Текст книги "Спокойный хаос"

Автор книги: Сандро Веронези

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Перестань, папа. Ты же звонишь мне на мобильный. Это я, не сомневайся.

– Это не имеет значения. Я знаю, какой голос у моего сына. Вы другой человек.

– Но ведь я же тебя сразу узнал, да? Как, по-твоему, мне бы это удалось, если бы я был другим человеком?

– Вы увидели на дисплее слово «папа», вот как вам это удалось. А сейчас, прошу вас, передайте, пожалуйста, трубку моему сыну.

– На дисплее нет никакого имени, только написано, что номер неизвестен, ты ведь в Швейцарии, и к тому же у тебя закрытый номер.

– Послушайте, я не знаю, кто вы такой, и тем более не понимаю, зачем вам нужно притворяться моим сыном, но я в последний раз прошу вас передать трубку моему сыну, иначе я позвоню в полицию.

– Хорошо, я позову его.

– …

– Алло?

– Пьетро, что это за тип ответил мне раньше?

– Это мой коллега.

– А что, это ты уполномочил его отвечать на звонки?

– Да, конечно, я ему разрешил. Как дела?

– Ты что, под колпаком? Почему это тот тип старался прикинуться тобой?

– Да неужели? Спасибо, что предупредил. Но ты-то сам, как дела, как здоровье?

– Хорошо. А Клаудия как?

– И у нее тоже все хорошо.

– А у тебя?

– Просто отлично.

– Ты все еще у школы?

– Да.

– Одевайся потеплее, на улице очень холодно.

– Я сижу в машине, папа.

– Молодец… Послушай, что это я хотел тебе сказать? Ах, да. Я хотел пригласить вас на обед. Мама очень хочет вас всех увидеть.

– Кто?

– Мама.

– …

– И я тоже, разумеется. Но она, ты же ее знаешь, сильно скучает, когда долго не видит вас. Что ей передать? Вы придете?

– Да…

– Она сказала, что приготовит ваше любимое блюдо: запечет в духовке макароны с баклажанами и нажарит котлет.

– Чудесно. Ты не мог бы на минутку передать трубку Шанталь?

– Кому? Ах, Шанталь. Конечно. Шанталь! Карло хочет поговорить с тобой! Что ты хочешь ей сказать?

– Мне нужно проконсультироваться у нее по поводу боли в спине, она мне уже надоела.

– А-а! Тебя донимает радикулит?

– Да нет, так побаливает чуть-чуть.

– И, слава богу. Радикулит, это хуже некуда, уж поверь мне. Что мне маме передать? Придете вы или нет?

– Да, конечно, придем.

– Тогда ладно. До скорого.

– До свидания, папа.

– Вот и Шанталь, я передаю ей трубку. Это – Карло. Пока.

– Слушаю?

– Шанталь?

– Карло?

– Нет. Это Пьетро.

– И мне так показалось.

– Вы можете говорить?

– Да, он уже отошел. Как у вас дела?

– Все в порядке. А вот с ним, мне кажется…

– А что с ним?

– Да как вам сказать, он только что сказал мне, что мама хочет приготовить нам котлеты.

– Ну да. Иногда на него находит. Я имею в виду, что он видит вашу маму, разговаривает с ней, но врач говорит, что ничего страшного в этом нет, не стоит беспокоиться.

– Он еще с Карло меня перепутал. А сначала он позвонил мне на мобильный и не узнал меня. Он просто вынудил меня признать, что я самозванец.

– Ну уж и вынудил: что это за слово такое.

– А то как же, он просто уперся рогом, что я, это, дескать, не я. И я, чтобы покончить с этой комедией, был вынужден…

– Правильно. На свете нет ничего такого, о чем бы стоило с ним спорить.

– Вы правы. Но я забеспокоился, а что если эта, как бы это получше сказать, прогрессирующая дегенерация приведет к какому-нибудь…

– К какому-нибудь что?

– К какой-нибудь странной выходке. Кто его знает, что у него там в голове?

– Я знаю. Вашему отцу иногда бывает нужно, чтобы реальность стала не такой, какая она есть на самом деле. Точно так же, как этого иногда хочется вам или мне. Только у него, в отличие от нас, намного больше возможностей изменить свою реальность.

– Это просто отговорка. По-другому можно сказать, что он попросту спятил. Извините за резкость.

