Текст книги "Свет над землёй"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

8

Сергей и Ирина Тутариновы стояли посреди комнаты усталые, еще с гулом и звоном в ушах, не веря тому, что полет кончился.

– Иринушка, укачало на крыльях?..

Ирина не ответила и лишь с виноватой улыбкой на бледном лице посмотрела на Сергея.

Еще не зная, чем заняться, они подошли к окну, радуясь в душе и тому, что вот они снова видят свою площадь в зелени деревьев, и тому, что где-то там, за улицами, идущими в степь, их ожидает привычная жизнь, по которой они так соскучились.

Сергей и Ванюша вносили в сенцы фанерные ящики, в которых были упакованы закупленные в Москве книги по электротехнике. Ирина налила в таз воды, умылась и причесала перед зеркалом волосы. Она грустно улыбнулась, увидев свое заметно изменившееся лицо… «Ой, Сережа, Сережа, какой же ты недогадливый… Нет, тут виноваты не крылья, не они меня укачали…»

Она заплетала косу, а сердце ее билось тревожно и часто-часто. «А как же я ему скажу!» «У вас будут дети – они тоже украшают нашу жизнь», – припомнились ей слова Натальи Павловны, и она вся зарделась…

Уложила твердые, туго заплетенные косы, достала из чемодана «Кристалл» (московский подарок Сергея), хотела освежить лицо и не смогла. Мягкий, свежий запах духов показался ей таким тяжелым и неприятным, что она, задыхаясь, ощутила приступ тошноты и поспешила спрятать флакон снова в чемодан. «Вот это так новость!» – подумала она и начала готовить обед из запасов, какие были привезены с собой. Но тут ее ожидало еще большее огорчение. Запах колбасы, рыбных консервов, которые она положила на стол, был тоже неприятным. «Это уже совсем нехорошо, – с тревогой подумала она, невольно подходя к кровати. – А может быть, я и в самом деле заболела…»

Ирина постояла у постели и, переборов усталость, не легла, а стала ходить по комнате. Когда же вошли Сергей и Ванюша, она с усилием сделала вид, что ей весело, улыбалась, поливала из кружки воду, когда Сергей умывался, принесла полотенце; затем усадила Сергея и Ванюшу за стол, села сама, но ни к чему не прикоснулась, сказав, что есть ей не хочется. Все с той же улыбкой на усталом лице проводила Сергея, а потом, не снимая платья, повалилась на неразобранную кровать и устало закрыла глаза…

Ни в райкоме, ни дома Кондратьева не было, и это огорчило Сергея. Наталья Павловна сказала, что Николай Петрович в эти дни в Рощенской почти не бывает.

– Сережа, ты же знаешь его характер. Началась уборка, так он день и ночь находится в поле. Ночью звонил из Родниковской и обещал утром приехать. Завтра у него бюро, и вот хорошо, что ты тоже дома… Ну, а как в Москве? Как чувствует себя Ирина?

– Ирина очень довольна, в Москве хорошо, только Ирина самолет плохо переносит… в летчики не годится, – с улыбкой добавил Сергей. – А вообще, Наталья Павловна, Москва нам очень помогла.

– Да я уже от Николая Петровича кое-что слыхала. Письма твои давал читать… Приходите к нам с Ириной, поговорим, чаю попьем.

Сергей пообещал прийти после того, как повидается с Кондратьевым, немного еще поговорил с Натальей Павловной и направился в райисполком. Там его встретил секретарь исполкома. Не успел Сергей войти в свой кабинет, как на столе уже лежали самые свежие сводки о ходе уборки колосовых и хлебопоставках, папки с письмами и с директивами, поступившими за его отсутствие из края. Сергей подробно расспрашивал секретаря исполкома о новостях и жизни района, интересовался приездом марьяновской делегации, работой гидростанции, электромолотьбой у Рагулина, а затем часа два сидел за столом и просматривал бумаги…

Между тем солнце скрылось за садами, на станицу ложился предвечерний холодок, и Сергей вернулся домой. Ирина спала нераздетая, по-детски подогнув ноги.

«Бедняжка, устала», – подумал Сергей и, боясь потревожить жену, на цыпочках подошел к столу и включил лампу.

Узкий круг света, упавший из-под абажура на стол, напомнил домик вблизи Усть-Невинской, и Сергей мысленно улетел в родную станицу, увидел мать, отца, сестру, Семена, и на сердце у него стало радостно.

