Текст книги "Свет над землёй"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

21

Кто бывал летним утром в Рощенской и видел восход солнца, когда сады в ярких лучах кажутся не зелеными, а темно-розовыми; кто наблюдал красивые искорки росы на листьях, сочную зелень парка на площади, сырой холодок, падающий от деревьев через всю улицу, а площадь уже людную и шумную, – тот во всем этом светлом и мягком-мягком облике станицы замечал необычайную свежесть и молодость.

День только-только разгорался, а у здания райкома уже расположились обширным лагерем и машины, и бедарки на двух колесах, и привязанные к коновязи лошади, укрытые бурками, и тачанки, в задках которых распряженные кони наслаждались сочной травой. По всему было видно, что сюда съехался актив – люди, известные не только у себя в станицах, но и в районном центре, где им частенько приходилось встречаться и на бюро, и на исполкоме, и на сессии. Это были соседи и старые друзья по работе, и поэтому у них не было недостатка ни в рукопожатиях, ни в разговорах, ни в расспросах, ни в громком смехе, ни в том, чтобы закурить из одного кисета и постоять компанией у пивного ларька.

Площадь шумела людскими голосами, и в этом нестройном говоре можно было уловить лишь обрывки фраз.

– Здорово, Прохор Афанасьевич! Как действует электричество?

– Приезжай да посмотри.

– Ты ж с докладом прибыл или как?

– А! Семен! Дорогой ты наш директор!

– Вот кто нам поведает правду!

– Привет «Кочубеевке»! Что такая гордая? План не выполнила, а нос дерешь.

– Стефан Петрович, привет тебе от Гордея Афанасьевича! Заболел, бедняга, и вот не смог приехать. Уже и речь приготовил, а высказать не смог. Все о финансах печалится.

– Так, значит, ты решил в пять дней поставить всю линию? А где возьмешь столбы?

– А у меня запасец.

– Почему ты удивляешься моему успеху? Я же процентов восемьдесят пустил в комбайны – никакой тебе тревоги.

– А с хлебом первым рассчитался Рагулин?

– Разве его обгонишь! Но мы тоже вчера завершили.

– Тимофей Ильич, знать, сынок дюже важную новость привез из Москвы?

– На сессию ездил, а в свободное время всякими делами занимался. Для района закупил таких машин…

– Так, так. Знать, закупил… Молодец!

– Стегачев несет газеты.

– Илья Васильевич, неси и нам свежую новость.

– Здорово, редактор! Что нового в печати?

– Сидор Акимович, а как твоя «ворошиловка», та, что сеял в низине? Не вымокла?

– Ого! Та «ворошиловка» стояла как лес.

– Сколько дала центнеров?

– Двадцать восемь с гаком.

– Вот это да!

– Эх, мне бы никаких прений не нужно, если бы только получить грузовые машины… Тогда бы я с электролинией выскочил. А иначе транспорт живьем зарежет.

– А как же с тракторами? Придется делить?

– Без дележки все уладим. Я уже говорил с Кондратьевым…

– А я говорил в крайсельхозотделе.

– А марьяновцы еще не приехали?

– Скоро прибудут.

– Это не ихняя машина пылит?

– Нет, это беломечетинцы.

– Танюша, милая, да у тебя все делегатки! С мужчинами не живешь в ладу?

– Всякое бывает, но женщины у нас актив надежный. Познакомься: моя помощница Варвара Сергеевна Аршинцева.

– А мы уже знакомы. Помнишь, телушку на базаре вместе выбирали. Теперь она уже корова, славная стала.

А посмотрите, как был встречен Хворостянкин. Знакомая всем тачанка с красочным видом Кубани на задке и с надписью «Красный кавалерист» лихо вкатилась на площадь, и не успел Никита приостановить горячих, в мыле, коней, как Хворостянкин браво, как всегда, соскочил на ходу и, подпушивая усы, сразу очутился в кругу друзей. И тут же, после довольно крепких рукопожатий, начались угощения табаком – кисеты и пачки «Беломора» были протянуты к рукам Хворостянкина. Однако Игнат Савельевич, чтобы не уронить в чужих глазах свое достоинство, даже не взглянул на кисеты и пачки «Беломора», а усмехнулся в усы, вынул белый целлулоидный портсигар, доверху набитый «Казбеком», и сказал:

– Отведайте моих ароматичных.

