Текст книги "Спокойный хаос"

Автор книги: Сандро Веронези

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Как на это реагируют люди, для меня не имеет особого значения, хотя именно это самое удивительное во всей истории. Обо мне уже знают все, еще и потому, что я это не скрываю, да и как такое скроешь, разве можно скрыть тот факт, что весь день ты просиживаешь перед школой? Здесь об этом знают все: и учителя, и вахтеры, и родители, и бармены, и продавцы в газетных киосках, и полицейские – тот, что дежурит утром, даже место на стоянке для моей машины оставляет; реакция этих людей – смесь уважения и сострадания, но поскольку мы близко не знакомы, никто из них не берет на себя смелость как-то комментировать мое поведение, они даже не заговаривают об этом. Я нахожусь здесь с восьми утра до половины пятого, и для них это нормально. Может быть, сказал я себе, они считают меня важной особой: неожиданно я сделал открытие, что быть директором одной из компаний pay TV [20]20
  Платное телевидение (англ.).


[Закрыть], абонентами которой они являются, очень даже престижно. И если после смерти жены ты повел себя как-то странно, но явно безобидно для окружающих, – каждый день во дворе школы дочери ждешь, когда она выйдет после уроков, – тебя спасает твой престиж: в глазах этих людей он имеет немалое значение. Естественно, это неправильно. Было время, когда и я, как все, боролся против такого положения вещей, но до сих пор все осталось по-прежнему. Если себя так ведет человек, относительно богатый и влиятельный, как, например, я, странности его поведения оправдывают и относятся к ним с уважением, если же на это отважится, ну скажем, разнорабочий, его сразу же заподозрят в чем-то нехорошем. Может быть, я и ошибаюсь, хорошо бы, чтобы это было так, это значило бы, что мы не зря боролись, но, по-моему, все осталось по-прежнему. Я это вижу и чувствую по себе: простой человек ведет себя так, словно я оказал ему честь своим здесь присутствием. Посторонние – не проблема.

Несколько по-иному реагируют на это дело мои друзья и родственники, их отношение еще более поразительно. Ведь между нами доверительные отношения, и они этим пользуются: им кажется, что это дает им законное право задавать мне вопросы, возражать мне, разубеждать меня, и все же, поговорив со мной несколько минут, они отказываются от своих попыток переубедить меня. И те, что приезжали ко мне сюда, и те, что ограничились разговором по телефону, быстро смирялись с мыслью, что я буду по-прежнему ждать свою дочь возле школы. Странно, насколько просты некоторые вещи: они с этим просто-напросто согласились, и все. Я прекрасно понимаю, что сначала все подозревали, что я рехнулся, и первая попытка общения со мной была простая проверка: не поехала ли часом у меня крыша? Но крыша у меня не поехала, и отвечая на их вопросы, говоря чистую правду, я им это доказывал. Я сижу здесь и не делаю ничего плохого, я не запустил работу и по-прежнему слежу за своим внешним видом, не пренебрегаю ни одной из моих обязанностей, и у меня даже есть, можно сказать, бессрочное разрешение моего шефа, о горькой судьбе которого, впрочем, еще никто не знает. И они просто вынуждены были согласиться с существующим положением вещей. Несколько дней подряд мне приходилось повторять одни и те же слова огромному количеству людей: и моей секретарше, и моему брату, и моей свояченице Марте, и тете Дженни, и моим двум коллегам, Еноху и Пике – и надо же, даже мой отец позвонил мне из Швейцарии, он забеспокоился, что это со мной происходит. С каждым из них я объяснился только один раз, и никого мне не пришлось убеждать дважды, по-видимому, мои аргументы оказались для них достаточно вескими. Более того, у меня даже создалось впечатление, что успокоившись, они стали мне немножко завидовать, почти все. А создалось у меня такое впечатление потому, что я их хорошо знаю, знаю, что никто из них не чувствует себя вполне счастливым, хотя, может быть, в последнее время их преследует какое-нибудь неблагоприятное стечение обстоятельств, и это осложняет их жизнь, но мне об этом неизвестно. Однако они не сомневаются, что я страдаю, но в этом-то они и ошибаются, им даже в голову не может прийти, что это не так. Сначала они воображают себе, что я, как бомж, торчу перед школой дочери, но потом, убедившись, что я в здравом уме и, что уже совершенно для них неожиданно, наслаждаюсь тишиной и покоем этого места, начинают задумываться о собственных огорчениях, и о том, как было бы хорошо, если бы и они тоже могли обосноваться в какой-нибудь точке планеты и вкусить там хоть немного покоя, стоит только им решиться на это, сделать что-то такое, типа: «Я остаюсь здесь, а вы можете продолжать и без меня». Но это не то, что сделал я, а только то, что хотели бы, но не могут сделать они. Они мне завидуют именно в этом смысле.

