Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Семен Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

– Теперь за нами во́ как следить будут! – гордился Жора.

Но комендант неожиданно объявил, что весь двенадцатый барак переводится на рытьё канав. Ребята поняли, что они победили техника и он с ними расправился: послал на более тяжёлую работу.

Однако это только усилило стремление Вовы, Андрея и его близких товарищей к организации сплочённого коллектива, к совместным действиям, к началу хотя и слабой, но определённо выраженной борьбы с врагом. Тайно начиналось зарождаться сопротивление непокорённых маленьких советских героев, ненавидящих фашистских поработителей.

9. «МЫ ЕЩЕ РАССЧИТАЕМСЯ…»

В конце лета в лагере распространился слух, будто ожидается приезд каких-то важных гостей. Одни доказывали, что это выдумка, другие уверяли, что сами слышали разговор двух полицейских. Толки усилились, когда однажды комендант лагеря Штейнер отдал приказ «навести чистоту» на площадке и в бараках, а после обеда выстроить всех во дворе для осмотра.

Ребят заставили скрести грязь и плесень со стен и нар, мыть полы, мести двор и зарывать старые помойные ямы. Когда «чистота и порядок» были наведены, всем было приказано помыться.

В лагере не было ни бани, ни умывальников. Обычно каждый для себя набирал воду из болота котелком, кружкой или старой консервной банкой – умывались кто как сумеет. Теперь ради приезда важных гостей били наспех сколочены длинные узкие ящики, похожие на корыта. Эти издевательские «умывальники» были придуманы Глайзером, чтобы выслужиться перед комендантом Штейнером, показать ему, что и он, Глайзер, смотрит на русских подростков, как на скот, как на дикарей. Ящики умывальников установили на деревянных козлах возле болота. Мальчики принесли старый пожарный насос и, сбросив рукав в болото, начали качать воду. Насос, поминутно засорялся. Ящики медленно наполнялись мутной жижей, в которой кишело множество всяких козявок.

Умываться подходили по очереди, группами. Добравшись до корыт, подростки впервые за много дней мыли голову, старательно размазывая грязь на лице, шее, руках. Хотелось плескаться без конца – так дорога и приятна казалась всем эта жёлтая, вонючая влага.

День выдался жаркий. Нещадно палило солнце. В прозрачном воздухе над землёй дрожали серебряные паутинки. Пахло болотной гнилью. Несмотря на жару, в воздухе тучами кружились комары. В пасмурные дни, и особенно по ночам, от них нигде не было спасения. Тело каждого было изъедено и расчёсано до крови, а в этот тихий знойный день муки невольников усилились томительным ожиданием.

Кончилась так называемая баня, и всех выстроили для унизительного осмотра. От нестерпимой духоты у многих кружилась голова, темнело в глазах.

Вова и Жора тихо перешёптывались, поглядывая на ворота лагеря. Там, за колючей изгородью, – свобода. Вова не мог, да и не хотел об этом забыть и снова подумывал о побеге. Толя будто ничего не слышал. Он стоял в первом ряду, молчаливый, угрюмый. Его пошатывало, ныла плохо сраставшаяся кость руки. Он ещё продолжал болеть, но на смотр ему приказали выйти.

– Вобла плывёт! – сказал Вова.

Все, кто услышал эти слова, подняли голову и посмотрели в сторону ворот. Воблой ребята прозвали коменданта лагеря.

Действительно, Штейнер не шёл, а плыл. Тощий, длинный, в сером костюме, сшитом на военный лад, с железным крестом, в начищенных хромовых сапогах с какими-то негнущимися голенищами, он было похож на оловянного солдатика. Поднявшись на подмостки, комендант заложил руки за спину и застыл на месте. Только голова его медленно поворачивалась на длинной шее. Штейнер придирчиво оглядывал собравшихся на лагерном дворе. И с каждой секундой выражение довольства сходило с его лица. Наконец, резко повернув голову туда, где стояли инструктора, охранники и полицейские, Штейнер поманил кого-то.

Коротконогий, коренастый, но юркий Глайзер в три прыжка оказался рядом со Штейнером.

– Бездельники! Дармоеды! – визгливо крикнул комендант. – Я приказал приготовить их, а вы что выставили напоказ? Что?

– Мы заставили их помыться, господин лейтенант, – растерянно сказал помощник.

