Текст книги "Ветер с океана"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

8

Шарутин, вероятно, был самым беспокойным и хлопотливым в экипаже траулера, состоящем из двадцати пяти человек. В свою вахту он почти не выбирался из крохотного штурманского закутка, соседствовавшего с ходовой рубкой, а в свободные часы появлялся во всех уголках судна. Его собственная каюта была единственным местом, куда он всего реже забирался – только когда сон валил с ног и нужна была койка. Иногда, впрочем, он растягивался на кровати в капитанской каюте, Карнович против таких вторжений не возражал, штурман пользовался капитанской койкой лишь в часы, когда самому капитану было не до сна. А когда вызванивали общий аврал на выбирание трала и обработку рыбы, Шарутин мигом мчался на палубу и с веселыми криками тянул сеть или орудовал шкерочным ножом. В ловкости и быстроте на палубных работах он не мог угнаться ни за Кузьмой, ни за Степаном, ни даже за Мишей, но шума поднимал столько, что со стороны могло показаться, будто он один трудится больше всех. И хмурый тралмастер Колун, всегда находивший повод любого покритиковать, ему одному не выговаривал: умение шло от многолетней морской практики, ее у Шарутина было маловато, а увлечение он показывал такое, что и Колун постеснялся бы потребовать больше.

В кубрике, в свободную минуту, Колун так отозвался о Шарутине:

– Второй штурман у нас мозговит и работящ, да одна беда: губят его рифмы. Когда человека стихи одолевают, настоящей специальности ему полняком не одолеть. Вот помяните мое слово, сходит он рейс-другой в океан, и точка: заест его грамота!

Как раз в этот день радиостанция «Печоры» передавала новые стихи Шарутина, среди них и то, об океане-разлучнике, которое он читал Мише на воскреснике.

В конце второй недели на промысле Шарутин спустился в машинное отделение. Там стармех обучал молодого второго моториста следить за правильной работой «вспомогачей» – малых двигателей. Главный двигатель гудел мощно и ровно, Потемкин был из стармехов, для которых перебои в работе дизелей не столь даже досадны, как оскорбительны. Шарутин отозвал стармеха в сторону и пытался заговорить потише, но в машинном отделении стоял такой грохот, что вместо интимного приглушения голоса пришлось перейти почти на крик.

– Слушай, дед, исполни личную просьбу, – сказал он Потемкину, который был ровно на год моложе его самого. – Как у тебя в смысле горючего? Запаса в танках хватает?

– Собираешься вместо спиртного пить солярку? – сострил стармех. – Много на пропой души не выдам, а с центнер налью. Притаскивай канистры.

– Чудак, я серьезно.

– Если серьезно, так подошло время пополнить запасы горючего. Танки на три четверти опорожнены.

– Вот и я так думаю – подошло время. А где собираешься бункероваться горючим?

– На «Тунце», естественно, мы к этой базе прикреплены.

– Антон, окажи одолжение, сугубо личный вопрос, понимаешь? Надо чтобы «Бирюза» пришвартовалась разок к «Печоре». Вот так нужно! – Штурман выразительно провел рукой по горлу. – И капитану не говори, что я это просил, придумай что-нибудь от себя.

– Что-нибудь придумаем, если тебе позарез нужно, – пообещал стармех.

Шарутин удалился в рубку. Там Карнович с Красновым обсуждали перспективы ближайших дней. Сельдяные стаи в районе обеих плавбаз поредели, надо было уходить в дальние промысловые квадраты. Шарутин принял горячее участие в обсуждении, он всегда был за то, чтобы в океане носиться от меридиана к меридиану, от одной параллели к другой. В рубке появился стармех с сообщением, что надо запастись горючим и лучше это сделать на «Печоре», а не на «Тунце».

– Вот еще – на «Печоре»! – возмутился капитан. – С какой стати? Мы селедку засаливаем и сдаем полными трюмами, а к «Печоре» без свежья не подходи. А сколько свежья будет?

