Текст книги "Свет над землёй"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

26

Совещание закончилось еще в полдень, и, хотя люди давно разъехались, Сергей задержался в исполкоме дотемна. Он и проголодался и знал, что дома его ждет обед – сегодня Ирина была свободна от дежурства, – а уйти, хотя бы на время, не мог. Удерживали всякие дела: писал рекомендацию Косте Панкратову, разговаривал по телефону с Семеном, подписывал протоколы исполкома, письменные и телеграфные сообщения в крайисполком… Более часа говорил с Виктором Грачевым, – тот ездил в станицы по делам технических курсов и вернулся усталый и промокший что называется до нитки.

– Ну, спасибо, Сережа, устроил ты мне службочку! – сказал он, приглаживая расческой мокрые потемневшие волосы; по небритым пепельно-серым щекам, по лбу стекали капельки. – Помню, ты обещал мне не жизнь, а настоящий рай…

– Да так оно и будет.

– Когда же?

– Скоро…

Виктор вынул из кармана влажный платок, вытер лицо.

– Создавать курсы в каждой станице – нелепость. Такой «учебный комбинат» нам не под силу. Ведь преподаватель я один, не разорваться же мне!

– Какой же выход? – спросил Сергей, сдвинув брови.

– Выход простой: создать курсы только в Рощенской.

– А у тебя списки желающих учиться есть?

– В портфеле, если не промокли… А что?

– Сколько человек записалось, скажем, в Родниковской?

– Шестьдесят три.

– В Белой Мечети?

– Пятьдесят шесть.

– А всего?

– Ну, более трехсот, – неохотно ответил Виктор. – А что ж из этого?

– А то, Витя, что в Рощенской этих трехсот человек негде разместить, посадить, – нет еще у нас такого класса, да и приезжать им сюда будет куда сложнее, чем тебе к ним.

– Мы сами и виноваты, – бурчал Виктор, потирал ладонью небритые щеки. – Зачем объявили свободную запись? Обучали бы только руководителей, по списку.

Сергей встал, зажег свет и, подойдя к Виктору, сказал:

– Вот уж тут ты совсем неправ. Обучать по списку и одних руководителей – это задача легкая. Именно в том-то и суть, чтобы привить элементарные технические навыки как можно большему числу колхозников… Ты подумай – и, я верю, поймешь. Это ты устал, продрог, я понимаю – под дождем приятного мало, оттого и настроение у тебя чертовски плохое. Да, наверно, и голодный. – Он обнял друга за мокрые теплые плечи. – Пойдем сейчас ко мне. У меня дома чудесный обед. Рюмка водки тоже найдется. Согреешься, отдохнешь, а потом мы поговорим, как нам лучше организовать работу курсов именно в каждой станице. И что за обед, если б ты только знал!.. Ну, пойдем!

Виктор тяжело поднялся.

Предсказания Сергея оправдались. Ирина и в самом деле приготовила такой обед, какого Виктор, находясь на холостяцком положении, давно уже не видел. Сперва на стол вместе с рюмками водки были поданы овощи в разных видах: огурчики соленые, пахнущие укропом; помидоры неразрезанные, величиной с огромный кулак, сверху укрытые пучком зеленого лука; помидоры ранней засолки, «как яблочки», с тонкой и прозрачной кожицей.

После этого, распространяя по всей комнате душистый запах, появился борщ – заметьте: именно тот румяный, с добротно зажаренным салом и луком украинский борщ, но уже сделанный на чисто кубанский манер, – в котором есть решительно все, начиная с доброго куска свинины и кончая фасолью, пастернаком и петрушкой. За борщом появилась курятина с картофелем, слетка заправленная помидорным соком… Под конец Ирина принесла арбуз, и когда он развалился скибами по всему столу, удивительно сочный, с засахаренными семечками, Виктор посмотрел на хозяйку и сказал:

– А я не знал, Ирина, что ты такая волшебница… Посидел у тебя за столом и сразу повеселел, настроение поднялось.

