Текст книги "Спокойный хаос"

Автор книги: Сандро Веронези

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Она это делает! Но это не покорность, у нее нет даже тени сомнения, не видно даже намека на то, что она только подчиняется принуждению, наоборот, она мнит себя хозяйкой положения, полностью владеет своим поведением и, судя по счастливому взгляду, который она бросает мне, перед тем как склониться над моим животом, рада это сделать; ну вот, она уже закатала мне майку, и пошел, пошел мучительный марш поцелуев и засосов от груди до самого бедра, потом вокруг волосатого пупка, потом прямо по пупку – самое главное, однако, чтобы она не переусердствовала, потому что это – настоящая пытка, некоторые женщины просто не понимают, насколько иногда этот марш становится невыносимым… Но нет, нет, она никогда не переусердствует, она спускается еще немного вниз, а когда мой вздыбленный член уперся ей прямо в шею, она сразу распознала этот знак: все правильно – дальше дороги нет, и перестала мучить меня. Приехали: приподнявшись на коленях, она полностью расстегивает мне брюки, спускает их до конца вниз, то же самое проделывает и с трусами, все эти действия она выполняет с надлежащей в таких случаях торжественностью, потому что, очевидно, она отдает себе отчет в том, какой всплеск серотонина этот ритуал вызывает в мозгах у мужика. Но после она делает одну странную, совершенно неожиданную вещь: она сжимает мой член у основания и тянет его вверх, в воздух, как будто ей известно и то, насколько ему приятно ощущать в жаре этой ночи прохладное прикосновение ветерка, и на несколько секунд замирает, любуясь им, хочется сказать, насыщая его кислородом, так делают с бокалом чудесного вина, прежде чем начать смаковать его; потом, сдув упавшую ей на глаза прядку волос, она берет его в рот.

О! началоминета… О! Каждый раз меня удивляет, как такая вещь может быть настолько простой и настолько непогрешимой. Открывается рот и пошел: много ли надо? Любой может это сделать. Почему тогда люди этим постоянно не занимаются? Почему мы из этого сделали такой редкий товар? Чокнутые мы все, что ли?

Я закрываю глаза: все вокруг стало идеальным, легким, чуждым, в своей жизни я только случайный посетитель, инопланетянин, упавший с вершины высшей цивилизации в жаркий рот этой женщины. О! До чего фантастично оставаться так и ни о чем не думать, покачиваться на волнах настоящего, такого чистого и абсолютного…

…Но, к сожалению, повылазили, будто их привлекло отсутствие недовольства, жильцы, населяющие мое сознание, удивленные, рассерженные, завистливые, и каждый со своими хреновыми комментариями. Лара: «Бессовестный! Как тебе не стыдно? Как можешь этим заниматься?»; Марта: «Вот видишь? Я тебе всегда говорила, что ты просто свинья»; Карло: «Вот видишь? Врун ты несчастный»; Пике: «Вот видишь? Ты и есть хитрожопый»; невеста Пике: «Я это делаю лучше»; сын Пике: «Семь миллионов восемьсот шестьдесят три тысячи шестьсот четырнадцать…»

