Текст книги "Ветер с океана"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

17

Луконин, начиная свой бег на север, твердо знал, что скоро ему не подойти к океанским воротам между Исландией и Ян-Майеном, куда прорывается чудовищный ураган, и что туда необходимо прийти как можно скорее. Это определяло все его дальнейшие действия.

В сравнительно короткой, – но напрессованной событиями морской жизни Луконина и северные ураганы, и тропические тайфуны не были новостью. Но до сих пор он или убегал от них, или боролся с ними, если убежать не удавалось. Сейчас он стремился к урагану, нетерпеливо ждал встречи с бурей.

Он стоял в рубке у иллюминатора, молчаливый, не оборачивался, не глядел на тех, кто проходил мимо. Вахтенный штурман выбегал из штурманской, давал указания рулевому, тот проворно вертел штурвал. На океан опускался вечер – ясное небо, ясное море, штиль, максимальная видимость. Луконин поглядывал на прибор. «Резвый» мчался во всю мощь двух машин – восемнадцать с половиной узлов показывала стрелка.

– Поглядите на барограф, Василий Васильевич, – сказал штурман. – Катастрофически падает давление.

Луконин молча прошел в штурманскую, молча смотрел, как перо самописца тянет линию вниз. Ураган правым крылом мчался навстречу «Резвому», «Резвый» мчался навстречу урагану, вот отчего так круто падало перо вниз. Оно слишком медленно падало, плохо было только одно – оно слишком медленно падало! Луконин, ни слова не сказав, возвратился в рулевую рубку.

Небо на западе и на севере из голубого превращалось в красное, его словно заливала кровь. На севере кровь как бы покрывалась ржавчиной, небо там вскоре стало коричневым. Черное облако вырвалось из-за горизонта и неслось на «Резвого». Луконин смотрел на облако. Здесь это был только лоскут расширяющейся темноты, а там, куда «Резвый» стремился, циклон швырял корабли. Облако слишком медленно приближалось, все шло слишком медленно. Луконин крикнул в машинное отделение, чтобы прибавили оборотов, услышал в ответ, что обе машины работают на максимальных. Он подошел к прибору, стрелка стояла на девятнадцати узлах, рывками приближалась к двадцати.

Он снова смотрел в стекло. Ни одно судно рыбацкого флота не обладало скоростью «Резвого» – он не был похож на другие, тихоходные спасатели. Он оставлял за собой массивные плавбазы и танкеры, бежал в два с лишним раза быстрее любого траулера, только военные корабли и знаменитые лайнеры могли его обогнать – в его невзрачном железном теле билось могучее сердце. Но сейчас ударов этого сердца не хватало, чтобы вовремя поспеть в район катастрофы. Луконин гневно одернул себя. Никакой катастрофы не произошло. Идет ураган, суда штормуют. Все в порядке.

– Просто мы очень далеко! – сказал он вслух.

– Не расслышал, Василий Васильевич, – сказал штурман. – Что надо сделать?

– Ничего не надо делать, – ровно ответил Луконин. – Идти как идем, если нельзя быстрее.

– Быстрее не выйдет, – со вздохом подтвердил штурман. На воде появилась толчея беспорядочных, без направления волн. Черная туча захватила половину неба, быстро ширилась на другую. Сверкнула молния и разом, без подготовки, ударил ветер. Хлынул ливень. Волны росли на глазах. «Резвый», наконец, ворвался в крыло урагана. «Уж близко», – с облегчением подумал Луконин.

Ветер валил навстречу, скорость падала. Луконин прошел в штурманскую, посмотрел курс. Самая короткая дорога в район промысла пролегала противно ветру, она была также и самой медленной дорогой. Буря еще не развернула всей своей мощи, а буксир замедлил ход с двадцати до одиннадцати узлов. Луконин гневно прокричал по переговорной трубе стармеху:

– Тысяча пятьсот лошадей у вас. Ни к черту не годятся ваши лошади!