– Если у тебя еще будет плохое настроение, – ответила Ирина, пряча под фартук руки и этим как бы желая скрыть от Виктора свою всем уже заметную беременность, – то приходи почаще к нам обедать.

– И верно, буду приходить.

– Пора бы, Виктор, и тебе обзавестись «волшебницей».

– Волшебницы-то бывают разные.

Пообедав, они уселись на диван и закурили. Некоторое время оба молчали, каждый раздумывал о своем. На дворе разгулялся ветер, за окном порывисто шумели голые деревья, навевая грусть, и время от времени поскрипывали ставни.

– Да, верно, надо бы обзавестись «волшебницей», – как бы о чем-то еще думая, заговорил Виктор и на полуслове умолк.

– Так что же мешает? – спросил Сергей.

– Соня тебя так любит! – вмешалась в разговор Ирина.

– Любит или ненавидит – не пойму. – Виктор ногтем сковырнул с папиросы пепел. – Вы мои самые близкие друзья, и мне хочется поделиться с вами своими мыслями… Однажды я Соню оскорбил, так оскорбил, что мне и сейчас горестно об этом вспоминать… Оскорбил ни за что – и чувствую, что жить без нее мне скучно… С того времени, как я твердо решил остаться здесь, остаться не потому, что ты меня об этом просил, – это решение пришло не знаю откуда и когда, – я много думал и теперь смотрю на жизнь какими-то другими глазами… Может быть, поэтому и все мои прежние отношения с Соней кажутся иными…

– А она говорила, что вы уже помирились, – вставила Ирина.

– Помирились? – Виктор болезненно скривился. – Верно, я пришел к ней – и не мириться, а просить прощения… Она была рада, но в глазах ее не было того огонька, который я так хорошо знал; она делала вид, что ей очень весело, а я этому не верил. В душе она меня проклинала, и сквозь ее наигранную веселость проглядывали горькие слезы.

– Знаешь, Витя, в чем твоя беда, – сказал Сергей, – только не обижайся, я говорю по-дружески…

– Говори, говори…

– Ты не любишь, а увлекаешься, и оттого и лезет тебе в голову всякая чепуха… А ты полюби Соню по-настоящему, то есть так полюби, чтобы вся она так бы всегда и стояла перед тобой, да женись на ней – вот тогда все будет и просто и хорошо.

Виктор вздохнул и склонил голову. Сергей поспешил перевести разговор на другую тему и сказал:

– Виктор, как ты думаешь: если бы нам в понедельник открыть курсы?

Виктор молчал, по-прежнему низко склонив голову, и Сергей не мог понять: думает ли он в эту минуту о том, открывать ли в понедельник курсы или не открывать, а может, о том, жениться ли ему на Соне или не жениться?

– Дни, Виктор, с твоего согласия, можно распределить так, – продолжал Сергей. – Начать хотя бы с Усть-Невинской – в районе это самая северная станица. Значит так: в понедельник курсы работают в Усть-Невинской, во вторник – в Родниковской, в среду – в Белой Мечети, в четверг – в Яман-Джалге, в пятницу – в Краснокаменской, а в субботу в Рощенской… Таким образом, за шесть дней ты переезжаешь по кругу весь район. Воскресенье дается тебе на отдых и на возвращение из Рощенской снова в Усть-Невинскую, где ты в понедельник с новыми силами начинаешь ту же поездку. Ездить ты будешь на коне. Я уже договорился с Иваном Атамановым, он подберет на конзаводе для тебя хорошего скакуна с седлом, и даже бурку дадим.

– Так вот почему, думая о своей новой работе, я часто видел себя не в кабинете, а на коне, – мечтательно проговорил Виктор и резко встал. – Хорошо, Сережа, давай коня, седло, бурку, буду ездить по кругу… А сейчас я хочу спать… Еще раз благодарю «волшебницу», – и он пожал Ирине руку, – пойду спать… Очень хочу спать!