«Завтра же побываю у своих, – решил он, подходя к чемодану и доставая папку со своими дорожными бумагами. – Может, это и лучше, что я сразу не повидался с Кондратьевым. Вот посижу вечерок, все обдумаю, запишу, а завтра сообщу ему не только о том, что я сделал в Москве, но и о наших ближайших задачах…»

Он развернул папку, взял чистый лист бумаги, но писать не стал. «О чем же я буду говорить?» – он обмакнул перо в чернильницу, затем снова положил ручку и задумался… Прежде всего его беспокоили такие работы, как монтаж второй турбины и сооружение полевых линий… В срочном порядке необходимо было протянуть провода к животноводам – это должно было занять часть лета и всю осень. Затем вставала не менее важная задача – техническая учеба колхозников.

«Литературу привез – наше кубанское спасибо Москве, – думал Сергей. – Помещение найдем в Рощенской. Надо открыть занятия по примеру школ – первого сентября. А еще – лесные посадки. Мы их начнем поздней осенью и в этом же году заложим питомники. Механизация труда животноводов – это самые насущные нужды. Оборудование придет скоро – вот тут еще одно наше кубанское спасибо Москве… Но кому в первую очередь мы дадим электродойки и автопоилки? Тридцать шесть ферм, а аппаратов всего восемь. Вот и раздели… Придется все эти вопросы более конкретно рассмотреть сперва на собрании актива, а потом и на сессии исполкома, придать нашему решению силу закона… А другая техника, которая уже занаряжена Усть-Невинской МТС?..»

Сергей задумался, а потом склонился к столу и стал писать своим ровным, мелким почерком. Писал долго и много – записи его напоминали краткие тезисы большого доклада: тут были и задания Семену Гончаренко и Виктору Грачеву по монтажу турбины и по сооружению полевых электролиний с пометкой срока окончания работ; и записи о количестве людей, подлежащих обучению на технических курсах; и список восьми ферм, которым, по его мнению, необходимо в первую очередь выдать оборудование и закончить полную механизацию уже в этом году; и наброски плана начальных работ по лесопосадкам и закладке шести питомников; и повестка дня будущей сессии исполкома…

Ирина проснулась и лежала, молча глядя на согнутую спину мужа.

– Сережа, у Кондратьева был? – спросила она.

– Он в отъезде, Наталья Павловна сказала, что приедет завтра. Тебе поклон передавала.

Сергей подошел к кровати и увидел на сонном, немного припухшем лице Ирины выражение и усталости, и глубоко скрытого волнения.

– О чем ты думал, сидя у стола? – спросила Ирина.

– Обо всем… Ну, а ты уже отдохнула?

Ирина промолчала, затем быстро поднялась, ее щеки и даже уши зарумянились, – теперь ее волнение пробилось наружу, и утаить его от мужа она была не в силах.

Сергей сел рядом с женой, и опять она смотрела на него тревожно, как бы желая, чтобы он без слов понял и ее мысли и душевное волнение. В глазах Ирины появились такие блестки, что Сергей невольно вспомнил и курган вблизи птичника и ее вот такой же взгляд в ту памятную лунную ночь после дождя.

– Сережа, милый, – склонив голову, сказала она тихо, – у нас будет ребенок…

– А разве есть такие приметы? – Сергей и растерянно улыбался и еще не верил тому, что услышал.

– Есть, есть, Сережа, – проговорила Ирина и положила свою голову ему на грудь. – Я раньше и сама ничего не знала… А ты сегодня смотрел на меня и неужели ничего не заметил?

– Это же, Иринушка, очень хорошо! И сказала ты мне об этом так просто, и теперь я вижу – тоже радуешься… Иринушка, а таких примет нету, чтобы узнать – будет мальчик или девочка?

– И какой же ты глупый! Разве это возможно?

– Непременно роди хлопчика!

Ирина уже хорошо изучила своего мужа: обычно в ту минуту, когда радость его переливается через край, сидеть Сергей не мог, – вся его рослая, немного сутулая фигура просила движений. Он и теперь вскочил, точно готов был куда-то бежать, обнял жену и хотел поднять ее своими жесткими, мускулистыми руками, но Ирина легко отстранила его и сказала:

– Сережа, радуйся, но кружить меня не надо… Лучше давай посидим и поговорим спокойно.