Он не стал слушать оправданий стармеха. Механики делали все, что могли. Судно рвалось вперед, ветер валил его назад. Луконин со вздохом согласился со штурманом – да, идти дальше прямым курсом невозможно, надо менять галсы. Он приказал взять влево, теперь они шли не на север, к флоту, а на северо-запад. Ветер бил в правую скулу, узла три прибавилось. Еще через некоторое время Луконин сменил правый галс на левый, судно стало прорываться на северо-восток. На новом галсе прибавка была уже пять узлов.

Ливень оборвался так же внезапно, как налетел. Ветер продолжал усиливаться, гороподобные валы закрыли простор. Временами бак скрывался под белопенной массой. Локаторное поле было чисто: на пятидесяти милях впереди ни одного судна. Уже скоро, думал Луконин, уже недалеко! Гигантская волна, вся покрытая пеной, как кружевом, обрушилась на палубу, белый козырек накрыл рубку. Беснующаяся вода билась в стекла, но отхлынула, не прошибив. Рулевой, молодой матрос, что-то потрясенно проговорил. Хорошо, с ожесточением думал Луконин, очень хорошо!

– Вижу суда! – закричал штурман.

Луконин повернулся к штурману, но крен швырнул его мимо локатора. Луконин схватился за штурвал, чтобы удержаться.

Из-за верхнего края локаторного экрана сыпались пятнышки судов, с каждой минутой их становилось больше. Луконина вызвали в радиорубку. Березов сообщил о несчастье с «Ладогой», просил подгребать побыстрее. Луконин бесстрастно сказал, что делает все возможное. Среди зеленоватых точек траулеров засветилось массивное пятно плавбазы. Луконин до боли в глазах всматривался в темную развертку со вспыхивающими на ней яркими точками судов, прикидывал расстояния, стремился уяснить, кто как ведет себя в бурю. «Ладоги» на экране не могло быть, «Ладога» была далеко за кругом электронного обзора. Но южные траулеры уже были милях в тридцати-сорока – часа полтора-два прямого хода спасателя в спокойную погоду. Прямой курс был по-прежнему закрыт, Луконин лишь чаще теперь менял галсы, чтобы не удаляться ни слишком западнее, ни восточнее флота.

– Вас снова «Тунец», Василий Васильевич, – прокричал радист.

На этот раз Березов извещал о несчастье с «Коршуном». Луконин спросил, как с «Ладогой». К «Ладоге» пробивается Карнович, ответил Березов. Руководитель промысла просил заняться спасением «Коршуна», тот где-то на юго-востоке, в районе, куда подходит «Резвый».

– Иду к «Коршуну», – сказал Луконин и возвратился к локатору.

Теперь он со штурманом выискивал на развертке, где может находиться «Коршун». Одна точка выделялась среди других. Расстояние между судами постоянно менялись, но не быстро, все они держали носом на волну. Но эта точка слишком быстро скользила между другими, ход ее шел по буре, а не против бури.

– Потерял управление, – уверенно оценил положение штурман, и Луконин согласился с ним.

Радист «Резвого» непрерывно звал в эфире «Коршуна», но прошло немало времени, пока терпящий бедствие траулер откликнулся: Теперь Луконин знал, куда идти. Он кратко поговорил с Никишиным. Команда, измученная безуспешными попытками откачать воду из трюмов, готовилась покинуть медленно погружавшееся, потерявшее управление судно. Луконин с полминуты молчал, прежде чем послал в эфир просьбу продержаться до его прихода, имея наготове все спасательные средства. Он постарается подойти поскорее, сколько позволит ураган…

Луконин уже не менял галсы, «Резвый» шел лагом к буре. Волны и ветер валили спасатель направо, но скорость снова возросла. Луконин приказал, кроме ходовых огней, засветить все люстры и прожекторы. Сияние брызнуло на беснующийся океан, отразилось от темных, стремительно несущихся туч. Луконин знал, что если волны и поглотят свет палубных люстр, то сияние прожекторов, озарявших мрачное небо, будет видно издалека. И последний десяток миль, отделявшие его от «Коршуна», Луконин так и промчался – клубком сияния в черной ночи циклона. А затем он стал спускать прожекторы, устремленные в тучи. Траулер был где-то рядом, надо не извещать о прибытии, а искать его среди волн.