– На «Тунце» запасы горючего в обрез, а «Печора» только пришла на промысел, у нее танки полны, – ответил Потемкин. – Кое-какое различие и в качестве смазочных материалов, для наших механизмов имеет значение.

– Один разок можно пойти и к «Печоре», – сказал старпом. – Наберем тонн десять, двенадцать свежья и пойдем.

– Сделаем по-другому, – решил капитан. – Набьем сперва трюмы соленым товаром, а потом, сверх соленья, добавим свежья. Сдадим на «Печору» свежье, попросим заодно принять и соленую продукцию. Пока Потемкин будет заливать танки, не стоять же нам без дела у борта плавбазы. «Печора» и от соленой селедки тогда не откажется.

Шарутин молча слушал этот разговор и сразу после решения капитана выскочил наружу с таким радостным лицом, что Миша, подсоблявший Колуну укладывать в порядке трал, зачиненный и приготовленный к отдаче за борт, посмотрел с удивлением. Штурман помог обоим, потом уселся на горке влажной дели. Колун сел в стороне чинить другой трал, эту работу он всегда делал сам. Штурман поделился с Мишей и Колуном новостью: промышлять пойдем в дальние квадраты, а сдачу произведем на «Печоре».

Миша припомнил, что Шарутин ждал каких-то неожиданностей в связи с приходом на промысел «Печоры», но подробно разъяснять не захотел – не захочет, вероятно, и сейчас. Миша никак не отозвался на сообщение штурмана, а тралмастер рассудительно заметил, что здесь ли промышлять или дальше, ему безразлично, была бы рыба, – дорог в океане на все тридцать два румба, и ни на одной не встретишь светофора.

Штурман с увлечением подхватил новую тему.

– Дорог в океане – большой джентльменский набор. Нас буря не остановит, буря не светофор. Кати на все румбы, куда тебе суждено. Дорог в океане много. И одна – на дно!

– Мрачные стихи! – заметил Миша, улыбаясь. – А что до бури, то пока ни одной не было. Такое безветрие, что просто прелесть.

– Не прелесть, а жуть! – серьезно возразил штурман. – Продолжительный штиль на этих широтах – шутка многозначительная. Такую фантасмагорию предвижу! Как по-твоему, Иван Яковлевич?

Колун подтвердил, что затянувшееся безветрие рано или поздно, но оборвется бурей. И чем сегодня тише, тем завтра загрохочет сильней. Что до него, то он свои меры принял, на палубе держит только необходимые материалы, а все остальное несет в кладовку.

Шарутин, заметив, что капитан спустился к себе в каюту, поднялся снова наверх и прошел в радиорубку.

– Отбей на «Печору» маленькое сообщение, – сказал он радисту. – Диктую текст. «Печора», каюта номер семьдесят четвертая. Все в порядке. Жди. Шарутин.

– А кому конкретно? – спросил радист, записывая радиограмму. – Фамилия получателя?

– Получатель – каюта, – строго сказал штурман. – И фамилия ее – номер семьдесят четыре. Или не ясно?

Радист, молча пожав плечами, застучал ключом на своем радиопередатчике «Ерш».

Через несколько дней, впервые за три недели на промысле, «Бирюза» с полными трюмами засоленной селедки и палубой, сплошь заставленной бочками со «свежьем», понеслась не к «Тунцу», а к «Печоре» и, лихо повернув, заняла очередь.

Когда подошло время траулеру швартоваться к базе, Шарутин объявил, что ему хочется на «Печору».

– И вместе с тобой, Леонтий! – пробасил он просительно. – Очень нужное дело, а без тебя не выйдет.

– А что за дело, и почему оно тебе нужное? – поинтересовался капитан.

– Лучше не рассказывать, а показать. Тебе картинка понравится, ручаюсь.

С плавбазы спустили сетку, на ней поднялись сразу четверо – мастер добычи, стармех и Карнович с Шарутиным. Карнович хотел пройти в носовую пристройку к капитану плавбазы, но Шарутин не дал.

– Представляться начальству успеется, мое же дело отлагательства не терпит. Шагай со мной вниз.