– Почему, я вас спрашиваю, – продолжал Штейнер, не слушая Глайзера, – почему они стоят, как распаренные? Почему вы не заставили их привести себя в надлежащий вид, переодеться?

– Господин лейтенант, мы не догадались, – сознался коротконогий.

– Переодеть!

– Так точно, переодеть!

– Всем надеть чистое. У кого нет – оставить в бараках, и пусть не высовывают рыла… Вы поняли, Глайзер?

– Так точно!

– И сейчас же дать команду на зарядку. Они должны иметь бодрый вид. Вы понимаете, Глайзер, мне нужно показать товар лицом…

Штейнера заботила мысль о том, как взять подороже за каждого подростка, которого он продаст фирмам или частным лицам. Сделка сулила солидный барыш. «Пока доставят добавочный инвентарь и машины для добычи торфа, я прекрасно могу использовать лишних шалопаев и лодырей на стороне, – размышлял комендант. – Но, конечно, если они будут выглядеть так, как этот, например, – взгляд Штейнера упал на Толю, – то кто же их возьмёт?

Глайзер подал команду. Её подхватили инструктора:

– Шагом арш!

– От-ста-вить!

– Шаг назад!

– Как шагаешь, свинья! – раздавалось всюду.

Слышался тяжёлый топот ног по раскалённому солнцем гравию и шумное дыхание ребят, изнемогающих от зноя.

Взгляд коменданта привлекла группа мальчиков, стоявших около двенадцатого барака. Штейнер не спеша сошёл с подмостков и направился к ним:

– Что произошло?

– Балбесы, господин комендант, – отвечал надзиратель. – Ничего не понимают, как скоты.

– Не понимают? А вы на что? – язвительно спросил: Штейнер. – Вы-то понимаете, что нужно делать в таких случаях?

Надзиратель смутился и не ответил.

Штейнер шагнул к Толе, который стоял, опустив голову, и царапал гравий носком рваного ботинка.

– Как стоять!

Толя вздрогнул, поднял голову, вытянулся.

– Шагать вперёд!

Толя сделал шаг и замер.

– Шагать туда! – указывал Штейнер рукой назад. – Почему ты шагать с правой нога?

– Я… я ошибся.

– О-о… ошипся!.. Почему ты ошипся? Много русский лень?

Худое, жёлтое лицо Толи покрылось каплями холодного пота. Он хотел сказать, что болен, но ясно понимал, что оправдываться бессмысленно.

Штейнер слегка нагнулся, вытянул длинную, покрасневшую шею, присел, поднялся и сказал:

– Так давай…

«Айн, цвай! Айн, цвай!» – отсчитывал Штейнер в такт приседаниям Толи. На пятом или шестом приседании у Толи потемнело в глазах, подкосились ноги, и он, покачнувшись, беспомощно опустился назад. Но всё-таки Толя не упал и, оттолкнувшись здоровой рукой от земли, снова с трудом поднялся. Ребята с жалостью и тревогой смотрели на Толю, а он едва держался на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, тяжело дыша. Из задних рядов вырвалось:

– Звери!

– Вставайт прямо! – Штейнер толкнул сухим, костлявым кулаком в грудь Толи.

Мальчик потерял равновесие. Теперь он наверняка упал бы, но кто-то подхватил его и помог устоять. Толя ничего не видел. Глаза заволокло горькими слезами обиды.

– Я болен. Я не могу больше… – проговорил он хрипло.

– Молчать! – заорал Штейнер.

– Господин комендант, он правда болен! – не выдержав, крикнул Вова.

Штейнер мельком бросил злой взгляд на Вову и ударил Толю по лицу. Мальчик, как сноп, повалился наземь. Штейнер со злобой ударил его сапогом в бок.

Толя застонал.

Глаза Жоры загорелись злыми огоньками. Он сжал кулаки и подался вперёд. Казалось, вот-вот он бросится на коменданта. Но кто-то схватил его за руку и прошептал:

– Стой!

Жора обернулся и увидел бледное лицо Вовы. Слёзы катились по его щекам, губы вздрагивали, и весь он трясся, как в ознобе. По рядам пронёсся ропот негодования. И тут мальчики увидели: собрав последние силы, Толя приподнял окровавленную голову, медленно встал на ноги и плюнул прямо в лицо коменданту.