Я открываю глаза, и этой толпы как не бывало. Я ничего не делаю, все делает за меня эта женщина, стоящая на коленях на траве. Я всего-навсего блюдо, которое она поглощает, я нахожусь в жидком состоянии, я – идол, перед которым она преклоняется, – инерция в чистом виде, способная ощущать; невинность, бессознательность, зависимость… И все же, когда глаза мои открыты, я вижу, и то, что я вижу, – чистая порнография – голова женщины у меня между ног ритмично поднимается и опускается, ее груди сплющены о мои бедра, щеки втянуты в засосе – и это зрелище подстрекает демона соревнования и неудовлетворенности, вызывая у меня ненасытное желание чего-то… чего-то такого… О! Как быстро все запутывается. Если закрыть глаза, все сводится к переполненной персонажами сексуальной фантазии, а когда я их открываю, снова появляется желание взять ее в охапку, обладать ею, доставлять удовольствие, а не получать его. Доставлять удовольствие: что за глупость. Я уже сделал намного больше, – думай головой, черт возьми, – я ей жизнь спас: если бы не я, она бы сейчас была горсткой пепла в урне, какое уж там удовольствие – оплаканная, кремированная, а урна с ее прахом стояла бы уже в нише их семейного склепа на каком-нибудь блестящем швейцарском кладбище рядом с ее обожаемым папочкой, а сказочное состояние, которое она получила в наследство от него, а также посты в компаниях группы, которые она заняла после его смерти, (шоколадки «Брик», в первую очередь, порошковое молоко и смеси для приготовления пудингов, все это только в сфере кондитерской продукции, традиционной, издревле принадлежащей их семье, вместе, естественно, со всеми холдинговыми, финансовыми и кредитными компаниями, в которых растворяются денежки, а также приобретения последних лет во время кампании глобализации – все-против-всех, как спортивные снаряды для фитнеса, кажется, и даже надувные конструкции для парка аттракционов) давно бы уже все уплыло в руки этому ублюдку, ее мужу; а значит, этот минет я честно заслужил, и она сама первая это признала, иначе бы не старалась с такой самоотдачей, невероятной самоотдачей…

Что она делает, остановилась?

Нет, не остановилась, просто целует мне яйца. И снова мои член обдувает ласковый ветерок. У-у-ух, какое это ощущение! Сейчас, однако, он весь мокрый от слюны, и прикосновения ветерка кажутся намного прохладнее, мне зябко, даже передергивает от холода…

– Я бы могла всю ночь держать его во рту, – громко восклицает Элеонора Симончини, сжимая в руке, как микрофон, мой член и почти касаясь его губами. Как приятно слышать такие слова, прекрасные, решительные слова, она как будто пригласила меня откинуться назад, повалиться навзничь на траву в позе шавасана [79]79
  В йоге – поза глубокого расслабления.


[Закрыть], и, если мне и невмоготу лежать с закрытыми глазами, я могу смотреть на кроны сосен, на мерцание звезд, на сияние луны, пока не закончится эта погоня за идеалом вознагражденной добродетели. Каков бы ни был смысл ее слов, тем не менее в том, как они прозвучали, было что-то такое, что меня потрясло, что-то такое гладкое и отточенное, что-то вроде копчика, и это что-то, как жгучий удар хлыстом, пронзило насквозь все мое тело – такое жгучее физическое ощущение я еще ни разу в жизни не испытывал. Ну вот, все прошло. Все длилось какой-то миг, и она уже снова сосет мне его, конкретным, продуктивным образом, ее намерения ясны: она хочет, чтобы я кончил ей в рот; но осознание того, что и этоя смогу сделать, снова выводит все из равновесия.

– Повтори, что ты сказала, – слышу я себя.

Элеонора Симончини опять останавливается, выпускает мой член изо рта, грациозным движением головы отбрасывает волосы назад и весело смотрит на меня, а потом с приторной слащавостью повторяет свою игру с микрофоном: на этот раз она берет мои член обеими руками и в конфиденциальной манере, прикрыв глаза, как делают певцы, которые ей, вероятно, нравятся, повторяет:

– Мне бы хотелось сосать его всю ночь.