– Ваш отец, Пьетро, вовсе не сошел с ума. Он болен, но не помешанный. Уверяю вас, что большую часть времени он ведет себя совершенно нормально. Он только борется за выживание, и если не напоминать ему о том, что его жена умерла, и один из его сыновей не хочет больше его видеть, ему это очень даже удается.

– Ладно. Поступим так! Он приглашает меня от имени мамы на обед, я беспокоюсь, вы уверяете меня, что я не должен беспокоиться, я успокаиваюсь.

– Что вам сказать? Поступайте, как знаете. Главное, чтобы вы не переживали. У вашего отца все в порядке.

– И вам удалось его уговорить установить на кухне посудомоечную машину?

– Нет. Он подарил ее «Красному Кресту».

– Посудомоечную машину? Это же надо, а? А «Красному-то Кресту» зачем же это она понадобилась?

– О, те все прибирают к рукам.

– Да нет, это я так. Дело в том, если я правильно его понял, ему было приятно, если бы мы с Клаудией приехали к вам на обед как-нибудь в воскресенье, но я бы не хотел, чтобы вам пришлось потом мыть посуду вручную. Это просто абсурд какой-то.

– Простите за откровенность, но вам-то какая разница, как я мою посуду? Приходите на обед и, главное, не переживайте.

– О'кей. Вы правы. В воскресенье мы сможем к вам приехать, только не на этой неделе, а на следующей. Вам это удобно?

– Конечно, удобно.

– Он все еще убежден, что Лара погибла в автомобильной катастрофе?

– Он больше об этом не заговаривал, но думаю, что да.

– Я могу попросить вас об одной услуге? Если вдруг речь зайдет об этом при Клаудии, постарайтесь, пожалуйста, изменить тему разговора.

– Не беспокойтесь. У меня достаточно опыта в таких вопросах.

– Мне бы не хотелось, чтобы у Клаудии началась сумятица в голове по этому поводу, вы меня понимаете?

– Конечно. Как Клаудия? Очень страдает?

– Нет. Она спокойна. Не знаю, как это ей удается, но она спокойна.

– Проверьте у нее волосы.

– Что?

– Проверьте у нее на голове волосы. Посмотрите, не появились ли седые волосы.

– Это в десять-то с половиной лет?

– Да.

– Как же это так?

– Положитесь на меня. Проверьте ее волосы, и если вы найдете хоть один седой волосок, скажите об этом мне.

– Седые волосы. Хорошо. Так и сделаю.

– Что ж, увидимся в воскресенье.

– До воскресенья. Да.

– …

– …

– Шанталь?

– Да?

– Можно задать вам один вопрос?

– Да.

– Знаете, это несколько нескромный вопрос.

– Потерплю. Спрашивайте же.

– Почему вы это делаете?

– Что?

– Почему вы посвящаете свою жизнь моему отцу?

– Что за вопрос?..

– Я же вас предупреждал, что это нескромный вопрос. Если не хотите, можете не отвечать, ничего страшного.

– Потому что я его люблю, Пьетро. Что же еще?

– …

– Вы что, мне не верите?

– Нет, почему же, верю, не очень легко любить его в этот период его жизни.

– Как раз наоборот. Ваш отец чудесный человек, даже несмотря на его болезнь. Любить его – это привилегия.

– Я говорил о его характере. Но, конечно, еще нужно лечить его, ухаживать за ним.

– А мне нравится быть с ним рядом, и поскольку я живу с ним, мне не трудно за ним ухаживать. Тридцать два года я проработала медсестрой, все это для меня в порядке вещей. В любом случае, ваш отец чувствует себя намного лучше, чем вы думаете.

– Что ж, спасибо вам.

– Да нет, Пьетро. Знаете, никто бы не смог жить хорошо и спокойно, если бы добро уже не было заложено внутри нас. Эту истину я поняла с годами.

– Ну да, разумеется. Что ж, увидимся в следующее воскресенье.

– До свидания, Пьетро.

– До свидания.

* * *

– Слушаю?

– Привет! Как дела?

– Привет, Марта. Хорошо, а вы?

– Джакомо немного приболел, у него поднялась температура, но ничего страшного, невысокая.

– Да. Многие простужаются в такой период. А как твой животик?

– А-а-а. Растет.

– Ты уже знаешь, кто это: мальчик или девочка?

– Еще один мальчуган.

– О! Поздравляю.

– Спасибо. Но я бы предпочла девочку.

– Да? Почему?

– Догадайся.