Хотя, может быть, я преувеличиваю и ошибаюсь в главном: взять, к примеру, моего брата, как мне кажется, он все еще озадачен создавшимся положением вещей, и вполне возможно, что душеспасительные разговоры он оставил на потом, когда приедет в Милан (он все еще живет в Риме), потому что не раз убеждался, как трудно со мной спорить даже с глазу на глаз, по телефону это делать абсолютно невозможно.

С другой стороны, если я и преувеличиваю, то только потому, что за прошедшие два дня случилось такое, что у меня просто в голове не укладывается: мне пришлось пережить два довольно странных, даже по-своему жутких, визита. Один вчера, а другой сегодня утром. Вчера меня посетил мой коллега Пике, а сегодня утром ко мне приезжала свояченица Марта. Они уже были у меня несколько дней тому назад, и, как и все остальные, приезжали, чтобы удостовериться, что с моими умственными способностями все в порядке. Марта, правда, потом приехала еще раз. Как-то после обеда она привезла детей, и мы стали ждать, когда Клаудия выйдет из школы. Однако это были абсолютно нормальные визиты. С Пике мы обсудили ситуацию, сложившуюся в нашей компании, а с Мартой мы говорили о семейных делах, строили планы на отпуск и обсуждали вопросы, связанные с наследством Лары. Нормальные дружеские визиты. Но вчерашнее и сегодняшнее были не обычные посещения, нет-нет. Необычна была цель этих визитов. Они приезжали не для того, чтобы поболтать со мной, поддержать мне компанию или развеять последние сомнения насчет моей умственной полноценности. Они приезжали пострадать. И Марта, и Пике, да и Жан-Клод тоже приезжали ко мне, чтобы прямо во дворе этой школы со слепым упорством выплеснуть на меня свою боль.

Пике приехал ко мне вчера около половины третьего на такси под проливным дождем. Он сел в машину рядом со мной и какое-то время молча смотрел на меня, стараясь улыбаться. Даже в обычных условиях у него глаза параноика: зрачки мечутся из стороны в сторону, а веки быстро-быстро трепыхаются, как крылья у птиц, когда снимается вспугнутая выстрелом стая, а взгляд какой-то исступленно-скорбный, это взгляд человека, которому угрожает серьезная опасность. Безобразность его лица, обычно скрывающаяся за агрессивной элегантностью его одежды и суровыми и непреклонными выражениями, которые он ему придает, сейчас обнажилась во всей своей неприглядности: истерзанная угрями кожа, абсолютно безгубый рот, чрезмерно выпуклый, как у казуара [21]21
  Казуары – крупные нелетающие птицы.


[Закрыть], лоб, надо же, как точно подметила Клаудия, а мы с Ларой и не знали, кто это такие, казуары, но взглянув на рисунок в ее учебнике по естественным наукам, убедились, что она была права. Итак, Пике смотрел на меня, а я разглядывал его: он явно был чем-то напуган. Наконец, он спросил, можно ли ему рассказать о своих личных делах. Я ответил, что да, но, по правде говоря, мне это не показалось естественным делом, потому что мы с Пике никогда не разговаривали на личные темы. Более того, если в прошлом и было что-то личное между нами, так только его, всячески выказываемая, неприязнь ко мне из-за того, что директором назначили меня, а не его. Он начал распускать мрачные пророчества насчет моей карьеры в компании, абсолютно необоснованные, впрочем, но, должно быть, уж очень впечатляющие, потому как некоторые стали называть меня Dead Man Walking [22]22
  Ходячий труп (англ.).