На этот раз она говорит еще громче, звучание ее голоса просто невыносимо. Вибрации, да, это из-за вибраций ее голоса, проходящих в миллиметре от головки моего члена, «у» и «о», больше всего вибрируют гласные «у» и «о»: рубящим ударом вонзаются они в сам символ проникновения, такое же ощущение возникает, когда слышишь скрежет ногтей, скребущих по пластмассовой доске, а потом откликом неясной и отчаянной боли утробное эхо какого-то жуткого стона отзывается в самой глубине поясницы – да что это за зловещая мантра? Создаваемый ею эффект противоречит ее значению. Потому что я больше не владею собой, все ясно; какая там шавасана: контроль над ситуацией уже потерян, я превратился в какую-то ожесточенную слепую силу, и я даже, не поверите, начинаю вести с ней борьбу, чтобы сломить мужественное сопротивление ее рта, отказывающегося выпустить мою плоть, я побеждаю, поднимаюсь, я уже на коленях и ее поднимаю тоже, насильно, посылая к черту гарантированный мне минет, однако, в обмен на что? На этот клубок императивов, на этот хаос? Начать все с начала: обнять ее, прижать к себе, облапить, провести языком по шее – язык на полюсах магнита, на батарейке, на электрической розетке; противоположные заряды притягиваются, а одноименные отталкиваются, если противник тебя атакует, посылая подрезанный мяч, непременно надо отвечать крученым сверху, потому что мяч вращается точно так же, сжатьее, да, вот так, разница между подрывной деятельностью и бунтом, удар волны о скалу, треск лопающегося яйца, а потом повернуть ее спиной, конечно, так хуже, но в том-то и все дело, что я хочу, как хуже, чем хуже, тем лучше для меня, да, мне хочется чего-нибудь сатанинского, перевернутьее, с каким трудом некоторые признаются в том, что они занимаются мастурбацией, и насколько убого выглядят те, кто признаются в этом легко, в общем, она не хочет поворачиваться, но ведь секс – это, прежде всего, манипуляция, особенно во время исключительных в это время года наплывов жаркой погоды, в таком случае, мне надо обездвижить ее, Киану Ривз останавливает пули на лету, в сущности, мне однажды уже приходилось это делать, чтобы спасти ее, в сущности, что такое Ом, если не мощнейшая вибрация, да какие уж там предыдущие жизни, ежедневно видишь столько одних и тех же лиц, что однажды повстречаешь человека, и у тебя возникает такое ощущение, что ты его уже где-то видел, значит, очень даже возможно, ты его действительно где-то видел, ну вот, так, обездвижить ее и перевернуть, да знаю я все, песенка, ты меня уже предупреждала, что у меня будет только одно желание: вернуться домой, именно, три стадии психического отклонения: я на работе, а мечтаю быть на море, я отдыхаю на море, но мечтаю вернуться на работу, я на море и мечтаю быть на море, ну да, море, волнение на море, нужно крепко держать ее одной рукой, сейчас я освобожу другую руку, и задеру ей юбку, спущу трусики…

– Нет. Нет. Мне нельзя…

Что нельзя?