Они прошли мимо камбуза и столовой, мимо красного уголка и библиотеки, спустились еще ниже. Карнович раздраженно объявил, что экскурсия по внутренним помещениям плавбазы ему надоела, он дальше ни шагу не сделает. Шарутин, вместо ответа, постучал в каюту, к которой они подошли.

– Входи и не падай в обморок, – сказал он, пропуская капитана вперед.

В четырехместной каюте у столика сидела Дина.

– Ты? – проговорил Карнович, пораженный. – Неужели ты? Или мне померещилось? Призрак? Мираж?

– Можешь дотронуться до меня, – смеясь, сказала она, протягивая руку. – Сразу убедишься, что не призрак и не мираж.

Шарутин радостно хохотал. Он казался гораздо более счастливым, чем Дина и еще не пришедший в себя от изумления капитан.

– Моя работа! – восторженно басил он, не давая ни ей, ни ему больше слова сказать. – Сперва Дину уговаривал определиться на плавбазу. Жуть, что было, она ведь командовать кораблями мечтает, ты Дину знаешь, она такая! А потом старпома уламывал, чтобы взял, он мне приятель, вместе мореходку кончали, только для меня и согласился зачислить необученную. Зато Дина теперь полноправный член экипажа – лаборантка по анализу сельди, за один переход сюда освоила дело, старпом мне по радио сказал – вполне справляется. Жуткие способности химика, так и рубанул по «караваннику». И учти – заработки нашей команды теперь зависят от того, какую цифру жира у селедки выведет Дина в накладной. Так что ищи ее доброго расположения!

– Что-то не вижу, чтобы ты очень искал моего доброго расположения, Леня, – заметила с насмешкой Дина.

Карнович бодро сказал:

– Минутная растерянность, извини. Итак, наши промысловые показатели в твоих суровых руках, и я должен перед тобой лебезить? А с чего начнем завоевания твоего доброго расположения?

– Хотя бы с того, что ты меня обнимешь и поцелуешь. Капитан не заставил дважды себя просить.

9

Затянувшееся безветрие тревожило не только Колуна с Шарутиным. Все опытные рыбаки понимали, что в природе нарушена естественная гармония тишины и шума, покоя и толчеи. В «адской кухне погоды» между Гренландией и северной Норвегией произошла катастрофа, и выразилась она в том, что мертвое спокойствие сковало на долгие дни океан. Он должен был преодолеть одну катастрофу другой – ураганом. Сколько бы антициклон не задерживался, его сметает циклон, так учил морской опыт. И что буря, призванная взорвать затянувшийся штиль, будет немалой, предугадывали все.

С каждым новым днем синоптики на плавбазах все опасливей изучали карты погоды, по два раза в сутки принимаемые по радио автоматическими аппаратами. С каждым новые днем все беспокойней звучали их ежедневные сообщения на радиосоветах: «Сегодня в океане ожидается полное спокойствие». И каждое утро, и каждый вечер капитаны с сомнением вглядывались в горизонт – не появится ли где на его темной синеве зловещих быстро летящих туч. Но барометр показывал максимальное давление, небо было чисто.

И когда в Гренландском море, где-то к западу от Шпицбергена, возникло колечко падающего давления, синоптики и руководители флотилий восприняли его, если не с удовлетворением, то с пониманием. Совершилось то, чего с тревогой ожидали – природа порождала бурю.

Пока это была маленькая воронка в атмосфере, набор крутящихся изобар с невысокими перепадами давлений. Циклон вращался вокруг собственной оси, он еще никуда не двигался, ничему не грозил. Но давление в его центре продолжало падать, перепады становились крутыми, сперва десятки, за ними сотни кубических километров воздуха обрушивались в исполинский воздушный провал, образовавшийся около Шпицбергена. И, как чудовищный зверь, очнувшийся от спячки, циклон начал медленно подвигаться, он еще не мчался, только пошатывался, только присматривался – куда же броситься?

