Текст книги "Вечный эскорт"

Автор книги: Саша Кругосветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Тогда, в детстве, над ней нависали такие же темные ночные бастионы деревьев. Они шептали ей что-то. А тетки, поварихи, гости – все наперебой рассказывали Викторин про смерть, про привидения, про духов, которые приходят по ночам, чтобы забрать детей к себе, в черную преисподнюю.

Гости, однажды приехавшие к теткам из Южной Америки, поведали детям о призрачном корабле «Каулеуче» с черными парусами. Там, на «Каулеуче», нечистая сила живет, а палуба блестит, словно мокрая рыбья чешуя. Днем корабль прячется в подводном котловане. Ночью появляется в мерцающем свете красных фонарей, которые держат ведьмаки и матросы-оборотни. Оборотни – страшилища, у каждого одна нога за спину заброшена и вокруг шеи обернута. Лицо каждого назад обращено, к темному прошлому.

Гости рассказывали, что детей можно лечить от страха настоем «воды-водяницы». Лекарство надо готовить из толченого кусочка рога Камауэто-единорога. Кому дадут «воду-водяницу», у того кожа темными пятнами пойдет, а характер станет невозможным, злобным, задиристым.

О чем только не говорили гости! И о русалке Пинкойе, красавице со светлыми волосами, которые она расчесывает золотым гребнем. О карлике Трауке, лесном бесе. На голове карлика – колпак. Вместо глаз – две бусинки. Он подстерегает детей в лесных чащобах. О чудище пещерном, что выросло без отца, без матери. Вскормила его черная кошка. Начальником чудище над всеми ведьмаками поставлено. Выйдет оно из пещеры при луне, прикажет ведьмакам – и несутся те по белу свету, по морю, по горам, на все живое порчу наводят, злые козни строят. Ест чудище пещерное только мертвецов. Указывает ведьмакам, где и когда творить зло. Судьбу угадывает. Знает, кто к кому хочет прийти.

Темной ночью услышишь стоны – затворяй окна и двери, не то жди беды. Кто встретит чудище, умом тронется со страху, только «водой-водяницей» и можно его отпоить. Так что далеко не ходи, детка, матрос-оборотень найдет, русалка под воду затянет, ведьмак поймает, карлик-колдун живьем съест, чудище пещерное увидишь – головой тронешься. Всюду нежить. Ночью залезешь с головой под одеяло – ой-ё-ёй! А если это он, злой колдун, стучит в окно?

Викторин выпрямилась, глубоко вздохнула – чур меня, чур, нечистая сила! Немой кланялся, кланялся, указывал рукой на дверь.

В вагоне спали все, кроме карлицы. Та сидела как мумия и даже не взглянула на вошедшую Викторин. Немой втиснулся в угол, как-то неловко перекрутив ноги и неестественно заломив гибкие руки за голову.

Викторин постаралась как можно небрежней опуститься на свое место и уперлась взглядом в газету. Конечно, этот убогий неотрывно смотрит на нее немигающим взглядом. Хотелось закричать, разбудить кого-то, позвать на помощь. А если ее не услышат? Вдруг они все заодно, вдруг они всё знают и не спят, а только делают вид? Нетопыри и чудища! Слезы постепенно наполняли ее глаза, рисунок в газете – она так и не поняла, что же там изображено, – увеличивался в размере, линии становились размытыми и расплывчатыми, рисунок закрыл постепенно весь газетный разворот и превратился в огромное туманное пятно.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – сказала она каким-то вялым, будто не своим голосом. – У меня есть пятьдесят сантимов. Что вам еще от меня надо?

Никто ей не ответил. На лицах обоих ее спутников отразилась только холодная скука. Она смотрела на немого.

Лицо его превращалось в светло-серый булыжник, колебалось, уплывало куда-то вглубь. Она закрыла свое лицо шарфом.

– Чуть-чуть позже, только вздремну немного. Я дам вам пятьдесят сантимов, и мы вместе пойдем ловить Камауэто. Он всем нам принесет счастье.

Теплая волна захлестнула ее, понесла по желтому песку. Она смутно чувствовала, что чья-то рука шарит по ее ноге. Ей представилась кривая улыбка на лице клоуна. Ну и пусть, от меня не убудет. Неужели я так легко оттолкну этого несчастного, этого Богом обиженного немого? Потом внезапно все переменилось. Рука исчезла, мощное бедро тетушки Эвелины притиснуло ее к стенке, и Викторин окончательно провалилась в теплую черноту.

