторые сутки, в дневную вахту Шарутина, траулер набрел на мощную стаю сельди: диаграммную ленту усеяли пики «показаний».

Карнович прошел над косякам с востока на запад около семи миль, вернулся обратно, повернул на север, снова ушел к югу. Контуры стаи вызвали восторг даже у старпома, под килем не то просто резвилась, не то сгущалась для ухода в норвежские воды масса рыбы, По карте глубина достигала 300 метров, основное сгущение прибор указал метрах в шестидесяти от поверхности – массивное рыбное ядро, вытянувшееся с юго-востока на северо-запад. Карнович застопорил машину и лег в дрейф, велев команде отдыхать до вечерней зорьки, когда косяк станет подниматься. Степан не покидал палубы, Кузьма подбил соседей играть в домино, но сам после каждой партии выскакивал на палубу посмотреть, не склоняется ли солнце.

За полчаса до заката капитан вызвонил команду наверх и приказал выметывать сети на глубину в пятьдесят метров: выше стая не поднялась. Миша стал между Степаном и Кузьмой. Сети – полотна из ячеистой дели, каждая сеть длиной в тридцать метров и высотой в десять, скреплялись одна с другой на правом борту и вытравливались с левого борта. Сети соединял сизалевый вожак, к вожаку привязывались оранжевые буи. Карнович на самом малом ходу отводил судно от поддерживаемого буями все удлинявшегося «порядка».

Сеть за сетью уходила в воду. Капитан, командовавший с мостика выметкой, приказал остановиться, когда за борт отдали сто сетей, – Шарутин, помогавший на палубе собирать порядок, запротестовал. Если уж хватать Нептуна за бороду, так вырвать клок посолидней., Смех же – сто сетей, хотя бы сто двадцать! Старпом, вышедший на мостик к капитану, поддержал Шарутина. Но Карнович только покачал головой.

Судно легло в дрейф. Линия ярких буев уходила в темную северо-восточную точку горизонта – капроновая трехкилометровая стена перегородила море. Миша спросил Степана, почему капитан, с таким пылом разведывавший попутные косяки, вдруг заосторожничал? Степан считал, что Карнович прав. Если сельдь повалит густо, отяжелевшие сети утонут. Степан посоветовал не засиживаться за ужином.

– Ужин – пустяк, а не выспишься, не наверстаешь. Леонтий еще сам не проснется, а Колун засветло всех поднимет.

После ужина Миша задержался на палубе. Судно казалось вымершим. Ближние буи еще кое-как виднелись, все остальное пропадало в неспокойной темноте. Над головой покачивались очень живые звезды, огонь на мачте прочерчивал между ними светящуюся полосу. Третьи сутки стояла хорошая погода, без туч, ветер балла на три.

От шкафута двигалась темная фигура. Миша узнал капитана, лишь когда тот приблизился.

– Простите, барон, что потревожил, – вычурно оказал Карнович. – Увидел вас в иллюминатор, захотелось узнать, чем вызвана ночная прогулка? Или вы не слышали, что на завтра назначен бал, надо бы подготовиться!

Миша все не мог привыкнуть к странной речи капитана. Сдерживая обиду, Миша спросил, что за бал и как к нему готовиться. Карнович расхохотался. Лица его почти не было видно, но в голосе было что-то мальчишеское, голос напоминал, что капитан лишь на год старше Миши.

– Бал – выборка сетей. А готовиться так – поспать. Вздремнуть, заснуть, отоспаться, покимарить, похрапеть, подрыхнуть, попочивать, забыться в грезах, забиться под одеяло, зарыться в подушку. Короче, понежиться в объятьях Морфея. Теперь ясно, Михаил Прокофьевич?

Если бы Карнович не помянул отчества, Миша ответил бы дерзостью в тон зубоскальству капитана, слишком уж тот играл под веселящегося подростка. Но в голосе Карновича вдруг прозвучала такая отстраняющая вежливость, что Миша ответил только:

– Теперь ясно, – и поспешил спуститься в кубрик.

Было еще темно, когда старпом крикнул: «Подъем!» Трал-мастер уже успел одеться и разбудить соседей. Миша с Кузьмой поплелись в салон. Кузьма не так глотал еду, как зевал. Зато Степан орудовал ложкой за двоих, он сказал с одобрением: «Неплохо сработал шеф!» – он всегда называл кока Сизова шефом, если еда удавалась. Шарутин, сдавший вахту старпому, тоже вышел на палубу. Миша с Кузьмой тянули сети, Степан шпилем выбирал вожак. Карнович из рубки наблюдал за выборкой, приказами в машинное отделение время от времени подталкивая траулер к вытягиваемому порядку.