– Можно и ароматичных.

– Игнат Савельевич, а как оно работается? Какие планы?

– По привычке, – важно ответил Хворостянкин. – Все тащу на себе…

– А говорят, Нецветова дюже тебе подсобляет. И даже… подстегивает?

– Меня подстегивает? – И Хворостянкин громко рассмеялся. – И такое придумал! Да еще не родился такой человек, чтобы я дозволил ему меня подстегивать. А насчет того, чтобы в чем подсоблять по партийной линии, то другой разговор.

– А все ж таки критикует, не дает спокойно жить?

– А чего ж ей меня критиковать? – Хворостянкин пустил в усы дым и удивленно двинул плечами. – Живем мы дружно, в работе имеем контакт, но и не без того, чтобы иной раз друг друга покритиковать… Тут главное, чтобы партийный руководитель глубоко и правильно уяснил линию председателя… Ведь от председателя идут все нити руководства.

«Ишь куда загнул, умник, – подумал Никита Никитич Андриянов, все время стоявший молча. – И такое прет, усач, даже глазом не моргает…»

– А что же касается моих планов, – продолжал Хворостянкин, – то пойдемте в холодочек, посидим, и я вам нарисую картину в общих чертах… А подробно все изложу в прениях…

Так как обещание «нарисовать картину в общих чертах» на деле означало пространное восхваление своей особы и, надо полагать, восхваление это будет неинтересным, то лучше оставим Хворостянкина с его друзьями и обратимся к Ивану Егоровичу Шацкому, к которому давно подошел Григорий Мостовой. Они успели о чем-то поговорить и теперь не спеша направлялись к пивному ларьку, где продавщица, полногрудая, круглолицая женщина в белом переднике, гремела насосом и не без интереса во взгляде посматривала на идущих к ней таких молодцеватых клиентов. Две кружки в белых шапках пены были поставлены проворной рукой на стойку в тот момент, когда Иван и Григорий подступили к ларьку.

– Не пиво, а одна прелесть, – сообщила продавщица, взглянув на механизаторов счастливыми глазами. – Первые кружечки из только что открытого бочонка. Пейте на здоровье!

– Честное слово, не понимаю, – заговорил Григорий, беря кружку и совершенно не замечая откровенно счастливого блеска в глазах продавщицы. – Ну, почему мы не можем подвести итоги на активе? Это даже лучше: все услышат.

Иван Шацкий молча смотрел на оседавшую пену, не решаясь поднести кружку к губам, и его задумчивое лицо было строгим.

«Русявенький собой ничего, – думала продавщица, измерив Григория пылким взглядом. – И одет прилично, при галстуке; наверное, учитель или какой командировочный. И совсем молоденький, должно быть, еще неженатый… А чернявый еще красивее и очень похож на директора. Вид такой суровый, видать, годами постарше… и женатый…»

Заметив у Шацкого на рубашке оторванную пуговицу, продавщица сказала сама себе:

«Ага, вижу примету… Значит, и этот неженатый. А почему бы ему и быть женатым! Мужчина в самом цвету…» После этого она посмотрела на Шацкого обворожительно-ласково, подарила ему улыбку и тотчас зарумянилась. Но друзья допивали пиво и ничего этого не видели.