Крупные метеостанции Европы и Америки отметили зарождение бури, на синоптических картах появилось грозное закольцевание изобар. Давление в центре циклона падало, колец с каждым сообщением становилось больше. Как гигантская вытяжная труба, циклон жадно всасывал воздух, и, на смену исчезающей атмосфере, сюда устремлялись воздушные потоки из областей высокого давления. На периферии циклона забушевали вихри, воздухопад расширялся, захватывал все новые площади в океане – ураган набирал силу.

И внезапно вся эта бездна осатаневшего воздуха пришла в движение – циклон ринулся на юг.

В день, когда направление бури на юг стало явным, Березов собрал на плавбазе совещание флагманов рыбацких флотилий. На совещание подплыл и Луконин. Синоптик расстелил на столе две карты погоды – последнюю сводку и прогноз Вашингтона на завтра. Около Березова лежали телеграммы из Москвы от Института Прогнозов.

Синоптик доложил, что, по прогнозу американских метеоинститутов, циклон, все убыстряя бег, пройдет западнее острова Ян-Майен и через Датский пролив, между Гренландией и Исландией, прорвется в Западную Атлантику, к американскому материку. В связи с этим все суда, находящиеся на трассе циклона, получают штормовые предупреждения и рекомендации, куда уйти, чтобы избежать встречи с бурей. Рыбацкому промыслу юго-восточнее Ян-Майена, по-видимому, ничего не грозит.

Вывод синоптиков подтверждала и московская радиограмма. Институт Прогнозов тоже считал, что циклон будет прижиматься к берегам Гренландии. Институт советовал суда, забравшиеся к пятнадцатому меридиану, увести к востоку за десятый, а еще лучше – за пятый меридиан.

– Какая скорость ветра в обводе циклона? – спросил Березов. – И какие перепады?

– В районе Гренландии сейчас свыше тридцати метров в секунду, но ветер продолжает расти. Дождь, мокрый снег. В центре – девятьсот семьдесят миллибар. У нас пока 1050.

– Там уже двенадцать баллов, а буря лишь разворачивается! – Березов покачал головой. – Давно не слыхал о таких перепадах! Как будем с промыслом?

Флагманы полагали, что оснований для паники нет, промысел надо продолжать. В «Океанрыбе», где следили за метеообстановкой в Северной Атлантике, поводов для беспокойства тоже не видели: управляющий трестом поздравлял с досрочным завершением плана месяца, надеялся на крупное перевыполнение.

– Итак, промысел продолжаем, – разюмировал Березов общее мнение. – А промысловиков предупредим, чтобы запасались топливом, строже следили за трюмами и палубой.

Флагманы разошлись по судам, Луконина Березов задержал. Луконин вторую неделю возился с СРТ «Хариусом»: неловко отвернувший встречный траулер продырявил «Хариусу» борт, причинил повреждения в машинном отделении. Пробоину в борту Луконин заделал надежно, но с двигателем было хуже: самостоятельный ход траулер восстановил, но прежней скорости не добирал. И когда Березов стал расспрашивать, как дела на пострадавшем траулере, Луконин лишь молча развел руками.

– Ты понимаешь, чего я боюсь, Василий Васильевич?

– Да, – ответил Луконин.

– Нет, я не о буре. Прогнозы, сам слышал, благоприятные, так что не о буре речь. Но представь себе просто сильный шторм, обычную здесь осеннюю чертопляску баллов на девять-десять. На плаву «Хариус» в промысловые дни держится прилично, а против сильного ветра не выгребет.

– Не выгребет, – согласился Луконин.

– Значит, надо снять его с промысла. И отвести куда-нибудь отремонтироваться, раз сами хорошего ремонта обеспечить здесь не можем…

Луконин вопросительно поднял брови.

– Торсхавн?

– Куда же еще? И сделать это должен ты. Одного такого инвалида посылать опасно. Но и тебя надолго с промысла отпускать не могу.

– Одна нога – к Фарерам, другая – обратно к Ян-Майену, – сказал Луконин, улыбаясь.

– Точно. Когда сможешь выйти?

– Когда надо?

– Сейчас.

– Могу. Дай распоряжение «Хариусу».