– Мне нельзя…

О! Нет, нет, нет. Я же сказал спустить эти тру…

– Мне нельзя…

Значит я серьезно обидел какое-нибудь весьма влиятельное лунное божество, но ведь не может быть, чтобы каждый раз, проклятье, каждый раз повторялось одно и то же: практически прямо со времен Патриции Пескосолидо мне и вспомнить-то нечего, ну да, с того момента, когда еще мы с ней одновременно потеряли невинность в квартире на улице Северано, где раньше жила ее покойная тетя, все время повторяется одна и та же история: одна и та же неистощимая река тягучей и темной крови сводит на нет мои усилия добраться до мохнатой мышки ( список девушек, которым в первый раз было нельзя: Патриция, немка, с которой я познакомился в кемпинге в Палинуро; та, что завоевала третье место в конкурсе «Мисс Пунта Ала» Барбара Боттай; и та, сотрудница 4-го канала, у нее еще была до абсурда смешная фамилия, ее звали Луиза Пеше-Дельфино; естественно, Лара, можете себе представить: и даже две женщины из тех четырех, с которыми я ей изменял: Габриелла Париджи и француженка, пиар-девица, она была похожа на Изабеллу Аджани, у нее еще на языке был пирсинг, несомненно, это была самая красивая девушка из всех, на кого я когда-либо положил свою лапу). Что мне делать? Ее слова меня парализовали, я протянул было к ней руку, с намерениями сжать ее бедро, но моя рука, подобно руке Плутона в «Похищении Прозерпины», окаменела, поцелуи превратились в камни – вот почему она с таким бесстыдством взяла его в рот, вот почему была готова сосать его хоть всю ночь – у нее не было другого выхода– намерение сделать мне минет засело у нее в башке с того самого момента, как она здесь появилась – но я разрушил ее планы – а сейчас что? Что будет дальше? Повернуть назад просто невозможно, потому что тот минет уже возвратить нельзя, он упорхнул, как отрывной талон платы за проезд по автостраде, вырванный порывом ветра у тебя из рук, ускользает в опущенное стекло автомобиля, как шарик пинг-понга улетает с террасы, – что будет дальше? О том чтобы трахнуть ее, несмотря на это, не может быть и речи, это такое свинство; сделать это с по-настоящему любимой женщиной – это уж куда ни шло ( список женщин, которых я любил по-настоящему: Патриция Пескосолидо, Лара), и о'кей, ладно: еще француженок, наверное, потому что они все похожи на Изабеллу Аджани, но только в исключительных случаях, и прежде всего, в тех, когда очевидно, что другая такая возможность не представится; что ж, тогда мне придется сдаться, поднять руки вверх, и на этом – все. Это было бы, бесспорно, мудрое решение, но что мне делать с моей эрекцией, все та же постоянная эрекция, она появляется у меня каждый раз, как Элеонора Симончини приближается ко мне, и сохраняется до тех пор, пока я нахожусь в ее обществе, из-за событий последних минут мой конец превратился в гранит, а события последних секунд вовсе не ослабили его напряжение – нужно что-то сделать, чтобы эрекция прошла, но что? Я должен сконцентрировать мысли на каких-нибудь препротивных вещах: на бородавках, наростах, гное, волдырях на ногах; Берлускони, держащий в руке «жучок», чтобы доказать, что за ним шпионят; лицо Превити, присягающего на верность Конституции; Пике с башкой страуса; пот Еноха; скандал «Oil for Food» [80]80
  Нефть в обмен на продовольствие (англ.).Программа, осуществляемая по инициативе ОНН с 1995 по 2004 год в отношении Ирака.


[Закрыть]; бензин, цены на который растут, несмотря на падение цен на нефть; финансовых промоутеров, продающих серебряные бонды пенсионерам; «Эмрон», «Пармалат», «Алиталия», «Фиат», «Телеком»; тарифная единица, начисляемая на стоимость телефонного разговора в момент ответа вызываемого абонента; «Тим», «Водафон», «Винд», «Тре»; принудительная депортация эмигрантов-нелегалов; мост через Мессинский пролив; слияния групп, которые должны бы конкурировать между собой; власти антимонопольного комитета, которые одобрили способ, каким был выгнан Жан-Клод; предложение, которое сделал мне Терри; и еще абсурдный факт, что, ни фига не делая, я продолжаю класть в карман зарплату, – но не тут-то было, все это на меня производит противоположное впечатление: эти мысли только еще больше меня накручивают, я становлюсь все злей и злей, они придают мне сил, судя по количеству информации, промелькнувшей в моих мозгах с того момента, когда она сказала, что ей нельзя, как будто прошла уйма времени, на самом деле пробежали считанные минуты, почти ничего, даже не знаю, как это так получается, но в самом деле это так и есть, она только чтопроизнесла эти слова, и я даже не успел засомневаться, это просто чудо какое-то, все случилось так, как в видиоигре с Самураем Джеком, когда ты полностью заполнишь бак энергией дзен и держишь утопленной клавишу R2, модальность нападения Сакай, так это называется, она в пять раз замедляет время реагирования твоих противников, а твое только наполовину, так что ты приобретаешь сокрушительное преимущество, прямо как по Эйнштейну, а ведь и вправду, у меня во второй раз с тех пор, как я спас ей жизнь, появляется это чувство неприкосновенности, а еще и изумление, тревога, злость и страх – чего это, спрашивается? – вновь обрести страстную уверенность в том, что я обязательно добьюсь этого, – но чего? – ведь в моем распоряжении все время и все пространство, чтобы сделать это, – а я несокрушим: наше подсознание поистине точнейший механизм, черт побери, ты только посмотри, как точно повторилась сцена спасения, трудно в это поверить, даже позиция, в которой мы находимся, та же самая: передо мной ее диковинное тело, его изобильные телеса разбегаются в разные стороны, а позади него мой слаженный, компактный носитель приказов и обладания, он может подчинить себе ее тело и благодаря эрекции, взбивающей ее молочной белизны задницу, управлять им…