– У меня опасения вполне реальные, – говорил Шацкий. – Подумай сам: как же мы будем подводить итоги на активе, когда у тебя гусеницы, а у меня конница в шпорах…

– Да не в этом суть, гусеницы или шпоры…

«Господи, и о чем это они? Гусеницы, шпоры… чуднό, – рассуждала про себя продавщица, уже не решаясь дарить улыбку ни тому, ни другому. – Завели такой скучный и непонятный разговор… Нет того, чтобы посмотреть в мою сторону, а там и обменяться взглядами, а там и сказать одними глазами что-нибудь такое важное да приятное…»

– Хорошо, давай примем такие условия, – продолжал Григорий. – Весь итог нашего соревнования будет исчисляться в переводе на мягкую пахоту… И вот тут я тебя прошу: следом за мной бери слово и выступай.

– Зачем же выступать! – опять возразил Шацкий. – Пусть за меня скажет директор МТС.

– А я так не хочу. Я хочу, чтобы весь актив услышал твой голос.

– Ой, Гриша, какой же ты настырный! – Шацкий посмотрел на продавщицу, как бы ища поддержки. – Ну ладно, пусть услышат.

– Теперь, Гриша, вы довольны? – ласково спросила продавщица, желая принять участие в разговоре и таким образом быстрее познакомиться.

– Повторить! – вместо ответа сухо проговорил Григорий.

– Можно… Я вижу, вы не рощенцы, – заговорила продавщица, наполняя пивом кружки и явно намекая на желание познакомиться. – А знаете, какое у нас вечером интересное кино? Эх, вы не знаете, просто прелесть: «Поезд идет на Восток». По вечерам я в буфете работаю…

Иван Шацкий, принимая из рук продавщицы кружку, теперь заметил и улыбку и очень ласковый взгляд. «А смазливенькая собой бабенка», – подумал он и хотел было вступить в разговор и расспросить, что же происходит в том поезде, что идет на Восток, и какие бывают товары в буфете, но тут к ларьку подошла Настенька Вирцева в роскошном платье и в модной прическе, ведя под руку какого-то мужчину.

– Гриша! Иван Егорович! – весело сказала она. – А вот и мой «соперник»! Познакомьтесь – Андрей Стародубцев, усть-невинский комбайнер. Я его приглашаю в чайную, а он тянет меня к пиву.

При упоминании слова «соперник» хозяйка пива вдруг насторожилась, уже предвкушая услышать от этой молодой и веселой женщины нечто такое, что холодком пройдет по всему телу. Она охотно подала пиво «сопернику» и, склонившись на прилавок полной грудью, приготовилась слушать. И какое же разочарование выразилось на ее лице, когда она услышала разговор о самоходных комбайнах, о подвозке горючего, о том, как лучше проводить ремонт машин!

«Так это ты только на языке хвалишься соперником, а на деле ничего в тебе интересного нету», – с горечью подумала продавщица, и улыбка на ее миловидном лице уже не появлялась. И хотя в душе ее еще хранилась надежда, что после обычных разговоров о комбайнах и о горючем клиенты коснутся и самого «соперника», но тут откуда-то появился Рубцов-Емницкий и окончательно все дело испортил. Живой в движениях, чисто выбритый, празднично-веселый, с портфелем в руках, он тут же осведомился, хорошо ли пиво, нет ли каких жалоб, а потом сообщил, в какие магазины и какие товары завезены по случаю приезда актива, и в заключение потребовал себе пива.

– А вы посмотрите! – вдруг крикнул он. – Кондратьев! Николай Петрович идет под ручку со старым Тутариновым… Я побежал!

22

Иногда в спектаклях или кинофильмах, повествующих о жизни сельского района, можно увидеть довольно-таки уютный кабинет, в котором, согласно заранее продуманной сценической композиции, есть решительно все: на переднем плане, как правило, под зеленым сукном стоит стол, формой своей непременно похожий на букву «Т»; чуть поодаль показан кожаный диван, а от него в обе стороны шеренгой выстроились стулья вдоль стены с двумя окнами на площадь; не упущены и такие предметы, как графин с водой, телефон, карта района и т. п.