Ребята, ахнули. В этот же миг тяжёлый удар Штейнера свалил Толю на землю. Взбешённый комендант, крича что-то по-немецки, топтал упавшего мальчика своими большими начищенными сапогами. Толя тяжело дышал и хрипел. Потом он как-то странно вытянулся.

Тяжело дыша и разрывая зубами потухшую сигару, комендант пошёл к выходу. Ребята бросились к Толе, но охранники уже подхватили его и понесли куда-то за бараки.

Жора, до боли сжимая кулаки, с дрожью в голосе шептал:

– Обожди, гад!.. Мы ещё рассчитаемся с тобой!

10. В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

После «смотра» ребят разогнали по баракам переодеться. Вова плакал, плакал, как маленький. Он и Жора хотели было совсем не выходить из барака – сказать, что у них больше нечего надеть, – но один из мальчиков подал мысль: пожаловаться на коменданта важным господам, которые должны приехать в лагерь.

– Попробуем! – решился Вова и вытер лицо. – Давай одеваться!

– Гады! Гады! – повторял Жора. – Я бы задушил эту вонючую воблу, если бы ты не остановил меня.

– Тебя бы убили, как и Толю, – вздохнул Вова.

– Подожди, мы всё равно рассчитаемся с ним…

Жора помолчал, и как будто одного их желания было достаточно, чтобы уничтожить Штейнера, тихо спросил:

– Уберём его?

– Не знаю. Пожалуй, нам одним ничего не сделать…

Вова первый выбежал во двор. На площадке уже выстроилась колонна девочек из десятого барака. Пробегая мимо них, Вова увидел Люсю. Не останавливаясь, он с тоской произнёс, глядя на Люсю:

– Толи больше нет!

В первую секунду Люся ничего не поняла, но, когда Вова был уже в конце колонны, до её сознания дошёл страшный смысл его слов: «Толи больше нет». Так это его, наверное, тащили сейчас по земле полицейские…

– Я так и знала, – сурово прошептала Шура. – Он ведь совсем был больной. Разве мог он выдержать! – она с ненавистью оглядела лагерь.

Как хотелось подругам забраться сейчас куда-нибудь подальше, поговорить о неожиданной страшной новости! Но раздалась команда:

– Смирно!

У ворот лагеря показались автомашины: легковые, грузовые, автобусы. Во дворе остались только полицейские. Все немцы во главе со Штейнером пошли встречать гостей.

У подмостков поставили письменный стол и стулья в три ряда.

– Что это будет? – пожал плечами Вова.

– Похоже, для зрителей, – предположил Жора.

– Что ж, они смотреть на нас будут, как в театре?

В воротах появилась целая процессия. Впереди шли дамы, и с ними – Штейнер. Сзади – мужчины, толстые, важные, хорошо одетые, в летних костюмах, в шляпах, с тросточками. Дамы сразу же уселись на стулья, обмахиваясь веерами, шляпками, платочками: их беспокоили мухи и комары. Мужчины остановились у первого ряда выстроенных ребят и с любопытством рассматривали их.

– Вобла-то, вобла как юлит перед ними! – сказал Жора.

Но Вова не ответил ему. Он напряжённо думал: зачем приехали сюда эти господа, кто они?

Несколько немцев с помощником коменданта Глайзером подошли к колонне мальчиков из двенадцатого барака. Глайзер приказал выстроить мальчиков в затылок друг другу.

– Подвигайтесь, подвигайтесь! – шипел полицейский, подгоняя цепочку ребят.

У стола стояли Штейнер и толстая высокая светловолосая немка с двойным подбородком и большими бесцветными глазами. Говорила она мало, но твёрдо.

Ребят проводили мимо стола. Немка внимательно оглядывала каждого, всматривалась в лица. Холодный взгляд её остановился на Жоре. Она сделала знак рукой. Штейнер приказал что-то переводчику. Ребят остановили, и Штейнер ткнул пальцем:

– Подходить сюда!

Жора нерешительно подошёл к столу.

– Руки! – приказал Штейнер.

– Показывай руки, болван! – тихо повторил переводчик растерявшемуся мальчику.

Повинуясь приказу, Жора протянул растопыренные пальцы почти к самому носу немки. Штейнер перчаткой ударил его по вытянутой руке. Жора побледнел. Немка шарила острым, колючим взглядом по рукам, лицу и всей фигуре смущённого подростка, оценивая его достоинства и недостатки. Лицо Жоры покрылось крупными каплями пота.