[Закрыть]. Прошло какое-то время, и отношения между нами наладились, он даже извинился передо мной, а в дальнейшем оказался, надо сказать, очень честным и преданным сотрудником, но близких отношений между нами никогда не было, чтобы так вот, запросто, разговаривать о своих личных делах. Тем не менее, я ему сказал: «Да». Что же еще мне оставалось делать? Тогда он зажег сигарету и немного помолчал, как бы взвешивая свою последнюю возможность ничего мне не рассказывать. Потом заговорил: вкратце изложил ряд уже известных мне фактов, то есть то, что два года назад он ушел от жены и сына к молодой и красивой дизайнерше, по имени Франческа, что жене это страшно не понравилось, и она затеяла с ним ужасную судебную войну, что сынишка воспринял это еще хуже, у него появились нарушения психосоматического характера (об этом, по правде говоря, я не знал) и что, несмотря на все это, он со своей дизайнершей счастлив, как никогда раньше не был счастлив в своей жизни. У нас в офисе все знали эту историю и по-разному ее комментировали, разумеется, за глаза. Он поведал мне еще несколько эпизодов из бесшабашной жизни с Франческой, рассказал, как каждую ночь они занимались чисто африканским сексом, что привело его к возрождению. Что ж, не нужно быть гением, чтобы понять, куда он клонил, рассказывая мне о своем личном деле. И все же, честно говоря, я бы никогда в жизни не угадал то, что Пике готовился мне поведать. Еще какое-то время он растекался словом по древу, описывая мне во всех подробностях переходный период от фазы слепой страсти к более осознанному и зрелому чувству к своей возлюбленной, – важный шаг на пути к решению жить вместе. И об этом мне было хорошо известно, потому что, когда мужчина бросает жену и уходит к молоденькой женщине, все всегда и у всех происходит одинаково, не раз мне приходилось выслушивать такие же истории. Но он упорно рассказывал мне обо всем этом, не забывая упомянуть о подлостях, которые чинила бывшая жена, о том, как кровью обливалось его сердце, когда он видел, как сын дергается в тике и заикается, и, наконец, о том, как по мере того как Приближающееся Великое Слияние порождало брожение среди сотрудников в офисе, на своем рабочем месте он испытывал все возрастающее чувство фрустрации.

К этому времени дождь перестал, и я предложил ему выйти из машины и продолжить рассказ на воздухе. Он курил одну сигарету за другой и полностью прокоптил мне машину. Из-за Клаудии я никогда в машине не курю. Мы вышли наружу. Он был одет не по сезону, и ему наверняка было зябко в легкой курточке от фирмы «Replay». Мы пошли к скверику, но на дорожках дождь образовал непроходимую грязь, и нам пришлось повернуть назад, и, как два сбытчика наркотиков, обделывающие свои делишки, мы остановились прямо посреди тротуара. В таком месте не очень-то было удобно разговаривать, но Пике продолжал дымить как турок, и я не хотел приглашать его в машину, однако его и так вполне устраивало, ему было все равно, что мы торчали на виду посреди дороги, он сгорал от нетерпения продолжить свой рассказ.

