Текст книги "Надежный человек"

Автор книги: Самсон Шляху

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

 – Айн, цвай! – раздаются впереди, где идут женщины, гортанные выкрики.

 – Шевели пузом, потаскуха! – Конвоир злобно подталкивает Илону в спину.

И в то же мгновение – никто даже не заметил, как это произошло, – Василе Антонюк одним прыжком набросился на негодяя, мертвой хваткой вцепившись ему в глотку зубами, так что двое солдат долго не могли оторвать парня от жертвы и, чтоб поскорее покончить, вынуждены были дать по нему очередь из автомата прямо посреди двора, на виду у сотен зарешеченных окон.

Тронулись с места, оставив на земле «добровольца» Василе Антонюка.

Наполовину пустой тюремный двор, бесконечный забор, конвоиры, жандармы, гестаповцы… Изолированные группы арестованных – ожидают сортировки…

О эта сортировка!

После нее вряд ли уже выйдешь живым.

Если вообще дождешься ее… В любую минуту – пистолетный выстрел, залп из винтовок или автоматов – в упор, на расстоянии в несколько шагов.

Косой, с посаженной на длинную шею головой, возвышающийся над всеми, шагает впереди пятерки приговоренных. Он отвечает за них этой самой головой… Через плечо у него перекинут автомат.

Он пропускает вперед женщин, сам же немного отстает.

 – Скажите хотя бы, кто угробил Мындряцэ? – спрашивает он таким тоном, будто готов и себя считать соучастником. – Ты? – подскакивает он к Илие. – Ты? – поворачивается к Грозану. – Тогда кто же, наконец? Хочется посмотреть на этого благородного коммуниста! Все равно умрете, чего теперь терять! – Не дождавшись ответа, он сердито машет рукой и снова занимает место впереди процессии.

 – Значит, то и в самом деле был Мындряцэ? – спрашивает Илие кельнера. – От меня ушел, не хватило патронов…

 – Замолчи ты наконец… – Тудораке приставляет палец ко рту.

 – Даже и сейчас не можешь без театра! – снисходительно укоряет его пекарь.

Им тоже нужно пройти процедуру сортировки. Хотя зачем она нужна сейчас? Илона передвигается из последних сил, только потому, что ее поддерживает Лилиана. Что же касается самой Лилианы, то ею все поражены. Высокая, тоненькая, изнуренная голодовкой, она шла на удивление легко, даже не шла, господи, – шествовала, будто не смерть ждала впереди, а новая, радостная жизнь!

Тудораке с Гаврилэ восхищенно смотрели на девушку. И только пекарь, поспешивший отделиться от нее, едва было упомянуто имя Улму, все еще не знал, как держаться с нею в эти последние минуты. Хотя лицо девушки все время стояло у него перед глазами. Ему хотелось – по крайней мере, в мыслях – отдалиться от нее, избавиться от наваждения, чтоб в эти последние минуты быть на высоте, к которой стремился всю жизнь… Только все равно не мог вытеснить ее из сердца. К тому ж отлично понимал: если будет сейчас несправедлив к ней, то уже никогда не сможет исправить ошибку.

 – Антонюк знал обо всем, – решил наконец обратиться к нему Тудораке.

 – О чем ты говоришь? – вздрогнул Илие.

 – Кельнеры вообще любят болтать лишнее. Только я никогда пальцем никого не тронул. Кыржэ просто нельзя было оставлять в живых, после того как сам рассказал, что расстрелял троих товарищей. Бедный Волох, наверно, и сейчас еще мучается из‑за их гибели… Осталось немного… порошка, который был и в мититеях, что ел Кыржэ. Думал, пригодится самому… Чем попадать к ним в руки живым, лучше… Да, да, не думай, что я такой уж герой!

Нужно было пройти еще один рубеж – выслушать последнее напутствие и получить благословение священника. Никакого смысла в этом не было, однако они узнали, что казнь проводится на кладбище.

Шли погруженные в мысли, молчаливые.

Медленно – куда было торопиться? У палача, как видно, тоже есть своя этика: им развязали руки… Этика смерти? Вряд ли: у них руки за спиной, их не подталкивают прикладами, но вон там, в нескольких шагах, трое громил ведут какого‑то арестованного, подталкивая в бок штыком, так что тот не может не ощущать уколов.