– Потому что у тебя уже есть двое мальчишек. Но это ведь к делу не относится?

– Скажем так: если и он будет такой, как те двое, они меня отправят в психушку.

– Да ладно, не жалуйся. Хорошие у тебя пацаны.

– Да уж. Два ангелочка.

– Ты даже не представляешь, как это хорошо, что будет еще один мальчик, знаешь? Ты уже решила, как его назвать?

– Не знаю. Я подумала, Альдо.

– Как? Да ты… шутишь?

– Почему? Может, это и не такое красивое имя, но так звали моего папу, и мне кажется, что…

– Марта, ты не можешь назвать его Альдо.

– Почему?

– Да разве можно назвать троих сыновей Альдо, Джованни и Джакомо [85]85
  Знаменитое в Италии трио телевизионных комиков.


[Закрыть]. Что вы потом будете делать? Концерты устраивать?

– У-у-у. Ты прав. А я и не подумала. Альдо, Джованни и Джакомо, вот именно. Хотя, было бы правильнее сказать Джованни, Джакомо и Альдо…

– Послушай моего совета, этого делать нельзя.

– …

– …

– Да. Этого делать не следует.

– Вот и молодец.

– …

– …

– Знаешь, а я уже стала привыкать к этому имени, черт. Ты всегда все испортишь.

– Конечно, теперь я виноват.

– Почему, почему же все должно быть так сложно? Даже собственного сына нельзя назвать именем своего отца, почему? Почему же всегда так получается?

– Неправда, Марта. Не всегда так. Только на этот раз.

– В моей жизни всегда было так. То, что другим можно делать с утра до вечера, мне никогда нельзя по какой-нибудь фиговой причине.

– Пожалуйста, не делай из себя жертву.

– Я только хотела назвать его Альдо. Мне это было нужно.

– Может быть, потому, что это попросту не его имя.

– Так звали моего отца. Я любила это имя. Имею я право так назвать своего сына или нет?

– В таком случае ты могла назвать Альдо одного из двух твоих мальчишек. Почему ты это не сделала?

– Какое это имеет значение? Когда они родились, папа еще был жив.

– Вот именно. Ты что, боялась сделать ему приятное?

– …

– Алло?

– Ты просто мерзавец, знаешь?

– Да ладно. Извини. Я не имел в виду ничего плохого.

– И чем больше ты извиняешься, тем хуже, ты просто мерзавец, и все.

– Я серьезно попросил у тебя прощения.

– Тот, кто через секунду понимает, что сделал мерзость, еще больший мерзавец.

– Ладно. Договорились. В следующий раз я подожду два-три дня.

– Я тебе скажу, самые что ни на есть мерзавцы это те, кто попросив прощения, начинают острить.

– Марта, я не хочу с тобой ссориться. Просто я терпеть не могу, когда ты прикидываешься жертвой.

– О! Тогда я должна извиниться перед тобой? Я тебя сильно огорчила?

– Послушай, что я тебе скажу: назови его Альдо, да и дело с концом.

– …

– Что может случиться? «Какие красивые мальчишки. Это все твои?» – «Да» – «И как же их зовут?» – «Альдо, Джованни и Джакомо». – «Да ты что? Как тех комиков». – «Да, как тех комиков». И делу конец.

– …

– Назови его Альдо.

– Мне кажется, что я так и сделаю.

– Да и черт с ним, ведь проблема-то не в этом. Я прав?

– Да, ты прав. Кстати, я хотела спросить у тебя одну вещь.

– Валяй.

– Ты звонил тому психоаналитику?

– Нет, не звонил.

– Но ведь ты намерен ему позвонить?

– Нет, не намерен.

– Если я правильно тебя поняла, ты не хочешь пройти у него курс психоанализа?

– Послушай, Марта, я не думаю, что…

– Можно мне к нему обратиться?

– Что-что?

– Я говорю, если ты не намерен к нему обращаться, тогда я могу обратиться к нему. Я снова хочу пройти курс анализа.

– Но ведь номер его телефона тебе дала твоя подруга, да?

– Да.

– А тот аналитик, разве он не строгих правил?

– Да. И что из этого?

– А то, что ты же сама говорила, что запрещается лечиться у специалиста, который дружит с твоими друзьями.

– Моя подруга с ним не дружит. Она его коллега. Она просто мне его посоветовала. Запрещено, чтобы тебя анализировал друг, вот почему я не лечусь у нее; и консультироваться у аналитика, который анализирует твою свояченицу, тоже нельзя, вот почему я тебя предупреждаю, что ты должен хорошо подумать, потому что, если к нему обращусь я, то он не сможет уже тебя анализировать.

– Марта, мне и думать не о чем. Ты можешь хоть сейчас же пойти к нему лечиться. Меня это не интересует.

– Анализ – это не лечение, а анализ.

– Ладно, анализ.

– Тогда ему позвоню я?

– Да.

– О'кей. Спасибо.

– Не за что.

– Ладно, созвонимся.

– Марта?

– Да?

– …

– …

– Нет, ничего. Созвонимся.

– Пока.

– Пока.

* * *

– Слушаю?

– Снег идет!

– Ты где?

– В Риме. Идет снег.

– А здесь дождь.

– А у нас падают здоровенные снежинки, просто красота. Снег сейчас падает прямо на меня, хочешь я сделаю тебе репортаж по телефону?

– Нет, спасибо. А снег не тает?

– Держится. Весь город парализован. Аэропорты закрыты, автобусы застыли поперек дороги, все повысыпали на улицу, играют в снежки, как в восемьдесят шестом.

– А ты откуда знаешь, как было в восемьдесят шестом? Ты тогда был в Лондоне.

– Да об этом все только и говорят: «Как в восемьдесят шестом, как в восемьдесят шестом…» А что, правда, в восемьдесят шестом выпало много снега?

– Да уж, достаточно.

– Фантастично. Никто не работает.

– Могу себе представить. Тебе повезло.

– Да ладно. Может быть, завтра и у вас выпадет снег.

– Но здесь совсем другое дело. Я в смысле, что и тут все бывает парализовано из-за снегопада, но люди злые, как черти.

– Не понимаю, что еще тебя держит в Милане? Только ты один это знаешь.

– У меня здесь работа.

– О'кей. Но не вешай мне лапшу, пожалуйста, что ты не нашел бы работу в Риме. Послушай, у меня есть план: продай свои кукольный домик там, и купи здесь отличную квартиру на Гарбателле, к сожалению, здесь цены подскочили по сравнению с тем, что было десять лет назад, но все равно это один из самых недорогих районов Рима, не говоря уже о том, что он самый клевый. И мы будем жить по соседству.

– И все? Конец плана?

– Да.

– А как же работа?

– Будешь работать со мной. У меня появилась одна смутная идея открыть свою радиостанцию. Ты бы мог ею руководить.

– Признавайся, что эта смутная идея возникла у тебя только сейчас.

– Согласен. Но все равно это отличная идея. Радио «Барри». Хорошо звучит, правда?

– Да брось ты, на кой тебе радио сдалось?

– Музыка, общение, имидж? Я серьезно, Пьетро.

– А известно ли тебе, сколько нужно платить за радиочастоты?

– Послушай. Я очень богат. Даже не знаю, куда девать деньги. Чем больше я их трачу, тем больше их становится. Вполне возможно, что и на радио я заработаю.

– Если ты хочешь быть уверен, что не заработаешь на радио, тебе достаточно отказаться от рекламы.

– Прекрасно. Радио «Барри»: единственная радиостанция в мире, которая ничего не рекламирует. Ну что, ты согласен?

– Да.

– Когда начнем?

– В субботу, когда ты приедешь к нам.

– О, кстати, я не смогу к вам приехать. Этот конец недели мне, к сожалению, нужно провести в Лондоне.

– Очень жаль.

– Но в воскресенье на следующей неделе у меня пересадка в Мальпенсе [86]86
  Аэропорт в Милане.


[Закрыть], я задержусь, и мы могли бы пообедать вместе.

– В воскресенье на следующей неделе?

– Да. И с Клаудией, естественно. Как она?

– Хорошо. Но в то воскресенье не сможем мы. Мы едем на обед к папе.

– К папе? С какой это еще стати?

– Он нас пригласил.

– А-а. И как у него здоровье? Все хорошо?

– Да как тебе сказать. Несет всякую чушь. Шанталь говорит, что чувствует он себя хорошо, а я даже не знаю, что тебе и сказать, иногда мне кажется, что и она с ним вместе свихнулась.

– Вот видишь, я всегда тебе говорил, что из них двоих она чокнутая, а не он.

– Почему бы и тебе не пойти с нами?

– Куда?

– К папе. Ведь ты же будешь проездом в наших краях.

– Ты что шутишь, что ли?

– Послушай, он действительно плох. Позавчера по телефону он меня с тобой перепутал.

– Давай больше не будем об этом, прошу тебя.

– Да брось ты. Что он тебе такого сделал?

– Пьетро, пожалуйста.

– Он старый и больной. Говорит, что разговаривает с мамой, что он ее видит… А мне он сказал, что мама для нас запечет в духовке макароны, можешь себе представить? Как ты можешь быть таким жестоким?

– Это я-то жестокий? Двадцать лет назад ему на меня было насрать, и если бы я не вернулся домой, когда заболела мама, ему по-прежнему так и было бы насрать на меня, вот и все.

– Но потом вы все-таки помирились.

– Ни хрена мы с ним не помирились. Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда мама умерла? Ее даже еще и в гроб не успели положить, а он, знаешь, что он мне тогда сказал?

– И что же он тебе такое сказал?

– Он сказал: «Ну вот, теперь в нашей семье два холостяка, ты да я». Ты это и называешь помирились.

– Ты же сам прекрасно знаешь, что с тактом у него напряженка. Вырвалось у него. Ляпнул такое сдуру.

– Ляпнул, говоришь? А то, что он сожительствует с медсестрой, которая ухаживала за мамой, это тоже ляп? Знаешь ли, к твоему сведению, он с ней шашни крутил, еще когда мама была жива.

– И что? Я тебя просто не понимаю. Он что, единственный изменял жене?

– Да о чем ты говоришь? Это в семьдесят лет, да еще и на глазах у жены, умирающей от рака? К тому же, с ее сиделкой. Но, к сожалению, ты прав, в мире полно мужиков, которые так поступают…

– А вот и неправда, что у нее на глазах, мама ничего об этом не знала.

– Ничего об этом не знала… Да как ты только можешь такое говорить? Не понимаю, как ты можешь поехать на обед к тем двум…?

– Нет. Это ты, как ты-то можешь до такой степени его ненавидеть? Ведь он же твой отец, черт подери.

– Вот именно, потому, что он был моим… Послушай, давай не будем больше об этом, ладно? Дерьмо! Как это так мы начали о нем говорить? Мы же с тобой договорились: о нем – ни слова, мы же это ясно заявили, твердо решили. Ты поступай как хочешь, а я буду делать, как я считаю нужным, только давай больше не будем об этом говорить, прошу тебя, пожалуйста.

– Ладно, ладно. Не будем об этом.

– …

– …

– Скажи лучше, та баба, что ты спас, объявилась? Хоть знак какой-нибудь она тебе подала, хоть позвонила-то она тебе, хоть спасибо она тебе сказала?..

– …

– Алло?!

– Да. Что ты там говорил?

– Я у тебя спросил, объявилась ли та баба, которую ты спас. Ведь они подружки с той, моей, я и подумал, что она должна была объявиться.

– А, нет. Еще нет.

– Что за люди, а? Ладно, созвонимся. Я пойду поиграю в снежки.

– Развлекайся.

– Пока, Пьетро.

– Пока.

* * *

– Да?

– Привет, Пьетро.

– Привет. Как дела?

– Хорошо. А у тебя?

– Хорошо. Есть новости?

– Да. Уже приехали.

– Кто?

– Боги.

– Какие боги?

– Боэссон и Штайнер.

– Куда приехали?

– В Милан.

– А-а! Да? Зачем?

– Как это зачем? Подписывать.

– Что подписывать?

– Соглашение о слиянии. Только не говори мне, что ты не знал об этом.

– Не знал о чем?

– Пьетро, ты что, издеваешься надо мной, что ли?

– Нет, я не могу понять, о чем ты говоришь.

– Ты не знал, что они решили приехать в Милан для подписания документов по слиянию?

– Нет.

– Здесь об этом известно всем.

– Но меня там нет. Единственный человек, который рассказывает мне новости, это ты, а ты этого мне не говорил.

– Я думал, что ты об этом уже знаешь.

– А я и не знал об этом.

– Они решили подписывать здесь, в Милане.

– Здесь? С чего бы это?

– Чтобы спрятаться, меньше бросаться в глаза.

– Что за глупости? Они создают самую крупную в мире группу и еще хотят не бросаться в глаза.

– Что тебе сказать, Пьетро. Подписывать будут здесь. Они уже приехали.

– Боэссон и Штайнер…

– Да. Они приехали с женами и детьми. Боэссон остановился в «Принце Савойи», а Штайнер, кажется, у озера, на Вилле д'Эсте. В конце недели пройдутся по магазинам, а во вторник вечером пойдут на открытие сезона в «Ла Скала», а между тем в понедельник во время выходных по случаю празднования Святого Амброзия, когда везде офисы будут закрыты, приедут сюда подписывать. Прости, я был просто уверен, что ты знал об этом.

– Не важно. Ничего страшного.

– Может быть, и ты заскочишь в офис.

– Я? А зачем?

– Просто так, показаться. Здесь теперь пруд пруди разномастных прихвостней, которых я никогда и в глаза-то не видел, французы и американцы. Нас практически оккупировали.

– Я лучше поберегу себя.

– Они заняли зал заседаний. Каждые полчаса заказывают пиццу и анекдоты травят. Мне даже отсюда слышен их гогот, они повсюду суют свой нос.

– Ничего. Это у них пройдет.

– Подумать только, Баслер оказался просто сводником.

– У него же такая профессия – быть посредником.

– Здесь, однако, у всех уже крыша поехала.

– Они так себя ведут из-за своих проблем, это только предлог, чтобы расслабиться. Смотри не заразись. Ты мне лучше скажи, это я, кстати, о свихнувшихся, ты дозвонился до невесты Пике?

– Да. Я говорил с ней по телефону.

– Ну?

– Они расстались.

–  Да ты что?А она тебе не сказала, где он, что с ним и как?

– Нет. Она говорит, что сама не знает, что уже больше месяца она его не видит.

– С того случая с подставкой для банок?

– Да.

– Ну и как она тебе показалась?

– Она? Нормально. Какая она должна быть?

– Есть много способов выражать свои мысли. Что она тебе сказала точно?

– Она мне сказала, что два месяца назад они расстались, и с тех пор она больше ничего о нем не знает.

– Но как она это сказала? Агрессивно? Печально?

– Пьетро, откуда мне знать, ведь мы говорили по телефону.

– Она тебя о чем-нибудь спрашивала?

– Спрашивала? Она у меня? Нет…

– Она помнила о тебе?

– А почему это она должна была обо мне помнить?

– Хотя бы потому, что ты ужинал один раз с ними.

– Да, но я ей об этом не напомнил. Мне уже было неловко спрашивать о Пике. Знаешь, я даже имени его не мог вспомнить.

– Пике? Федерико.

– Да, но я в тот момент не вспомнил. Здесь его все звали по фамилии. Мне пришлось у нее спросить, не она ли невеста доктора Пике…

– Ты сказал ей, по крайней мере, что он куда-то исчез?

– Нет, я не смог…

– Вот почему она тебе ничего и не рассказала. Ты говорил с ней слишком безлично.

– Она мне сказала, что они расстались. Что еще она мне могла сказать? Что значит слишком безлично?

– Слишком поверхностно. Вероятно, что она кое-что знает, но тебе об этом не сказала, потому что ты вел себя с ней слишком безлично. Возможно, даже она знает, где он. Почему бы тебе ей не перезвонить и не сказать, что ты Марко Тардиоли, что вы знакомы, потому что ты был у них на ужине и….

– Послушай, я ей больше не буду звонить. Мне и так было ужасно неловко.

– Ладно, понял. Поступай, как знаешь.

– А почему ты сам ей не позвонишь, извини меня? Я не могу этого сделать, даже если бы и захотел, ведь она бы сразу догадалась, что я тот самый тип, что уже звонил ей, и чего доброго заподозрила бы что-нибудь. Хотя мне и не понятно, почему это она должна обязательно что-то скрывать.

– Ты прав. Я сам ей позвоню. Ты звонил ей в «Студию Элль»?

– Да, сейчас у меня нет под рукой ее номера, но он есть в телефонной книге. Эй, и мне расскажи новости, ладно?..

– Конечно.

– В офисе ты так и не появишься?

– Даже и не подумаю.

– Даже завтра? Завтра там будет Боэссон.

– Вот именно. Особенно завтра.

– А ты не боишься, что тебя попрут?

– Если уж они решили меня выпереть, Марко, они меня выпрут, независимо оттого приду я завтра на работу или нет.

– Что ж, твоя правда. Я только одного не могу понять, как тебе удается быть настолько спокойным.

– Это ты так считаешь.

– Похоже, что тебе на все наплевать.

– Знаешь, что говорят американцы в таких случаях? Keep cool [87]87
  Сохраняй хладнокровие (англ.).


[Закрыть].

– Да уж. Легко сказать.

– Это ничего не стоит.

– Да, но ты похож… Извини, что это я, в конце концов, это не мое дело.

– Не переживай. Итак, подписывать будут в понедельник?

– В понедельник. Да.

– Что ж, вот увидишь, потом все изменится к лучшему.

– Будем надеяться. Буду держать тебя в курсе.

– Спасибо. А, да, завтра передай привет «всевышнему» от меня.

– Аминь.

36

Я занимаюсь спиннингом.

Мобильный у Иоланды зазвонил как нельзя кстати: она вынуждена отойти от меня на несколько шагов, чтобы ответить на звонок, а мне самое время подвести итоги, нужно хорошенько переварить то, что она мне только что сказала, – ясное дело, даже от ничего может еще как закружиться голова. Я занимаюсь спиннингом. Несколько минут назад, когда она, в мимолетном зимнем варианте, проходила мимо меня с Неббией на поводке, я с ней заговорил. Я даже не знаю, как это мне пришло в голову, и почему именно сегодня утром, но у меня появилось желание сломать рамки привычной схемы наших отношений; я остановил ее и практически вынудил поболтать со мной немножко. Две фразы о холоде, две о небе, которое сегодня явно обещает снег, потом о наших собаках, – до сих пор ничего нового не было, на эти темы мы с ней разговаривали всегда; но потом вдруг впервые я отважился пойти дальше и обратил ее внимание на то, как с приходом зимы изменились ее привычки: я сказал ей, что сначала она даже целых полчаса могла прогуливаться в скверике, а сейчас пролетает мимо быстрым шагом, так что и собака пописать не успевает. Я не стал спрашивать у нее причину такой перемены (и так ясно: стало холодно), но и этого моего замечания оказалось достаточно – она тут же мне заявила, что я ни капельки не изменился, что я по-прежнему нахожусь здесь и, что характерно, даже без собаки, и тогда-то расстояние, на котором мы держали друг друга на протяжении всех прошедших месяцев, и наше до сих пор неудовлетворенное любопытство как будто исчезли: наконец-то, у нас появилось ощущение, что мы имеем право спросить друг у друга о том, что уже так давно бы хотели знать. Первый вопрос задала она: почему я все время сижу здесь, каждый божий день, даже без Дилана, даже в непогоду? Мне не хотелось допытываться у нее, известен ли ей уже ответ на этот вопрос, возможно, и до нее дошла версия, разработанная «кумушками» этого квартала; в сущности, для меня это не имело никакого значения. Я просто сказал ей правду, хотя и растянул ее на две серии: сначала я рассказал ей, что в компании, где я работаю, по причине слияния с американцами сейчас творится черт знает что, просто бедлам какой-то, я предпочел подождать, пока у меня в офисе страсти не перекипят, здесь, у школы, в которой учится моя дочь; однако потом, когда до меня дошло, что этого уж слишком мало и, более того, уж никак не объясняет все те объятия, я добавил, что привычка оставаться здесь, вместо того чтобы, допустим, вернуться домой или пойти поиграть в теннис, или еще чем-нибудь заняться, у меня появилась из-за того, что моя дочь – и тут я жестом объял все здание школы, и моя синекдоха, пожалуй, не была лишена смысла – совсем недавно потеряла мать. И я стал внимательно наблюдать за выражением ее лица и увидел, как грустная, сочувствующая улыбка смягчила ее вызывающую красоту, но все же в этой ее улыбке, возможно, именно благодаря ее красоте, осталось еще довольно много загадочного. Всегда так трудно представить себе, о чем могут думать женщины, особенно, если они красивые. Она понимала? И если да, то что она понимала? В таком случае, было очень интересно узнать, что бы такое она сказала на это; и после короткой паузы она сказала: «Вот это да! Ух-ты какой отец!» Любопытно узнать, произнесла бы она эти слова с таким же энтузиазмом, если бы месяц назад в Роккамаре увидела, как мы с Элеонорой Симончини прямо на травке в саду оберегали сон моей дочери интересным образом? Я вспомнил, что здесь, в скверике, когда-то Карло сделал ей комплимент по поводу ее имени, а она ему ответила, что ей противно его слышать: оскорбляя свое имя, подумал я, ты оскорбляешь своего отца. Может быть, у Иоланды были плохие отношения с отцом? Тогда я у нее спросил: «Ну, а ты чем занимаешься?» – подразумевая ответ, в котором обязательно должна появиться фигура ее отца. И я даже успел себя заверить, да, сказал я себе, такой ответ очень может быть, например, она могла бы мне ответить: «Я работаю с отцом», – скажем, нотариусом, который взял к себе в бюро красивую и ленивую дочь и среди своих толстенных томов в кожаных переплетах выставляет ее напоказ, естественно, на полставки, за символическую зарплату, которая, тем не менее, является единственным источником ее существования, и держит ее таким образом на поводке, подобно тому, как она держит Неббию, только вот поводок этот намного короче, и держит он ее намного крепче; я абсолютно не был готов к тому, что она ответила с невинным видом, Иоланда мне сказала: «Я занимаюсь спиннингом». Я просто ошалел. Ей на вид лет двадцать шесть, она красива, явно очень богата, – одна ее собака стоит миллионы, – а в жизни у нее только одно занятие – спиннинг. В тот самый момент зазвонил ее мобильник, она отошла от меня на несколько шагов и ответила, она все еще стоит, в шагах двадцати от меня, и оживленно болтает по телефону, как всегда, опустив голову, а я задаю себе вопрос: вероятно, она имела в виду, что преподает спиннинг? Возможно, она бывшая волейболистка? Возможно, училась в Физкультурном институте, но диплом получить так и не удосужилась? А теперь, возможно, она ведет курс при каком-нибудь спортзале у своего друга? Очень может быть, и фигура у нее подходящая. И все же, с другой стороны, если мне так уж захотелось, чтобы она обвинила своего отца, на лучший ответ я не мог бы и претендовать. Посмотри на меня, как будто пригласил меня ее ответ, посмотри, сколько потенциальных возможностей угадываются во мне: красота, бесспорно, но и удовлетворенность жизнью, осуществление своих желаний, солидный социальный статус, работа, деньги, любовь; а я, что в своей жизни делаю я, кроме того, что я выгуливаю собаку и болтаю по мобильнику, я занимаюсь спиннингом. У меня фиговое имя, и, естественно, я глупая, и очень скоро я от кого-нибудь забеременею, и даже если мы с ним и поженимся, то сразу же разведемся, и мне будет ужасно трудно растить своего ребенка, ужасно, и мне придется просить помощи у своих родных, и у всех тогда появится доказательство, что я ни к чему не приспособлена, а кто во всем этом виноват, ну-ка угадай…