– Ну, в общем, – начал он, – как-то вечером в июне прошлого года я приглашаю Тардиоли к себе поужинать. Так запросто, ни с того ни с сего. В тот вечер мы составляли смету для фестиваля в Венеции. Как всегда, денег не хватало, как обычно, твой друг, Жан-Клод, посоветовал нам изворачиваться, и мы засиделись в офисе допоздна, где-то до девяти вечера. Я уже было собрался уходить, как вижу – Тардиоли один-одинешенек, как собака, – я знаю, что женщина его бросила, и дома никто не ждет, и предлагаю ему поужинать у меня. Он сначала поломался, так, для приличия, не хочу, мол, тебя беспокоить, ты ведь знаешь эти отговорки, а я ему – короче: если дома ничего подходящего нет, пойдем в ресторан. И он пошел со мной. Сначала я хотел было предупредить Франческу, но потом передумал и не стал ей звонить, ведь все равно через десять минут мы будем уже дома. Вот мы и пришли, входим, Франческа на кухне гладит белье, работает как негр, она на этом просто зациклилась, я ей тысячу раз повторял, зачем тебе гладить, пусть гладит Лу, мы ей за это платим, вот пусть она и гладит, а ты отдохни, расслабься. Но ей хоть бы что, она утверждает, что филиппинка не умеет гладить, что она портит белье, что для нее глажка это своего рода разрядка, хотя лично я в этом очень сомневаюсь. Так вот, Франческа гладит на кухне. Привет, любимая, привет, дорогой. Из коридора я ей сообщаю, что со мной Тардиоли, он пришел поужинать с нами, но если она хочет, можно пойти и в ресторан. Она из кухни мне кричит нет, что ей не хочется выходить из дома, что она с удовольствием сварит спагетти, а сама извиняется перед Тардиоли, что не вышла в коридор поздороваться с ним, потому что как раз заканчивает гладить рубашку. Я ей тогда и говорю, что спагетти и я могу прекрасно приготовить, но она настаивает, что для нее это не проблема и сварит их она. Вежливая, спокойная, в общем, нормальная женщина. Я старался быть с ней поосторожнее, потому что уже какое-то время, как тебе сказать, мы что-то перестали понимать друг друга, что ли: двусмысленности, там, недоразумения, вещи типа: «а разве не я должен был прийти?» «нет-нет, мы договорились, что приду я», что-то вроде этого. Казалось, мелочи, но я их, видно, недооценивал, потому что, когда два человека живут вместе, они должны понимать друг друга, да? Очень плохо, если взаимопонимания нет. Поэтому я и настаивал насчет ресторана: она после рабочего дня гладит белье, а я ей еще и гостя привел, как снег на голову. Мысль о том, что ей теперь придется еще и ужин готовить, вряд ли будет ей по нутру, правильно? Но она повторяет, что предпочитает остаться дома, и как только закончит гладить, присоединится к нам выпить глоток джин-тоника. И весь этот диалог мы ведем через коридор, ты представляешь себе мою квартиру? Мы с Тардиоли сидим в гостиной, а Франческа на кухне, и мы кричим друг другу через коридор. Я стал смешивать джин-тоник, а Тардиоли уселся на диван, через пять минут – вот и она: красивая, спокойная, расслабленная, Франческа появляется с горой поглаженного белья в руках и улыбается. Она протягивает мне пачку белья и говорит: «Выброси его в окно, пожалуйста». Я просто остолбенел. «Что ты сказала? – спрашиваю, а она с тем же выражением лица, Пьетро, с такой же улыбкой, таким же тоном и с такой же интонацией мне отвечает: «Положи белье на кресло, пожалуйста». Я взял у нее из рук белье, я просто ошалел: в первый раз она попросила меня выбросить его в окно, я был больше чем уверен в этом. Франческа подходит к Тардиоли и снова извиняется, чмокает его в щеку, как ни в чем не бывало, и я инстинктивно делаю одну вещь: спокойно так я прошу Тардиоли, который был с нами и должен был по неволе все слышать, повторить то, что сказала Франческа в первый раз. Франческа не понимает, Тардиоли смущен, но я на него наседаю, я умоляю его повторить то, что сказала в первый раз Франческа. В первый раз, настаиваю я, не во второй. А Тардиоли, ты же знаешь, какой он робкий парень, весь покраснел, опустил глаза и говорит едва слышно: «Она сказала: выброси его в окно, пожалуйста». Дерьмо! И слава богу, что с нами был он, иначе, кто его знает, сколько бы еще продолжалась эта история, что мы друг друга неправильно поняли. Франческа рассмеялась: «Что же такого я сказала?» Она стала подозревать, что мы над ней издеваемся, что мы договорились сыграть с ней эту шутку, и просто отказывается нам верить. Я ей повторяю, серьезно, Франческа, кроме шуток, ты попросила меня выбросить белье в окно, и он тоже это слышал. Пока она настаивает, что мы над ней подшучиваем, она смеется, просит нас прекратить, но я все равно упорствую: для меня это очень важно, разве можно пускать на самотек подобные вещи. Франческа, говорю ей я, ты меня попросила выбросить это белье в окно. Вот тогда-то она и разошлась. Зашипела, как змея, дескать, она прекрасно знает, что сказала, это у нас уши заложило, нам надо лечиться, мы – или глухие, или просто мудаки, и кричит, завязывайте с такими шуточками. Раз такое дело, я сдаюсь, Пьетро, понимаешь, потому что я заметил, что она не притворяется. Я ее хорошо знаю и могу понять, искренна ли она, или только делает вид, а тогда она была искренна. Она и вправду была уверена, что не говорила ничего подобного. Я сдаюсь и Тардиоли тоже, ну и пусть, говорим ей, наверное, мы оба ослышались, когда она это говорила, гора белья, очевидно, закрывала ей рот, с каждым может случиться, конечно, иногда мы просто уверены, что слышали одно, а на самом деле было сказано совсем другое, действительно, какой абсурд, выбросить белье в окно, ах-ах, и никаких проблем. Франческа сразу же успокоилась, приготовила вкусный ужин, и мы поужинали на террасе: выпивали, разговаривали, смеялись, ласточки, жасмин… а когда Тардиоли ушел, мы с Франческой занялись любовью прямо на диване, не раздеваясь, а потом снова, в постели, голыми, и заснули усталые, но счастливые. Но она это сказала, Пьетро, она так и сказала, она на самом деле попросила меня выбросить белье в окно, клянусь тебе…