Когда она проснулась, было уже совсем светло, поезд весело стучал колесами на стыках рельс в предместьях Парижа. Тетушки приводили себя в порядок. «Просыпайся, недотепа, скоро Gare de L’Est[24]24
  Восточный вокзал.


[Закрыть]». Как ты выглядишь?

Карлицы и немого не было.

– Вышли пару часов назад, хотели с тобой попрощаться, но мы не разрешили им тебя будить. Что за отвратительная пара!

«Хоть в чем-то мы с тетушками сходимся, – подумала Викторин. – Эти попутчики, этот вагон, эта дорога – какое ужасное наваждение! Надо все забыть. Просто кусок прошлой жизни, которая уже закончилась. За-кон-чи-лась! Поезд прибывает в Париж, начинается новая жизнь. Каждый день все сызнова. Скоро не будет и тетушек, они побудут пару дней и уедут домой. И останутся только двое: я и Париж. Держись, Викторин, жизнь только начинается. „Виктория“ – значит „победа“. Тебя ждут блестящие победы».

Девушка заметила на подоконнике маленький камешек. «На самом деле, если разобраться, ничего плохого они мне не сделали, вон и оберег оставили. Оставили для меня. Раз без денег, значит, подарили. Пустяк, а приятно. Что же это я ночью оказалась такой трусихой и совершеннейшей дурой? На меня это совсем не похоже, – Викторин украдкой взяла морскую гальку с дырочкой посредине и спрятала в сумочку. – Может быть, „куриное божество“ действительно принесет мне удачу в любви? А что эта карлица болтала о моих тетушках? В моей деревушке тоже почему-то трепались, будто тетушки ненастоящие. Может, и ненастоящие. Но щиплется тетя Эвелина вполне по-настоящему, все руки в синяках».

Пробившись сквозь толпу на вокзале, они вышли через высокие стеклянные двери и остановились на вершине белой мраморной лестницы напротив бульвара дю Страсбург. Боже, какая красота!

Викторин обратила внимание на нищенку, рывшуюся в мусорных ящиках. Заметив взгляд девушки, бродяжка, шатаясь, поднялась по ступенькам и дернула ее за юбку грязной рукой: «Дайте хоть несколько сантимов, мадемуазель!» Та никогда не видела ничего подобного в своей маленькой эльзасской деревеньке и с ужасом отшатнулась от старухи. Носильщик отогнал прочь нищенку и сказал, что здесь, в Париже, ее все знают, что раньше ее звали Королевой Мабилль.

– Она была куртизанкой. Удивительной красавицей… А начинала на балах Мабилль[25]25
  Особого рода балы в Париже, посещаемые женщинами легкого поведения.


[Закрыть]. Вы знаете, что такое балы Мабилль, мадемуазель? Не знаете? Может, это и к лучшему! Рано вам думать о таких балах. Эта клошарка прославилась тем, что изобрела канкан. Довольно-таки вызывающий танец.

– Я читала о ней, ее зовут Селест Могадо[26]26
  В знаменитом «Мулен Руж» канкан был исполнен впервые на открытии кабаре танцовщицей Селест Могадо.


[Закрыть].

– У нее было все: бриллианты, дворец, кареты… В общем – что говорить? – жила на широкую ногу. Любила многих, а вот теперь она – никто.

– А вы говорите, любовь, – задумчиво сказала Викторин и покачала головой. Она вспомнила романс, который пела в поезде:

 
В то время торжества и счастья
У ней был дом; не дом – дворец,
И в этом доме сладострастья
Томились тысячи сердец.
Какими пышными хвалами
Кадил ей круг ее гостей —
При счастье все дружатся с нами.
Подайте ж милостыню ей!
 

– Догоните несчастную, пока мы не уехали, – попросила она носильщика. – Передайте ей вот эти пятьдесят сантимов. Скажите – от Викторин, будущей Олимпии, покорительницы Парижа.

Так буднично, нетриумфально однажды свежим утром Олимпия появилась в Париже, чтобы завоевать!