Еще сутки прошли, заполненные промысловой работой. Циклон продолжал нестись на юго-запад. И Москва, и Вашингтон прогнозировали точно – ураган обрушился на гранитные берега Гренландии, он ломал ледяные горы, перебулгачивал пустынные фиорды. Метеостанция на Ян-Майене доносила, что острову тоже достается, но центр бури промчался западнее. С промысла снялась в порт «Печора»: последние дни шла обильная рыба, и морозильные камеры свежей сельди, и емкости бочкового товара были заполнены доверху. С уходом «холодной» базы на промысле не оставалось рефрижераторного судна: Березов приказал всем траулерам рыбу засаливать.

На другой день Березов, стоя на мостике, ждал послеобеденной сводки – предсказанного поворота циклона на юго-запад, к берегам Америки.

С полудня в море прибывала зыбь, безветренные волны с тихим рычанием набрасывались на борта плавбазы. У носового трюма разгружался «Звенигор» Бродиса; дожидался очереди «Коршун» Никишина, у кормового трюма стояла «Березань» Новожилова, за ней «Ока» Петренко. Березов переводил бинокль с траулера на траулер. У Петренко были заставлены бочками шкафут и полубак, трюмы он не раскрывал, но Березов знал, по предварительной сводке по радио, что трюмы «Оки» полны – Иван Петренко был из тех капитанов, кто не побежит на сдачу, когда есть хоть крохотная, свободная емкость и местечко для нее на судне. У Никишина вытаскивали из полного трюма бочки, главная палуба и полубак в два слоя были забиты ими – этот славился быстротой разгрузки, подготовка к сдаче начиналась у него не на подходе к базе, а при выходе из рабочего квадрата – долгих отдыхов и «травли» по кубрикам энергичный капитан не признавал. Зато на «Звенигоре» и «Оке», хотя бочек на палубе тоже хватало, людей не было видно. «Поменялись кинофильмами и прокручивают, пока другие разгружаются», – подумал о них Березов. Капитану, вышедшему из штурманской, Березов показал на промысловиков.

– Трудно без «Печоры», Андрей Христофорович. Будем вспоминать времена, когда главной помехой в добыче рыбы были мы, приемщики.

Трофимовский, отличный хозяйственник, сам проделывающий экономические расчеты – умение такое считалось у капитанов редчайшим даром, – уныло вздохнул. Старые времена, когда промысловым судам приходилось по неделе, по две простаивать в очередях на разгрузку, конечно, уже не вернутся, баз теперь много на флоте. «Печора» ушла в порт, а из порта на днях выйдут в океан «Онега» и «Комсомолец». Но пока они не появятся на промысле, попыхтеть придется.

Солнце опустилось на воду, запад ярко сиял: от места, куда обрушилось солнце, вздымались тонкие перистые облака. И небо, весь день нежное и голубое, потеряло свою томную голубизну, в нем появилась густая краснота, к северу и югу оно отливало коричневым. Небо не погасало, а меняло цвет – и даже на востоке, где давно уже пора было народиться темноте, оставалось таким же светящимся.

– Что вас заинтересовало, Николай Николаевич? – спросил Трофимовский, заметивший, с каким удивлением Березов рассматривал небосвод.

Березов со смешком ответил, не отрываясь от заката:

– Если бы мы находились не в Арктике, а в тропиках, я сказал бы, что на нас движется тайфун. И яркий закат, и толчея на воде… Лишь черного летящего облачка не хватает, и впечатление такое, будто вот-вот оно вынырнет из-за горизонта!

– Небо грозное. – Трофимовский обводил глазами небосвод. – Знаете, если бы мы по старинке, без сводок по радио, без метеопрогнозов, по одним приметам вели суда, я бы сейчас приказал все задраивать и занайтовывать…

Из штурманской выскочил обеспокоенный вахтенный штурман: давление вдруг стало падать. Березов с капитаном заторопились в рубку. Перо на барографе валилось вниз. Березов вызвал по спикеру синоптика, тот запаздывал с вечерней картой погоды. Синоптик вошел в рубку, когда Березов бросил микрофон. В руках синоптика была еще пахнущая краской карта.