 – Как видно, из особо опасных, – замечает Гаврилэ. – Боятся, чтоб не убежал…

Но не успел Гаврилэ договорить, как Лилиана, посмотрев в сторону арестованного, изумленно застыла на месте.

 – Он не погиб! Смотрите: жив! Жив! – задрожав всем телом, воскликнула она. И добавила радостно, восторженно: – Тома Улму! – Крик вырвался из самой глубины души. – Мне кажется, это он, он…

Но прежде чем она успела убедиться, арестованный удивленно повернул голову – наверное, посмотреть, кто это там кричит… и в ту же минуту словно бы переломился надвое – в пояснице, в том месте, куда вонзились штыки конвоиров. Так он и упал – на спину, лицом вверх.

Лилиана попыталась вырвать руку из руки Илоны, но та из последних сил удержала ее, не позволила броситься к упавшему.

 – Это Тома Улму? – Илие растерянно посмотрел на человека, неподвижно распластавшегося на земле, мучительно пытаясь припомнить кого‑то другого… которого видел где‑то. Ах да, это было тогда, на подпольном инструктаже… В домашней куртке, ермолка на голове. Бородка в колечках, кудрявые завитки на висках… Человек с грудой мисок в руках, он раздает их… гостям! Да, да, тот самый… жених на серебряной свадьбе! Только теперь острижен наголо, нет и бородки. Но все равно – тот, тот, он, Илие, может в этом поклясться! И вот теперь – убит, заколот штыком… Разве это Тома Улму?

Пекарь почувствовал, что его охватывает глубокое огорчение, печаль, с которой уже не справиться…

 – Зо–о–о! – удовлетворенно воскликнул немец, оказавшийся внезапно впереди конвоиров. Как только Лилиана не заметила раньше в толпе палачей Эйсебио Кранца! Он приблизился к группе смертников, указал на Лилиану пальцем. – Зо–о–о, – проговорил снова, теперь уже с признательностью, и, точно одержимый нечеловеческой жаждой, хищным взглядом окинул грудь девушки. – Мэдхен…[2]2
  Дева (нем.).


[Закрыть] – И добавил решительно: – Браво, брависсимо! Это в самом деле Тома Улму! В самом деле! – Затем положил руку на плечо Косому. – Гут! Ду бист грацирт![3]3
  Ты помилован (нем.).


[Закрыть] Зо–о–о!..

Тот принял стойку «смирно» и, втянув плечи, как можно ниже склонил голову. Чтоб ему отсекли эту голову секирой палача, если он не оправдает милости шефа! Кыржэ мертв, зато он остался в живых! Теперь он еще рьянее будет исполнять свой долг… Косой дал команду конвоирам: «Вперед!» Солдаты мгновенно заняли свои места, оставив убитого лежать посреди тюремного двора вверх лицом, с неподвижно устремленными к солнцу глазами.

Резко остановившись, Илона посмотрела на человека… Похож на хозяина явки, которого арестовали сразу после инструктажа… Сам отдал себя в руки жандармам, чтоб замести следы другого, чье имя стало легендой. Да, это он!

 – Направление – кладбище! – Косой положил конец сортировке.

Тудораке Хобоцел как мог удерживал Грозана и Кику, оба они вырывались из рук кельнера, собираясь, как и Василе, прыгнуть на палачей… Что еще им оставалось, как не возможность повторить смерть Василе?

 – Хладнокровнее, ребята, хладнокровнее! – не повышая голоса, уговаривал их Тудораке. – Не стоит пропадать зря в то время, как… Посмотрите, как повысим себе цену в решающий момент!

То и дело прикрывая ладонью глаза, Лилиана понуро шла рядом с Илоной. Теперь она уже не поддерживала беременную, сама нуждалась в помощи. Девушку совсем не держали ноги. И что еще хуже, не было слез, глаза оставались сухими. Ни один стон не вырвался у нее из груди – все внутри окаменело, стало мертвой пустыней. Лицо убитого показалось до того схожим с придуманным, воображаемым обликом Тома Улму, что она невольно выкрикнула это имя, как только увидела несчастного… Единственное, что она могла еще ощущать, был устремленный на нее взгляд Илие. От этого взгляда в груди становилось еще невыносимее. Ничего другого она не чувствовала и опомнилась только тогда, когда, шаг за шагом, они пришли наконец на кладбище.