Виктор ушел, пообещав завтра зайти в исполком, чтобы детально поговорить об открытии курсов. Когда за ним закрылась дверь и через короткое время послышался скрип калитки, Ирина подошла к Сергею.

– Сережа, а мне его жалко… Какой-то он стал странный… Что-то в нем изменилось.

– Изменилось – это верно, и перемена эта к лучшему. Нет, Витька молодец! – воскликнул Сергей. – Триста человек курсантов! Да где же, в какое другое время здесь это делалось? Триста человек изучают электричество! И кто их обучает? Молодой инженер-электрик Виктор Грачев из Усть-Невинской… Да я тебе скажу, что этот наш Виктор еще и сам не понимает, какой геройский подвиг он совершает…

– Сережа, а как ты думаешь: Соню он любит?

– Любит или не любит – не знаю. А твердо знаю: с понедельника откроются курсы в шести станицах. – Сергей сел на диван и усадил подле себя Ирину. – Оставим Виктора и поговорим о тебе… Должен сообщить тебе одну очень важную новость. Было у нас совещание. Говорили о том, чтобы быстрее установить на фермах закупленную аппаратуру. Нужна помощь специалистов, и вот Прохор Ненашев предложил послать бригаду электриков. Его поддержали… В чем беда с этими установками, – пояснил Сергей, как бы боясь того, что Ирина не поймет его, зачем нужно посылать помощь: – Нужно установить электромоторы, которые нагнетали бы воздух… На совещании высказали такое пожелание – ехать Прохору и тебе… Видишь, какая новость… Поедешь?

– Поеду, – ответила Ирина. – А куда?

– В «Красный кавалерист», в «Светлый путь» и еще во «Власть Советов». Вот в этих колхозах большая неуправка.

– Когда же выезжать?

– Хоть завтра.

Ирина встала и подошла к полочке с книгами.

– Кажется, я видела здесь брошюру по механизации ферм, она бы нам пригодилась.

Ирина искала книгу, а Сергей смотрел на нее и опять, как уже много раз, замечал в ее внешности странную, непривычную для него перемену. Он хорошо понимал, что причиной тут является не платье в крупную белую и синюю клетку, нарочно сшитое с напуском спереди и с широкими боками, а беременность; она была в такой поре, когда молодая женщина расцветает от своего внутреннего счастья и бывает красива именно потому, что готовится стать матерью. Эта особенная красота пришла как-то сразу, и от прежней Ирины почти ничего не осталось. Она стала и полнее и выше ростом; походка была неторопливая, движения осторожные; лицо подобрело, налилось здоровьем, хотя кое-где на него и легли темные метки.

– И чего ты так смотришь? – спросила Ирина. – Или не узнаешь?

– Узнаю, но ты каждый день все меняешься.

– И буду меняться. Сережа, вчера я была на консультации. Врач – женщина, такая внимательная. Так вот она мне очень советует находиться постоянно в движении… Так что эта поездка даже на пользу.

– Я тоже так считаю. А ну, посмотрим, что тут пишут о механизации ферм.

И они склонились над раскрытыми листами.

27

Прошла неделя, установилась погода, дни стояли солнечные. Успели подсохнуть поля и укататься дороги, а Ирина и Прохор все еще находились в Усть-Невинской – не на чем было выехать. Стефан Петрович Рагулин, злой оттого, что Прохор надолго уезжал из колхоза, лошадей не дал и заявил, что пусть те, кто нуждается в помощи усть-невинских электриков, сами и присылают своих лошадей с тачанкой. В колхозах имени Кочубея и имени Ворошилова, как на беду, все выездные лошади были в разгоне. Прохор пошел с жалобой в стансовет, показывал свое командировочное удостоверение и требовал лошадей. Затем начал звонить в райисполком, и наконец все хлопоты кончились тем, что Савва вызвал к себе в кабинет Дорофея и сказал:

– Запрягай… Отвезешь в «Светлый путь» наших электриков и сразу возвращайся – повезешь агрономов на лесополосу.