После того, что он узнал, сидеть, да еще спокойно, Сергей не мог. Все еще не зная, чем бы усмирить себя, он начал приподымать то край кровати вместе с сидевшей на ней Ириной, то брал за ножку стул и носил его на вытянутой руке. И все же этого ему было мало, и он не утерпел: схватил жену, поднял ее и закружился с ней по комнате, а потом осторожно, как самую дорогую ношу, положил на кровать и, задыхаясь, сказал:

– А вот теперь поговорим спокойно!

9

Наступило утро, и было оно обычное, ничем не примечательное, с обилием росы в садах и на травах, с розовой дымкой под горой, вблизи станицы, – словом, утро такое, каких летом бывает немало, а Сергею оно показалось красочным и светлым… Направляясь в райком, он проходил по площади, ощущая в теле бодрость, а на сердце такую радость, что хоть запевай песню, которая должна непременно начинаться словами: «Сын мой, казачонок маленький…» Он мысленно повторял эти пришедшие на ум слова, и улыбка не сходила с его свежего, чисто выбритого лица. «Как же хорошо, – рассуждал он, – проснуться и думать, что скоро станешь отцом!» Ему казалось, что солнечные блики еще никогда так не вспыхивали на стеклах окон, как сегодня; деревья на фоне чистого синего неба были и выше и пышнее, нежели вчера; к забору клонилась ветка, вся усыпанная созревшими абрикосами, янтарно-желтая, точно облитая густым пчелиным медом, а Сергею думалось, что она кланяется ему с какой-то своей доброй улыбкой; на ветке примостилась птичка величиной с абрикосину, с золотистой шейкой, – певунья заливалась звонкой трелью, а ее крылышки при этом так вздрагивали, что Сергей невольно залюбовался ею и сказал:

– И ты радуешься… Ну звени, звени…

В таком приподнятом настроении, держа под рукой папку с бумагами, Сергей и появился перед Кондратьевым. Николай Петрович усадил Сергея на диван, а сам сел рядом, чувствуя, как душевное волнение этого бровастого молодого человека передается и ему…

Сергей открыл перед секретарем набухшую папку, вынул сколотые булавкой копии нарядов на электрооборудование, достал лист бумаги со вчерашними пометками и начал подробно говорить о своей поездке. Загорелое и обветренное лицо Кондратьева сделалось сосредоточенным, а взгляд пытливым, строгим, – пожалуй, никто не умел так, как он, слушать других.

Сергей на минуту задумался, вспоминая что-то самое важное, а в это время отворилась дверь и на пороге показался Федор Лукич Хохлаков. Видимо, старику не терпелось узнать, с чем же, с хорошими или с плохими вестями, Сергей вернулся в Рощенскую. С того дня, когда он узнал от Нарыжного о возвращении Сергея, дома ему не сиделось и не лежалось, и хотя еще чувствовал себя по-прежнему плохо и ходить ему было тяжело, он пересилил недомогание и направился в райком, надеясь увидеть Сергея вместе с Кондратьевым. Так оно и случилось. И вот он стоял, опершись на палку, с лицом болезненно бледным, затаив во взгляде и душевную боль и невысказанную горечь.

– Заходи, заходи, Федор Лукич, – пригласил Кондратьев, – думаю, что и тебе невредно послушать…

– Да я только на минутку, к Сергею Тимофеевичу, – слабым голосом проговорил Федор Лукич и протянул Сергею мягкую, опухшую руку. – Я к тебе насчет сметы. Мое предприятие подлежит ремонту, время уходит, а в райфо я толком ничего не могу добиться… Помоги…

– О смете поговорите потом, – сказал Кондратьев и обратился к Сергею: – Ну, и что же отвечал министр? Одобряет?

– Наши мероприятия по лесным посадкам, – сказал Сергей, – министр поддержал.

– Хорошо! – сказал Кондратьев. – Слыхал, Федор Лукич?

Федор Лукич вытирал платком вспотевшие лицо и голову, посапывал, молчал, и во взгляде его таилась мысль: «Слышу, слышу, но чужой, чужой я теперь, и ничто меня не радует…»

– Думая об этом и прикидывая в уме, – продолжал Сергей, – я пришел к тому, что необходимо уже в эту осень заложить питомник по выращиванию лесопосадочного материала.

– Так как же, Сергей Тимофеевич, со сметой? – вдруг перебил Федор Лукич.

– Представьте проект на очередное заседание исполкома, – ответил Сергей.