Мы знаем из свидетельств современников Викторин: именно так она и назвала себя, будущей Олимпией. Без сомнения, девушка читала роман Александра Дюма-сына «Дама с камелиями» и выбрала своим идеалом антагонистку главной героини книги Маргариты Готье, известную всему Парижу куртизанку Олимпию, холодную, расчетливую, не верящую в любовь и неспособную любить. Это было сродни озарению. Викторин предвидела свою будущую славу модели картины великого Эдуарда Мане. Предвидела, провозгласила девиз своей жизни, но не понимала тогда значения этих вещих слов, переносящих на одно мгновение маленькую наивную девушку в будущее ее блестящей и скандальной известности.

«Может, и меня ждет столь же печальная судьба, – подумала Викторин, глядя вслед уходящей нищенке, осчастливленной монетой в полфранка. – Карлица ведь сказала об этом. Пусть так. Все равно я не отступлюсь. Селест жила счастливо, и я тоже добьюсь своего. Она многих любила. Но никакой любви на самом деле не бывает. Выдумка богатых. Не хочу быть ни Королевой Мабилль, ни этой жалкой Маргаритой Готье. Я стану Олимпией! Пусть лучше меня любят».

9

Ирочка Котек была первой моей ундиной. Совсем моей, если допустить, что ундина может быть чьей-то. Русалка, наверное, может любить, но все равно живет сама по себе.

Я сразу понял, что это ундина, как только ее увидел. Она задумчиво шла по безымянной улице между Инженерным домом и Артиллерийским цейхгаузом Петропавловской крепости. Совсем молодая, очень грустная и вконец потерянная. «Ей восемнадцать, наверное, студентка какого-нибудь гуманитарного вуза. Вечером учится, днем работает», – подумал я. Потом подтвердилось, что я угадал.

Институт культуры и восемнадцать лет!

Зачем я вообще подошел к ней? Мне уже почти двадцать семь, а тут совсем молоденькая девочка. Обыкновенная, такая, как все. Одета просто: невзрачная кремовая блузка, серая юбчонка и мягкие туфли без каблука.

Ее не назовешь красоткой. Глаза хоть и большие, но прозрачные и водянистые, уголки уныло опустились вниз. Ни краски, ни теней. Бледная кожа; волосы русые, прямые, стрижка без затей. Чуть одутловатые щеки, небольшой ротик, сложенный скорбным бантиком. Но ведь это не просто девушка, это ундина, черт бы меня побрал, – сердце стучало, как взбесившиеся часы, все существо мое кричало о том, что передо мной настоящая ундина. Не знаю уж, как я это почувствовал, но понял и не мог я упустить такой случай!

Мы разговорились. Я быстро уболтал ее – выставки, концерты, французское кино, «Розовый телефон»[27]27
  Французский кинофильм, режиссер Эдуард Молинаро.


[Закрыть], книги… Она не очень разбиралась в искусстве… Наверное, ей хотелось быть хоть как-то причастной к миру культуры. Увы, в этом пороке ее нельзя было заподозрить. Впрочем, зачем тебе, милая, этот мир навороченных городских условностей и надуманных цивилизационных ценностей? По мне, ты и так хороша своей юной, не замутненной излишками знаний свежестью, наивностью и непосредственностью.

Чудная пора, в ее возрасте все кажется притягательным и интересным. Обратил внимание на женственные движения милых ручек и оттопыренных пальчиков. Руки выдают человека. Ноги, кстати, тоже.

Пили кофе, весь день гуляли по Невскому, Мойке, Апрашке, вечером пришли ко мне.

Разделась сама, просто и буднично, без всякого стеснения… Возможно, привычно. Привычно – непривычно, какая мне разница? Разделась… И тут я потерял дар речи. Там, в крепости, мог ли я представить себе, как она хороша? Настолько безупречна, что у меня, живого свидетеля чудесного явления Елены Прекрасной в скромной квартире обычного крупнопанельного дома, в тот момент перехватило дыхание.

Она улыбалась – смотри, вот я какая! Лицо преобразилось, освещенное сиянием этой ее замечательной улыбки, – бирюзовые глаза лучились, губы налились соками жизни, блеснул белым прибоем ряд идеальных зубов. Нагая и бесконечно прекрасная – «Я знаю, ты один видал Елену без покрывала, голую, как рыба, когда ворвался вместе с храбрецами в Приамов полыхающий дворец»[28]28
  В. Луговской, «Как человек плыл с Одиссеем».


