Текст книги "Надежный человек"

Автор книги: Самсон Шляху

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

 – Успокойся, я ни разу ни с кем не говорил об этом. Ни разу! Совсем недавно Тудораке пробовал говорить со мной про какую‑то «блатную» девицу, но я туг же оборвал его.

 – Зато я, лично я чувствую такое отношение на каждом шагу. И если б ты подозревал только меня!

 – Знаешь что, Илие… Ты все‑таки явился ко мне домой, хотя никто не знал моего адреса, однако до сих пор не объяснил, с какой целью.

 – Потому что ты копаешься в том, чего не нужно трогать, – резко возразил Илие. – Проявляешь интерес к Бабочке, ее кавалеру… Они знакомы друг с другом еще по лицею, когда девушка…

 – Меня не интересуют ее приключения!

 – Не интересуют, а жаль, – прервал его Кику. – Тогда не прислушивайся к сплетням. Она знает, что ты не доверяешь ей… Если же хочешь знать, то из автобуса она выскочила для того, чтоб не привлечь внимания к тебе, ответственному группы! Дошло наконец? И ни за что не хотела сказать тебе об этом!

 – Допустим, – согласился тот, – зато изо всех сил пыталась отрицать, что «Полиция нравов», в особенности сейчас, во время фашистской оккупации, всего–навсего плохо прикрытая ширма гестапо! Да, да, не только сигуранцы, так можешь ей и передать!

Он перестал ходить по комнате – решил было присесть, однако так и остался на ногах.

 – Я предупреждал ее, кстати через тебя, – не прямым образом, но предупреждал, – твердо проговорил он. – Хотя отлично знаю, что она и до сего времени не порвала с этим типом и потому больше не существует для нас. Окончательно и бесповоротно. И если ей пока еще об этом не известно, можешь сообщить. Слышишь? И не делай страшные глаза, не хмурься.

Подойдя к двери, он без скрипа отворил ее, выглянул наружу, затем снова осторожно прикрыл.

 – Пойми, Илие, – он переменил тон, заговорив по-дружески доверительно, – что вокруг меня вьется паутина, в любую минуту я могу попасть в нее, точно муха, и никогда уже не выпутаюсь. Идет война, не на жизнь, а на смерть, поэтому мы не имеем права распускать нюни. Да и не хочется погибнуть бессмысленно, вроде жалкой мошки. Подумай сам, вспомни о трех товарищах, стоявших во главе группы и арестованных на первой же нелегальной встрече. Теперь их, по–видимому, нет в живых… Мне удалось остаться на свободе. И вот «Три минуты против третьего рейха», операция, проведенная по моей инициативе… Никаких арестов, помнишь? Это не наводит на размышления? Подпольный инструктаж, который так долго готовился, срывается по вине «добровольца», попавшего в наши ряды без моего ведома. Жандармы опаздывают всего на несколько минут. Иначе… Ты сам знаешь, на кого бы налетели шпики. Другая ниточка, если, впрочем, не та же, ведет к Дану Фурникэ из «Полиции нравов».

 – Ну ладно, ты хотел проверить, не привел ли я кого‑то за собой… Пойди же посмотри. – Пекарь взял Волоха за руку. – Что же касается Антонюка, «добровольца»…

 – Неужели с ним в самом деле что‑то случилось?

 – Поэтому я и пришел к тебе. Антонюк уже некоторое время находится на свободе. Кроме того, нужно, чтоб ты знал…

 – Как? Все‑таки освободили? Чего и следовало ожидать! – покачал головой ответственный. – Хороший фрукт! В лучшем случае – авантюрист, хотя и это достаточно опасно.

 – Нет, нет! – с мольбой в голосе прервал его Илие. – Это исключается. Вырвать человека из тюремной больницы не так уж трудно!

 – Действительно, действительно, – хозяин комнаты испытующе посмотрел на пекаря, стараясь понять, что у него в глазах. – Значит, вырвали из тюремной больницы? И что же дальше?

 – С ее помощью, – продолжал Кику, – Бабочки… Она заставила действовать Дана Фурникэ, практиканта…. Теперь видишь, какая она? А не хотел верить ни ей, ни ему.