Вскоре стал виден «Коршун». На ботдеке толпились люди в спасательных поясах и нагрудниках. Среди них выделялся высокий Никишин. Траулер казался неповрежденным, его можно было бы взять на буксир до успокоения океана, а после мощными помпами спасателя откачать воду и, когда он поднимется, освободить винт от намотки. Но через низко осевшую палубу проносились такие волны, судно так немилосердно мотало, что Луконин отказался от этого плана. Линеметом не сложно забросить на «Коршун» буксирный трос, но закреплять его пришлось бы в слишком трудных условиях.

Никишин, держа мегафон, пытался связаться с Лукониным, вышедшим на мостик. Буря гасила крики. Луконин пригласил капитана траулера к «караваннику». Из радиорубок можно было переговариваться сносно. Никишин согласился, что брать на буксир траулер пока невозможно и что с переброской рукавов от помп спасателя тоже лучше погодить. Они еще поборются, вспомогачи работают, собственные помпы траулера воду тянут слабовато, но без перебоев. Зато Никишин просил забрать с траулера, всех, кроме старпома, второго штурмана и работников механослужбы. И хотя переброска людей была сейчас операцией не менее сложной, чем буксировка, в голосе Никишина слышалось такое волнение, он, видимо, так страшился, что Луконин, увидев траулер на плаву, откажется рисковать, что Луконин сказал только:

– Попробуем, товарищ Никишин!

Он снова вышел на мостик, приложил к глазам бинокль. Рассуждая хладнокровно, он мог и погодить, траулер оседал, но немедленная гибель не грозила – потом, на берегу, строгие эксперты, возможно, укажут, что он решился на риск, не оправданный обстоятельствами. Луконин понимал Никишина. На траулере измученные люди несколько часов провели под гнетущим ужасом смерти. Никишин оставался сам, оставлял всех, кто нужен для продолжения борьбы за существование судна, большего не потребовать. Тех, кто не был настоятельно необходим на траулере, надо было принять на спасатель.

И водя биноклем по воде и по траулеру, Луконин мысленно прикидывал, как подойти поближе, как состыкнуться бортами без резких ударов, без несинхронного качания на волне, без того, чтобы траулер периодически бросало вверх, а буксир вниз. И рассматривая, какие накатываются волны, оценивая их высоту, остроту гребня, ширину оснований, снова и снова проверяя, как бросает траулер и как качает спасатель, Луконин постепенно убеждался, что операция, которую от него чуть ли не с мольбой испрашивал Никишин, осуществима. Но она была трудна, дьявольски трудна. Еще ни разу ему не приходилось решать столь хитрой задачи – Луконин опасался, что всего его мастерства может не хватить. Он не торопился, бинокль описывал дуги, все вновь возвращался к уже осмотренным местам. Луконин не колебался, он хотел всё учесть заранее.

А потом он вернулся в рубку и повел свое судно на сближение. Описав вокруг «Коршуна» полуокружность, спасатель зашел к траулеру с подветренного борта. Впиваясь глазами в ярко освещенную прожекторами все сужающуюся полоску белой, то вздымающейся, то опадающей воды, разделяющей оба судна, Луконин руками командовал сближением. И когда глухое содрогание пронизало корпус спасателя, и «Резвый», сомкнувшись бортом с «Коршуном», стал теснить того на ветер, принимая на себя удары волн, Луконин снял фуражку и вытер платком внезапно вспотевшую голову. Он глубоко вздохнул, в эти последние секунды он забывал дышать. С минуту он молча наблюдал, как ведут себя суда на волне. Валы были так широки, что почти одновременно поднимали и бросали вниз оба судна. К тому же, подрабатывая машиной и нажимая бортом на траулер против ветра, «Резвый» частично погашал безвольную качку «Коршуна» своим корпусом.