Кто хотя бы немного знает Дорофея, этого молодцеватого стансоветского кучера, тот, разумеется, и без наших пояснений поймет, что означала для него даже не вся фраза, сказанная Саввой, а только два слова «запрягай» и «отвези»… Для Дорофея, привыкшего быть исполнительным, слова эти имели такой же определенный и точный смысл, как, скажем, дважды два – четыре; поэтому не прошло и получаса, как тачанка, покачивая наших электриков, гремела по дороге прямым курсом на закубанский колхоз «Светлый путь».

По-своему хороша бывает кубанская степь даже в пору увядания. Лето давно ушло. Нигде не лежат цветы, и поля не радуют пестротой красок; не слышно звуков машин, людского говора, цокота бричек, и не разливаются, как бывало летом, птичьи голоса; вся степь стала тихой и просторной, и куда ни взгляни, повсюду увидишь все ту же знакомую печать покоя.

Обычно только в дождливую погоду вид степи бывает мрачным и неприветливым – ничто тогда не манит и не ласкает взгляд… Зато в такой ясный день, какой выдался сегодня, низкое небо с утра было окрашено в нежнейшие синие тона, а солнце светило хотя и не жарко, но щедро. Зеленые краски озими, чуть поблескивая, разливались от горизонта к горизонту. Пламенем вспыхивали на солнце далекие изгибы Кубани, кустарники и лески, кострами горели по всему закубанскому взгорью…

Неведомо откуда взявшись, в воздухе заблестело такое обилие «летучего шелка», что он рябил в глазах. Тончайшие нити летели во все стороны, исписав все небо, цеплялись ко всему, что встречалось им на пути. Близ дороги они опутали высоченный, старый и сухой татарник, и он белел, точно укрытый парашютом. Паутинки облепили копну сена, – издали казалось, что она осыпана инеем. Низко над землей пролетела ворона, и на ее прижатых к хвосту матово-черных лапках развевались белые ленточки. Паутина опускалась на землю, садилась на козырек тачанки, цеплялась лошадям за гривы и даже Дорофею за ухо…

– Дядя Прохор, вот ты человек пожилой, – рассудительно заговорил Дорофей, поймав кнутовищем паутину, – поясните мне: отчего эти липучки летают и откуда они берутся?

Прохор кашлянул, снял двумя пальцами со своих усов паутинку, подул на нее, взглянул на Ирину и тогда уже с достоинством проговорил:

– Отчего оно летает и где оно берется? Где берется – не могу сказать, – может, его на небе какой святой прядет, не знаю… А вот ежели рассмотреть тиритически, то в народе оно зовется «бабье лето». А почему так зовется? Стало быть, по той причине, что, по старорежимному понятию, нашим бабам завсегда доставался самый краюшек лета… А почему такое было? Несправедливость существовала при царском режиме, бабам житуха была горькая… А еще скажу: в народе эта паутина зовется тенетник, а ежели этого самого тенетника в небе много, жди ясную погоду… Примета верная! Старые люди так и говорили: тенетник на ус садится – будет тепло…

– И откуда вы, Прохор Афанасьевич, всю эту научность знаете? – искренне восторгался Дорофей.

А Прохор, делая вид, что такая откровенная похвала кучера мало его трогает, поглаживал усы и усмехался; тут неожиданно на ус ему прилипла паутинка, он смачно сплюнул и вытер рукавом губы.

– Поживешь с мое, Дорофей, – еще более узнаешь, – сказал он, скатывая в пальцах мокрую паутинку.