[Закрыть], – изумительное совершенство!

Твердые, вразлет груди, светящаяся кожа и длинные ноги идеальной формы. Руки, плечи, бедра – не худые, не полные – чуть припухлые, по-детски округлые. Пальчики рук и кисти разведены в стороны, вся она исполнена ожидания любви и ласки, которые по закону всемирного тяготения непременно должны настигнуть ее. Разве кто-то смог бы отказать в любви этой юной нимфе? Через некоторое время ее восхитительное тело начало струиться и уплывать куда-то перед моими глазами.

Долгие годы, когда мы давно уже не были вместе, в моей памяти появлялась и подолгу стояла эта сверкающая непостижимая красота.

Она была воплощением юной любви – как я мог подумать, что она некрасива?

Что это была за ночь. Так не хотелось, чтобы приходило утро, с его серостью, суетой и хлопотами.

В ее объятиях и тихом «не уходи» мне слышалось шекспировское: «Уходишь ты? Еще не рассвело. Нас оглушил не жаворонка голос, а пенье соловья». Я ответил: «Нет, это были жаворонка клики, глашатая зари. Ее лучи румянят облака. Светильник ночи сгорел дотла. В горах родился день и тянется на цыпочках к вершинам».

Ты знаешь, Ирочка, чьи это слова? Почему говорится о жаворонке? И что следует сказать дальше? Нет, ты не знаешь, тебе это неизвестно. А надо бы что-то ответить. Мне так хотелось, чтобы она ответила. Или хотя бы повторила слова Джульетты: «Нельзя. Нельзя. Скорей беги: светает. Светает. Жаворонок-горлодер своей нескладицей нам режет уши. А мастер трели будто разводить. Не трели он, а любящих разводит. И жабьи будто у него глаза. Нет, против жаворонков жабы – прелесть!»

«Разводит трели – любящих разводит» – чудесный каламбур! Тебе это непонятно – и существо каламбура, и само слово «каламбур». У тебя пока второй уровень, дорогая. Будет ли когда-нибудь выше? Тебе уже восемнадцать, а Джульетте и четырнадцати не было.

Мы часто встречались, нередко Ира оставалась у меня, но переезжать не хотела. «Нет, нет, у меня мама. Я не должна ее оставлять. Живем втроем – я, мама и отчим. Отчим – нехороший человек. Пристает ко мне, когда мамы нет. Теряет голову, когда видит мой бюст в вырезе блузки, а если я в короткой юбке, – его вообще не удержать!»

Что говорить, колени и ноги у нее были божественные.

Многое в моей юной возлюбленной оставалось для меня загадкой. И внезапно налетающая грусть, и желание постоянно возвращаться домой, хотя, казалось бы, ничего ее там хорошего не ждало. Впрочем, как ничего хорошего, а мама? А еще была странная подруга, дамочка моего возраста или чуть старше. Довольно некрасивая женщина, тоже, кстати, Ирина, – обычная, очень простая, возможно, неглупая и, видимо, достаточно тертая. Видел ее пару раз мельком. Весьма загадочная и неприступная особа – тоже русалка, что ли? А кто еще, интересно, может стать наперсницей ундины? Всюду мне коварные русалки мерещатся – собираются по ночам, вяжут сети и готовят западню одиноким пилигримам. Ирочка иногда по несколько дней жила у нее. Та шефствовала, нянчилась с ней, наряжала, наставляла… И, как я понял, совсем не одобряла наш роман.

– Конечно, этот твой друг, он респектабельный, прилично одевается, начитанный, умный, мягко стелет, но разве такой человек тебе нужен? – нашептывала она моей нежной подружке, а та в подробностях передавала мне.

По большому счету, старшая русалка права: не нужен я юной возлюбленной.

Более опытная Ира номер два была абсолютно права; но дело еще и в том, что чужая правота подчас особенно раздражает. Кроме того, было что-то еще, не позволявшее мне принять вторую Иру как просто подругу моей солнечной возлюбленной.

Для моей малышки любые аксессуары чувственности – нежные слова, прикосновения, объятия, ласки – были вершиной всего! Не знаю, с чем сравнить ее восприятие этой стороны жизни, мы жили тогда еще в Советском Союзе – значит, можно сравнить с пиком Ленина или с пиком Коммунизма. Не исключаю, что между двумя Иринами было нечто большее, чем обычные доверительность и исповедальность подружек, но я старался не думать об этом, а если такие догадки приходили в голову – не принимать их слишком близко к сердцу.