На этом месте Пике прервал свой рассказ, и только потому, что снова закапал дождь. Он все говорил и говорил, минут десять, наверное, даже не останавливался, чтобы перевести дух. Его перепуганные глазки прыгали туда-сюда на забитом, подавленном лице. Неожиданно хлынул ливень, и мы побежали к машине, как раз в этот момент Клаудия выглянула из окна и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и сел в машину вместе с Пике, а Клаудия тут же исчезла, она, наверное, подумала, что я занят, работаю, что казуар пришел ко мне по делам – я здесь только десять дней, а ей уже кажется нормальным, что я работаю в машине. Но в тот момент ситуация не была нормальной: Пике был обескуражен, а я не знал, что ему сказать. Мы сидели в машине, я молчал, потом включил стерео, с тех пор как я нахожусь здесь, я все время слушаю один и тот же диск, «Radiohead» [23]23
  Современная популярная британская рок-группа.


[Закрыть], я даже не знал, что он у меня есть, это, должно быть, Ларин диск, она, наверное, нечаянно оставила его в стерео моей машины. Надо же, и я зажигаю сигарету в машине, это я-то! Дождь стучит по лобовому стеклу, и оба мы нахохлились, как мокрые курицы. У Пике на макушке вздыбился хохолок, теперь он не то, что похож на казуара, он превратилсяв казуара. Кто его знает, о чем он сейчас думает. Может быть, ему стыдно, может быть, он догадался, насколько абсурдно то, что он сделал. Зачем рассказал об этом случае именно мне? Надо же, и он тоже примолк, между нами повисло тяжелое молчание. Я понял, что ему нужно задать какой-нибудь вопрос, чтобы у него создалось впечатление, что он должен удовлетворить мое любопытство, и тогда он снова заговорит.

– Ну, а потом, что же случилось? – нехотя спросил я, у меня не было никакого желания знать продолжение этой истории. Что бы ни случилось, это было что-то очень скверное.