Федор Лукич, опираясь на палку, тяжело прошел в дверь.

– Старик все еще бесится, – сказал Кондратьев, проводив Хохлакова взглядом. – Видел, какие у него затуманенные и ко всему равнодушные глаза?

– Больной, – проговорил Сергей и стал закуривать.

– Вот что, Сергей, – сказал Кондратьев, вставая и вынимая из карманчика часы, – через час соберутся члены бюро, приедет кое-кто из председателей. Повестка дня у нас небольшая – поговорим о некоторых итогах уборки и хлебосдачи. Я думаю, что первым вопросом можно поставить твою информацию о сессии и вообще о поездке в Москву… Важно также уже сегодня принять решение о созыве собрания районного актива для обсуждения твоего доклада. А перед вечером, если, желаешь, поедем со мной в «Дружбу земледельца», – там нужна помощь Косте Панкратову.

– Мы с Ириной хотели побывать у родных.

– Хорошо, – согласился Кондратьев. – Если хотите, могу подвезти вас в Усть-Невинскую.

10

День был на исходе, когда Кондратьев, Сергей и Ирина выехали из Рощенской и, от моста свернув вправо, направились по Усть-Невинскому тракту. «Победа», набирая скорость, покачивалась, а рядом с ней, протянувшись до кювета, мчалась горбатая тень. Сергей и Ирина сидели сзади, и встречный ветер, сухой и горячий, трепал их волосы. Сергей видел желтые поля, жнивье, копны снопов, валки соломы, лежавшие всюду, где прошли комбайны, и взгляд его туманился…

– Когда ты был в Москве, – заговорил Кондратьев, повернув седую голову, – к нам приезжала марьяновская делегация. На двух грузовиках прикатило человек тридцать во главе с Кривцовым.

– Чего это они пожаловали? – спросил Сергей.

– Электричеством интересовались.

– Своего нету, так хоть чужое приехали посмотреть. – Сергей поправил спадавший на глаза чуб и наклонился к Кондратьеву: – Ну, ты им все показал?

– Показывать-то особенно было нечего. Побывали они на гидростанции, посмотрели электромолотьбу у Рагулина и уехали. – Кондратьев с хитрецой взглянул на Сергея. – Твой приятель Кривцов очень интересовался, когда мы поставим вторую турбину. Я ему сказал, что турбина с завода отгружена.

– А почему она его так интересовала?

– Не знаю…

Кондратьев повернулся назад, хотел что-то сказать, но тут крохотная птичка зазевалась, не успела перелететь дорогу и забилась крылышками на смотровом стекле, прямо перед носом у шофера. Ирина вскрикнула, схватила шофера за плечи, просила остановить машину, но ветер быстро сдул птичку, отбросив ее куда-то в сторону.

– Думаю о наших соседях. – Кондратьев закурил. – А что, если вызывать нам марьяновцев на соревнование? Что ты скажешь, Сергей?

– Нам – и соревноваться с марьяновцами? – Сергеи двинул плечами.

– А что?

– Николай Петрович, да какое же это будет соревнование? Мы уже обогнали марьяновцев, по меньшей мере, лет на пять.

– Положим, не на пять, преувеличивать не следует.

Хорошо, не буду преувеличивать. Но пусть они нас сперва догонят, а тогда начнем соревноваться.

– Не беспокойся, догонят, но им сейчас надо помочь.

– Как же мы им поможем?

– Подумаем – найдем способ. – Кондратьев повернулся к Сергею и положил руку на спинку сиденья. – Начнем хотя бы с того, что дадим им часть электроэнергии.

– Дать-то можно, – сказал Сергей, – но это будет похоже на буксир.

– Ничего, иногда можно взять и на буксир.

Некоторое время они ехали молча. Ирина, еще думая о птичке, посматривала на мужа, – видимо, и ей хотелось что-то сказать, но она не решалась вмешиваться в разговор…

– Как мне помнится, ты же обещал Кривцову, – заговорил Кондратьев, – вот и настало время исполнить обещание. Вторую турбину мы к осени поставим.

– Обещал, верно, – согласился Сергей. – Но тогда у нас и в помине не было электромолотилок, а теперь они уже, считай, есть. О применении электричества на животноводстве мы тогда только мечтали, теперь это факт, и в скором будущем нам предстоит механизировать не восемь, а все тридцать шесть ферм… Как же тут помогать соседям, когда нам самим скоро мало будет этой станции?