– Повернись!

Жора повернулся кругом.

– Что умеешь делать? – спросил переводчик.

– Ничего!

– Как это ничего?

– Так, не умею, – ответил Жора.

Переводчик передал немке, что мальчик всё умеет делать. Та кивнула и улыбнулась. На лице Штейнера тоже появилась улыбка.

– Отойди в сторону, – приказал переводчик.

Следующим был Вова. Он тоже протянул руки, повернулся кругом и на вопрос «Что умеешь делать?» ответил:

– Всё, что придётся.

– Выходи из строя!

Так, в тягостном молчании, то двигалась, то останавливалась цепочка невольников. Из пятидесяти подростков сорок шесть остались в строю; их увели к бараку. Там их принялись осматривать и отбирать другие «покупатели».

Вова, Жора и ещё двое мальчиков остались стоять неподалёку от стола.

Теперь перед немкой проводили девочек из десятого барака. Вова видел, как подошла к столу Люся, бледная, испуганная, со слезами на глазах. Немка сделала знак рукой. Вова замер от нетерпения. Оглядев Люсю, немка кивнула. Теперь очередь была за Шурой, но она, видимо, не привлекла внимания.

Стоя рядом с Вовой, Люся со слезами на глазах смотрела вслед уходящей подруге.

– Господин комендант! – неожиданно для всех обратился к Штейнеру Жора. – Нельзя ли ещё одну девочку сюда, её подругу? – указал он на Люсю.

Штейнер посмотрел на Люсю, потом что-то сказал по-немецки переводчику.

– Номер? – спросил переводчик.

– Какой номер Шуры? – торопливо спросил Вова у Люси.

– Сто девять.

У неё мелькнула надежда, что Шуру могут вернуть и оставят с ней. Немка, видимо, выбирает самых крепких, здоровых, хотя их очень мало, а Шура выглядит здоровее других.

Комендант охотно вернул к столу «номер 109». Но он понимал, что желания этих русских и даже его, Штейнера, недостаточно. Нужно, чтобы девочка понравилась покупательнице.

Шура снова появилась у стола. Люся делала ей какие-то непонятные знаки. Шура растерялась, не понимая намёков. А Люся просто хотела, чтобы Шура улыбнулась немке. В самом деле, улыбка у Шуры такая, что даже эту фрау заставит обратить внимание. К тому же у Шуры прекрасные зубы, а немка, видно, придаёт этому немаловажное значение. Она у всех смотрит зубы. Штейнер долго убеждал в чём-то немку. Та сдержанно улыбалась ему, но в конце концов произнесла басом одно единственное, зато всем понятное слово «гут». Ребята облегчённо вздохнули – они будут вместе! Шура радостно сжала руку подруги.

Ведь достаточно было этой разжиревшей фрау сказать «нет», и Шуру разлучили бы с подругой, оставили бы в лагере. Она совершенно бесправна – она, отличница учёбы, командир звена, пионерка Шура Трошина, привыкшая сознавать, что имеет право на уважение. А вот теперь с ней обращаются, как с вещью, как с животным. Хуже чем с животным! Комендант ведь никогда не ударит попусту свою собаку, а мальчики говорят, что Толю убил он. Сам убил.

Может быть, Жора догадался, о чём думает Шура. Подняв голову, Шура встретила его серьёзный, полный сочувствия взгляд. Жора сказал что-то Вове, стоявшему между ним и Шурой, и тот, наклонившись, быстро прошептал Шуре:

– Главное – крепко держаться вместе, помогать товарищам и, как бы ни было тяжело, помнить, что ты советский человек.

Шура тоже только взглядом могла поблагодарить Жору за то, что он заметил её слабость и захотел помочь. Да и помог! Если разобраться, то сейчас они всё-таки одержали маленькую победу: остались вместе. Пусть маленькая, но победа!

– Забрать вещи! – приказал полицейский.

Ребята переглянулись. Ведь совсем недавно, несколько минут назад, угроза разлуки была такой близкой, что теперь им страшно было расставаться хотя бы на полчаса. Они нехотя разошлись по баракам.

– Вам повезло: вы хоть не будете дышать этой вонью и есть гнилую капусту, – вздохнул, прощаясь с друзьями, Андрей, тот самый мальчик, который в первый же день нагрубил полицейскому и почти одновременно с Жорой объявил войну «гросс-мясорубке».