В верхней части буквы «Т», то есть в самом центре кабинета, сидит секретарь райкома, чаще всего мужчина почтенного возраста, в поношенном полувоенном костюме, с задумчиво-строгим или (смотря по замыслу автора), добродушно-ласковым лицом. Перед ним величиною во весь стол лежит лист бумаги – сводка за последнюю пятидневку; тут же раскрыта папка, – в ней хранится доклад, написанный в отделах райкома и перепечатанный на машинке за две недели раньше того момента, когда секретарь собирался подняться на трибуну.

Видно, что постановщик всеми силами старался показать именно то, что секретарь в данный момент весь вошел в кипучую жизнь района и в эту минуту занят чрезвычайно важным делом; что его не удовлетворяет заранее написанный доклад и он пополняет его самыми свежими цифрами: то заглядывает в сводку, то что-то спешно записывает в листы, лежащие в папке; и, чтобы подчеркнуть свою главную мысль, постановщик тут же вводит на сцену помощника секретаря, обычно девушку, с лицом чрезвычайно безобидным. Девушка говорит тихим голосом о том, что люди давно приехали и волнуются, что пора бы уже открывать собрание. Секретарь, не отрываясь от своего дела, подымает руку так, что ладонь ее обращена к девушке, – такой энергичный жест означает: «Пусть еще немного подождут, я скоро выйду…» Затем мы видим того же мужчину с добродушным или строгим лицом (опять сообразуясь с волей автора), едущим в стареньком «газике», подымающем по дороге страшную пыль. И вот «газик» останавливается, секретарь, держа под мышкой папку, в которой не так давно хранился доклад, направляется решительным шагом к комбайну или к полольщицам, – словом, во всем строго исполняя волю режиссера…

Что и говорить, такого рода сцены весьма примитивны, хотя, разумеется, нечто подобное и можно встретить не только, скажем, в кино, но и в действительности.

В каждом сельском райкоме есть кабинеты, диваны, стулья, на столах лежат сводки за последнюю пятидневку, и по степи пылит «газик», но в жизни все это бывает и естественно и красиво. Сама жизнь, этот талантливый режиссер, размещает и декорации, и предметы, и действующих лиц, находись они в кабинете или же на улице, на площади станицы, так удивительно просто и картинно, что самый выдающийся постановщик, знающий все законы драматургии, не смог бы создать такие яркие и неповторимые мизансцены.

Именно такую самобытную сцену и показала жизнь на площади Рощенской в то раннее солнечное утро. В этот час все, на что ни взгляни, являло собой картину живую и красочную: деревья были залиты таким обилием лучей, что листья, пропуская на землю золотистые нити, уже лишились росы и не блестели; машины – тут и легковые и грузовые – выстроились в два ряда на почтительном расстоянии от лошадиного транспорта, и шоферы, сойдясь по своему обычаю в круг, вели весьма оживленную беседу; у кучеров, как это всегда случается, были и свои заботы и свои интересы, – во главе с Дорофеем они курили цигарки и с пристрастием осматривали уже знакомых нам гнедых жеребцов, которых обогнали машины; они были поставлены в сторонке и привязаны к тачанке так, чтобы не смотрели на своих соседок и спокойно ели траву. Старик Тутаринов, в сапогах, жирно смазанных дегтем, в тесном бешмете, застегнутом на все крючки, в шароварах с выцветшими лампасами, о чем-то разговаривал с Никитой Мальцевым и Стефаном Петровичем Рагулиным; иногда по площади разносился хриповатый голос: «Да вы же должны понимать, что электричество – великая техника!» – это Прохор Ненашев что-то доказывал таким же электрикам, как и он сам. Илья Стегачев, здороваясь с участниками собрания, каждому гостю вручал газету, свежую, еще пахнущую типографской краской. Татьяна хотела до собрания повидаться с Григорием, она уже увидела его у пивного ларька и хотела подойти, но ее окружили женщины, – звонкий женский говор слышался по всей площади. Беломечетинцы не стали зря терять время, раскинули возле грузовика бурку и уселись завтракать, а к ним, молодцевато подбадривая усы, уже подходил Хворостянкин, уловив глазами добрый кусок баранины и какую-то стеклянную посуду.