Из темного моря медленно выползал толстый канат. Потом показалась первая сетка, в ней бились серебряные язычки. Команда прокричала «ура!» Миша изо всей силы тянул тяжелую дель. Но как он ни старался, Кузьма опережал его – на какие-то доли секунды быстрей ухватывал пальцами капроновую вязь, рывки его были мощней, он дальше выгибался туловищем вперед, круче откидывался назад: Миша стремился побороться с неподатливой, упругой от влаги тканью, а встречал слабину, основное усилие уже совершал Кузьма. Миша напрягся, липкий пот быстро выступил на лице и груди, едкими каплями стекал с бровей на глаза. Все ожесточенней хватая сеть, Миша рвал ее на себя, перебрасывал назад, теперь Кузьма не обгонял. Миша, бросив в его сторону взгляд, увидел, каким одутловатым, багрово темным от прилившей крови стало лицо напарника.

Шарутин восторженно прокричал Карновичу, когда первая сеть была выбрана:

– Уловчик – помучаемся!

Во второй сети рыбы было еще больше, третья же показалась Мише сплошь забитой. Команды: «Раз-два, взяли!» смешивались с приказами Карновича в машинное отделение, и после каждого приказа судно толчком надвигалось на сеть, а Миша чувствовал, что становилось легче. И он тянул, стараясь не отстать от Кузьмы, пока натянувшаяся сеть не переставала подаваться, и точно в этот момент раздавался новый приказ капитана, сеть обвисала за бортом и, ослабевшая, снова шла легче.

Это повторялось раз за разом, Миша не ощущал ни времени, ни перемен вокруг, он весь словно бы был заведен на то, чтобы по окрику: «…взяли!» быстро спружинить мускулы, сильным рывкам бросить сеть на себя, перешвырнуть тем, кто стоял позади, снова схватить, снова дернуть на себя. Он уже не смотрел на Кузьму, на разглядывание не хватало времени, он и без проверки знал, что движения их одновременны до таких долей секунды, что разницы ощутить невозможно.

Зато он не сумел остановиться и тянул один, когда из рубки донеслась команда Карновича:

– Отставить выборку! Встать на вожак! Все на уборку рыбы!

Миша разогнул ноющую спину. На востоке пробивалось наверх солнце, там посветлевший горизонт был резок. А на западе и на севере темное море сливалось с темным небом. На палубе рыба вываливалась из переполненного приемного ящика. На правом борту рыбмастер с двумя матросами проворно наполнял бочки селедкой, перемешивая ее с солью. Судно легло в дрейф, удерживая оставшиеся сети на вожаке.

На уборку улова вышла вся команда, кроме капитана и моториста. И кок, и камбузник, и старпом, и штурмана, и стармех, и радист, стоя плечом к плечу, орудовали зюзьгами.

Карнович вышел на левое крыло мостика и разглядывал в бинокль цепочку невыбранных буев. Они едва проступали оранжевыми пятнышками на темной воде. Если косяк продолжал ловиться, то перегрузка могла потопить весь порядок. Краснов советовал выбирать сети дальше, Шарутин тоже опасался, что не удержать погружавшийся улов. Рыбмастер запротестовал: куда еще валить сельдь, ведь перемнется же, пока затарят. Карнович еще раз оглядел буи.

– Не рви нервы! – посоветовал он возбужденному Шарутину. – Недооцениваешь мой краткий опыт старого морского волка. Солнце уже высоко, и косяк ушел ниже сетей.

Одна пустая бочка за другой вылетала из трюмов, одна полная бочка за другой заполняла свободные места на палубе. Ни один буй не погружался. Капитан скомандовал перерыв на обед.