– Это ещё неизвестно! – Вова успокаивал Андрея, но втайне и сам надеялся, что жить им будет легче, и сожалел, что Андрей остался в бараке, не пошёл на этот «смотр».

– Ну, уж хуже не будет! – покачал головой Андрей.

– Кто знает! А вдруг там ещё хуже? Что мы тут можем знать! Толя тоже ничего не знал о том, где смерть ждёт его. Только успел обрадоваться, что умыться дали, а вот видишь, нет уже больше нашего Толи…

Ребята утихли. Снова охватила их тоска и страх за будущее.

– Ну, нам пора. Прощайте, ребята! – сказал, наконец, Вова.

– Прощайте!

– До свиданья!

– Может, встретимся ещё?

– Может, и встретимся!

– Если раньше нас домой попадёте, – сказал Андрей Вове, – смотрите, не забудьте рассказать о нас. Узнайте, как называется этот лагерь. Пусть скорее наши приходят.

– Ладно, скажем, – ответил Жора, как будто он и в самом деле уже отправлялся домой.

Вова добавил:

– Ты, Андрей, не падай духом, держись ближе к хорошим и смелым ребятам.

– Конечно, – согласился тот.

Андрей поглядел на Вову тревожно. «А что, если советские войска раньше освободят нас из лагеря, а их сейчас увезут неведомо куда и они даже не могут оставить ни адреса, ни следа, где их искать», – подумал он.

Ребята вышли во двор задумчивые и мрачные.

* * *

Войдя в барак, Люся и Шура объявили, что они уезжают.

– Как это уезжаете? Куда? – посыпались вопросы.

– Сами не знаем.

– И скоро? – спрашивали насторожённые девочки.

– Вот пришли за вещами.

– Ах, если бы домой! – горько вздохнула Аня.

– Как бы не так!.. – усмехнулась Шура. – Куда-то на работу.

Но всё-таки всем – и остающимся и уезжающим – казалось, что там, куда едут Шура и Люся, будет лучше. Хоть немножко, да лучше. Потому что так плохо, как в лагере, нигде не может быть, – думали они.

– А мы остаёмся, несчастные! – глухим голосом сказала Аня. Она была подавлена.

Прощаясь с девочками, Люся заплакала. Тяжело было покидать подруг, которые оставались в этих мрачных сараях. Шура тоже расстроилась и впервые при всех всплакнула, закрывая лицо ладонями.

Девочки тоскливым взглядом проводили Шуру и Люсю до самых ворот. Мальчики уже ждали их. Жора приветливо улыбнулся и сказал:

– Складывайте вещи вместе. Теперь не потеряются.

У ворот стоял часовой. Он смотрел на подростков, которых продали в рабство, и не понимал причины их радостного возбуждения.

На площадке лагеря несколько раз ударили по куску, рельса: бум… бум… бум… Глухой, тяжёлый звон расплывался по округе. Это был сигнал к сбору на обед.

Глухой и неприятный звон заставил ребят переглянуться. Всем хотелось как можно скорее уйти из этого страшного места. Сначала – уйти, а там видно будет. «Главное, что мы вместе, и теперь нас никто не разлучит», – думал Вова.

Часть вторая

1. В ИМЕНИИ ЭЙЗЕН

Открытая грузовая машина мчится по широкой асфальтированной дороге. Мелькают яркозелёные поля, сосновые, аккуратно посаженные перелески. Воздух чистый и свежий. Ребята с наслаждением дышат полной грудью.

– Хорошо!

– Что ты сказала?

– Я говорю, как хорошо на просторе, – мечтательно отвечает Шура. Она даже порозовела за какие-нибудь полчаса пути.

– Да, хорошо! – улыбается Люся, – Я глотаю воздух, и мне всё кажется мало. Только голову немножко кружит и под ложечкой от голода сосёт. Ну хоть бы крошечку, хоть чего-нибудь поесть!

– Вот приедем – и покушаем.

– Сразу, как приедем, так и за стол? – лукаво улыбается Жора.

– Можно и сразу, – серьёзно отвечает Вова.

– Дожидайтесь! – возражает сероглазый мальчик-крепыш.

– Их семь человек: Шура, Люся, Аня, Жора, Вова и двое незнакомых пареньков, отобранных из соседнего барака.