Уже тогда было понятно: недолго нам суждено быть вместе. Гнал от себя навязчивую мысль, пытался не прислушиваться к скрипучим доводам разума, мне было просто очень хорошо с этой девочкой. Она вызывала у меня ни с чем не сравнимое пронзительное чувство. Тем не менее я был уверен, что будущего у нас нет. Почему нет будущего, почему я так думал? Не знаю.

– Герман, ты ведь хотел, чтобы я переехала к тебе? Я перееду, пожалуйста. Это зависит только от тебя.

– Объясни, милая девушка.

– Почему ты не хочешь жениться на мне?

Вот оно что – она хочет замуж. Вообще-то, правильная мысль. Но ты забыла, дорогая, ты ведь ундина! А с другой стороны… Русалка тоже хотела, чтобы принц принадлежал только ей. Стоп, я действительно не хочу жениться? Нет, это несерьезно. Мы настолько разные, мы не сможем быть вместе. Как ей объяснить, что мы разные? Я отмалчивался или бормотал что-то несуразное. «Почему, почему, почему?» – спрашивала Ира.

Конечно, она готова была покинуть свой дом и перебраться ко мне. То не желала слышать о переезде, а теперь, наоборот, согласна. Вряд ли ей там хорошо. Возможно, лучше, чем Викторин Мёран в доме ее тетушек. Тем не менее, похоже, она давно уже оставила дом матери и отчима в мыслях своих.

– Может, тебе просто собрать вещи и переехать ко мне? Переезжай, милая. А жениться… Довольно устаревшая и совсем не обязательная процедура.

«Жениться – бр-р-р, чур меня, чур!»

– Если я тебе не нужна, давай расстанемся.

Нет, отказываться от юной богини я не хотел.

У нас были общие друзья, которые догадывались обо всем. Кто-то говорил ей: «Не грусти, девочка. Он тебя не стоит. Посмотри на себя, ты – воплощенная женственность, ни один мужчина не пройдет мимо тебя».

Что правда, то правда: когда на ней был черный кожаный пиджак, короткая юбка и блузка с глубоким вырезом, выглядела она просто фантастично!

Какое-то время наши недомолвки и недоговоренности не имели существенного значения – нам просто было хорошо друг с другом. Скажу больше: мне ни с кем не было так хорошо, как с моей молоденькой ундиной – Ирочкой Котек. Ни до, ни после. До той самой поры, пока я не встретил Ану.

Ну а пока Ира. Как это описать? Нельзя сказать, что у нас была бешеная страсть, изнуряющее бешенство близости, хотя в любовных играх мы себе не отказывали. Были какая-то особая полнота, завершенность и самодостаточность, были полет и нежность, бесконечно взлетающая к небесам радость.

Запомнился мой день рождения. Мне исполнилось двадцать семь. Или, может, двадцать восемь? Точно не помню. День рождения – разве это важно, разве это праздник? Я был в отъезде по служебным делам. Друзья заранее уговорили меня прийти вечером, по возвращении, к ним на мальчишник.

– Но у меня день рождения, ребята.

– Вот и отметим заодно!

– Тогда я приду с Котек.

– Нет, с Котек будет уже не мальчишник.

В общем, я проявил бесхарактерность, согласился и, вернувшись из поездки, прикатил к ним один. И понял, что поступаю неправильно. Ирочка ждала меня, подготовила подарок.

– Нет, нет, ребята, все. Ухожу!

– Хорошо, мы тебя ненадолго отпускаем, но ждем обратно, и одного! Мужская дружба – превыше всего! Хор поет припев старинный, и слова текут рекой:

К нам приехал, к нам приехал, Герман Влади-и-ими-рович дорогой!

Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!..

Герман Владимирович дорогой!

И опять я проявил слабость и обещал вернуться.

На этот раз встреча с милой подружкой превзошла все мои ожидания. Ира оказалась дома одна. Кроме подарка, подготовила еще один сюрприз: из какого-то хабэ типа марлевки сама сшила платье, которое необыкновенно подчеркивало ее женскую привлекательность – тонкую талию, стройную девичью шею, открывало заветный belvedere[29]29
  Прекрасный вид (итал.).