– Переполовинили качку! – воскликнул вахтенный штурман и облегченно захохотал. – Можно принимать людей, Василий Васильевич!

Луконин медлил с приказом о приемке людей. На ботдек «Коршуна» выбралось человек пятнадцать, они цеплялись за леера, собираясь прыгать отсюда. Луконин вышел на мостик, еще раз убедился, что никто не провалится в щель, внезапно появившуюся между судами, и что никому не грозит опасность искалечить ноги, если траулер бросит вверх, а буксир вниз. Оба судна качало, как непрочное, плохо пригнанное, но все же что-то единое – Луконин крикнул в мегафон своим, чтобы принимали коршуновцев. С «Коршуна» стали переправляться люди. Луконин посмотрел на часы. Подготовка операции заняла больше часа, сама операция две-три минуты.

Луконин заколебался – стыкование бортами прошло удачно, не перебросить ли на «Коршун» буксирный трос, не завести ли на траулер рукава от помп? О том же прокричал и Никишин. Луконин подавил в себе порыв воспользоваться легким решением. Несколько минут простоять борт к борту удалось, но с трудом добытая синхронность могла развалиться в любое мгновение – и буксирный трос разорвет, и рукава раскрошит. Луконин ответил, что надо придерживаться обговоренного плана.

«Резвый» отвалил от траулера. В рубке спасателя собрались штурманы и начальники служб. Луконин попросил старпома вести переговоры по радио с траулером, а сам вышел на мостик. Буря бросала спасатель с борта на борт, ветер хоть и терявший за рубкой часть своей ярости, старался швырнуть Луконина в море. Луконин, вцепившись руками в леера, неподвижно стоял на крыле, хорошо видный с траулера и из своей рубки. Иногда на мостик траулера выскакивал Никишин и кричал в мегафон, что лучше не становится, но не становится и хуже, надо и дальше работать осушительными помпами.

Всего этого можно было и не делать – ни стоять черным силуэтом на мостике, обдираемом, как железной щеткой, жестоким ветром, ни перекрикиваться в мегафон. Луконин никогда не бравировал пренебрежением к морским обычаям и уставу, он был известен безукоризненной служебной дисциплиной.

Но сейчас он безошибочно понимал, что нужно именно такое нарушение правил. Теперь люди, оставшиеся на траулере, работали уверенно. Рядом находился могучий друг, его бросало, как и их траулер, с борта на борт, но его машины надежно противоборствуют буре, на палубах его герметизированные шлюпки, плоты, спасательные круги, крюки для подтягивания плавающих предметов – такой друг быстро вызволит из пучины, гигантские его прожекторы соринку высветят в волнах, не то что человека. А на мостике спасателя стоит его капитан, спокойный, в черном плаще, в форменной фуражке – и чихать ему на бурю!

И Луконин знал, что когда Никишин выскакивает и кричит в мегафон то, что безопаснее передать бы по радио, то он делает это затем, чтоб убедиться: Луконин тут, он не прячется в недрах своего корабля, он не собирается поддаваться урагану – и будет стоять здесь, уверенный и неподвижный, пока они, с новой энергией борющиеся с проникшей в трюмы водой, не выскочат наружу и не прокричат ему, что наша взяла и полузатонувший корабль поднимает над водой, а не опускает свои мачты.

Час шел за часом, а Луконин продолжал стоять на мостике. Бурная ночь перешла в бурный рассвет, бурный рассвет превратился в стихающее утро. Ураган умчался восточнее, на Норвегию и Мурман. Волнение, поднятое в океане, начало смиряться.

И тогда «Резвый», дрейфовавший около траулера, снова приблизился к нему. На палубу «Коршуна» полетела выброска, к ней были привязаны рукава осушительных насосов. На палубе спасателя показался водолаз в снаряжении – спускаться под кормовой подзор к плененному винту. Механики аварийной службы потащили наверх инструменты, аппараты и материалы и выстроились вдоль фальшборта – переходить на «Коршун» и заделывать там пробоины и щели, какие найдут.