– Что случилось? – переспросил он, рассмеявшись. – Просто кромешный ад какой-то, вот что случилось. В течение прошлого лета она еще пару раз повторила свои фокусы. Франческа говорила какую-нибудь ужасную, или абсурдную вещь, а когда я ее просил повторить то, что она сказала, она произносила абсолютно нормальную фразу абсолютно таким же голосом, и я сдавался. Однажды за ужином я попросил ее передать соль, очень вежливо, заметь, попросил, а не обвинил ее в том, что ее долбаный салат был совершенно пресный, я просто попросил передать мне соль и даже сказал: пожалуйста, а она, передавая соль и улыбаясь, мне и говорит: «Засунь ее себе в задницу» – богом клянусь. А я: «Что ты сказала, Франческа?», а она: «Правда, салат недосолен». А потом в августе, на яхте, когда мы причаливали в Порто-Веккио, с нами была еще пара друзей, мы вместе совершали круиз, Франческа проходит возле меня с кранцами в руках и говорит: «Это в последний раз, поганый ублюдок!» Наши друзья обернулись на нас и уставились на нее с изумлением, а я: «А?», а она так это с невинной улыбочкой, как ни в чем не бывало и говорит громко, чтобы я расслышал: «Я сказала, что кранцами займусь я!» Вот что случилось!

Здесь он прервал свой рассказ и расхохотался как безумный, потом успокоился и спросил у меня, что за диск мы слушаем. Я ответил ему: «Radiohead», и он притих, стал прислушиваться. Как раз в этот момент в песне звучали такие слова: « We are accidents waiting to happen» [24]24
  Мы, происшествия, ждем своего часа, чтобы случиться (англ.).


[Закрыть], и он сказал, что ему нравится эта песня. Было ясно, что он не закончил свой рассказ, спустя несколько минут, он продолжил:

– Но то, что случилось вчера вечером, было чересчур. Вчера вечером она и вправду перешла все границы приличия. Я не могу больше так жить, Пьетро. Вчера вечером ей это сказал. Франческа, сказал я ей, с тобой что-то не так. Ты говоришь страшные вещи и даже не замечаешь этого. Я больше не могу притворяться, что ничего не случилось. Спокойно, не нервничая, я ей это так и говорю. Сегодня вечером за ужином ты такое выдала Фиоренце, и это при всей-то компании, ведь все это слышали, что ты себе думаешь? А она снова у меня спрашивает: «Ну, и что же, по-твоему, я такого сказала?», и я ей повторил слово в слово, я никогда это не забуду, и она туг же вышла из себя, мгновенно, бу-у-м, как в тот вечер с Тардиоли, при всем при том, что после этого я больше ничего не добавил. Она просто разъярилась, стала все отрицать, но я настаивал, стараясь оставаться спокойным и вежливым, я упорно настаивал на своем. Тогда она мне заявила, что из нас двоих помешанным был я, понимаешь ли, я, она мне так и сказала, что я ненормальный и что она начинает меня бояться, и ушла ночевать к своей сестре. Вот что со мной случилось!

Сейчас уже Пике со своим рассказом начал меня раздражать, я все больше чувствую себя не в своей тарелке. Но хуже всего то, что он рассказывает мне все это, дико вращая глазами, так что мне чудится, что он сумасшедший, а я ведь годы проработал с ним в одном офисе, а вот сейчас он сидит рядом со мной в моей машине: ощущение не из приятных, нужно сказать. И все же, во всем его рассказе было что-то такое правдоподобное, и поневоле я ему поверил. Я представлял себе, что его Франческа пала жертвой какого-то жуткого синдрома, который временами дает о себе знать: на какое-то мгновение, даже не подозревая об этом, она теряет ежедневный самоконтроль, который помогает ей настырно прикрывать банальностями зло, что она вынашивает внутри себя – ей уже до смерти надоел мужик-казуар, с которым она имела несчастье так необдуманно связаться, тем не менее, она еще окончательно не созрела, чтобы признаться себе в этом. Так что, в конце концов, я не стал задумываться, кто же из них двоих свихнулся, из рассказа Пике мне показалось, что оба они были ненормальными, до отчаяния ненормальными, но абсолютно безвредными для всего остального мира, где сходят с ума люди, уверенные, что любят друг друга, однако потом они замечают, что это не так, и никогда так не было, что их любовь была не что иное, как всплеск серотонина в критический момент их жизни, и тогда они начинают друг друга ненавидеть и наносить друг другу смертельные раны до того дня, пока не расстанутся навсегда. Именно поэтому рассказ Пике мне не понравился, и я чувствовал себя неловко. Но кроме всего прочего, мне было интересно, меня снедало какое-то нездоровое любопытство, что же такое сказала Франческа в тот вечер, и мне было непонятно, то ли Пике нарочно об этом не упомянул, то ли просто был настолько потрясен, что даже не заметил, что не сказал мне об этом. И это тоже было мне неприятно. Он снова замолчал, но я чувствовал, что он не закончил. Я же только и смог, что взглянуть на часы на панели машины: 15:50. В худшем случае его визит мог продлиться еще полчаса, потом Клаудия выйдет из школы, и все закончится.