[Закрыть] на долину в вырезе груди. Она была сама весна и любовь. Я коснулся рукой ее лона, оно было влажным. Никогда еще ее прикосновения и объятия не наполняли меня такой радостью – вот, оказывается, какова любовь ундины!

Это свидание запомнилось мне на всю жизнь. Увы, ближе к ночи, украдкой взглянув на часы, я стал собираться, объясняя, что меня ждут друзья, что обещал им и так далее. Готовность к измене, предательство тех, кого, как тебе кажется, ты искренне любишь, – такие случаи, к сожалению, были не единичны в моей жизни. Теперь я понимаю, что она чувствовала в тот момент, когда я сказал, что мне надо уйти.

Был ли мой поступок причиной того, что случилось потом? Или, наоборот, я предвидел то, что может случиться, и не хотел, чтобы наши отношения приобрели более завершенную форму, стали более искренними и открытыми? Мы существуем в прокрустовом ложе жестких причинно-следственных связей, но иногда предчувствуем будущее и с учетом этого будущего корректируем свои поступки сегодня. Не исключено, что причина подчас лежит в будущем, а следствие – в настоящем.

Закончилось лето, прошла осень. У нас с Ирочкой Котек все было по-прежнему: мы встречались почти ежедневно, а по пятницам она приходила ко мне после занятий в институте, чтобы вместе провести выходные.

Однажды моя милая прикатила без предупреждения, неожиданно – стоит на пороге и плачет. Я никак не мог ее успокоить и выяснить, что случилось. К полуночи появились какие-то смутные объяснения. Она оказалась в гостинице Октябрьская – как оказалась там, непонятно, – в номере у какого-то Толика. Дальше все неотчетливо: «Толик, Толик…» – и слезы. К утру она успокоилась в моих объятиях: нельзя сказать, чтобы совсем, но, пожалуй, частично. И затихла.

Потом вроде все продолжалось как обычно. До тех пор пока вскоре не проявила себя трихомонада простейшая, одноклеточная. Я простил Ирочку. Даже вопросы не задавал, простил – и все. Я и сам не агнец божий, не мне судить других, тем более – ее. Могу представить себе, что там, в Октябрьской, случилось. Понять – наполовину простить. В каких-то ситуациях она ничего не могла с собой поделать. Дитя природы – она не могла поступить иначе, это было выше ее сил.

Все мы созданы для любви. Одни могут дать ее очень мало, совсем чуть-чуть. У них узкий диапазон и ограниченные возможности. Другие готовы одаривать многих. Плохо ли это? Если двигаться в русле привычной морали – плохо. А если смотреть шире?

Прошло месяца полтора. Вроде избавились от одной напасти. И тут новая – словно обухом по голове. Мы, оказывается, в интересном положении. Непонятно, почему такое случилось. Береглись как могли. В те допотопные времена изделия номер два подолгу отсутствовали в продаже, а другого ничего и не было. Но все равно предохранялись мы хорошо. Тем не менее все бывает, по опыту знаю – мои сперматозавры почти летучие и очень зло-ядовитые. Но где гарантия, что к ней залетел именно мой посланец, а не какого-нибудь Толика? Нет, я решительно не хотел иметь серьезного будущего с этой неокрепшей духом ундиной, тем более не хотел плодить безотцовщину.

Котек привела ко мне домой молодого парня – гинеколога. По странному стечению обстоятельств – тоже Толика. А может, ничего тут и не было странного, может, как раз того самого Толика?

«Попробуем обойтись без хирургии», – деловито сказал он и сделал укол моей нежной подружке, ввел что-то сосудорасширяющее или, наоборот, сжимающее. Меня мутило от пошлого комплексного обеда, накрытого для предполагаемого любовного пиршества. Он колол и препровождал мою душеньку к моей койке, сам, конечно, оставался в другом помещении. Потом снова колол, потом опять в койку. И так несколько раз. Никогда ничего более позорного в моей жизни не было. Толик снисходительно улыбался, подбадривал: «Тореадор, смелее в бой!» – и, похоже, смотрел на нас обоих как-то сверху вниз – или, может, мне показалось? Из задуманного Толиком ничего не получилось: пришлось решать все обычным образом, официально, конечно.

После этого мы редко виделись с моей ундиной. Все постепенно сходило на нет.