Первые километры ехали молча, отдыхая от пережитых за день волнений, наслаждаясь свежим воздухом, солнцем, а главное – кажущейся свободой: охраны в кузове не было. Потом ребята оживились, заговорили наперебой, стараясь перекричать свист ветра и рокот мотора. Только Аня держалась в сторонке. Она всё ещё не могла придти в себя от неожиданной перемены.

Всего час назад, проводив Шуру и Люсю, Аня упала ничком на нары с горьким рыданием, вздрагивая всем телом. Ей хотелось кричать от обиды на самоё себя, и Аня шептала, стиснув зубы: «Ну почему я такая слабенькая, робкая?.. Они вот добились, ушли на волю, а я так и останусь в этом страшном бараке…» Потом Аня нервозно поднялась, вытерла слёзы и, не соображая, зачем она это делает, начала лихорадочно запихивать в мешок свои вещи.

Внимание её привлёк спор за дверью барака. Слышался неуверенный голос коменданта и гневный бас толстой немки.

– О чём они? – торопливо спросила Аня тоненькую, с белокурыми косичками девочку, стоявшую у самых дверей.

Девочка приложила палец к губам:

– Они сейчас драться, наверное, будут! Фрау, эта туша проклятая, выбрала трёх наших девочек. Они стояли на самом солнцепёке, пока она считала им зубы, одна в обморок упала, наверно, от жары. Комендант доказывает: «Это случайно, все пройдёт» и предлагает её взять, а немка отказывается и просит другую… Я по-немецки всё понимаю, ты только никому не рассказывай об этом.

Аню словно вихрем подняло. Она бросилась к выходу и почти столкнулась с комендантом. Немец даже отступил от неожиданности.

Толстая дама прищуренными свиными глазами ощупала Анину напряжённую фигуру и раскрасневшееся лицо. Она что-то сказала Штейнеру, указав рукой на девочку.

Штейнер обрадовано улыбнулся и чуть ли не на ходу втолкнул Аню в грузовик. Так Аня снова оказалась с Шурой и Люсей.

Ребята принялись знакомиться.

– Тебя как зовут?

– Юра.

– А тебя? – Вова дёрнул за рукав сероглазого паренька, сидевшего рядом с Юрой.

– Меня – Костей, – с достоинством ответил крепкий широкоплечий паренёк. Он сразу понравился Вове.

Лагерь давно исчез из виду, и ребята быстро освоились. Каждый рассказывал о себе: кто он, откуда и как попал в Германию.

Костя вспомнил, как они с товарищами готовились к побегу. Но кто-то сказал им, что, если они убегут, фашисты сообщат на родину, и там могут посадить в тюрьму, а то и расстрелять родных, и побег не состоялся.

Дорога была длинной, и ребята, неожиданно оказавшись без постороннего наблюдения, дали волю своим воспоминаниям и мечтам. Разговор начался такой, какого они долго не вели, находясь в лагере, под полицейским надзором.

Девочки, несколько стесняясь ребят, сидели у самой кабины особнячком и разговаривали между собой.

Вова, прислушиваясь и ловя отдельные слова их разговора, понял, что Люся и Шура что-то пылко доказывали Ане, точно хотели её в чём-то убедить, но она отвечала сдержанно и неохотно.

Люся рассказывала о доме, о школе, о друзьях и своих планах. Её слова долетали до слуха Вовы отчётливее и потому вызывали наибольший интерес.

– Я бы после десятилетки обязательно пошла в железнодорожный институт, – говорила Люся. – Мой папа – старый железнодорожник, лучший машинист и так любит своё дело, что мне хочется быть похожей на него, и я так же люблю железную дорогу, как и он.

– А я бы пошла в театральное училище, – высказалась Шура. – Так мне хочется играть на сцене. В школе, в кружке самодеятельности, я играла старух. Наряжусь по-старушечьи, загримируюсь, да так, что все говорят: «Вот здорово у тебя выходит». А играла этих старух так, что один раз меня похвалил артист драмы, он у нас был на школьном вечере для родителей.

Вова из-за плеча Жоры глядел на Шуру и думал: «Какая она живая, весёлая и, наверное, действительно, когда-нибудь артисткой будет».