– Сегодня утром я был у Тардиоли, – после затянувшейся паузы сообщил мне Пике. – Это единственный мой свидетель. Он знает, что я не псих какой-нибудь.

– И что ты ему сказал?

– Хотя, в общем-то, все может быть. Голова у меня просто идет кругом: жена меня преследует, сын болен, а еще и это проклятое слияние, оно нас всех просто сведет в могилу… А может быть, Франческа ничего такого и не говорила, а это все я, действительно это я так слышу, потому что у меня шарики начинают заходить на ролики. Если бы в тот вечер не было Тардиоли, послушай, я бы действительно обратился к психиатру. Так было бы проще: доктор, я слышу слова, которые никто не говорит, я болен, вылечите меня, пропишите мне какие-нибудь капельки. Точка. Было бы гораздо проще. Но Тардиоли в тот вечер был с нами, и он все слышал и видел. Перво-наперво сегодня утром я пошел к нему. Я так надеялся, клянусь тебе, что он уже ни о чем не помнит, не помнит ни о каком белье, которое нужно было выбросить в окно, ничего-ничего не помнит. Я надеялся, что он посмотрит на меня, как на придурка…

– А он?

– Его не было дома. Он был в Париже. Угадай зачем? Слияние!

Тут Пике рассмеялся и достал из кармана мобильный, включил его и вызвал такси. Все еще шел дождь, но уже не такой сильный. Он не помнил название улицы и спросил у меня, я ему подсказал, он подождал, пока ему не назвали номер машины, потом снова выключил телефон.

– Ну, ладно, Пьетро, я пошел, – сказал он. – Извини за беспокойство, правда, но мне нужно было кому-то излить душу. Я, наверное, кажусь тебе эгоистом: ты вот здесь со своим крестом, а я тебя обламываю со своими глупостями. Но у меня просто сил больше не было хранить всю эту горечь в душе, тем более после вчерашнего…

– Да ладно тебе извиняться. Правильно сделал, что выплеснул все.

– Знаешь, в офисе ни с кем нельзя поговорить. У меня нет настоящих друзей. Ты единственный человек, которому я доверяю. Может быть, потому, – он хохотнул – что когда-то я был к тебе несправедлив…

– Да ладно тебе, все уже забыто.

– Конечно…

Он обнял меня и поцеловал, а потом сказал: «Мужайся» и вышел из машины – какой абсурд, шел дождь, у него не было зонтика, а такси еще не подъехало. Он обошел машину вокруг и склонился к моему окну, жестом попросил меня опустить стекло. Я открыл окно.

– Думаю, что тебя не надо предупреждать, чтобы ты никому ничего не говорил об этом. Мы и так в офисе уже все слишком ранимые: если кто-нибудь об этом узнает – мне конец.

– Не беспокойся, – заверил я.

– И потом… мне стыдно, Пьетро, мне очень стыдно. Особенно не говори никому, что сказала Франческа вчера вечером, умоляю тебя.

Значит, я правильно понял: он не заметил, что не сказал мне это.

– Успокойся, – ответил я. – Я никому ничего не скажу.

Шел дождь. Он стоял, склонившись к окошку машины, весь промокший, и умолял меня никому ничего не говорить, а в глазах у него застыла боль, однако, несмотря на это, он старался мне улыбаться, и я вспомнил Харви Кейтла в «Плохом лейтенанте», когда тот приставал к двум девчушкам.

– Спасибо, Пьетро.