Как раз в это время из своего дома вышли Николай Петрович и Наталья Павловна Кондратьевы.

Послышались голоса:

– Николай Петрович, сидайте до нашего стола!

– Беломечетинский актив уже действует!

– Надо подкрепиться перед прениями!

– Здравствуйте, Наталья Павловна!

– Идите в женскую делегацию.

– Вы хотели повидать Варвару Сергеевну, – вот и Варвара Сергеевна.

– У Танюши геройский актив!

– Да разве без нас мужчины смогут дела решать!

– Николай Петрович, а какие новости сообщат докладчики?

– Меня зараз другая новость интересует: чем я буду убирать подсолнухи? Комбайнов мне не дают.

– Дадут. Попроси дирекцию.

– Просил, а толку мало.

– Вот бы насчет переброски древесины решить вопрос!

– На дядю надейся, а сам не плошай!

– Опять же и с посадками будет неуправка. Если б заиметь такую машину, чтоб она лес сажала!

– Ишь какой! Привык все делать машинами.

– А ты на свои фермы подвел линию? Вот то-то и оно!

– Аппараты получат те фермы, у которых линия подведена.

Николай Петрович подходил то к одной тачанке или машине, то к другой, и по тому, как он здоровался с мужчинами или женщинами, вступал с ними с разговор, расспрашивал, как всматривался в хорошо знакомые ему лица, было видно, что одна мысль не давала ему покоя: ему хотелось знать, как эти люди, вернувшись к себе в станицы, справятся еще с одной нелегкой задачей. Именно эта мысль и привела его сюда, на площадь, чтобы до того, как Сергей и Виктор выступят с докладами, с глазу на глаз повидаться с лучшими людьми района, узнать настроение тех, на кого возложит надежду; чтобы расспросить, с чем они приехали на актив, чем довольны и чем встревожены, а главное – узнать их душевное настроение.

Подойдя к беломечетинцам и отведав вишен из корзинки, он сказал, что два комплекта электрооборудования будут направлены животноводам Белой Мечети при условии, если в течение десяти дней беломечетинцы смогут подвести высоковольтную линию к молочнотоварным фермам. С устьневинцами завел разговор о соревновании с марьяновцами, взглянул на Стефана Петровича и подумал: «Если бы побольше было у нас Рагулиных, тогда марьяновцам нас не победить». Никиту Мальцева похлопал по плечу и сказал:

– Ну, как поживаешь, молодой казаче? Когда завершишь хлебосдачу?

– Днями, товарищ Кондратьев.

– А точнее?

– В понедельник.

– Значит, от Рагулина отстал?

– С обмолотом задержался… У Рагулина же электричество.

– Сооружал бы и у себя… А как поживает Артамашов?

– Рвался на актив.

– Ах, вот что! А урожай как у него?

– Полных итогов еще нет, но ожидается приличный.

В соседстве с устьневинцами стояла линейка «Дружбы земледельца». Увидев Кондратьева, Костя Панкратов поспешил ему навстречу, поправляя белесый чуб.

– Ну как, Костя, поживаешь на новой должности?

– Привыкаю.

– Самоходные комбайны помогли?

– Еще как помогли!.. Женщины не нарадуются.

– Да, за эти «самоходки» была целая драка, а мы послали их в «Дружбу земледельца». Головачев пишет? Как он там учится?

– Может, жене и пишет, а на меня он сильно злой.

– Ничего, помиритесь.

Татьяну Нецветову Кондратьев отвел в сторонку и негромко сказал:

– Как твоя женская делегация? Аршинцева будет выступать?

– А как же, обязательно.

– А Хворостянкин?

– Не говорил. Дуется…

– Чего ж так? Или все еще не нашли общий язык?

– Горе мне с этим Хворостянкиным! Придется тащить его на бюро райкома.

– Пока повременим. Посмотрим, каким героем он будит поело актива – на лесопосадках и на технических курсах.

После партийного собрания он заметно помягчел… А теперь готовим его отчет перед колхозниками.