Ладно, Элеонора Симончини: я понял, как можно продолжить. Клавиша R2, время почти остановилось: спущу-ка я тебе полностью наполовину уже спущенные трусики и примусь засовывать тебе в задницу свой средний палец. Ты, естественно, напряжешься, – палец, засунутый в задницу, ни с чем спутать нельзя, – можешь даже стонать, но не смей больше произносить это твое «нет», не смей говорить: мне нельзя, могу поспорить, что сердце у тебя ушло в пятки, бум-бум-бум, потому что ты подумала, а вдруг мне будет больно, а к боли ты, голубушка, не готова, а что тут такого, мы первые с тобой это сделаем, ведь мы попали в доисторические времена, – мы с тобой под открытым небом, сама понимаешь, поблизости нет даже грота, куда бы могли спрятаться, – два невежественных, диких существа, которых невзлюбил Бог Луны, два кроманьонца, свеженькие продукты биологического скачка, который поведет нас на завоевание мира, но еще должны пройти миллиарды лет, прежде чем появится изысканный обычай использовать ароматические масла и бальзамы, чтобы хоть как-то смягчить этот кровопролитный акт – а значит, да, правда, тебе будет немного больно. Мой палец полностью вошел внутрь. Видишь ли, однажды, много лет назад, Марта и Лара пошли к одному адвокату в Белладжио, Алессио Романо его звали, чтобы проконсультироваться у него о наследстве их покойных родителей, дело касалось дома у озера, который был у них в тех краях. Адвокат внимательно выслушал их рассказ о том, сколько неприятностей доставляли им соседи, и сказал, что был бы рад им помочь, только у него есть одно условие, а потом прямо так им заявляет, что готов все устроить, но сначала он должен трахнуть в задницу сестер, одну за другой, и даже лучше, если немедленно, тут же, на месте, на диванчике в его кабинете. Но поскольку Лара и Марта все еще не пришли в себя после смерти родителей, мне удалось их убедить все забыть и предоставить действовать мне; однако, прежде чем донести на него в полицию, я решил переговорить с ним лично и условился о встрече. Когда мы с ним остались наедине, я не испугался его громадной фигуры, впору бурому медведю, и в достаточно агрессивной манере попросил у него отчет о его поведении в отношении моей жены и моей свояченицы, на что он ответил, сразив меня наповал, что он бы охотно и меня тоже поставил раком. Дело в том, заявил он, что в силу множества исторически сложившихся и неподлежащих обсуждению причин, поскольку на объяснения потребовалось бы слишком много времени, он рассматривал содомию единственно возможным способом установления надежных и долговременных отношений с клиентами, поскольку этот акт способствовал утверждению неприступного уникума, который он называл «симбиотическим союзом»; а поскольку ему нравилось выигрывать свои дела, даже такие скромные, как наше, пренебречь этим условием было невозможно, в противном случае, он просто не взялся бы за дело. Потихоньку я стал вытаскивать свой палец. Старине Алессио Романо не удалось убедить меня, я вышел из его кабинета на ошеломившую меня покоем набережную, протянувшуюся вдоль озера, его безумие настолько меня ошарашило, что я был просто не в состоянии совершить такой убогий поступок, как донести на него в полицию, и решил предоставить возможность сделать это очередному его клиенту. А сам ограничился тем, что стал присматривать за ним с помощью тактичных глаз моего друга Энрико Валиани, одного из миланских адвокатов, у которого, между прочим, здесь тоже есть дом, здесь рядом с нашим как раз вон там, за тем кустом, я его любезно попросил собрать об этом странном человеке