Но в это время Шура умолкла, задумалась, и на её лице весёлость сменилась грустью и тоской. Она вдруг сказала:

– Всё теперь пропало… Вот мы едем, а куда, что будет с нами через час, вечером, завтра?.. Как это плохо, девочки.

Люся молча кивнула в знак согласия, но Аня сидела задумчивая, с поникшей головой, будто ничего не слышала и потому совсем не реагировала на слова Шуры.

Вова не утерпел и, пытаясь развеселить, подбодрить девочек, громко сказал:

– Ничего, Шура, ещё будешь играть на сцене.

Все оживились. Люся и Шура улыбнулись, а Жора, как всегда бодрый, добавил:

– Мы обязательно придём смотреть спектакль и будем кричать «бис» и «браво» Александре Трошиной.

Все засмеялись, хотя и не было сказано ничего смешного. Смеялись ребята потому, что чувствовали себя свободными хоть на час.

Костя, Жора и Юра разговаривали бурно, громко и совершенно беззаботно. Только Вова мало принимал участия в их разговоре и больше прислушивался к беседе девочек.

Жора серьёзно и убеждённо доказывал:

– Вот если бы я был старше, я бы уже был танкистом… Да, танкистом. Я бы на своём танке пришёл вас освобождать. Ух, и дал бы я жару этому Штейнеру… повесил бы его…

– А ты хоть танк-то видел? – спросил Костя с недоверием.

– Видел, даже в танке сидел, – с гордостью ответил Жора. – В танке совсем нет руля, там рычаги, и так ими легко управлять, будто вожжами.

Все засмеялись, а Юра вдруг сказал:

– Жора, а ты знаешь, я тоже хочу танкистом…

– Честное слово… Потянешь левый рычаг на себя – танк влево пойдёт, правый – вправо, – с жаром продолжал Жора, так как почувствовал, что все поверили ему.

Только Вова в эту минуту думал о Толе. Ведь он, как и его школьный друг Витя, собирался быть летчиком, хотел походить на Валерия Чкалова, и вот нет с ними Толи. «И кто знает, – думал Вова, – кто из нас осуществит свою мечту?»

Вове было очень грустно, но он не высказывал своих чувств товарищам. «Пусть они хоть сейчас, – думал он, – немножко поговорят, ведь им так мало приходилось быть свободными в своих разговорах и поведении».

Он снова, прислушался к разговору девочек. Они тоже чувствовали себя по-иному, чем в лагере, уже привыкли к ребятам и непринуждённо разговаривали между собой. Только Аня ещё оставалась такой же, как всегда, – хмурой и расстроенной.

– Что же ты ничего о себе не рассказываешь? – спросила Люся и обняла Аню.

– Мне особенно нечего рассказывать, – Аня растерялась и покраснела.

Ей стало неловко. Ведь и в самом деле так получилось, что ей нечего рассказывать. Она и бежать не собиралась, как эти мальчики, она и девочкам не решалась помогать, когда на кухне работала. Действительно, не о чем ей рассказать.

Только под вечер прибыли ребята в какое-то местечко с узкими улицами и каменными, удивительно одинаковыми одноэтажными домами, крытыми черепицей. Солнце уходило за гору, отбрасывая золотые лучи на верхушки остроконечных крыш. Улицы были безлюдны. Где-то мычали коровы, лаяли собаки, похрюкивали свиньи.

Машина остановилась. Ребята смолкли. Вышел шофёр, посмотрел назад на дорогу и закурил сигарету. Через несколько минут проехала легковая машина, в которой сидела толстая фрау. Шофёр быстро залез в кабину, мотор заурчал, и грузовик с ребятами помчался вслед за легковым «Оппелем». Скоро обе машины свернули на просёлочную дорогу, обсаженную серебристыми тополями. В конце тополевой аллеи показалась усадьба: слева – большой из красного кирпича господский дом, увитый плющом; справа – невысокие постройки, тоже каменные, но с узкими окнами и белыми шиферными крышами.

– Кажется, приехали, – сказал Жора.

Всех давно уже мучил голод. Аня сказала:

– Ах, если бы раздобрилась толстуха да покормила нас!

– Конечно, покормит, а как же! Если нас не кормить, так мы и работать не будем. Она, пожалуй, это понимает, хотя и немка, – рассуждал Вова.