Ирина в разговор не вмешивалась – она любовалась видом долины, по которой текла Кубань, и теми кустарниками, которые пламенели вдали. А Дорофей, решив вволю поговорить с Прохором, привязал вожжи к ноге чуть ниже колена, дал лошадям свободу и, полуобернувшись к заднему сиденью, вынул кисет, набитый махоркой.

– Дядя Прохор, – заговорил он, когда они закурили, а над головами таял дымок, – а вы не сможете ответить мне еще на один вопрос?

– Спрашивай, ежели смогу – отвечу.

– Этот мой вопрос, можно сказать, политический, – продолжал Дорофей, натягивая ногой вожжи и этим давая знать лошадям о себе. – Повсюду говорят и в газетах пишут, что социализм мы построили, но что этой жизни и для человека опять недостаточно, а потому надо идти вперед и строить коммунизм… И мы его, как я уверенно понимаю, строим – это мне не надо пояснять, я сам все вижу.

– Тогда что же тебе еще пояснять? – Прохор развел руками и посмотрел на Ирину, как бы ища у нее сочувствия. – Ты же комсомолец?

– Недавно вступил.

– Так вот ты, как молодой комсомолец, – поучал Прохор, – и обязан твердо знать, что коммунизм мы строим и построим… Вот тебе и весь ответ!

– Да не в том цель моего вопроса. – Дорофей счищал пальцем шелушинки на своем носу. – Что мы построим – это я тоже знаю. А как в нем жить будем? Вот что я хочу знать…

– Ишь ты, какой вопрос придумал! – Прохор опять взглядом просил у Ирины сочувствия. – А зачем тебе об этом знать?

– Хочу заранее все уяснить.

– Отвечу… Жить будем хорошо, – это же ясно!

– А разве мы зараз плохо живем?

– Неплохо, а что ж из этого? Люди хотят жить еще лучше.

– А как это «еще лучше»? – допытывался Дорофей. – Я думаю, думаю, а придумать не могу.

– Пойди лектора послушай.

– Слушал… А лектор тоже говорит, что надо строить новую жизнь, а какой эта наша жизнь будет на практике – не говорит… А я хочу знать: как мы тогда жить будем?

– И чего ты пристал: жить да жить! – Прохор не мог скрыть своего недовольства такими назойливыми вопросами. – Тебе же сказано, что жить будем самым наилучшим образом – чего ж еще? И чему вас там в комсомоле учат…

– Прохор Афанасьевич, – заговорила Ирина, – а вы расскажите Дорофею о технике. Помните, Грачев рассказывал…

– А что кучер смыслит в технике? Ему кнут да вожжу давай… При коммунизме, Дорофей, все будут делать машины… А ты технику изучаешь? Молчишь? А разные вопросы задаешь…

Прохор умолк и, склонившись на бок, стал смотреть на серую бровку дороги. Дорофей, оставшись недовольным ответом, больше не спрашивал; он поудобнее уселся на козлах, натянул вожжи, показал кнут, присвистнул, и тачанка закачалась на рессорах.

Перед ними, немного правее от дороги, вырос всем хорошо известный Качкачев курган, – старик чуял зиму и уже покрылся седым ковылем и толстым слоем слежавшейся травы. Этот высокий могильник с лысой и плоской, как стол, вершиной, издавна служил обозначением границы между землями станиц Усть-Невинской и Родниковской, и к его подножию подходили лишь пастухи, да и то редко. Теперь же возле Качкачева кургана собралось много народу, – мужчины были кто в бурке и в башлыке, кто в потертой армейской шинели и в кубанке с синим или красным верхом; женщины в полушубках и в ватниках, повязанных белыми теплыми шалями; стояли машины, тут и грузовые и легковые, тачанки, линейки, разномастные лошади под седлами, – все это напоминало собой лагерь какой-нибудь экспедиции.

– А сколько людей! Да верховые! – первым нарушил молчание Дорофей. – Дядя Прохор, а что они такое делают?