И вот они уже получают приказ Косого рыть себе могилу. Лилиана первая взяла лопату, стала врезаться черенком в землю, и, по мере того, как железо все глубже уходило в сырую глину, словно стала приходить в себя, даже почувствовала прилив отчаянной смелости. Соскабливая землю со стены ямы, она постепенно приблизилась к Плие, однако тот, увидев ее, стал еще торопливее работать лопатой.

 – Я все время думаю о тебе, – негромко сказала Лилиана, зная, как тяжело у него сейчас на душе. – Клянусь, мне стыдно говорить об этом… И все ж я думаю, нет – уверена, что я любила тебя еще до того, как узнала, и борьба, вера стали моими только потому, что были связаны с тобой. – Она перестала рыть, посмотрела на его руки: господи, никогда в жизни она не видела красивее! Потом спросила: – Почему ж ты молчишь, Илие? Не веришь? Думаешь об Улму, о том, что я назвала его имя? Оно вырвалось невольно. Но ведь сейчас будет конец и мне… Помнишь, я говорила, что искуплю предательство? Да, да, другим словом не назовешь… Я вот что сделаю: попрошу – последнюю просьбу выполнят обязательно, – чтоб расстреляли первой… Чтоб ты видел, как я буду умирать, Илие!

Она удрученно поникла, намереваясь поймать губами его руку. Но как раз в эту минуту пекарь подул на ладони – так делают землекопы и лесорубы – и снова взялся за лопату.

Девушка больше не шевелилась. Похоже, теперь она была способна только на одно – ждать. Смерти. И чтоб удовлетворили последнюю просьбу, чтоб Илие видел, как будет она умирать… Лилиана больше не отходила от парня.

 – Мою любовь ты, по–моему, видел, – продолжала девушка. – Она выросла у твоей печи, у корыт с тестом. Я любовалась тобой, когда работал вместе с другими рабочими. Ты же видел во мне только барышню, белоручку – признайся, что это так, Илие. И не любил – поклонялся, но не любил. Даже боялся взять за руку, потому что думал: «Это мне не пристало, не подходит, не имею права». А предатель Дан – имел? Я ждала, чтоб ты пришел, звала, ты же только на одно решался: посмотреть тайком в окно.

Прибыл какой‑то высокий военный чин, который должен был присутствовать при казни. Осмотрев могилу глазом специалиста, немец стал прикидывать, достаточна ли она будет для расстрелянных.

 – Ахтунг! Ахтунг! – закричали несколько человек одновременно. – Приговоренным немедленно сдать инструмент! Взвод, равняйсь!

 – Можно мне стать рядом с тобой? – попросила Лилиана.

Кику, однако, не расслышал ее – бросился на помощь к Илоне, поднимавшейся наверх по свежевскопанной земле. Взвод карателей начал между тем строиться.

Илона выбралась на верхушку насыпи и подняла руку, пытаясь привлечь внимание офицера, – она хотела сделать заявление, о котором говорила в «салоне», однако тот не дал ей договорить.

 – Зачем осквернять кладбище этими скотами? – обратился немец к Косому. – Их место там, за оградой. Что ж касается девушки…

 – Лилианы Дангэт–Ковальской! – подсказал Косой из‑за спины.

 – Да, да… то она помилована за заслуги перед третьим рейхом и румынским королевством.

Двое солдат бросились к девушке и стали поспешно отталкивать ее от могилы.

 – Не–е–ет! – Лилиана вырвалась из рук солдат и, прыгнув с разгона в могилу, спряталась за спиной у Кику. – Не отпускай меня, Илие, не отдавай им!

 – Чего ты ждешь? – крикнул офицер Косому. – Чтоб первым расстреляли тебя?

 – Взять ее! – встревоженно, сиплым голосом приказал Косой, ударив по лицу одного из солдат, не сумевших удержать Лилиану. – Немедленно вытащить из ямы! Берите, кому говорю! – испуганно вопил он, пытаясь перекричать отчаянные, нечеловеческие вопли девушки, которую волоком тащили по земле.