информацию и время от времени проверять, не выгнали ли его из коллегии адвокатов; и прошу обратить внимание, в этом-то и весь смак – никто на него так и не заявил в полицию. А мне удалось узнать о нем не много, оказалось, что он слывет большим чудаком: сын фашиста, расстрелянного партизанами, бывший член монархической партии, причалившей в девяностые годы в затерявшуюся где-то в Вальброне общину луддитов, члены которой ведут не изменявшийся с начала девятнадцатого века образ жизни, и вошел в их правящую верхушку, словом, выдвинулся вплоть до того, что ему выпала честь представлять их в одной из летних передач ежедневной телесерии «Однажды утром», при этом нигде не удалось обнаружить никакого компромата на его счет: ни одного дисциплинарного взыскания, ни одного заявления ни в полицию, ни в судебные органы. Все вышло как раз наоборот, с того дня, когда он теоретически обосновал необходимость поставить раком меня вместе со всей моей семьей, Алессио Романо продолжил свою адвокатскую практику при судах Комо и Лекко, по большей части защищая интересы мелких землевладельцев в окрестностях озера Ларио, в спорах с управлениями государственной собственностью и с государственной администрацией, – при этом он показал на редкость высокие результаты выигрышных дел. Ты, конечно, понимаешь, что все это означает? Либо он лишь с нами сыграл эту злую шутку, по какой-то причине, что может касаться только нас, тогда, разумеется, мне бы хотелось знать, в чем, собственно, дело, либо в окрестностях озера Ларио живет некоторое количество людей, считающих вполне благоразумным позволить своему адвокату трахнуть себя в зад, только бы он выиграл их дело; ты не можешь со мной не согласиться, что это довольно интересное явление, особенно, если учесть социально-географическую сопредельность между той частью Италии и кантоном Гичино, твоей родной землей. Я почти вытащил палец, но – я снизойду к тебе – засуну его тебе еще раз, так ты сможешь хоть чуть-чуть приготовиться, потому что, очевидно, ты вовсе к этому не готова, посмотрите-ка на нее, как она все еще напряжена; ты, что все еще боишься, однако все равно она постанывает, и я что-то пока не слышал твоего нет, значит, я могу продолжать, по-прежнему в модальности Сакай, подводить тебя к «симбиотическому союзу», по-видимому, предначертанному нам судьбой с самого начала, с тех самых пор, когда я спасал тебе жизнь, подгоняя своим членом твое тело к берегу ударами в зад, а еще и потому что ты и я, в этот период мы сливаемся на бирже, ну да, я в брюхе Французского Кита с моим паршивеньким офисом high-tech, моей зарплатой яппи и моей обездоленной секретаршей, а ты в брюхе Еврейской Акулы со всей твоей империей производства предметов роскоши, малюсенькой-премалюсенькой по сравнению с его, но цельной и независимой, потому что Штайнер, в отличие от того, что он сделал с другими своими партнерами, проглотил тебя целиком, нежеваной, и все это во имя вашей с ним дружбы, что у всех на устах, повторяю, много разговоров ходит по этому поводу, а я из принципа этим сплетням не придавал никакого значения, но после того как я вкусил твоей концепции благодарности, должен признать, что они, ох, как может быть, достоверны, короче говоря, что бы там ни было, а мы с тобой сливаемся, понимаешь, и если верить просачивающимся новостям о результатах переговоров по этому поводу, похоже, что в любом случае, я бы тебя таким образом поимел, а посему я и в третий раз суну тебе палец, на этот раз как можно глубже и еще агрессивнее, и начну вращать и ковырять им, поворачивать его из