– Да что случилось? – крикнул Березов, выхватывая карту. – Повернул на юго-запад твой проклятый циклон?

– Повернул на восток. Циклон прорывается не в Датский пролив, а между Ян-Майеном и Исландией. Скоро он обрушится на наши суда.

Березов, ошеломленный, выглянул в иллюминатор на запад. На ярком, красно-коричневом небе, над самой линией горизонта, быстро ширилось черное облачко – то самое, которое он предсказывал.

10

Впоследствии и простые рыбаки, перештормовавшие жестокую бурю, и ученые метеорологических институтов, и различные следственные комиссии, и тем более Березов с руководителями промысла не раз, задавали себе вопрос – почему циклон так неожиданно и катастрофически изменил направление. И на этот простой и такой бесконечно важный вопрос никто не мог дать удовлетворительного ответа. Движение циклона наблюдали с самолетов, анализировали метеозондами, данные наблюдений вводились в электронные машины, все результаты сводились к одному – путь буре через Датский пролив к Америке. А циклон, даже не заметавшись в разные стороны, как бы нащупывая лучшую дорогу, что часто происходило при поворотах бурь, разом бросился на северные берега Европы. И весь рыбацкий флот, промышлявший южнее Ян-Майена, оказался на магистральном морском шоссе урагана, самого свирепого за последние десять лет в Атлантике, как потом установили.

В часы, что еще оставались до бури, Березову было не до раздумий и анализов. Надо было срочно готовить флот к борьбе с ураганом. С этой минуты и до часа, когда буря умчалась дальше на восток, Березов уже почти не выходил из радиорубки. Его уже не было на судне, он весь был в эфире – командовал, выслушивал, требовал ответа, кричал, упрашивал, приходил в отчаяние, снова командовал. Открытый для всех шестнадцатый радиоканал наполняли выкрики и вопросы, суда перекликались и переговаривались, кто ругался, кто звал на помощь, кто сообщал, что обошелся без помощи, – Березов слушал всех, он был со всеми.

И первым, что он властно потребовал от капитанов, было приведение судов в штормовую готовность. «Аврал, немедля!»– прокричал он на открытой для всех частоте.

Вторым распоряжением он вызвал к аппарату Луконина. «Резвый» с «Хариусом» на буксире подходили к Фарерам, до Торсхавна оставалось не больше трех часов хода.

– Дойдет он сам? – запросил Березов. – Ответьте, может он часов за шесть добраться сам? Если может, немедленно отдавайте буксирный трос и поскачите сюда, Василий Васильевич. Нужны вы будете здесь, очень нужны!

Луконин несколько минут молчал в эфире – совещался с капитаном «Хариуса». Тот без спора согласился расстаться с буксиром: море у Фарер спокойное, встречаются местные рыбацкие суда, машина работает без перебоев – доберемся и сами в укрытие.

– Иду назад! – доложил Луконин, и Березов вздохнул с облегчением: ненадежное судно вывели из района ожидаемой бури, за него можно не беспокоиться. – Сообщите, когда доберетесь в Торсхавн! – приказал Березов капитану «Хариуса». Луконин отключился, и прошло несколько часов, прежде чем Березов снова вызвал его на связь.

Теперь, когда неотложные распоряжения были сделаны, оставалось ждать. Березов вышел наружу. И тот единственный раз, когда он на полчаса выбрался на мостик, совпал с первым ударом бури. Черное облачко, возникшее на горизонте, захватило половину неба, на одной половине небосвода наступила ночь, на другой еще сиял вечер и тускло перемигивались звезды. А затем в вантах засвистел ветер и хлынул дождь. Березов отскочил под навес, кто-то подал ему прорезиненный плащ, что-то проговорил, он натянул плащ на плечи, не видя, кто подает, не слыша, что говорят.