 – Не–е–ет! – Лилиана задохнулась, судорожно хватала ртом воздух, но ничего, кроме стона жестоко обиженного ребенка, с уст ее не сорвалось. Когда ж на помощь солдатам, тащившим ее, бросилось еще двое, она уже перестала сопротивляться.

Ее отвели в сторону, отделили от приговоренных к смерти, насильно оставив жить – для того, чтоб навеки проклинать и себя, и эту, дарованную палачами, жизнь…

XXX

Теперь их заставили рыть могилу второй раз, в другом месте.

 – Поглубже, поглубже, голубчики, если не хотите, чтоб выклевали глаза вороны, – украдкой, чтоб как‑нибудь не услышали стрелки, которым он не очень‑то доверял, приказывал Косой. – И еще один совет: когда будут стрелять, не шевелитесь – не почувствуете боли. Вообще ничего не почувствуете. – И удивленно обернулся к Гаврилэ, рассматривающему свои сапоги. – Думаешь, как сбежать? Теперь уже ничего не получится… Внесен в список, и сам же в этом виноват. Вспомни – допрашивали, кажется, отдельно? Вас, по–моему, тоже? – Он повернулся к Илоне. – Я честно выполнил свой долг, вовремя предупредил каждого! Эх, Грозан, Грозан!.. – Он заговорил еще тише, чтоб не слышали солдаты. – Не раз предлагал на допросах, неужели, парень, не помнишь? Ты чем‑то похож на меня, такой же смуглый, здоровый, мужик – орел! Жить бы и жить за семерых… Говорил я тебе: политические одним миром мазаны? Надо было спохватиться, опомниться – мало ли в какую сторону подует ветер. Все в конце концов проходит… говорил я это или нет? Не послушал – теперь будешь гнить в земле! Что ж касается меня, то, когда придут ваши, сумею приспособиться и к новым порядкам – если, конечно, придут… Руки у меня чистые – никто не укажет пальцем…

 – Как бы передать жене сапоги? – повернулся Грозан к Тудораке, когда Косой отошел от них. – Й подметки еще не истоптаны, и голенища совсем новые. Можно продать. Или, еще лучше, пусть носит сама. Одежду тоже жалко, будет бесполезно гнить в земле… Можно перешить мальчишкам…

 – Да, да, ты прав… – думая о чем‑то своем, проговорил кельнер. – Тяжело идти в гору, но еще хуже падать в яму… Чего хочет от тебя Косой?

 – Если уж решил спросить, – сказал Гаврилэ, – то знай: я мог выбирать между теми, кого расстреляют, и теми, кто будет расстреливать.

 – Вот как! Прости, Гаврилэ, ты куда крепче меня! – Тудораке отставил в сторону лопату и пожал руку слесарю.

 – Оставь, оставь… Сам видишь, какой выбор сделал. А вот бедной жене нечего надеть на ноги, – озабоченно проговорил Гаврилэ, затем быстро, почти не наклоняясь, снял сапоги – сначала с одной, потом с другой ноги – рванулся с ними к брустверу ямы и молниеносным движением забросил за ограду кладбища, куда‑то туда, где слышались жалобные стоны Лилианы.

Но прежде чем слесарь услышал стук падающих на землю сапог, его сразила пуля Косого. Мерзавец выстрелил с короткого расстояния, позволившего целиться прямо в сердце. Гаврилэ так быстро повалился на землю, как будто только одного и желал – чтоб никто не увидел, как он будет падать.

Хобоцел быстро взобрался на кучу земли, наброшен» ной у могилы, и поднял тело Гаврилэ на руки. Но в аю время Косой стал поднимать руку, давая взводу знак готовиться.

 – Внимание! – закричал он. – Взвод…

Однако команда так и не была произнесена до конца.

Впоследствии, вспоминая о том, что произошло в дальнейшем, каждый из присутствовавших делал это по-разному.

Некоторые уверяли, что закончить приказ и произнести слово «пли!» помешала Косому кепка пекаря – знаменитая кепка, которую Илие всегда носил козырьком набок. Будто бы, быстро сорвав кепку с головы, Кику бросил ее в глаза Косому.

 – Винтовку – к ноге! – обращаясь к стрелкам, отменил Кику приказ Косого, и ошарашенные, в полном замешательстве, стрелки послушались его.