18

Запад, север и юг пропадали во тьме, на востоке светлело. В неподвижном воздухе – всего час назад он грохотал – стояла умиротворенная тишина. И море снова стало обычно темным, по нему ходили обычные волны, оно тихо накатывалось на борт, тихо плескалось. С юга, сверкая огнями, приближался «Тунец». Карпович с Шарутиным вышли на мостик, Краснов – шла к концу его вахта – осматривал в бинокль море. На палубе громоздилась горка буев с номером погибшего траулера. «Бирюза» шла не на сближение с плавбазой, а в сторону от нее.

– Новые добавились? – Карнович показал на буи.

– Новые, – Краснов со вздохом опустил бинокль. – Увидим где-нибудь, идем на него. Но все – пустые…

– И сейчас идете на буй, Ильи Матвеевич?

– Связочка из трех штук в полумиле на норде.

Карнович взял у старпома бинокль и долго вглядывался в связку из трех шаров, колышущуюся на воде.

– Пустые, конечно, – сказал он хмуро. – Но все, что осталось от «Ладоги», нужно подобрать и просмотреть. Все море проверить!

«Тунец» был уже совсем близко, а с юга и востока выкатывались дымки приближающихся траулеров, с каждой минутой их становилось больше. Весь рыбацкий флот, как стало возможно, поспешил в район гибели товарища. Краснов подвел «Бирюзу» правым бортом к связке буев. Степан с багром наклонился над фальшбортом, зацепил связку, подтянул ее и, обернувшись к рубке, закричал:

– Человек за бортом! – Он снова наклонился над связкой, Кузьма энергично помогал тянуть буи. – Два человека! – закричал Степан. – Узнаю Шмыгова.

Через минуту связка была извлечена и опущена на палубу. Костя, привязанный к буям сизальским концом, лежал, широко раскинув руки. Шмыгов держался за связку одной левой рукой, но так крепко, что Степан с Колуном еле разогнули его пальцы. Минуты две, сняв шапки, молча стояли рыбаки над телами погибших товарищей.

– Теперь к плавбазе! – сказал побледневший Карнович. Он прошел в радиорубку и сообщил Березову о новой находке.

Миша присел на крышку трюма, не отводя глаз от погибших. Лицо моториста сохранило – уже навек – выражение ужаса и мольбы, он словно и мертвый еще надеялся на спасение, еще взывал к кому-то о помощи. А Шмыгов, нахмуренный, яростный, продолжал бороться с лихой судьбой, когда и борьбы уже не было, он не смирился и в смерти, он оставался таким же неистовым, грозным по внешности, бесконечно добрым душой, каким успел узнать его Миша.

И Миша вспомнил, как он впервые увидел Шмыгова с Шарутиным и Тимофеем на площади перед «Океанрыбой» и как стармех сразу определил в нем моряка и обещал взять к себе в мотористы, – наверно, и этого паренька так же открыл и увлек за собой. И как Шмыгов озорничал на берегу, легко расшвыривая в угощениях с таким трудом заработанные в океане деньги, и щедро одарял друзей тем, что дороже всех денег и угощений – глубокой сердечной привязанностью. И в мозгу Миши зазвучал вдруг растроганный голос Тимофея: «Какой это друг, Миша, ближе брата, вот такой человек! Четыре месяца его не увижу и вроде осиротел! А потом поедем вместе в Архангельск…» Миша до боли закусил губу. Никуда вы не поедете вместе! Четыре месяца на исходе – и впрямь осиротел Тимофей, все мы в мире стали беднее на одного человека, на прекрасного человека Сережку Шмыгова – не так уж велика утрата одного среди трех миллиардов живущих, – огромная невосполнимая потеря, кровоточащая рана в сердце – утрата этого человека…

– Посунься, Миша, – печально сказал подошедший Шарутин.