– Ну вот, так постепенно ты его и возьмешь в руки… После собрания актива позовешь к себе марьяновскую делегацию – пусть познакомятся с колхозом. Заранее скажи об этом Хворостянкину.

Старика Тутаринова Кондратьев взял под руку, прошелся с ним мимо подвод; потом они подошли к Никите Мальцеву.

– Тимофей Ильич, актив ждет вашего слова. Будете выступать?

– Думка такая была, но что-то зараз у меня из головы все выветрилось. Пока дома был – дюже помнил, а теперь нету у меня главной линии.

– А вы без главной линии. Скажите людям запросто, что вы, как человек поживший, считаете важнее всего… Скажите о том, как нам лучше соревноваться с марьяновцами, чтобы не ударить лицом в грязь.

– Марьяновцы нас не осилят, – уверенно сказал старик. – Но опять же, Николай Петрович, хотелось мне коснуться нашего электричества. Сын мой в Москве закупки новые сделал, так вот я и хочу по этому делу тоже хозяйское слово сказать.

– Верно, и об этом сказать следует.

Встретив Семена Гончаренко в кубанке, в сапогах и в галифе, туго подтянутого узким казачьим поясом, Кондратьев залюбовался молодцеватым видом директора ГЭС и сказал:

– Как живешь-поживаешь, новоявленный усть-невинский казак?

– Жизнь, Николай Петрович, такая, что пожаловаться не могу.

– Семен Афанасьевич, – серьезным голосом заговорил Кондратьев, – Виктор Грачев в своем докладе скажет о тех закупках, которые сделал Сергей, лишь вкратце, а ты, как директор станции, остановись на этом более подробно… А! Вот и главный наш электрификатор – Виктор Игнатьевич Грачев. Подходи, подходи, ты мне нужен. Ну как? Поправил тезисы? Твоим докладом актив особенно интересуется. Я тебя прошу, поподробнее изложи наши планы по техническому обучению руководителей колхозов.

– Один раздел отведен учебе.

– Вот и отлично! Кончим уборку и сейчас же приступим к организации курсов. Тут, Виктор Игнатьевич, важно, чтобы те, кому придется всерьез овладеть техникой, уже сейчас бы, на этом активе, поняли, что дело это весьма важное и к нему надо отнестись со всей серьезностью.

К ним подошли директор Усть-Невинской МТС Чурилов, Григорий Мостовой и Иван Шацкий. У Чурилова взволнованное, раскрасневшееся лицо, а оба бригадира были мрачные и злые.

– Николай Петрович, – сказал Чурилов, – посмотри ты на этих молодцов. Заспорили – не могу помирить.

– А о чем спор?

– Кому из них мы дадим те тракторы, которые идут к нам по нарядам.

– А как ты считаешь?

– Прямо затрудняюсь сказать. – Чурилов развел руками. – Оба они мне, канальи, нравятся… И вот они готовятся выступать на активе со своими итогами и требуют от меня…

– На активе распределять тракторы не будем, – сказал Кондратьев, посмотрев на бригадиров. – Решим особо… А вы не спорьте. Недалеко то время, когда новые тракторы будут во всех бригадах.

– Николай Петрович, а со мной почему не поздоровался? – говорил басом Хворостянкин, подходя к Кондратьеву и протягивая руку. – Пора бы уже и начинать наш съезд; солнышко, посмотри, куда поднялось!

– А вот и марьяновцы едут! – кто-то крикнул в толпе.

– А шумно, как на свадьбе.

Кондратьев молча посмотрел не на солнце, а сперва на пылившие и въезжавшие на площадь два грузовика с народом и с гармониками, а затем на свои карманные часы и попросил всех заходить в клуб.

В это время подошел Сергей, держа в руках листы заново переписанного доклада, и по оживленным глазам Сергея Кондратьев видел, что его совет не пропал даром.

– Ну как? – спросил он, когда они входили в клуб.

– Пришлось две ночи посидеть, – негромко ответил Сергей, – но зато теперь есть что сказать…