«Коршун» Никишина и «Ока» Петренко, не дождавшись своей очереди, отошли от плавбазы. Березов увидел в бинокль, что на палубах снуют матросы, убирая в трюмы выставленные наружу бочки и занайтовывая наверху то, что нельзя было упрятать. Два траулера, успевшие разгрузиться, отвалили от причалов, на палубах было чисто, команды энергично задраивали трюмы, одна лючина за другой валились на горловины. Первый траулер отошел сразу, второго усилившееся волнение прижимало к правому борту «Тунца». Тогда сама плавбаза забила винтом и отошла от суденышка, а оно рванулось вперед и выскочило из-под высокого носового подзора «Тунца» в свободное пространство. На плавбазе зажглись огни, кругом засверкали промысловые суда. И плавбаза, и траулеры перестраивались носом на запад – ураган, как врага, надо было встречать грудью. Взорвалась молния, с неба низринулся гром, но грохот его был перекрыт ревом осатаневшего ветра.

Ветер нарастал с ужасающей быстротой. Впоследствии, изучая, как рушилось давление на лентах барографов, как близко валились одна на другую черные линии изобар на синоптических картах районов бедствия, следственные комиссии приходили к выводу, что все происходило закономерно, только это и могло произойти – давление за час падало на десять миллибар, ветер рос соответственно: вся атмосфера, как лавина, понесшаяся с горы, низверглась во внезапно образовавшуюся в ней воронку разрежения. Буря неминуемо должна была быть быстро нарастающей и мощной, таков был потом справедливый вывод. Она была, несмотря на все заблаговременно полученные штормовые предупреждения, ошеломляюще внезапной, таково было ощущение рыбаков, спешно поворачивающих свои суда на ветер.

И еще не успел Березов уйти с мостика в радиорубку, как волны стали долетать до фальшборта. Они не были просто огромны, огромным волнам Березов бы не удивился, он повидал много бурь на своем веку. Каждая следующая волна была мощнее предыдущей. Фальшборт плавбазы метров на восемь поднимался над водой, но валы уже вторгались на палубу. Мостик, на котором стоял Березов, был еще метров на семь выше, но и сюда, на пятнадцатиметровую высоту, долетали брызги.

На палубе «Тунца» не было ни души, бочки в стензелях закреплены цепями, люки задраены, массивные концы подняты и занайтовлены тросами, лебедки закрыты, все, что могло подвинуться, пошатнуться, покачнуться – убрано. «Молодцы!» – подумал рассеянно о команде плавбазы Березов и больше о ней не думал всю ночную бурю: суда в двадцать тысяч тонн водоизмещения с пятью тысячами лошадиных сил в машине не по зубам и грозному урагану. Все его мысли были с промысловиками, почти пятьдесят суденышек штормовало сейчас вокруг плавбазы в черном океане – железные скорлупки по пятьсот тонн водоизмещения, по триста сил в двигателе…

Березова бросало то направо, то налево, а когда судно лезло на волну, швыряло назад. «Черт! – выругался Березов. – Руки что ли слабеть стали!» Не выпуская поручней, он выбрался в ходовую рубку. Прибор показывал крен до тридцати градусов, на развертке локатора вспыхивали острыми точками промысловые суда. Березов заглянул к штурману. В штурманской рубке над картой склонились Трофимовский, старпом и все три штурмана.

– Дайте-ка и мне одну карту, – попросил Березов и ушел в радиорубку.

Он спросил радиста, нет ли чего нового? За вахтенного радиста, занятого выслушиванием эфира, ответил сидевший рядом начальник радиостанции. Новостей нет. Суда усиливают штормовую безопасность, держат носом на волну. Березов вынул утреннюю сводку – дислокацию флота с координатами судов и стал переносить их на карту. Каждый траулер обозначался точкой с номером судна. За день многие суда меняли свои координаты, но далеко от утренних мест уйти не могли. Семь судов, толпившихся у плавбазы и пропавших сейчас в бурной мгле, он обозначил большим кружком с номерами по окружности: они были где-то поблизости. Только для спасателя, повернутого от Фарер к Ян-Майену, он не смог обозначить местонахождение. Березов нанес лишь точку поворота «Резвого».