Он сел рядом, смотрел на мертвых, лицо его жалко кривилось. Миша видел, что Шарутин с трудом сдерживает слезы.

– Больше он не устроит концерта, Миша, – сказал Шарутин, и Миша догадался, что штурман тоже вспомнил тот весенний веселый день у «Океанрыбы».

Еще несколько человек, закончив срочные работы, подошли поближе, негромко переговаривались. Все знали Шмыгова, кто лично, кто по рассказам. А затем стали появляться спасенные с «Ладоги», и Миша отошел от трюма, чтобы не слышать их сетований и объяснений, почему Шмыгову не удалось спастись. Еще недавно, всего день назад, Миша с жадностью бы вслушивался в их грустные беседы, в каждом слове открывая для себя тревожно новое. Сейчас все слова об испытанном были тусклы в сравнении с тем, что довелось испытать.

Он присел на кнехт, продолжал с печалью думать о Шмыгове и встречах с ним в прошлой жизни. Он так и сказал себе – в прошлой жизни, и не удивился: все, что было до бури, казалось безмерно отдалившимся. Буря переменила масштабы, один ее час перешибал месяцы до нее, столько событий и действий вспоминалось в ней. И Миша чувствовал, что это уже навсегда – в душе пролегла полоса шириной с добрую жизнь, он стал взрослей в эту ночь на целую жизнь. Он невесело усмехнулся – Алексей скажет, когда он вернется: «Как ты возмужал, Миша, здорово тебя переменил один рейс!» Брат будет обрадован переменам в нем, отец, наверно, тоже. Миша не радовался, он чувствовал себя усталым: возмужалость объемистой ношей придавливала плечи. Он знал, однако, что усталость пройдет, а возмужалость останется.

«Бирюза» приблизилась к плавбазе, пришвартовалась к носовому трюму. На мостик и на палубы вышла команда «Тунца». На плавбазу стали перебираться спасенные, потом передали тела погибших. Карнович вручил Березову портфель Доброхотова. Молодой капитан, потрясенный, не мог отвести глаз от Березова. Два месяца назад, впервые поднявшись с траулера на базу, он видел немолодого, но моложавого, энергичного, быстрого, громкогласного человека – сейчас на палубе «Тунца» ему пожал руку осунувшийся старик с вялыми движениями, потухшим взглядом, тихим голосом.

– Впервые у тебя ураган, да? – криво усмехнувшись, спросил Березов. – Первый сорт была буря… Строгий учитель… Всех нас экзаменовала без жалости!

– Как поступим с погибшими, Николай Николаевич? – спросил Трофимовский.

– Твое мнение? – помолчав, спросил Березов.

– Лучше бы всего – домой их… Но я база «теплая», Николай Николаевич. Рефрижераторов на подходе нет?

Березов минуту размышлял. Ближайший рефрижератор подойдет в район промысла дней через восемь, «холодная» база недели через две. Оставлять умерших так долго на борту нельзя. Березов сказал:

– Похороним согласно морским обычаям.

Часа через два весь рыбацкий флот, кроме «Коршуна» и «Резвого», сконцентрировался около плавбазы. «Коршун» сообщил, что обрел способность самостоятельного хода и принял обратно команду со спасателя, но оба судна были еще далеко.

На деревянном щите, водруженном на фальшборте «Тунца», лежали два тела, зашитые в брезент. К ногам их привязали стоп-анкеры – два маленьких адмиралтейских якорька. Вся команда с непокрытыми головами стояла на палубе. Трофимовский после короткой речи скомандовал:

– Предать тела морю!

Тела ногами вперед заскользили по приподнятым доскам, с легким плеском ушли в воду. Первой загудела сирена, «Тунца», ее скорбный голос, подхватили траулеры. Трижды замолкая и вновь звуча, почти пятьдесят гудков, басовитых, бархатистых, пронзительно тонких, оплакивали товарищей, навечно уходящих в пучину.