В салоне на столе дымились тарелки с пшенной кашей, перемешанной с мясом. Камбузник наливал в кружки какао, кок резал сыр. Миша густо намазал маслом ломоть хлеба, воздвиг сверху трехслойную плиту сыра. Кузьма и Степан, сидевшие напротив, трудились за столом с тем же усердием, что и на палубе. Дожевывая на ходу, они втроем помчались наверх, там уже команда выстраивалась для выборки сетей. И снова раздались крики: «Раз-два, взяли!», и снова приказы Карновича в машинное отделение подбрасывали траулер вперед, и на палубу лилась рыба, и ноги погружались в нее по щиколотку, потом по икры…

Вытряска сетей закончилась под вечер. После ужина и короткого отдыха команда в полном составе вышла солить и затаривать улов. Миша с Кузьмой определились спускать наполненные бочки в трюм. Сельдь перебирали, выбрасывали мелочь и рваные тельца, смешивали с солью, ссыпали в бочки, забондаривали и откатывали к трюму. Во втором часу ночи последняя селедка была обработана, Карнович скомандовал идти на отдых. Трюм задраили лючинами, но на палубе громоздилось с сотню забондаренных, но не укрытых в трюмы бочек.

Шарутин, в полночь заступивший на вахту, сказал Карновичу:

– Майнай в каюту. Селедка наша – первый сорт, прелесть, что за селедка.

– Селедка хорошая, – согласился капитан. – Но она еще не наша.

У штурмана удивленно взметнулись брови.

– Почему не наша? Раз на палубу вывалили, значит, схватили.

– В море мало схватить, надо еще удержать. У меня промысловый принцип: что в трюме, то полностью мое, а что на палубе – мое наполовину. Вот еще поавралим одну вахту – будет, точно, все наше.

Шарутин, усталый и довольный, сладко зевнул.

– Самая спокойная вахта – моя, от полуночи, – объявил он. – Не знаю, почему ее прозвали собачьей. Все спят, работы прекращаются, поглядывай по сторонам и блаженствуй. Авралить бочки в трюм позаботится Краснов, а я в те часы буду дрыхнуть.

Миша так устал, что не смог сразу уснуть и беспокойно ворочался на койке. Рядом неподвижно лежал Кузьма и тоже не спал. Миша пожаловался:

– Все кости ноют! У твоего отца тоже не приходилось лениться, но было куда легче. А ведь я вначале боялся, что и той работы не вынесу. Знал бы, каково здесь!

– Привыкнешь! – равнодушно ответил Кузьма. – С непривычки всякое дело невмоготу. Еще других обгонять начнешь.

– Тебя обогнать будет нелегко. Во всяком случае, скоро не удастся.

– Никогда не удастся, – сухо отрезал Кузьма. – Чтоб обогнать меня – и не надейся! Без толку жилы надорвешь. Миша, уязвленный, насмешливо заметил:

– Работаешь ты быстрей меня, не опорю, но и не так, чтобы не справиться с этой разницей.

– С этой разницей оправишься, другая появится. Сколько ни будешь гнаться, на шажок, на вершок всегда буду впереди.

Кузьма говорил с такой спокойной уверенностью, что Миша смутился. Кузьме, наверно, не понравилось, что Миша замолчал. Он Приподнялся на койке и сердито поглядел на товарища.

– И не думай, пожалуйста, что я такой в работу влюбленный. Работа как работа, могла и куда лучше быть. Просто не терплю, чтобы кто меня обгонял. Так что если в соперничество ударишься, учти мой характер!

– Спать хочу, а не соперничать! – устало сказал Миша.

– Спи, я разрешаю, – ответил Кузьма, и у Миши, словно он только и ждал разрешения, стали слипаться веки.

4

Обильный улов воодушевил команду. Карнович продолжал охотиться в Северном море, не торопясь в океан. Старый косячок – от него урвали тонн тридцать – успел рассыпаться, надо было искать новые. Карнович сообщил по, радио на берег, почему опаздывает в район промысла, получил в ответ наставление придерживаться, рейсового задания и пренебрежительно махнул рукой. Опытный Краснов предостерег молодого капитана, что радиограммы подшиваются к делу, образуя основу для производственных характеристик. Карнович засмеялся.

– Основа производственных характеристик – работа. А основа работы – добыча. А добыча – в трюме. О чем спорить?

И верный задуманному плану капитан так круто менял галсы, что Шарутин только восхищенно качал головой, нанося на карту внезапные зигзаги курса. Старпом все больше тревожился, ни один из поворотов нельзя было бы рационально обосновать, придерись какая-либо проверочная комиссия. Шарутин, давно уже проникнувшийся жаркой верой в удачу капитана и одобрявший любое изменение курса, успокаивал Краснова:

– Илья же Матвеевич, ты же третий год плаваешь с Карновичем, ни разу в пролов не попадали. Наш Леонтий – ведун, любимец Нептуна, чует шестым чувством, куда поворачивает стая. Уверен, что уже сели ей на хвост, через час, максимум на другой день, ворвемся в самую ее середину.