стороны в сторону, и я никогда не поверю, что ты не вспомнила тот день, когда я спас тебя, особенно то, как я тебя спас, возможно, ты это еще не сознаешь, но вне всяких сомнений, где-нибудь в твоих мозгах сохранилось неизгладимое впечатление о каждом отдельном мгновении того памятного утра, иначе сейчас ты бы не стонала: «О, Пьетро, о, Пьетро», ты бы не взывала ко мне, называя меня по имени, и никогда бы не согласилась на то, чтобы я поставил тебя раком, потому что тебе ясно, как божий день, что именно я собираюсь проделать, я возьму тебя прямо на траве, как козу какую-нибудь, возможно, что-нибудь тебя и заблокирует – страх перед болью, может быть, или стыд оттого, что вонь твоего говна неизбежно возобладает над теперь уже выдохшимся запахом духов, или даже мысль о том, что Клаудия может проснуться и пойдет искать меня, что она может прийти сюда, ведь я поставил тебя в известность, что она спит у себя в комнате, и хотя она, к сожалению, моя дочь, и ты имеешь право констатировать, что я не отец, а сатанист какой-то, так что лучше бы нам пойти поискать в Тонфоне номерные знаки с машины Лары и прибить бы их мне на лоб, да ты тоже мать, о, боже правый, я же видел, как твои дети льнули к тебе там, на берегу, после того, как мне пришлось спуститься в Ад кромешный дабы возвратить им тебя, это стыдно, позволь и мне, олицетворению демона, укорить тебя этим, вот чего следует стыдиться по-настоящему, как это так, у тебя, матери двоих детей, даже на мгновение не проснулся материнский инстинкт к бедной, невинной сиротке, которая в любой момент может выйти в сад, неприкаянная, испуганная, и увидеть нас; уже в третий раз я вытаскиваю свой палец, в следующий раз это будет уже не палец, и ты это знаешь, и тебе будет намного больнее, ты и это знаешь, но тем не менее, не бежишь от меня, и, что самое удивительное, не сопротивляешься, я только и слышу в лунном свете, как завывания волка, твои причитания: «О, Пьетро», тогда, значит, что ты даже хуже меня, или даже, как утверждает Марта, ты такая же, как я, это значит, что то, что случилось с тобой два месяца назад, разбудило в твоем сознании что-то уже вытесненное, что-то такое, в чем и самому себе невозможно признаться, как это случилось и со мной тоже, оно шокировало тебя, возбудило тебя, и ты потеряла чувствительность ко всему остальному, точно так же, как и я, и это навсегда останется самым ужасным, но и самым ошеломляющим опытом во всей твоей жизни, потому что не мы выбираем эти вещи или выбираем тех, с кем их разделить, как это было бы прекрасно, но это не так, это они выбирают нас, и с того самого момента требуют только одного – чтобы мы их повторили, пережили заново, даже прибегая к суррогату, и таким образом приковывают нас к цепи самых жутких поступков, на какие мы только способны, вот тогда-то мы и становимся опасными, вот как они превращают нас во всего лишь происшествия, ждущие своего часа, чтобы случиться…

Ну вот, Элеонора Симончини, мы и приехали. Теперь тебе уже ясно, что это не палец вдавливается тебе в задницу. Тебе ясно и то, что это не насилие, хотя, по всей вероятности, я тебе ее разорву. Ясно, что мы оба этого хотим, и ясно, почему. Все ясно. Впрочем, в этом-то и вся прелесть модальности Сакай: все становится предельно ясно. Но сейчас клавишу R2 нужно отпустить, настал момент, когда время должно течь в нормальном режиме, чтобы выполнить этот абсурдный ритуал, предначертанный нам судьей, – наше слияние в ночи бала призраков, наш симбиотический союз: plug-in [81]81
  Вставление штепселя в розетку (англ.).


[Закрыть]…