– Ага! Опять – дядя Прохор? – переспросил Прохор. – Знать, без Прохора ничего не смыслишь? А Прохор все знает, и могу тебе в точности ответить: это агрономы со всего района степь планируют… Понятно?

– А для чего же ее планировать? – спрашивал Дорофей, любуясь лагерем.

– А для того, чтоб вся степь имела севооборот… И еще… лесные полосы от ветров.

28

Библиотека колхоза «Красный кавалерист» находилась в доме правления на первом этаже – рядом с комнатой партбюро. Ее книжный фонд еще не исчислялся десятками тысяч томов, она существовала всего только второй год, и в ней пока что были собраны лишь последние новинки, – это были книги и брошюры, большей частью написанные и изданные уже после войны, и если бы потребовалось какое-нибудь образное сравнение, то можно было смело сказать: колхозная библиотека была такая же молодая, как и ее хозяйка Лида Чебанюк, девушка собой миловидная, но до крайности скромная; она недавно приехала в свой колхоз с дипломом Ессентукского библиотечного техникума.

Лида Чебанюк любила книги особенной, я бы сказал – чисто профессиональной любовью, ибо испытывала наслаждение и удовольствие не столько в самом чтении книг, сколько в том, чтобы подержать их в руках, прочитать вслух фамилию автора, посмотреть год издания и выходные данные – кто редактор, в какой типографии отпечатана, какой тираж; затем записать на титуле инвентарный номер, поставить на полку именно в том месте, где этой книге и надлежало стоять; выдать читателю, а потом принять от читателя, при этом спросить у него – нравится ли ему эта книга или не нравится, и ответ записать в тетрадь…

Лиде казалось, что быть библиотекарем суждено далеко не каждому, а тем более в своем колхозе, где и ты всех знаешь, и тебя все знают с детских лет, и теперь приходят за книгами, смотрят на тебя с чувством глубокого уважения и, наверное, думают: «Вот тебе и Лидочка Чебанюк, все мы ее помним, – была такая щупленькая девчушка, а погляди ты на нее, как здорово книгами ворочает, сколько у нее этих книг, и все она читала…»

В этот день первым в библиотеку вошел Антон Антонович Бородулин, и Лида улыбнулась ему. А почему улыбнулась? Да потому, что знала Антона Антоновича очень хорошо, еще с тех пор, как однажды зимой она шла из школы, а дядя Антон тащил салазки. Лида не хотела, а он силой посадил ее в салазки и привез прямо ко двору.

У порога Антон Антонович снял запотевшее пенсне, и Лида заметила на переносье вдавленный синеватый след. «Там, наверное, и мозоль выросла», – подумала она, и ее большие серые глаза смеялись…

Антон Антонович принес книгу «Алитет уходит в горы», тут же, не дожидаясь расспросов, высказал о ней самый похвальный отзыв, даже изъявил желание побывать на Севере. Он охотно разговаривал и был учтиво-любезен, сказал, что ему хочется почитать что-нибудь увлекательное, и выбрал «Остров сокровищ». Затем, собираясь уходить, не спеша и старательно протер платочном стеклышки, поднес их к глазам, и они тотчас цепко прилипли к переносью…

Вторым посетителем был Игнат Савельевич Хворостянкин. Он вошел твердым и смелым шагом, – так обычно входил в свой кабинет или в кладовую. Придирчиво-строгим взглядом посмотрел на полки и на шкафы с книгами, как бы хотел убедиться, все ли здесь стоит на месте; так же строго осмотрел стены, как будто желал узнать, правильно ли развешаны плакаты и портреты…

Лиду удивило не то, что Игнат Савельевич так внимательно все осматривал, и не то, что председатель впервые появился в библиотеке, а то, что пришел он так рано и принес две книги.

«Книги из библиотеки – это я вижу, но как они к нему попали?» – думала Лида и все же встретила Хворостянкина своей девичье-скромной улыбкой.