– Пролова у нас никогда не было, а нагоняи от Кантеладзе случались, – со вздохом вспоминал Краснов. – Все три летних месяца этого года торчали на Балтике на одной салаке.

Хмурым дождливым утром мимо «Бирюзы», как раз в это время внезапно повернувшей на северо-восток, прошла прямым курсом на север плавбаза «Печора». Вся команда траулера высыпала на палубы и приветствовала новое судно криками и радостным маханьем руками. Сирена «Бирюзы» загудела, плавбаза ответила низким рокочущим басом. Огромное белое судно, отчеркнутое по борту тремя рядами сияющих иллюминаторов, шло с такой быстротой, что буквально промчалось мимо траулера, и так ровно, что даже не порождало бурунов. С плавбазы запросили, знают ли на «Бирюзе», что идут не по курсу. Карнович ответил, что изменил курс сознательно и на короткое время, есть для того веские причины.

Миша, стоявший на левом шкафуте, любовался плавбазой, недавно сошедшей со стапелей и впервые вышедшей в океанское плавание. Рядом с Мишей оперся о фальшборт Шарутин. У штурмана было такое счастливое лицо, он так восторженно махал рукой плывущему мимо белому судну, что Миша не скрыл удивления. Шарутин предусмотрительно оглянулся, не слышат ли их, и постарался приглушить свой бас:

– Тебе могу сказать правду, ты не выдашь. Большие неожиданности нас ждут на промысле в связи с приходом туда «Печоры». Такие неожиданности, что некоторым на ногах не устоять!

– Надеюсь, неожиданности меня не касаются? – осведомился Миша без особого интереса: новая плавбаза ни с какой стороны его не интересовала.

– Тебя не касаются! – Штурман радостно захохотал. – И потому о тайне, что я тебе доверил, ты – молчок!

– Не слышал никаких тайн, – возразил Миша, пожав плечами, – и потому, говорить, собственно, не о чем.

«Печора» вскоре стала исчезать за линией горизонта. Один ряд иллюминаторов за другим как бы погружался в воду, потом остались видны одни надстройки и палубные подъемные краны, через десяток минут и они пропали. Миша пошел досыпать, была не его вахта.

Второй крупный косячок нашли на выходе из Северного моря. На этот раз Карнович не осторожничал, за борт выметали сто тридцать сетей. Зато и улов подобрался к сорока тоннам. Все на палубе было задраено и занайтовлено. Суденышко, валясь с борта на борт на посвежевшей волне, резво побежало дальше. Открытый океан встретил «Бирюзу» порывистым ветром с севера и неспокойной водой. Забитое темными тучами бурное небо низко нависло над сумрачным морем.

Рыбацкие суда промышляли почти у полярного круга. Флот появился в эфире за сутки до того, как показал свои мачты. Он состоял из нескольких флотилий – отряда колхозных судов, двух флотилий «Океанрыбы» и разных вспомогательных судов. Каждой флотилией командовал свой флагман, общее руководство промыслом принял Березов. Сперва в эфире прорывались обрывки разговоров между промысловыми судами, потом стали слышны и радиосоветы. Во время одного радиосовета, поймав заминку между докладами флагманов и капитанов, Карнович рапортовал Березову, что на подходе и ждет указаний. Березов сперва отчитал Карновича, что без разрешения ворвался в середину совета, затем язвительно поздравил с опозданием и в заключение поставил «Бирюзу» во флотилию, сдающую улов на плавбазу «Тунец». Карнович поинтересовался, может ли немедленно пришвартоваться к «Тунцу». Березов, теряя терпение, ответил, что пусть «Бирюза» раньше наполнит трюмы хоть до половины, а потом испрашивает очередь к базе. Карнович возразил, что трюмы наполнены доверху.

На несколько секунд в эфире установилось удивленное молчание, затем Березов опросил:

– Вы серьезно, Леонтий Леонидович? Что-то в радиограммах ваших о таком успехе не сказано.

– В Северном море два раза высыпали сети. Об этом я радировал.

– Тонн тридцать взяли?