– Сережа, а ты подсчитай, – все так же, как и при виде бедной птички, блестя глазами, заговорила Ирина: – Две турбины – это почти тысяча киловатт, или полторы тысячи лошадиных сил. Если дать марьяновцам хотя бы пятьсот лошадиных сил…

– А прислушайся, что говорит твоя жена и наш диспетчер. – Кондратьев одобрительно взглянул на Ирину. – Пятьсот лошадиных сил – это уже немалая «конница», и марьяновцы будут нам благодарны.

– Но эта «конница» и нам нужна, – сказал Сергей. – Нет, лучше пусть марьяновцы, по нашему примеру, строят свою межколхозную ГЭС! Пора!

В низине, утопая в садах, показалась Усть-Невинская.

– Ну вот и приехали, – сказал Кондратьев, когда машина подъехала ко двору Тутариновых.

– Зайди хоть на минутку к нашим, – сказал Сергей.

– Нет, поеду, – ответил Кондратьев. – Боюсь опоздать… В «Дружбе земледельца» назначено собрание, меня давно ждут. Кланяйтесь отцу и матери…

Машина, сделав крутой разворот, скрылась, оставив по всей улице медленно оседавшую пыль. Ирина остановила Сергея у калитки и сказала:

– Сережа, зачем ты так говорил с Николаем Петровичем?

– А я попрошу тебя, – сухо ответил Сергей, – если нужно будет подсчитать мощность нашей ГЭС, то это сделают и без тебя…

Ирина вспыхнула, чувствуя, как в груди у нее неприятно заныло, а на глаза навернулись слезы. Ей захотелось ответить Сергею теми же колкими словами, с языка ее чуть было не сорвалось что-то злое и обидное, но помешала Анфиса. Она бежала к ним с испуганным и заплаканным лицом и, обнимая обоих дрожащими руками, сквозь слезы проговорила:

– Ой, братушка… Ирина, милая… мама наша умирает…

11

Станичный врач, с худым, измученным лицом и усталыми раскосыми глазами, смотревшими сквозь очки, наклонившись над тазиком, мыл руки. Семей поливал ему из кружки воду. Тимофей Ильич, опираясь костлявым плечом о стену, стоял у окна и смотрел куда-то во двор. Сергей вошел в комнату той неровной походкой, какой входят в знакомый дом слепые. Он никого не видел, не слышал за спиной всхлипывания Анфисы, – искал глазами мать и не находил ее.

– Сергей Тимофеевич, – подойдя к нему, сказал врач, сняв очки и щуря по-заячьи смешно косивший левый глаз, – матушка страдает сердцем. И так как медицина уже пришла на помощь, то я бы не советовал в эту минуту входить к больной. Ей нужен покой.

– Мне бы только взглянуть…

– Сердце слабое, – сам себе говорил Тимофей Ильич, продолжая смотреть во двор. – Да я все время, сколько живу с ней, замечал у нее эту самую сердечную слабость… Чуть что – слезы, и там, где следует смеяться, она тоже плачет… А отчего? Конечно, от слабого сердца…

Не слушая отца, Сергей отворил дверь и остановился у порога, увидев лицо матери, похудевшее и ставшее совсем крохотным, с крупными жилами за ушами и с торчащими пучками седых и редких волос. Ее маленькая голова, все в том же сереньком, под цвет перепелиного крыла, чепце, лежала на подушках тяжело; глаза ее были закрыты слабо, не так, как у спящей, старческие, голые веки вспухли и точно слиплись. Весь ее изменившийся облик, а особом но то, что она даже не взглянула на сына, было так непривычно и странно, что Сергею показалось, будто перед ним лежала не его мать, а какая-то чужая, худая и некрасивая старушка… И все-таки он не разумом, а сердцем понимал, что это была не чужая ему старушка, а его мать, и ему было не под силу оторвать взгляд, а когда врач увел его за дверь, он ощутил на сердце неприятно защемившую боль.

Врач заторопился, проворно сложил в небольшой чемоданчик все, что у него было, скомкал и сунул туда же халат с застаревшими ржавыми пятнами йода и собрался уходить.

– Пожалуйста, больную не тревожьте, – наказывал он, задержавшись в дверях и строго глядя сквозь очки косившими глазами, – я на обратном пути еще забегу к вам.