Машина въехала на широкий длинный двор. Посредине, обнесённая дощатым заборчиком, виднелась большая навозная куча. Напротив – скотные сараи, амбары с окованными железом дверями, а чуть в стороне – небольшое кирпичное здание с грязными маленькими оконцами. Возле амбара бродили белые куры. У чуть дымящейся навозной кучи хрюкали большая свинья и штук двенадцать поросят.

Ребята стояли, озираясь, оглушённые неожиданной тишиной. Кроме них, во дворе никого не было. Хозяйка вошла в большой дом. Машины скрылись за воротами.

– Как-то ещё тут будет? – вздохнула Аня.

– Ничего, Анечка, здесь мы будем жить дружнее, – ответила Люся.

Вскоре немка вышла на крыльцо с девочкой – ровесницей ребят. Хозяйка уже успела переодеться. В сером домашнем платье, в соломенной шляпе, она выглядела куда старше и мрачнее. Подойдя к ребятам, фрау, к их большому удивлению, заговорила по-русски, но безбожно коверкая слова:

– Рапотать у мине путут фсе, жить у мине путут фсе. Карашо рапотать – карашо жить. Сфать меня Эльза Карловна. Ти што умейт рапотать? – обратилась она к Люсе.

– Я умею мыть полы, убирать комнаты, мыть посуду, – ответила Люся, растягивая каждое слово, как бы боясь, что Эльза Карловна не поймёт её.

– Гут, карашо, – сказала фрау. – Ти путит рапотать кухня… Ти што умейт рапотать?

– Я умею всё, – отчеканила Шура.

– Гут. Ти путит короф… – Фрау не знала русского слова «доить» и пыталась объяснить его значение при помощи пальцев. – И упирать короф… мыть короф… Ти путит тоже короф, – указала она на Аню.

Мальчики нетерпеливо ожидали, когда, наконец, дойдёт очередь до них.

– Вы путить стесь, – кивнула фрау Эльза и повела девочек к пристройке большого дома, дверь из которой выходила прямо во двор.

– А девчонка-то – вылитая фрау, – заметил Жора. – Такая же толстомордая, пучеглазая. Только нос поменьше и облезлый.

Вова не мог удержаться от смеха:

– Ты уже всё рассмотрел?

– Рассмотрел.

– Долго ли мы ещё будем нюхать навозную кучу? – вздохнул Костя.

– Это уж как фрау Карловна захочет, – ответил Жора.

– А, может, здесь всё-таки будет вольнее, чем в лагере?

Жора задумался и ответил:

– Это ещё неизвестно. Ты не смотри, что она начинает так важно и тихо. Как возьмёт нас в работу, только успевай оглядываться.

– Ну, бить-то она, может, и не посмеет, – медленно произнёс Юра.

– А почему? – с любопытством повернулся к нему Вова.

– А подожжём! Скот потравим! Вот почему! – с неожиданной для такого хрупкого мальчика ненавистью сказал Юра.

Ребята переглянулись. «А, может быть, и в самом деле здесь нам будет легче защищаться, чем в лагере?» – подумал Вова.

Все сошлись на том, что здесь, наверное, будет лучше, чем в лагере, но особенно хорошего ждать не приходится: привезли работать – значит, будут драть три шкуры.

Ребята не заметили, как на дворе снова появилась Эльза Карловна, рядом с ней – седой старик с трубкой во рту, а немного поодаль – какой-то хромоногий человек помоложе. Старик внимательно оглядывал ребят старческими мутными глазами. Его мясистый нос с горбинкой свисал над верхней губой и, казалось, касался мундштука трубки.

– Вы путит рапотать фсё, што покажет мой папа. Жить путут фсе там, – Эльза Карловна указала на высокое, типа каланчи, каменное здание в глубине двора и, повернувшись, направилась к дому.

Хромоногий светловолосый человек, которого Эльза Карловна назвала Максом, тоже вглядывался в лица ребят. Одет он был бедно: тёмносиний сильно поношенный костюм, разбитые грубые ботинки и смятая кепка.

Макс – батрак Эльзы Карловны. Несмотря на высокий рост, широкие плечи и крепкие, узловатые руки, он похож на человека, только что вышедшего из больницы. Морщинистое, бледное и унылое лицо, усталые глаза, согнутая спина – всё это говорило о непомерном, изнурительном труде, сломившем былую силу.

Старый немец сказал что-то Максу, и тот с охотой обратился к ребятам по-русски, правильно выговаривая слова: