Текст книги "Спокойный хаос"

Автор книги: Сандро Веронези

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Но ты же должен вручить премию лучшему исполнителю альтернативного жанра.

– А я возьму и приеду к вам. Как ты на это смотришь?

– Судя по интервью, ты бы очень хотел вручить премию Бьйорк, но уверен, что на первое место выйдет Франц Фердинанд. Кстати, кто, черт возьми, он такой, Франц Фердинанд?

– Так группа называется: «Франц Фердинанд».

– А почему ты так уверен, что победят именно они? Что, кто-то уже успел подкупить жюри MTV Awards?

– Пьетро, я серьезно тебе говорю, что мне не нравится, что вы будете одни в этом доме.

– Охотно тебе верю, братец, но все равно ты не можешь к нам приехать, ведь ты уже в системе.

– В три у меня встреча, как только освобожусь, сяду в машину и дуну к вам.

– Да они и сюда за тобой приедут. Ведь ты уже прямо в «Матрицу» угодил.

– В семь я буду у вас.

– Не-а.

– Да брось ты. Пойдем все вместе к «Анне» есть рыбу.

– Они и к «Анне» за тобой придут. Ведь у них есть кожаные головы, вертолеты, спутники-шпионы. Да и потом, «Анна» уже закрыта.

– Или нет… Почему бы вам ко мне не приехать? Всего два часа, а? Вы еще и на концерт в Колизее успеете.

– Карло, ты даже представить не можешь, как нам здесь хорошо.

– Что вам стоит. Махните ко мне. У меня какие хотите места есть. И на премирование, и на банкет. Ты только подумай, как Клаудия обрадуется. И Бритни Спирс тоже будет.

– Вот именно. Чем меньше она ее видит, тем лучше.

– Да ладно. Ты что, не помнишь, кто тебе нравился в ее возрасте?

– Мне? Мне нравился Пино Даниеле.

– Это потом. А я говорю тебе, когда ты был в ее возрасте. Что, не помнишь?

– «Абба»?

– Нет. Хуже. «Абба» тебе нравились, когда мы жили на улице Джотто, значит тебе тогда было уже лет двенадцать. А я говорю, в девять лет кто тебе нравился?

– Клаудии уже десять с половиной.

– Согласен, ей десять с половиной. Так ты уже не помнишь, кто тебе нравился?

– В десять с половиной лет мне никто не нравился. Я играл с конструктором «ЛЕГО» и больше ничего, стоп.

– Ты что, уже забыл про фестиваль «Rotary», когда еще Пиппо Баудо пригласил тебя на сцену поучаствовать в викторине?

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Ты выиграл, естественно, выиграл книгу «Приключения Красного корсара». Ты, видимо, уже забыл, что тогда ответил на вопрос Пиппо Баудо, кто твой любимый певец?

– Да брось. Пиппо Баудо никогда не брал у меня интервью.

– У меня и фотография есть, красивая фотография, она у меня в семейном альбоме. Ты с книгой в руках, а Пиппо Баудо держит прямо перед тобой микрофон. Неужели ты не помнишь, что ты ему ответил?

– Я вытеснил из сознания воспоминания об этом эпизоде.

– «Рикки и Повери». Вот, что ты ему ответил.

– Ну и что? Я это брякнул просто так, лишь бы только от него отвязаться.

– В возрасте Клаудии твоими любимыми певцами были «Рикки и Повери». Запомни это.

– И что из этого? У тебя в комнате висел плакат с Габриеллой Ферри.

– На Габриеллу Ферри я дрочил, это совсем другое.

– Дрочил?

– Дрочил, дрочил. Чему ты удивляешься. Она меня заводила до потери пульса, я просто тащился от ее голоса с хрипотцой: поставлю на проигрыватель пластинку «Розамунда», смотрю на плакат, а сам дрочу, дрочу. О, как это было фантастично!

– Ну, знаешь, ты просто уникум. Наверное, ты единственный в мире дрочил под Габриеллу Ферри.

– Это только ты так считаешь. Например, Кукка делал то же самое.

– Прекрасная парочка: ты да Кукка.

– Тогда это был наш идеал женщины. Она тогда была вся из себя, такая энергичная.

– Если не ошибаюсь, она недавно умерла.

– Да, самоубийство. Я так переживал. Незадолго до этого видел ее по телевизору, после стольких лет и именно в передаче Пиппо Баудо, она стала просто необъятная, напичкана психотропами, и уже за пределами добра и зла. Прекрасная моя. И мне вдруг так захотелось познакомиться с ней лично, клянусь тебе. Я хотел позвонить ей и сказать: «Синьора Ферри, в юности я и мой друг Кукка дрочили, слушая ваш голос и думая о вас».

– Ничего себе утешенье.

– А что? Все лучше, чем ничего. Не думаю, чтобы мой звонок мог что-нибудь изменить, но кто его знает…

– Да. Хорошо. Сейчас приду! Дилан… ко мне! Извини, Карло, Клаудия хочет искупаться, мне надо привязать Дилана, иначе и он за ней полезет в воду. Сюда, мой хороший! Сюда! Нет, нет, я сказал: нет! В воду – нет! Ко мне, сидеть! Вот молодец. Вот так, вот так. Сиди!

– …

– …

– Пьетро? Алло! Где ты?

– Да.

– Я серьезно, приезжайте, а?

– Мы приехали сюда и теперь уж останемся здесь, Карло.

– Вот именно. Вы же близко от меня. Приезжайте. Ведь так будет лучше.

– Не можем мы. Правда. И Дилан с нами. Куда мы его денем? И потом? Клаудия договорилась встретиться со своими подружками сегодня вечером. Ведь сегодня Хэллоуин, они пойдут по домам каледовать, обычное дело: «Сласти или проказы?»

– Тогда пусть она сама решает. Передай ей трубку.

– Она в море.

– Ладно, я ей перезвоню.

– Карло, прошу тебя, не настаивай, у нас все хорошо. Поверь мне.

– Нет, Пьетро. В этом доме вам не может быть хорошо…

– Послушай, рано или поздно мы ведь должны были разрешить эту проблему. Не…

– И Хэллоуин тоже никуда не годится. Ты головой своей подумал? Ты привез ее на праздник мертвецов.

– Хэллоуин никогда не был праздником мертвецов.

– А я тебе говорю, что это праздник мертвецов, колдунов и призраков.

– Это не что иное, как Самайн – древний кельтский Новый год. Праздник перехода к зиме, посвященный изгнанию злых духов, в древности люди праздновали его, чтобы задобрить их и предотвратить голод, а потом ирландцы, прибывшие в Америку, привнесли в эту традицию новые элементы: фонарь в форме тыквы и каледование ряженых с шуточками и проказами.

– Вы только послушайте его. Теперь, чтобы поговорить о Хэллоуине, нужно диссертацию защитить по антропологии.

– Да ладно тебе, остряк. Я сам об этом узнал из сегодняшней газеты, эту статью напечатали рядом с твоим интервью. В любом случае, это не имеет значения, потому что так, как ты, нельзя смотреть на этот вопрос.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сегодняшний вечер мы проведем здесь и будем праздновать Хэллоуин.

– И как, по-твоему, на него надо смотреть?

– Хотя бы так: все, что было, то прошло, и хватит об этом. Единственное, с чем я могу согласиться, это действительно критический период, и, конечно, я не мог предугадать, что нам придется остаться здесь одним. По чистой случайности мы приехали сюда именно 31 октября. Так уж получилось. Иногда ведь и глаза можно закрыть на ход событий, как ты считаешь? Или я не прав? Да, звездочка, уже иду. Послушай, Клаудия меня зовет, она ждет меня в воде, хочет понырять со мной. Она так научилась крутить сальто-мортале, что просто закачаешься!..

– Да, я знаю. Я видел этим летом. Ты бы лучше проследил за ней, не дай бог, она ударится головой о дно. Я знаю много случаев, когда люди, ныряя головой…

– Эй! Да что это с тобой, брат? Ты держишь у себя семейный альбом, боишься призраков, предсказываешь несчастья, ну точь-в-точь – тетя Дженни.

– Не знаю, Пьетро, но мне не нравится, что вы там одни, сколько раз повторять одно и то же. Более того, я хотел предложить тебе продать этот дом, ясно тебе…

– Ладно, посмотрим. Посмотрим, как на это отреагирует Клаудия.

– Мы можем купить другой дом где-нибудь в другом месте. На Сардинии, в Лигурии, в Греции. Даже лучше этого.

– Конечно, но давай не будем торопиться. Ведь мы все привыкли к этому дому. Если мы сможем здесь жить, тем лучше. Продать его мы всегда успеем.

– Что ж, в любом случае, ты главное не переживай. А что до меня, мы можем продать его, хоть завтра.

– Спасибо, Карло. Поживем – увидим, как будет лучше. Я пойду: Клаудия ждет меня.

– Эй, поцелуй ее за меня.

– Хорошо.

– И скажи, пусть включит мобильник, я ей послал одну симпатичную штучку.

– Ладно, скажу. Что ты ей послал?

– Это наш секрет.

– О'кей. Созвонимся завтра?

– Да. До завтра.

– Не переживай: здесь у меня все под контролем.

– Вот и хорошо. Развлекайтесь.

– И ты тоже. И привет Бьйорк.

– Пока, Пьетро.

– Пока, Карло.

31

Нет. До конца откровенным с моим братом я не был…

Да, в последнюю минуту Марта действительно взяла назад свое обещание. Вчера утром она мне позвонила и как обухом по голове; у меня была альтернатива: или поехать к морю без Марты, или не ехать вообще; конечно, в том, что я все-таки поехал, был большой риск – здесь, только я да Клаудия, в доме, где Лара упала на пол прямо у дочери на глазах (много раз я старался вообразить это, но никогда мне не удавалось уйти дальше момента, когда Лара падает, поднос ударяется об пол и с грохотом разбивается вдребезги, а куски ветчины и дыни разлетаются в разные стороны; но реакцию Клаудии, то, как она закричала от неожиданности и страха, как она подбежала к ней и, присев на корточки перед бездыханным манекеном, в который в тот момент уже превратилась Лара, умоляюще взывала: «Мама, мама», и, особенно, как она почувствовала себя брошенной, поскольку меня не было поблизости, я все еще был на пляже и даже не отвечал на звонки… что ж, все это, конечно, я просто не в состоянии представить). Погода сегодня, как в июле, и правда, что здесь очень хорошо, правда, что и здесь Клаудия таинственным образом сохраняет спокойствие и что после ужина она надела маску и вместе с ватагой детворы пошла погулять в сосновую рощу; сегодня вечером они пойдут по домам; правда, что Мария Роза, женщина из местных, она живет недалеко от нас и приходит помогать по дому, из чувства жалости постаралась убрать все следы Лариного здесь пребывания: ее одежду она уложила в баул, перестирала столовое и постельное белье, вымыла и вспрыснула дезодорантом шкафы, убрала с глаз долой все, что было связано с Ларой, ее косметику и безделушки, все, что могло нам напомнить о ней: от диетических галет, которые ела только Лара, до увлажняющего крема и пластырей для депиляции. Что ж, все это так; правда и то, что приехав сюда с Клаудией, я потакал наклонностям мира: сдавшись на милость обстоятельствам, я предоставил им возможность принять решение за меня; однако, я не уточнил, какое именно обстоятельство решило все дело, а ведь все случилось именно так: я стукнулся об него, как шар о борт бильярдного стола, и отлетел. Вот так мы и оказались здесь. Этого я Карло не сказал, нет…

Дело в том, что сомнения, ехать сюда или нет, одолевали меня не более пяти минут, да и причина, по которой я так быстро принял решение, никакого отношения к Клаудии не имела, и именно по этой самой причине я ни за что на свете не позволил бы Карло приехать сюда, и даже на мгновение не стал рассматривать его предложение, хотя в нем не было ничего противоестественного, что в этом такого: сесть в машину и отвезти Клаудию в Рим наслаждаться любимой программой MTV. Однако в том-то и дело, что, когда я сидел на скамеечке в скверике перед школой, сразу после того, как мне позвонила Марта и огорошила тем, что она с детьми не сможет поехать к морю, ко мне пришел посетитель. Да. Это была Элеонора Симончини. На этот раз она была одета в светлое, и в ее элегантности было что-то агрессивное, почти хищное: жакет щедро распахивался, узенькая юбка бесстыдно обтягивала ее пышную задницу, да и сапоги кремового цвета, на редкость вульгарные, хоть и сильно отличались от сапог женщины в моем сне, все равно загипнотизировали меня. Из своих волос она соорудила что-то вроде каштанового тюрбана, они тщательно продуманно выбивались из него и падали на лицо, как будто только лишь для того, чтобы усилить впечатление ужасного внутреннего напряжения. Как видно, ее визит был просто неизбежен. Я вовсе не удивился, когда она неожиданно возникла передо мной, во всяком случае не так, как два дня назад, хотя я, по правде говоря, и оторопел: на этот раз она вывела меня из равновесия даже больше, чем в первый свои визит, потому что в ее появлении было что-то неприличное, прямо какой-то звериный рык, независимый и дикий, вопреки любым обстоятельствам, которые могли бы удержать ее поведение в рамках приличий, и придали бы ее визиту в меру удрученный тон, это могло бы быть одно из обычных посещений, которыми на протяжении уже двух месяцев пестрели мои дни, проведенные у школы.

Итак, пришла Элеонора Симончини. Она стала вести себя со мной с какой-то агрессивной интимностью, мне от этого было неловко. Начала с последних новостей. Она поставила меня в известность, что вышвырнула из дома этого ублюдка (она так его и назвала: ублюдок!) Надо признать, что сейчас ее манерам было далеко до той торжественности, с какой два дня назад она бросила обручальное кольцо в канализацию. Ничего похожего. Наоборот, она была в отличном настроении, и изо всех пор ее натуры хлестала энергия, как будто за эти сорок восемь часов она осознала, что единственным ее желанием было избежать смерти от руки супруга, чтобы тут же избавиться от него по самым уважительным в мире причинам; по своей природе это была физическая энергия в чистом виде, как будто энергия отдачи от удара, который она получила в результате такого открытия, разрядилась прямо в ее тело, и она, наконец, смогла сбросить с себя оковы давно уже испытываемого унижения. Она рассказала мне, что представила на рассмотрение этого ублюдка проект договора на развод и раздел имущества по взаимному согласию, составленный ее швейцарскими адвокатами; согласно этому договору с ней оставались дети и все движимое и недвижимое имущество, и таким образом она становилась более состоятельной стороной, а своему супругу она признавала до издевки смехотворную сумму в 1032,91 евро в месяц, равную заработной плате матроса по имени Оресте, заведовавшего яхтой, которую она подарила этому ублюдку по случаю пятнадцатилетнего юбилея супружеской жизни; получалось так, что отныне эта яхта будет составлять его самую значительную личную собственность; с веселым видом она перечислила мне все дорогостоящие капризы своего мужа, которые теперь уже этот ублюдок не сможет себе позволить, (начиная от коллекционирования произведений искусства в стиле модерн и заканчивая спонсорством команды по водомоторному виду спорта) и прокомментировала все наказания, которые грозили обрушиться на его голову, осмелься этот ублюдок отвергнуть ее предложение. А потом с таким видом, как будто это имело отношение к плану ее мести, она заявляет, что этот конец недели проведет в своем доме в Роккамаре, и если бы и я там оказался, мы могли бы встретиться. Ее энергия, до этого момента обращенная против мужа, сейчас сконцентрировалась на мне, усиленная немногочисленными примитивными элементами: духи, лукаво опущенный взгляд, элегантная одежда хищницы, фраза в условном наклонении, и все это создало поразительное по своей силе сексуально-энергетическое поле, мне даже показалось, что в карман моего пиджака она сунула что-то вроде чека. На, возьми, заполни и получи наличные. Вон она, наклонность мира…

Ну вот, теперь я здесь, стою в майке, курю сигарету на веранде дома, в котором только два месяца назад умерла моя женщина. В тропической ночи светит полная луна, теплый ветер слегка колышет кроны сосен, а я, как какой-нибудь ничтожный молокосос, приготовился послать смску. « Путь свободен», – вот какая фраза во всей своей кровожадной, гормональной абсурдности мерцает на дисплее моего мобильного. Я еще не отправил это сообщение. Пока что эту пулю я держу в стволе и не нажимаю на курок. И вовсе и не нерешительность сдерживает меня, на самом деле я прекрасно отдаю себе отчет в том, что, в конце концов, я нажму на кнопку, и это сообщение полетит по назначению, но я пытаюсь стереть его из своей памяти, хотя бы временно, я пытаюсь подумать о себе так, каким меня представляет Карло: неприкаянным, как соло на трубе, в этой чудесной ночи; меланхоличным, добродушным, погруженным в свое горе и преисполненным чувством долга держать свою боль как можно дальше от комнаты, где спокойно спит моя дочь, – хотя, по правде говоря, сейчас бы я охотнее проглотил две-три рюмки рома, чтобы облегчить тяжкую ношу, свалившуюся мне на плечи. Американский кинематограф переполнен героями: Грегори Пек, Джеймс Стюард, Генри Фонда, Кевин Костнер. Как ни посмотри, до сих пор я мог бы еще стать одним из них, ведь я еще ничего такого, чего они никогда бы не сделали, не совершил. Если бы вдруг горе обрушилось на меня здесь и сейчас, если бы боль, затаившаяся в жизнях других людей, наконец, перестала ходить вокруг да около меня, и хоть бы один раз в жизни вонзила свои кривые клыки мне в живот, я бы и вправду смог стать таким, как они. Ведь я готов к этому, уже два месяца, как я готов и только и жду, когда начать страдать…

« Путь свободен».

Я поставил стереоустановку на веранде, и сейчас включу диск «Radiohead». Теперь уже слова из песен не застают меня врасплох: все их песни я знаю наизусть и сам теперь задаю им вопросы. Дорожка 2: «Pyramid song». Ну вот, жалобно зазвучало пианино, перед началом песни душераздирающе завывает голос: « I jumped in the river and what did I see/ Black-eyed angels swam with me…» [76]76
  Я прыгнула в реку, и что же я там увидела? / Черноглазые ангелы плавали рядом со мной (англ.).


[Закрыть]Бог ты мой, сколько вечеров провел Карло, слушая эту песню и страдая? Представляя себе, сколько бы дел могли они сделать вместе с той девушкой, если бы она не бросилась в реку? Он слушал ее до потери пульса, до тех пор пока в его жизни не оставалось места ни для чего больше, кроме фармацевтических весов, шприцов, свернутых трубочкой банкнот и листочков алюминиевой фольги?

« Путь свободен».

Дорожка 17, «Big Ideas» [77]77
  Великие идеи (англ.).


[Закрыть]. Позавчера утром, когда Элеонора Симончини ушла, прежде всего я обратился с вопросом именно к этой песне, потому что я запомнил, что в ней были какие-то разжиженные, но мудрые слова, очень подходящие для моего случая. Вчера ночью, когда Клаудия спала на заднем сиденье, пока мы с ней ехали сюда из Милана, я снова и снова слушал эту песню, и сегодня вечером, в то время как Клаудия с подружками праздновала Хэллоуин, слушал до тех пор, пока она, уставшая, растрепанная, испачканная, засыпавшая на ходу, не вернулась домой с мешочком, полным шоколадок «Марс», «Кит-Кат», шоколадных пасхальных яиц и другой дряни. Наверное, я слушал эту песню уже больше ста раз, каждый раз признавая абсолютную истину ее слов, и все же, я ни на мгновение не забывал и о том чеке.

« She kisses you with tongue/ and pulls you to the bed/ Don't go you'll only want to come back again». Это, правда, песенка. Ты абсолютно права. Все случилось бы именно так. « So, don't get any big ideas/ They're not gonna happen/ You'll go to hell for what your dirty mind is thinking» [78]78
  Она целует тебя взасос / и тянет тебя в постель / Не надо тебе туда, ты только захочешь снова вернуться. / Поэтому не строй иллюзий / Ничего никогда не сбудется / А ты попадешь в ад из-за своих грязных мыслей… (англ.).


[Закрыть]. Правда. Все именно так и случится…

Я встаю и захожу в дом. Клаудия спокойно спит в своей комнате. Карло прислал ей на мобильный смешную картинку: тыква от страха стучит зубами. Ей она очень понравилась, да, но она тут же показала эту картинку мне, поэтому в этом никакого секрета вовсе не было. Возвращаюсь на веранду. Ларин «Гольф» стоит на площадке перед домом, поблескивая своими боками в свете луны. Призрачная машина без номеров производит зловещее впечатление. В сущности Карло был прав: Хэллоуин это действительнопраздник мертвецов. В той статье из газеты говорилось, что кельты боялись, что первого ноября дух умерших мог присоединиться к миру живых людей, отменяя законы времени и пространства; по их мнению, в этот день могло случиться что угодно, мертвые могли прийти из потустороннего мира, чтобы вместе с живыми людьми отпраздновать Новый год.

« Путь свободен».

Я отправил его. И наклонности мира тут ни при чем, я сделал это намеренно.

Никогда мне не стать одним из тех американских героев.

32

Скула, уголок рта, губы, мочка уха, ухо…

Я целую детали.

Глаза у меня открыты: я хочу видеть то, что целую – детали волнующей белизны, части беспредельного тела, ведь всю эту женщину целиком поле моего зрения больше не в состоянии охватить: будто бы этому телу нет конца, будто оно плод моего воображения…

Я дышу носом глубоко-глубоко, вдыхаю запах ее духов весь целиком, но и аромат ее тела, едва ощутимый, в силу индукции, секреции и трения постепенно будет усиливаться, а когда я проникну в ее тело, он возобладает над запахом ее духов. Это непременно произойдет, у меня нет ни малейшего сомнения: в эту минуту я могу сомневаться в чем угодно, но только не в том, что скоро я войду в нее, и ее естественный запах млекопитающего забьет нежную эссенцию моря, которой она окропила свое тело, чтобы скрыть его. Неизбежность этого события доводит меня до экзальтации, хотя я еще ничего не предпринял для этого. Я ничего еще не начал – о! это поистине восхитительный момент: мои враки, притворство, смски стоили того – эта кожа – великолепна, эти губы – великолепны, волосы, шея, шея у нее великолепная, или нет, точнее, отдельные части шеи: связки, вена, впадинка ключиц – просто великолепны, как великолепно и обещание, таящееся во всем этом теле, которое в эту минуту я сжимаю в объятиях, в ее бедрах, и внизу живота, там я ограничиваюсь лишь нежными поглаживаниями, в ее грудях, к которым я до сих пор не прикоснулся, и они сами с упрямой упругостью давят мне на грудь; и даже вне ее тела я ощущаю обещание, оно в запахе травы, земли, в теплоте ночи, в ослепительном свете луны, в шуме ветра, в трелях проклятых соловьев, в буйстве сошедшей с ума природы, потому что 31 октября, давайте-ка вспомним, всего этого не должно быть…

Я прижимаюсь подбородком к ее коже – моя однодневная щетина, как электрический разряд на чувствительные участки ее тела: тяжело дыша, она цепляется за мои плечи, отдаваясь мне во власть, голова ее клонится в сторону, волосы откинуты назад, я овладеваю ее шеей – вот он, долгожданный момент. Я открываю рот и заполняю его ее плотью, зубами прикасаюсь к ее коже, слегка присасываюсь: мне нужно добиться идеального прилегания, она еще не знает почему, даже не может это представить, она вздыхает и постанывает от моего засоса, но это еще не все – она даже представления не имеет, как я сейчас ее укушу. А я знаю, потому что на себе испытал ощущения от такого укуса, и с тех пор я ни разу не дотронулся ни до одной женщины, не вспомнив о Марте. И любовь тут ни при чем, это настоящий укус вампира: однажды она так меня укусила, и теперь я это делаю тоже, каждый раз, как мне предоставляется такая возможность. Ну вот, в самом деле: я ее укусил. Да, я вонзаю зубы в ее плоть, и начинаю надавливать, и тотчас чувствую, как дрожь пробегает у нее по телу, как расслабляются мускулы, расцепляются связи нервов, и с шумом ее вздохов вылетает сквозящее крайним изумлением, протяжное «а-а-ах-х-х». Вот именно, изумление. Я укусил ее не резцами, а клыками, мои клыки решительно вонзились, словно намереваясь прокусить ей шейную вену и пустить кровь, – и странно, но никто никогда не бывает готов к этому: несмотря на все фильмы о Дракуле, которые мы видели, нам трудно представить, что кто-то нас может вот так укусить, и это чертовски приятно…

Зубами я продолжаю терзать ее плоть, проникая все глубже и глубже, – «а-а-ах-х-х», – но в действительности ей не больно, я знаю, потому что удовольствие от такого укуса действует как анестетик. Она напрягается, но от страха, а не от боли: она боится, что давление моих челюстей больше не остановить, – мне знаком этот страх, и я когда-то испытал его, – челюсти продолжают сжиматься до тех пор, пока не вырвут целый кусок мяса. Тогда я ослабляю нажим. Я все еще сжимаю ее плоть зубами, но не усиливаю укус, не хочу причинить ей боль, хочу только держать кусочек ее тела в зубах и упиваться ее постанываниями; я хочу слушать бесконечно, как она стонет, стонет, пассивно стонет, а сейчас она начинает растворяться в поистине легендарном, драматическом, сияющем, сумасшедшем забытьи: так забывается голодающие, падающие без чувств, или оглушенные жертвы, безвольно свисающие из пасти леопарда, – это забытье тонущей девчушки, борющейся с Носферату, примчавшимся ей на помощь, однако, она от всей души предпочитает умереть, чем дать ему себя спасти, она борется с ним, безуспешно пытаясь утянуть его за собой под воду, и, в конце концов, обессиленная, она покоряется и отдается ему в руки, позволяет себя спасти, целовать свое тело и высосать из него всю кровь…

«А-а-ах-х-х…».

Ну вот. Я начинаю ослаблять хватку, потихоньку, потихоньку. Элеонора Симончини испытала удовольствие, которое она никогда уже больше не сможет забыть; и одного этого было бы достаточно, чтобы, удовлетворенная, она вернулась домой – других удовольствий ей уж больше и не надо. Как и следовало ожидать, едва я отрываю зубы от ее шеи, она тут же, будто ей необходимо сбросить с себя оцепенение, в которое ее поверг мой укус, берет инициативу в свои руки и начинает неистово целовать и лизать меня, с остервенением сжимать в объятиях; вдруг ее рука стремительно опускается вниз, ее движение точно, как выпад в каратэ, и через ткань брюк хватает меня за член, – по правде говоря, я всегда высоко ценил этот жест, потому что в самом его бесстыдстве есть и что-то целомудренное, как в отношениях между подростками, это напоминает мне пору семидесятых годов, я вспоминаю Патрицию Пескосолидо, свою первую девушку, наши изнуряющие откровенные ласки при тусклом свете синих и красных ламп в мансарде у Джанни Албонетти, по прозвищу «Футурист», со стенами, покрытыми картонками из-под яиц, под пластинку Брайана Ино, крутившуюся бесконечное количество раз… она сквозь ткань брюк уже наминает мне член, точно так же, как когда-то Патриция, она сжимает его все сильнее и сильнее, будто хочет оторвать и забрать с собой, наконец-то, у меня появилась возможность заняться ее грудями, и я принимаюсь лапать их обеими руками, как мне до одури этого захотелось в ту самую минуту, как я увидел ее позавчера на школьном дворе; но из чувства какой-то романтической, обязывающей меня в данных обстоятельствах симметрии поведения я ласкаю ее грудь снаружи, даже не пытаясь сорвать тонюсенькую ткань, обволакивающую ее. И это очень даже волнующий момент, потому что Элеонора Симончини без лифчика, вот это да, как и Патриция Пескосолидо в шестнадцать лет, неоспоримое доказательство того, что груди-то у нее искусственные, действительно, на ощупь они какие-то не по-человечески эластичные – боинг: кажется, что они на пружинах – это просто какое-то слепое подчинение киборга, как будто ее объемные и упругие перси получили приказ всегда торчать вверх и никогда, что бы ни случилось, не обмякать и не опускаться вниз, вот так, среди бесконечных удовольствий, доставляемых мне соприкосновением с этим чудом природы, есть место и для горячего чувства разубеждения, просто извращение какое-то, потому что я всегда критически относился к идее засадить в грудь женщины два куска силикона, чтобы сделать ее привлекательнее, но если это дает такие результаты, я просто обязан изменить свое мнение…

Естественно, мы продолжаем целоваться, но наши поцелуи безвкусные, чисто для прикрытия, а воображение улетело куда-то очень далеко. Мы больше уже не единое целое, вот в чем все дело, как мы были всего несколько минут назад, пока я кусал ее; она воспряла после вегетативного забытья, мы снова стали двумя отдельными индивидуумами, из темных закоулков своего я накачивающими кровь адреналином, которые усердно, почти соревнуясь, даже борясь друг с другом, стремятся утолить вызванную им ненасытность плоти. Она поднимает наше соревнование на более высокий уровень, она первая отваживается на еще один шаг, хотя Патриция Пескосолидо на это потратила целую долгую зиму, она сунула руку прямо мне в ширинку. Я чувствую, как ее пальцы сражаются с пуговицами, они почти отрывают их, а потом быстрым движением ее рука проскальзывает в отверстие в трусах и, как ручку молотка, обхватывает мой член. Тогда и я тоже, по-прежнему подчиняясь симметрии, задираю ей кофточку до самой шеи, и пред моим взором предстает непорочная белизна ее грудей, и я хватаю их, да, да, заполняю ими свои ладони, сжимаю их, чувствую, как ее мягкая плоть проскальзывает у меня между пальцами – их использую, можно даже и так сказать, как раз по назначению, ведь для этого их и изготовили. Вот это да, вот это удовольствие, оно насыщает, удовлетворяет, не стану отрицать, но сейчас в соответствии движений наших рук есть и что-то механическое: если она, например, ногтями почесывает мне лобок, то я ей отвечаю, еще крепче сжимая сосок, это похоже на диалог в такой скупой и примитивной форме; принудительный и начисто лишенный нежности диалог возник между нами, а настоящего-то диалога у меня с ней так никогда и не было. Но эта женщина отнюдь не Патриция Пескосолидо, и нам, увы, далеко не шестнадцать лет, и мы сейчас не на мансарде у Джанни Албонетти, по прозвищу «Футурист», а значит, не можем так продолжать всю ночь, как когда-то бывало с Патрицией, как было славно целыми вечерами целоваться и ласкать, и наминать друг другу самые сокровенные части тела, вот как, такого удовольствия мне уже явно недостаточно, и неудовлетворенное желание порождает у меня идею, презренную, надо заметить, но если то, что возникло между нами, на самом деле только соревнование, – гениальную, однако я отдаю себе отчет в том, что, наоборот, между нами по идее должен бы быть союз, несомненно неплодотворную и удручающую, поскольку на этот раз следующий шаг делаю я: приникнув губами к ее соскам, с ненасытностью, до неприличия тактической, я начинаю посасывать их, сначала один, потом другой, а потом оба вместе(потому что эту груду бронированного мяса можно запросто сгрести в кучу и сделать из него единую критическую массу на головокружительной высоте) я делаю это не потому, что так лучше, как раз наоборот, так даже хуже, поскольку расстояния между грудями больше нет, и я лишился мифического созерцания пышно распустившихся персей, но лишь только потому, что уж так функционирует механизм, управляющий нашими поступками: на этот мой шаг она может ответить только единственным способом. О, да, Элеонора Симончини, я знаю, какому неписаному закону подчиняются такого рода отношения в буржуазных кругах, к которым мы оба принадлежим, я знаю, что в первое свидание никакая уважающая себя дама никогда не возьмет в рот; однако, прошу обратить внимание, это не означает, что я разделяю эту точку зрения, потому что эту условность я лично считаю бесполезной, неумной и ханжеской, но мне прекрасно известно, что такой закон существует, и уверяю, что в прошлом я беспрекословно ему подчинялся или, может быть, я был вынужден ему подчиняться, но, в любом случае, я его чтил; но сегодня особенная ночь, Элеонора, и сегодня я желаю нарушить его, сегодняшняя ночь – исключение из любых правил, и теперь уже у меня только одно желание: я хочу, чтобы ты сосала мой конец, и животной пыл, с каким я посасываю тебе соски, не что иное, как приказ сделать это. У тебя просто нет другого выбора, я хочу, чтобы ты это осознала: в эту минуту я сосу то, что только что сжимал руками; твоя рука сжимает мой член, поэтому сейчас твоя очередь сосать его, что еще тебе остается делать?