Ирина, загрустившая и присмиревшая (причиной были и ответ Сергея у ворот, и болезнь Ниловны), подошла к люльке и стала смотреть на сонное, раскрасневшееся личико Васютки. Анфиса, с заплаканными, опухшими глазами и с лицом обрюзглым, обняла Ирину и снова залилась слезами, – плач ее вырывался не криками, а страшным шепотом и стонами. Ирина успокаивала, а у самой болело сердце, и ей тоже хотелось разреветься.

Мужчины вышли проводить врача и уселись под грушей, в холодочке, в том самом месте, где частенько спал Сергей, положив голову на колени матери. Закурили, помолчали, поглядывая на окно с белой занавеской, как бы поджидая, не выглянет ли Ниловна и не улыбнется ли им старушечьи-доброй улыбкой.

Сергей знал, что если не сейчас, то через некоторое время отец и Семен начнут расспрашивать и о Москве и вообще о поездке, поэтому сам, без расспроса, завел неторопливый рассказ о том, что видел в Москве, с кем встречался и какие сделал закупки по электрооборудованию. И странное дело, говоря об этом, он почему-то все время помнил о том, что марьяновцам нужно помочь электроэнергией. «Сережа, зачем ты так говорил с Николаем Петровичем?..» – да, Ирина должна была спросить именно об этом. Нехорошо, нехорошо я ей ответил», – думал Сергей. Ему захотелось свои мысли проверить на ком-нибудь другом, посмотреть на себя как бы со стороны, и он решил поговорить с отцом.

– А слыхали, батя, что там планируют марьяновцы? – спросил он после того, как кончил говорить об установке второй турбины. – Мы еще вторую турбину не поставили, а марьяновцы просят у нас энергии.

– Просить можно, – сказал старик, важно разглаживая табачного цвета усы. – Просить никто не запрещает…

– А как по-вашему, батя, нужно помочь марьяновцам? – в упор спросил Сергей.

– Ишь какой быстрый! – обиделся старик. – Почему ж это мы обязаны помогать марьяновцам? Получается невыгодная картина: один район старается, воздвигает себе станцию, а другой район идет на все готовое…

– Значит, не помогать?

– В чем другом, конечно, можно подсобить, – снисходительно заговорил Тимофей Ильич, со свистом сквозь усы выпуская дым, – а в таком деле, как электричество, баловать нельзя. Пусть сами себе воздвигают.

«Сами себе воздвигают…» – подумал Сергей. – Это правильно, об этом и я сказал тогда Кондратьеву… И Ирине надо было это сказать…»

– А ты, Семен, что думаешь? – обратился он к другу.

– Надо, Сережа, обмозговать, – уклончиво ответил Семен, кусая сорванный грушевый лист. – Тут все необходимо подсчитать, взвесить… Как я рассуждаю? Не дать – нехорошо, дать – себя обидишь…

«Вот тут и находи выход, – думал Сергей, направляясь в станичный Совет, надеясь повидаться там с Саввой. «Не дать – нехорошо, дать – себя обидишь…» Нет, видно, ни отец, ни Семен в этом деле мне не советчики… Правильно одно – электричеством баловать нельзя… «Пусть сами себе воздвигают». Но надо еще с кем-нибудь поговорить…» И, как на счастье, навстречу ему ехал Стефан Петрович Рагулин на своей мягкорессорной линейке. Из-под копыт и из-под колес пыль вырывалась серыми клочьями, так что Сергей в этой серой завесе с трудом узнал Стефана Петровича и его кучера Никиту.

Старик обрадовался, увидев Сергея. Некоторое время они говорили о всяких текущих делах, затем Рагулин расспрашивал, с какими новостями вернулся Сергей из Москвы. И опять, как только речь зашла о второй турбине, Сергей рассказал о просьбе марьяновцев и, как бы между прочим, спросил:

– Как по-вашему, Стефан Петрович, следует помочь?

– Дело, конечно, исполкома, – рассудительно заговорил Рагулин, – но, по-моему, – надо людям подсобить… для затравки.

И Рагулин рассмеялся, а Сергей, еще не понимая, отчего старику стало так весело, подумал: «Если Стефан Петрович не скупится, значит, тут я что-то не учел…»

– Это как же понимать – «для затравки»?