Другие, напротив, готовы были поклясться, что в ту минуту, когда Косой отдавал команду, у могилы показался Хараламбие с развевающейся на ветру бородой, в рясе, с большим железным крестом в руке.

Следом за ним шли еще какие‑то люди, кто в длиннополых одеждах, кто – в обычных рабочих спецовках, Хараламбие подошел к Косому, и тот, увидев его, сконфуженно, намереваясь поцеловать руку, склонился. Тот, однако, сначала подставил для поцелуя крест. Во внезапно наступившей суматохе показалось, будто Косой стукнулся лбом о крест случайно, – до того незаметным был удар, едва не сваливший шпика с ног. Правда, он не упал, только потерял на какое‑то время равновесие, однако этого оказалось вполне достаточным для того, чтоб люди, сопровождавшие Хараламбие, успели вытащить старые, чиненые–перечиненные пистолеты.

Стрелков охватил такой страх, что они готовы были броситься врассыпную, – совсем не из‑за этих допотопных пистолетов, направленных на них, и даже не из‑за Хараламбие, выхватившего из‑за пазухи две гранаты. Привело в ужас солдат то, что, сделав сначала знак людям, державшим в руках пистолеты, подойти к нему, он стал снимать с гранат предохранители.

Но были еще и третьи, уверявшие, будто они своими глазами видели ватагу каких‑то людей в рабочих спецовках, неожиданно появившихся из ворот кладбища. В руках у них были дубинки, камни, и некоторые еше издали стали бросать в солдат кирпичи, успев сразить одного точным ударом в голову.

 – Подоспели ребята с кирпичного! – будто бы прошептал кто‑то спокойным, уверенным голосом. – Теперь можно отходить… Илие, Тудораке, берите женщину под руки – и бегом!

Те, словно бы только и ждали приказа, схватили Илону под руки и, как было велено, бросились бежать. Ноги женщины едва касались земли.

Выстрелы прозвучали недружно, словно бы издалека, наугад.

И тут‑то и произошло нечто, не вызвавшее ни тогда, ни впоследствии никаких сомнений ни в ком.

Когда беглецы то ползком, то распрямляясь уходили от беспорядочной, но достаточно опасной стрельбы, преследовавшей их на плоском, открытом месте, оказалось, что впритык за ними держался мужчина ростом «метр восемьдесят» – подставляя себя под пули, он старался заслонить Илону. Пока не удалось выйти из‑под огня.

 – Хватит, дальше пойду одна, – прошептала Илона, останавливаясь у попавшихся на пути тутовых деревьев. – А ты, Зигу, должен немедленно исчезнуть! Мы просим, приказываем тебе! Вспомни, как они гоняются за тобой и как легко тебя распознать! Даже шальной пуле легче попасть в тебя, чем в кого‑то другого. – Она оглядела Зигу с ног до головы. – Ты должен исчезнуть, моментально!

 – Хорошо, – согласился тот, рассматривая издали забор тюрьмы, вдоль которого тянулось несколько рядов колючей проволоки. С его места видны были даже солдаты, стоящие на посту в сторожевых башенках. – Исчезну, исчезну, только бы дождаться, чтоб и ты, дорогая, благополучно добралась… до родильного дома! – И крикнул на прощанье: – Позовешь в кумовья, договорились?

 – Мы что же, вернемся к этим бородатым или как? – спросил Кику кельнера, как только удалилась Илона.

 – Подождите минутку, – попросил Зуграву. Он ухватился за ветку дерева, подтянулся, оттолкнулся ногами от ствола и, взобравшись на вершину шелковицы, принялся осматривать двор тюрьмы. Потом легко спрыгнул на землю.

 – Как бы не опоздать, – точно заклинание, прошептал он одними губами. – Послушай, друг, – обратился он к Илие, – не знаешь, случайно, место, через которое можно было бы пробраться туда без особых трудностей?

 – Тебе? Одному? – удивился пекарь, стараясь вместе с тем, чтоб его услышал Хобоцел. – Если хочешь знать, то я изучил тюрьму назубок, будто собственный дом. Давай лучше пойду вместо тебя, а?