Она положила мобильный в карман и идет ко мне. Через пять секунд она снова окажется здесь. А сейчас, что будет сейчас, что мне ей сказать? Я занимаюсь спиннингом: если бы она мне сказала, что у нее лейкемия, возможно, какое-нибудь слово мне и удалось бы найти, но на это я даже не знаю, что ей и сказать. Тогда лучше вообще ничего не говорить, лучше сразу же захлопнуть ту дверь; впрочем, и ее ответ сам по себе поставил на этом точку, а перерыв на разговор по мобильному можно считать началом с красной строки. Пока, увидимся, и уйти восвояси. Ба?! Почему же это сейчас у нее такое изумленное лицо? Последние шаги ко мне она делает, глядя на меня с открытым ртом, как будто ничего более удивительного в своей жизни ее глаза не видывали; это же невозможно, ведь я же стал одним из самых предсказуемых видений в этом краешке города. И в самом деле, сейчас, когда она подошла ко мне, ее удивленный взгляд проходит мимо меня, потому что смотрит-то она вовсе не на меня, а на что-то, что находится за моей спиной. Кивком подбородка она приглашает меня обернуться, я оборачиваюсь, и от того, что предстает перед моим взором, я тоже поневоле открываю рот: две громадные махины с дипломатическими номерами, припаркованные одна за другой во второй ряд, загромождают проезжую часть перед сквериком. Одна из них «Мерседес 400 CDI», а вторая, боже мой, подумать только, вторая – « Майбах», до сих пор такую машинку я видел только в Интернете, но ни разу мне не довелось увидеть ее на дороге; какая она красивая, и такая необъятная и блистательная, да она просто затмила все другие машины, стоящие поблизости, неожиданно все они как бы оказались вне фокусировки. Два молодых гиганта выскакивают из «Мерседеса» и открывают дверцу «Майбаха» – выходит пожилой мужчина, и у него тоже гигантское телосложение, он двигается по направлению к нам.