– На той неделе, когда к нам приезжала марьяновская делегация, – заговорил Рагулин, – беседовал я со своим «соперником», – помнишь Ефима Меркушева: человек этот – природный механизатор, а руки у него зараз связаны. Так «для затравки» – его слова. «Вы, говорит, дайте нам немного, для затравки, а там мы войдем во вкус дела и сами начнем строительство…»

И чем больше думал Сергей о своих соседях, об упреке Ирины, тем яснее начинал понимать, что ответил Кондратьеву тогда, в машине, неправильно, то есть не так, как бы нужно было. А следовало бы сказать примерно так: «Я не против помощи, но хорошо помогать тем, кто сам не стоит на месте и рвется вперед, и если марьяновцы уповают только на нашу помощь, а сами будут сидеть сложа руки, то такая помощь не принесет пользы». И он обрадовался, когда в разговоре с Рагулиным, как ему показалось, нашел как раз то, что его больше всего беспокоило…

«Так, так… «Для затравки»… Хотят с нашей помощью войти во вкус дела, – рассуждал Сергей, проходя по площади. – Да, затравка нашим соседям нужна, это факт, и если они не собираются все время тащиться у нас на буксире, а пожелают вырваться вперед и обогнать нас, – пожалуйста, всегда поможем… Вот только бы точно знать их намерения… Видимо, до собрания нашего актива я поеду к ним с отчетом о сессии и поговорю с пародом и вот там хорошенько разузнаю, какое у них настроение…»

Тут мысли его неожиданно оборвались. Откуда-то из переулка выскочил старенький, хорошо Сергею знакомый «газик» и, поднимая на дороге пыль, с писком затормозил у его ног.

– Ба! Кого я вижу! Сергей Тимофеевич! Давно прибыл?!

Рубцов-Емницкий, в запыленных парусиновых галифе, в серой, под цвет дорожной пыли, сорочке, в легких сапожках, тоже сшитых из парусины и покрытых изрядным слоем пыли, уже обнимал Сергея с таким жаром, что не замечал, как с его плешивой головы слетел и упал в кузов машины соломенный картуз. После такого горячего приветствия Лев Ильич, все еще не выпуская ладони Сергея из своей потной руки, начал расспрашивать о поездке в Москву, более всего интересуясь тем, как были получены наряды на электрооборудование; после этого, подобрав картуз и ударив им о колено, спросил, какой скоростью идут грузы и не потребуется ли «опытный толкач». Сергей отвечал скупо, пообещав Льву Ильичу обо всем подробно рассказать на районном собрании актива, тут же сообщил, что грузы идут на станцию Невинномысская нужной скоростью и что «толкачи» не потребуются. Лев Ильич не обиделся и заулыбался еще больше. Сергей и сам невольно усмехнулся, глядя на это взволнованное лицо, припухшее, потное и бледное от жары, на котором было написано, что Лев Ильич необычайно счастлив, увидев своего старого приятеля.

«Ох, лиса… А ну-ка я его спрошу о марьяновцах…»

И Сергей в кратких словах изложил Рубцову-Емницкому основную суть дела.

– Выходит так: хотят, для ясности, подключиться к Усть-Невинской ГЭС, – Лев Ильич накручивал на палец и снова раскручивал наконечник кавказского пояса.

– Да, такое желание у них есть. Как по-твоему, Лев Ильич, следует подключать марьяновцев?

– А как, для ясности, по-твоему? – закрывая радостные глазки, спросил Рубцов-Емницкий.

– Что – по-моему? Я хочу знать твое мнение.

– Сергей Тимофеевич, – трогательным голосом заговорил Рубцов-Емницкий, а глаза его так и сияли, – я скажу коротко: как по-твоему, так и по-моему… В таком деле нужно единство! Монолитность! Правильно я рассуждаю?

– Нет, неправильно, – решительно заявил Сергей и ушел в станичный Совет.

К Савве Остроухову Сергей зашел на минутку: ему нужно было заранее условиться, как лучше доложить избирателям об итогах сессии Верховного Совета – собрать ли общественный сход или же провести собрания по колхозам; кроме того, попросить Савву как друга: в том случае, если Василисе Ниловне и завтра не полегчает, позвонить ему об этом в Рощенскую.

Оба они торопились: Сергею хотелось быстрее вернуться к матери, а Савве надо было ехать в поле – у крыльца поджидал на тачанке Дорофей. Поэтому друзья разговаривали мало, надеясь скоро встретиться и тогда уже поговорить вволю.

На дворе совсем стемнело, когда Сергей вернулся к родным, а Савва погремел на своей тачанке в степь.