 – Нет, нет, в крайнем случае проведи как можно скорее, сам же возвращайся на кладбище… Но почему не слышно взрывов гранат! – озабоченно проговорил он. – За Йоргу и Хараламбие ответственный ручался головой…

 – Волох? – вздрогнул Кику. – Тогда побегу узнаю! Или же хочешь пойти ты, обер–кельнер? В одну минуту найдешь общий язык с баптистами… У меня так не получится.

 – Иди с ним, если просит, – с баптистами и в самом деле легче договориться мне, – согласился, хотя и не без горечи, Тудораке.

 – Что верно, то верно, – сказал Кику просто и в то же время с подковыркой. Он с трудом отвел взгляд от товарища, побежавшего в сторону кладбища, когда ж оглянулся невзначай, то увидел, что на помощь карателям спешит группа солдат. На винтовках, которые солдаты держали наперевес, сверкали штыки. – Жандармы! – И угрюмо, словно обидевшись на весь свет, добавил: – Держись возле меня. И, пока не окажемся на месте, делай все, что будут говорить. Обещаешь?

 – Конечно, – согласился Зигу. – Бандиты намерены поджечь тюрьму, нужно предупредить преступление. Если попадется винтовка – справишься?

 – Если бы! – захлебнулся от возбуждения Кику. – Если бы!.. Уже уложил двоих из пистолета… Теперь давай вот сюда… Влезай на плечи!

Сколько, однако, прошло времени: минута, час?

Но вот наконец со двора тюрьмы доносятся тревожные, отчаянные крики:

 – Палачи! Палачи!

Откуда‑то сверху в ответ раздаются выстрелы. Несколько залпов – словно оглушительный грохот ливня – по рядам зарешеченных окошек, откуда доносятся крики заключенных и рвутся вместе с языками пламени клубы дыма. Во все стороны разлетаются искры… Кто‑то, торопливо пробегая по двору, кричит надтреснутым голосом: горит целое крыло здания, вместе с запертыми в камерах арестованными. Немногие надзиратели, не посвященные в тайну, бросились было тушить пожар, но их встретил пулеметный огонь, валивший с ног на ходу…

 – Палачи! Пала…

И тут внезапно оказалось, что падают, сраженные пулями, и фашисты. Чудо? Но каким образом оно случилось? Ведь еще несколько минут назад из этих пулеметов строчили по заключенным… Но никто не знал, в чьих руках оказались пулеметы теперь…

Автомат, краткое мгновение жаркого боя, несколько уничтоженных врагов и несколько – из двухсот – заключенных, которым удалось спасти жизнь…

Во дворе тюрьмы Кику, конечно, было не до споров когда ж они вновь оказались по другую сторону тюремного забора, пекарь взял себя в руки, стал держаться по–прежнему.

 – Тебе, кажется, велели во мгновение ока испариться! – тяжело дыша, проговорил он… Зуграву полз по земле в нескольких шагах впереди Илие. – Ты должен исчезнуть, моментально! – повторил пекарь слова Илоны. – Я же намерен вернуться к бородатым – там сейчас и мой Тудораке. Давай взрывчатку, тебе она только будет мешать. – И спрятал пакеты за пазуху, вытащив их из карманов Зуграву.

Чувствуя, что Зигу косится на его пекарский халат – под ним был спрятан еще не успевший остыть автомат, – Кику только рассеянно взмахнул на прощание рукой… попробуй теперь поймать! Ищи ветра в поле!

Какое‑то время Зуграву еще передвигался ползком, стараясь удалиться как можно дальше от забора тюрьмы, потом наконец поднялся на ноги – следовало оглядеться и отыскать укрытие, где можно было бы разуться и осмотреть ногу. Его ранило, и из раны шла кровь, каждый шаг вызывал боль. Ногу словно бы кололо тысячами игл. Тем не менее нужно было собрать последние силы и как можно скорее удалиться от этого места, стараясь разумеется, не хромать, идти ровно. Иначе можно вызвать подозрение у прохожих.

«Как хорошо, что успел спастись Кику! Сколько еще смелых вылазок совершит этот парень! – подумал он, жадно вдыхая свежий, напоенный ароматом молодых виноградных листьев, воздух. – А Тудораке?..»

И стал вспоминать, при каких обстоятельствах познакомился нынешней ночью с кельнером, что тот рассказал ему и что было потом…