– Лидия Борисовна, – начал Хворостянкин, задумчиво поглаживая усы, – как оно работается? Может, есть какие жалобы? Или нужна помощь?

– Все хорошо, Игнат Савельевич, – отвечала Лида, – жалоб никаких нет.

– Добре, добре… А может, литературы маловато?

– Да, это верно, книг у нас еще мало.

– А можно сделать так, что их будет больше?..

– Если бы правление помогло.

– Напиши мне лично. – Хворостянкин помолчал, пожевал кончик уса. – Напиши просьбу лично на мое имя – поможем. Есть у нас кое-какой фонд… Тебя командируем в Ставрополь – закупишь книги. Без книг нынче жить нельзя.

– Это верно, Игнат Савельевич, – отвечала Лида, и ее большие серые глаза блестели от счастья. – В техникуме директор нам всегда говорил, что увеличение книжного фонда…

– Меня тот директор хотя и не обучал, но я и сам знаю, – продолжал Хворостянкин, – я хотя на библиотекаря не учился, а с партийной линии все понимаю. – Он положил на столик книги. – Возвращаю с благодарностью романы – Тургенева «Отцы и дети» и Лермонтова «Герой нашего времени».

– Ну как, Игнат Савельевич, понравились вам эти книги? – спросила Лида.

– Как тебе сказать? – На лбу у Хворостянкина появились морщины, правая бровь приподнялась. – Конечно, художественность в них имеется, а также, сказать, всякие любовные романы – тоже все как полагается… А только лично мне, как руководителю, такая литература не подходит. Мне дай такое, чтобы в один раз подковать себя можно было… А разве любовными романами себя подкуешь? Вот ты, Лидия Борисовна, подбери мне такую книжку, чтоб там большевистская идейность была и чтоб можно было поучиться…

– Игнат Савельевич, а вы читали «Кочубея»?

– «Кочубея» давай! Это как раз мне подойдет.

– Игнат Савельевич, а откуда у вас эти две книги? – спросила Лида, когда записала и вручила Хворостянкину «Кочубея». – Вы у меня их не брали.

– Верно, не брал. – Хворостянкин рассмеялся. – То мне их одна женщина дала… А вот и она, Татьяна Николаевна… Да, так ты напиши, прямо на мое имя напиши насчет литературы.

Лида кивнула головой, а Хворостянкин уже протянул сильную руку с широкой ладонью, поздоровался с Татьяной и, скосив плутоватые глаза, говорил:

– Литературы у нас маловато, так вот мы с Лидией Борисовной обсуждали, как бы это дело поправить… Как, по-твоему, Татьяна Николаевна, если мы весь, наш культфонд истратим на литературу?

Вместо ответа Татьяна спросила:

– Принес книги?

– Принес… А что ж? И еще взял «Кочубея»…

– А эти прочитал?

– А то как же! – бойко ответил Хворостянкин.

– Что-то очень быстро…

– Да я же всю ночь читаю… Жена спит, а я читаю.

После этого Хворостянкин и дергал усом и моргал, как заговорщик, видимо, хотел этим что-то сказать Татьяне, а та, как на грех, или ничего не могла понять или не хотела и продолжала расспрашивать о прочитанных книгах. Тогда Хворостянкин быстро вышел в коридор и позвал Татьяну таким властным голосом, точно их ждало неотложное дело. Когда она вышла, Хворостянкин указал на лестницу. Они молча поднялись наверх и вошли в кабинет.

– Ох, и беда с тобой, Татьяна Николаевна! – со стоном вырвалось у Хворостянкина. – Ну что ты есть за женщина? Никакой у тебя логики нету… Татьяна Николаевна, ты меня не то что не жалеешь, а прямо-таки не щадишь, извини за выражение, заживо угробляешь…

– Да что такое? Что случилось?