– Побольше семидесяти, Николай Николаевич.

Даже сквозь шумы в эфире, искажавшие голос, было слышно, как рассердился Березов.

– Вас пропустят к «Тунцу» вне очереди. Сам погляжу, так ли блистательно вы использовали недельную задержку в Северном море.

В радиорубку послушать разговор капитана с начальством набилось полно. Краснов радовался, что прикрепили к «Тунцу», а не к «Печоре». «Тунец», база крупная, но старая и «теплая»– без рефрижераторных трюмов – брала только засоленную сельдь. «Печора» была еще крупней «Тунца», но «холодная», с мощным рефрижераторным хозяйством, она принимала в основном «свежье». За свежую рыбу платили больше, но ее нельзя было долго держать на борту и время, потерянное в частых очередях на сдачу, сводило на нет выгоду от высокой оплаты. Старпом считал, что лучше подходить к базе раз в неделю, когда трюмы заполнены забондаренной добычей, чем мотаться к ней, чуть залита свежьем сотня бочек.

– Ты все-таки, Леонидыч, дерзкими словечками не беси старика, – посоветовал Краснов, когда остался один с капитаном. – Надо было заранее радиограммой сообщить Березову, какой улов.

Карнович подмигнул старпому. Краснов был почти вдвое старше, часто говорил «ты» своему молодому капитану и называл его по имени, а Карнович иначе, как по имени-отчеству, к помощнику не обращался. Но говорить без словесных вывертов Карнович не мог и с пожилым старпомом.

– Сутки промыслового времени, Илья Матвеевич, мы уже выиграли на том, что малость побесили его превосходительство, знатного рыбака Березова. Считаю, что задача на будущее остается той же: понемножку действовать ему на нервы, не теряя ума, разумеется.

– Вот, вот, не терять ума. А не то строгача схлопочем.

У Березова это быстро!

На другое утро открылся флот.: юркие трудяги ОРТ, черные, окутанные дымом во время поисков рыбы, мертво покачивающиеся в дрейфе, у вытравленных порядков. Приходилось идти все осторожней, чтобы не напороться на чье-то, отмеченное буями, рыболовное заграждение. Мимо «Бирюзы» пронесся буксир-спасатель «Резвый». На мостике стоял Луконин. Луконин крикнул в мегафон приветствие, с траулера дружно ответили.

А затем на горизонте обрисовались «Печора» и «Тунец». Огромные белые суда расположились в сгущении рыбацкого флота. Даже издалека было видно, как внушительна очередь СРТ, ожидающих разгрузки. У «Печоры» их стояло больше десяти, правда, сдача здесь протекала быстрее, свежей рыбы редко кто привозил помногу. Зато у «Тунца» разгрузка затягивалась на день и на сутки, если траулер приходил с набитыми трюмами и палубой, заставленной в два слоя бочками.

Карнович вызвал по радио вахтенного штурмана и доложил, что у него разгрузка вне очереди. Куда швартоваться? Он говорил с нарочитой развязностью, на вахте стоял Мартынов, бывший капитан СРТ: человека этого рыбацкая удача ровно шесть лет обходила, и он предпочел, смирясь перед судьбой, спокойненькую подчиненность на плавбазе тревожной самостоятельности на мостике траулера. Карнович не упускал случая побесить прежнего напарника. Мартынов был из тех, кто нехватку удачи перекрывает пунктуальностью. Он сказал:

– Когда вы на промысле, Карнович, неожиданностей так и жди. Швартуйтесь у кормового трюма.

По правому борту плавбазы, образуя два причала, протянулись массивные резиновые «сигары» амортизирующих кранцев. Когда от кормового причала отвалил разгрузившийся траулер, Карнович, круто обойдя дрейфовавший «Звенигор», помчался на освободившееся место. Он не сбросил скорости, пока не прошелся бортом по кранцам и тут же дал задний ход: заторможенный траулер осел кормой, кранцы ухнули. Капитан «Звенигора» Бродис замахал рукой с мостика. Лихое причаливание «Бирюзы» примирило Бродиса с тем, что Карнович обошел его в очереди.

Разъяренный Мартынов рявкнул в мегафон:

– Не понял, Карнович: вы швартуетесь или тараните нас?

Бродис покатывался со смеху, показывая рукой на Мартынова, он тоже не ладил с придирчивым штурманом плавбазы. Карнович прокричал:

–  Была бы война, а вы – неприятель, обязательно бы таранил!