Со лбом плейстоцена он был гораздо безобразнее Харви Кейтла, да и смешон в своей подростковой курточке, слишком уж стянувшей ему грудь. Мне неприятно об этом говорить, и быть может, именно мне-то и не следовало это говорить, потому что я знал, что именно из-за него меня называли Dead Man Walking, из-за его зависти, и мои слова могут показаться чем-то вроде мести с моей стороны: но, тем не менее, он был просто смешон. В нем не было ничего легендарного, хотя могло бы и быть – вот человек один-одинешенек, а ему угрожает тысяча опасностей, в состоянии стресса зажат в пасти огромного города, наедине со своим горем, под дождем, ждет такси в четыре часа дня, чтобы вернуться в свой ад, теперь уже ждущий его повсюду, куда бы он ни пошел, может быть, что-нибудь легендарное поневоле в нем должнобыло быть, но ничего такого в нем не было, он был только смешон.

9

А вот сегодня утром и Марта.

Честно говоря, Марта моя свояченица, но мне ее трудно таковой считать. Она все еще очень красивая женщина, и всегда была очень красива. Однажды утром тринадцать лет назад, когда ей было только девятнадцать лет, она не пошла в лицей на уроки, а вместе со своей подругой отправилась в центр поглазеть на витрины магазинов. Неожиданно случилась одна вещь, вернее, случилось две вещи, и вот тогда-то о ее красоте и узнал весь мир. Так вот, в один прекрасный момент из магазина «Криция», что находится на улице Спига, вылетает ограбивший этот магазин токсикоман и стреляет в воздух; в эту же самую минуту японская туристка (потом, правда, обнаружится, что она занималась промышленным шпионажем, ее заслали в Италию копировать итальянские модели) фотографирует витрину магазина. Поднялась суматоха, крики, токсикоман убежал, из магазина высыпали полные ужаса продавщицы, приехала полиция. Вот Марта с подругой и почли за лучшее улизнуть оттуда, потому что в это время они должны были быть на уроках и не хотели, чтобы их там заметил кто-нибудь из знакомых. На следующий день на страницах газет красовалась фотография, сделанная японкой. Благодаря этой фотографии токсикомана опознали и арестовали. На первом плане фотографии точно в фокусе вышла Марта, хотя в тот момент она стремительно поворачивалась, она как две капли воды была похожа на Натали Вуд в фильме «Чудо в траве»; от резкого движения головы реденькая прядка волос встала дыбом, а глаза лучатся безудержной радостью (маловероятно, что тогда она могла чему-то радоваться, скорее всего, это было удивление или испуг от внезапно раздавшегося выстрела), а на втором плане был запечатлен грабитель, на фоне Марты абсолютная серость: в одной руке он зажал пистолет, а в другой – мешок с награбленным добром; подружки на фотографии не было, она осталась за кадром. Прекрасная мгновенная фотография: воплощение красоты и движения. Тогда-то и я, как и миллионы итальянцев, впервые увидел Марту; как и они, я смотрел на фотографию, но думал не об ограблении магазина, не о чистой случайности: фотоаппарат щелкнул затвором как раз в нужный момент, и не об участи того бедолаги, которому дорого придется заплатить за причиненное им зло, я думал только о том, как хороша была девушка. В то время (я только переехал в Милан) у меня был контракт на роль в одном из шоу Пятого канала, и я загорелся идеей разыскать девушку и пригласить ее участвовать в нашем шоу, мне удалось убедить в этом и других актеров, и через два дня мы ее разыскали. Она успешно выдержала телепробу, и ее взяли в программу. На следующий вечер я пригласил ее поужинать со мной в ресторане, и в ту же ночь, к моему величайшему удивлению, мы уже были в постели. После меня по очереди в ее постели побывали еще три парня, занятые в программе, включая ведущего, известную личность, все это случилось до того, как программа появилась на экранах телевизоров. В сентябре состоялся дебют Марты в шоу, но к тому времени она уже была хорошо известна. Фотографию ограбления купила фабрика по производству продуктов для волос, и она замелькала на страницах газет, в автобусах, на рекламных щитах автострад по всей Италии. Программа пользовалась успехом, и Марта стала маленькой звездочкой телевидения.