– И чего ты задумала перед этой девчушкой меня в стыд вводить! – почти крикнул Хворостянкин. – Она хоть и техникум прошла, а кто такая эта Чебанюк и кто есть я? Ну, почему ты это всегда забываешь?

– Аа-а… Вот ты о чем! – Татьяна подошла к окну. – Сам же виноват… Дал мне слово, а не читал… Ведь так же, Игнат Савельевич?

– И не буду читать эти романы.

– Почему?

– Ты хочешь знать почему? Взяла надо мною верх и теперь требуешь? – Хворостянкин сел за стол, тяжело откинулся на спинку стула. – Так я зараз отвечу… Скажи по совести: какая от тех книг польза лично для меня, как руководителя? Что в них поучительного лично для меня, как председателя крупнейшего колхоза? У меня, ты же знаешь, какой размах в работе, какими планами я ворочаю, какое хозяйство лежит на моих плечах, а ты заставляешь читать про то, как жили помещики при царизме, как они на курорты приезжали да влюблялись от безделья. Меня лично это мало интересует… Мне идейность нужна!

– Игнат Савельевич, кого ты обманываешь? – Татьяна повернулась спиной к окну, оперлась руками о подоконник, и ее стройная фигура, освещенная сзади, показалась Хворостянкину строгой. – Себя же обманываешь… Я просила прочитать «Поднятую целину», ты взял, обещал и не прочитал под тем предлогом, что, дескать, сам строил колхозы и все это тебе известно… Попросил романы великих русских писателей – я это желание удовлетворила… А что получилось? Не читал, обманул… Обещал показать конспекты по истории партии, а где они? Не показал! Обманул! Так дальше, Игнат Савельевич, продолжаться не может. Мне надоело говорить о тебе и на бюро и на общем собрании. В райком я жаловаться не буду, а вот мое тебе последнее мирное слово: либо завтра ты принесешь конспекты, чтобы я увидела, как ты учишься, и начнешь читать самым честным образом те книги, которые я буду рекомендовать, либо я высмею тебя не только перед Лидой Чебанюк, а перед всем районом. Даю честное слово, Игнат Савельевич, напишу о тебе в газету такую злую статью, что всю жизнь будешь помнить…

– Пиши, Стегачев охотно напечатает, – пробурчал Хворостянкин.

– А я пошлю эту статью не Стегачеву, а в краевую газету. Пусть по всему краю узнают, какой ты есть председатель…

Она нарочно не досказала и в упор посмотрела в глаза вспотевшему и покрасневшему Хворостянкину.

– Погоди в газету писать, – проговорил Хворостянкин и встал. – Не щадишь ты меня, Татьяна… Тяжело, понимаешь, тяжело… и через то кипит у меня тут! – Он сильно размахнулся кулаком, но к груди приложил его тихонько и мягко. – Ежели б кто другой такое со мной творил, я бы ему показал… А с тобой не могу… И не боюсь я тебя, а не могу… И ты погоди писать… До весны погоди… и конспекты будут… Я сдержу слово…

– А от курсов увиливать тоже перестанешь?

– Эх, опять ты свое! – Хворостянкин вытер лоб кулаком. – Сказал же! Чего ж еще?

– Хорошо, в последний раз поверю на слово… – Татьяна подсела к Хворостянкину. – А теперь давай поговорим о молочной ферме. Как тебе известно, второй день у нас на ферме находятся электрики из Усть-Невинской, а делать им нечего: нету провода. Наряды ты получил, и нужно сегодня выслать подводу…

Хворостянкин хмурился, сопел и что-то записывал на листке бумаги; забывшись, он по привычке откинулся на спинку стула, потянулся к тому месту, где были устроены кнопки сигнализации, и тотчас отдернул руку, точно она прикоснулась к чему-то горячему. А Татьяна, видя все это, смотрела на Хворостянкина, и в ее молодых глазах играли веселые искорки.