Она сказала, что встречаться со мной не будет. Возникло ощущение, что у нее кто-то появился и она не хотела быть «плохой девчонкой», которая скачет из постели в постель. В общем, дала мне от ворот поворот. Представляю, как злорадствовала вторая Ирина, ее наперсница! А может, и нет. Может, она вообще ревновала юную Котек ко всем мужчинам?

Я старался не особенно огорчаться. «С самого начала было ясно, что нам не быть вместе», – пытался утешать себя. Но за время нашего романа я привязался к девушке. Скучал без нее. Понимал свою вину. Хотел вновь ее увидеть… Часто вспоминал наши объятия и временами сожалел, что мы расстались. По трепетным вибрациям в телефонной трубке я чувствовал, что пока еще небезразличен ей, но увидеться она не желала – «Нет, нет, я занята, да и незачем». Надо было набраться мужества и перевернуть эту страницу жизни. По-видимому, она тоже все для себя решила. Тем не менее еще одну ночь с милой подружкой мне судьба подарила. Странную ночь.

Как-то все-таки удалось уговорить ее подъехать ко мне. Почему она согласилась – непонятно. Возможно, ее тоже тянуло к прошлому. «Хорошо, я приеду, поговорим, нам есть что вспомнить».

Попили чаю, поговорили, мы ведь не чужие. Визит затянулся надолго, до полуночи, и она согласилась, что теперь ей лучше остаться, чем еще час ждать такси и почти столько же добираться домой. «Только чтобы ничего, ни-ни!» – и она строго погрозила мне пальчиком.

Строго-престрого! В итоге я ласкал ее всю ночь, она была почти моей. Мои руки доставали до ее укромных мест, а раскаленный жезл бесчинствовал в долине между двумя восхитительными вершинами ее Эльбруса, добирался и до входа в райские ворота, но проникнуть в вожделенный Эдем ему так и не удалось. Может быть, в тот раз она на самом деле была беременна от Толика, а теперь не хотела повторить прежнюю ошибку – быть с одним, а оказаться беременной от другого. И ей это удалось.

Она сгорала и плавилась в моих объятиях, чаша ее переполнялась и выплескивалась, но она, видимо, твердо решила, что раз есть обязательства, то на этот раз она останется «хорошей девочкой». И никакой любви «на стороне» (я уже был на другой стороне).

Обязательства на то и существуют, чтобы им следовать. Интересно, как назвать то, что было между нами? Если не близость, то что же? Лесбиянки на свидании не всегда используют фаллоимитатор, но это не означает, что в этом случае между ними нет близости. В конце концов, девушка согласилась помочь мне, и я достиг ее губ и языка. Видимо, она посчитала это хорошим компромиссом.

Жизнь не стоит на месте, летом и осенью меня уже кружили новые увлечения, которые заставили надолго забыть о юной нимфе. Надолго, но не навсегда. Пожалуй, я и сейчас вспоминаю о ней с теплотой и нежностью: было бы интересно разыскать ее, узнать о дальнейшей судьбе – но не настолько, чтобы рыдать в подушку по ночам.

Возлюбленный русалки, предавший ее, должен быть наказан забвением и беспробудным сном. Но я пока жив. Так что, может, я ей все-таки не изменил? Ушел, отказался, но не изменил. Возможно, меня судили две Ирины-русалки. Или даже целый объединенный совет водных див. Но, видимо, они все-таки помиловали меня. И не только простили, но и прислали лучшую из лучших, мою Аганиппу в мыслях, мою Ану в жизни. Ана, Ана, похоже, я тебя тоже предал. Живет, живет в моей крови до сих пор страсть к измене.

Прости меня, Ирочка Котек! Наверное, я виноват перед тобой. Я ведь многим тебе обязан. Именно ты открыла мне дверь в мир настоящих ундин. Ты не ангел, конечно, но чудесная, потрясающая, загадочная, получеловек-полурусалка, женственная и противоречивая, живое существо, не оторвавшееся в полной мере от матери-природы.

Прости, дорогая, я оказался недостоин твоей любви. В этой пьесе мне довелось сыграть не лучшую свою роль, но будущего у нас не было.

Больше мы с ней не виделись. Казалось бы, прощайте недостижимые царства морских и речных див! Не знал я тогда, что вскоре мне будет суждено сделать еще один шаг в мир ундин.