После этого он сел в массивное вращающееся кресло. Все, что можно сделать, сделано. Придут новые сообщения, придет время снова действовать. Сообщений не было. Трофимовский держал базу носом на волну, но ветер менял направление по часовой стрелке, поднятые им валы изгибались веерами, били то в правую, то в левую скулу. Временами крен становился таким сильным, что Березов хватался за подлокотники, изо всей мочи прижимался к спинке кресла, чтобы не вывалиться на пол. От грохота ветра даже в рубке было трудно говорить, тело уставало от этого непрерывного грома, как от ударов. Иногда Березов, раскрывая глаза, смотрел в задраенный иллюминатор. За окном простиралась ночь, свергнувшаяся в океан раньше времени. В черной ночи, когда плавбаза кренилась влево, Березов видел океан, белый от пены. «Метров тридцать пять, тридцать шесть в секунду! – размышлял Березов. – Вот же ветерок, еще, пожалуй, до тридцати восьми наберется». Лишь на следующий день Березов узнал, что ветер южнее Ян-Майена достигал сорока пяти метров в секунду.

Успокоительно тикала морзянка. Радист не снимал наушников. Березов не видел его лица, но было что-то спокойное в том, как он сидел. У рации изогнулся начальник радиостанции, он вращал регуляторы, переключаясь с частоты на частоту и снова возвращаясь на шестнадцатый канал. Его лицо Березов видел хорошо. Лицо начальника радиостанции было спокойно. Чрезвычайных происшествий не было.

– Опроси-ка флагманов, как дела на флотилиях, – приказал Березов второму радисту. – Похоже, они забыли, что я еще существую и что мне надо периодически докладываться.

Радист выстучал приказ. Один за другим флагманы выходили на связь. Флотилии штормовали благополучно. «Подготовку к буре завершили до ветра, теперь держим на волну», – бодро докладывали флагманы.

Березов закрыл глаза. Яркий свет заливал приборы, свет мешал Березову сосредоточиться. Вокруг него надрывался беснующийся океан. Крохотное, отмеченное во тьме лишь ходовыми огнями, суденышко грудью держало на ветер, его сшибало, швыряло, несло назад – оно упрямо пробивалось вперед. Березов стоял в рубке траулера, всматривался в стекло, оборачивался на кренометр, сам хватался за штурвал, помогая рулевому быстрей выйти на курс. Их было много, небольших суденышек, затерянных в бурной мгле. Березов перебегал с одного на другое, все были одинаковы и каждое – особое, надо было побывать на каждом, ко всем пристально – присмотреться – все ли там благополучно? Березов видел их все вместе и поодиночке.

И он думал о том, что на траулерах последнего выпуска на трюмах высокие комингсы и лючины задраиваются крепко, закладываются стальными шинами, черта с два буря сорвет такое крепление. А на первых, послевоенных траулерах – ах, каким же они тогда казались совершенством морской техники! – комингсов нет и крепление трюмов – простые барашки, тоже сталь, конечно, воде она не под силу, но тяжелого удара они, пожалуй, не выдержат. И машины на тех старых, по восемь, по десять лет плавающих судах тоже послабее, триста лошадей на валу, всего триста, а у новеньких – четыреста – прибавка немаловажная.

Березов с закрытыми глазами, мысленно перебираясь с траулера на траулер, с отчетливостью видел, как по разному ведут они себя на волне, все одинаково шли на нее грудью, но одних она отшвыривала легче, те захлебывались, их до самой рубки накрывало волнами, другие держались уверенней, эти упрямо взбирались на гребень вала, разрезали форштевенем пенный обрушивающийся козырек. За них можно не беспокоиться, они выдюжат, думал Березов. И снова он возвращался быстрым, отчетливым воображением к судам постарше, тревожился о них, пытливо всматривался – как они там?

– SOS! – закричал радист. – Кто-то терпит бедствие! Березов метнулся к рации. Плавбазу положило на левый борт, Березов повалился на радиста, тот еле удержал его. Второй радист лихорадочно вертел регуляторами, улучшая слышимость. Канал был пуст.