За «Звенигородом» Бродиса дрейфовал «Коршун» Никишина. Внеочередная швартовка «Бирюзы» обрекала команду «Коршуна» на несколько часов дополнительного бездействия. Нетерпеливого Никишина раздражал каждый час, проведенный в ожидании приемки. Он быстро переводил в уме такие томительные часы в тонны потерянного улова. И так как любая, даже вполне «приличная» для морского слуха, ругань по радио запрещалась, Никишин подвел «Коршуна» поближе к «Бирюзе» и прокричал в мегафон:

– Бирюзовцы! Бы пираты! Леонтий Леонидович, считаю за тобой пять тонн уведенной из-под моего киля селедки. Расплачиваться будешь на промысле или отложим до вечерка в «Балтике»?

Карнович, посмеиваясь, только приветственно помахал рукой долговязому худому Никишину. Шарутин ответил вместо капитана:

– Расплачиваемся передачей трудового опыта. Учитесь у нас, как работать без суетни и перепрыгивания из квадрата в квадрат. Это вам будет полезней вечерков в «Балтике», Корней Прохорыч!

Никишина на промысловых советах часто поругивали за «непоседливость»: он был способен удаляться за сотню миль от «своего квадрата», если сообщали, что где-то появился верный косячок. Насмешка штурмана вконец рассердила вспыльчивого капитана. Он отвернулся от «Бирюзы».

На мостик плавбазы вышли Березов и капитан-директор «Тунца» Трофимовский.

Мстительный Мартынов, показав рукой на «Бирюзу», не удержался от язвительного замечания:

– Картина, Андрей Христофорович: явление хлюста народу! Абсолютно уверен, что в трюмах «Бирюзы» нет и половины того, что обещано. Придумали необыкновенный улов специально, чтобы прорваться вне очереди, а потом будут оправдываться: ах, извините, ошиблись, прикидывали на глазок! А ведь многие чуть не молятся на Карновича!

Мартынов явно намекал на благоволившего к Карновичу главного флагмана промысла. Трофимовский, чтобы не ввязываться в рискованный разговор, неопределенно пожал плечами. Березов хмуро распорядился:

– Карновича – ко мне!

Штурман повторил его приказание в мегафон. Карнович, стоявший на мостике со старпомом и Шарутиным, весело сказал:

– Итак, старик вызывает меня на ковер. Я буду вертеться ужом, он будет укоризненно качать головой. Кончится тем, что он прослезится, когда разглядит, что у нас в трюмах, и выставит рюмочку в смысле стаканчика.

– Ты же не пьешь, – завистливо сказал Шарутин. – Вылил бы незаметно в карман, у тебя все карманы водонепроницаемые.

– Спирт они впитывают, маркиз. И непьющий я только у себя на судне, а в кабинете начальства пью с охотой. Ты видел, как Мартынов что-то нашептывал Андрею Христофоровичу? Уж, наверно, доказывал, что если и полны наши трюмы, так все равно прославлять нечего, успех – рядовое дело на промысле.

– Как нечего прославлять! А наши рекорды в Северном море? Кто еще такими похвастается? – Шарутин вдруг заревел зычно, как в мегафон: – О, славный король наш, Карнович-Хлодвиг! Пою твой блистательный, уникальный подвиг! Кто тонет в воде, кто в бутылочке спиртовой, а ты в селедочке потонул с головой!

С плавбазы спустили на палубу «Бирюзы» металлическую сетку.

Карнович вцепился в ее ячеи, штурман базы подал сигнал поднимать ее. Карнович не сомневался, что Мартынову хочется так резко дернуть сетку вверх, чтоб у капитана «Бирюзы» кости затрещали. Но Мартынов органически не умел что-либо делать рывками. Он перенес Карновича на базу с почти оскорбительной плавностью.

Березов, по морскому обычаю, раньше поздравил Карновича с приходом на промысел, потом стал распекать. Ну, что за самоволка в Северном море? Научники из промысловой разведки установили, что сельди большой там в этом году не будет, серьезного промысла не развернуть. А он задержался – и хоть бы по-хорошему радиограмму отбил – на столько-то задерживаюсь, такой-то взял улов. Только на прямой запрос изволил ответить: промышляю-де, не гуляю – и всего сводок от тебя!