 – Третьему человеку – тоже! Хотя этот третий и не знаком со сводом законов. Он – просто безграмотный, да, политически безграмотный элемент!

 – Что–ты хочешь этим сказать? – спросил Кику, оставляя без внимания выпад по его адресу. – Она ведь тебе доверяет, ты сам это слышал! И чтоб заслужить еще большее доверие, сделала все возможное, чтоб освободить Василе. Кто, кто, а я хорошо знаю, как легко заслужить у тебя доверие. Еще со времен тюрьмы. Иди во двор, проверяй…

 – Доверие… – со вздохом прошептал Волох, оглядывая провисающий над головой потолок. – Нам требуется абсолютное доверие. Но откуда оно возьмется, если его расщепили на мелкие осколки и теперь нужно собирать зернышко к зернышку, чтобы тут же снова окутать завесой тайны. Да, да… Очень уж дорого, слишком высокую цену приходится платить за всех этих… втирающихся в доверие! Да! Ты сам обязан был растолковать Лилиане: пока полностью с нею не разберемся, пусть… Теперь уже сигуранце известно о встречах с немцем. Шагу нельзя ступить, чтоб не засекли!

 – Больше можешь с нею не разбираться: взяли.

 – Как… арестовали? Лилиану? – Он сделал жест рукой, словно хотел что‑то удержать в себе… Сочувствие? Жалость? Укор самому себе? Медленно перевел взгляд с крохотной, давно погасшей печи на табурет, с которого поднялся, собираясь уходить, Илие, сколоченную из голых досок лежанку, заменявшую кровать, потом выглянул в единственное крохотное окошко комнаты, помещавшееся рядом с дверыо и завешенное легкой ситцевой занавеской. Наконец сжал ладонями виски и задумался… «Спасение – только в этой двери. На воздух!»

 – Пойдем, – сказал он.

Они вышли из кельи, затем со двора. Кику внимательно оглядывался по сторонам, проверял, нет ли чего подозрительного.

 – Откуда ты узнал, что ее арестовали? – никак не мог успокоиться Волох.

– – Откуда же – от хозяйки. Этой ночью и подняли с постели.

 – В каких ты отношениях с этой женщиной, если она так охотно все тебе рассказывает?

Кику не ответил, однако Волох и не настаивал.

 – Очень плохо, что взяли именно ее. Значит, следили за домом. Но откуда узнали адрес? Очень, очень… – протяжно, точно испытывая приступ зубной боли, проговорил Волох. – Могли отыскать прокламации, которые она писала для нас. Говоришь, сегодня ночью? Но почему ночью? Ах, да… Рассчитывали застать другого человека, который нужен им куда более, чем она сама. Подожди, подожди! – зашептал он на ухо спутнику. – Теперь я точно знаю: это его работа. Его почерк. Только его, никого другого. – Он посмотрел в глаза Илие, пытаясь понять, убедительно ли звучат его слова. – Дана, этого хлыща, их ставленника. И не столько в нее они метили, сколько хотели поймать другого. Да, Лилиана… от тебя, только от тебя они услышали о нем! Разнюхали, гады!

 – О чем ты говоришь, Сыргие? – попробовал возразить Волоху Кику.

 – Подожди, терпение! – не дал оборвать себя Волох. – Пойми наконец, что сейчас они особенно рвут и мечут. Советская армия не стоит на месте, вспомни, что показала операция под Корсунь–Шевченковским. Да, теперь уже гестаповским шпикам не остается времени плести свою паутину. И вот еще о чем не забывай: девушка, по–видимому, стала выказывать ему недоверие, быть может, захотела окончательно порвать после того, что я вовремя ее предостерег. С другой стороны, могут просто набивать ей цену, поднимать авторитет в наших глазах…

 – Кому набивать цену? – проговорил Илие.

 – Ей, ей! Вашей Бабочке, вот кому! – поспешно ответил Волох. – И не только ей…Теперь она заговорит, заставят! Оставаясь же на свободе, могла воздействовать, влиять на кого‑то. Хотя бы на тебя. Но это им не нужно. Пусть лучше выглядит мученицей в наших глазах. А в то же самое время шпики, не без помощи Дана, наложат лапу на «добровольца», вернее, авантюриста Антонюка…

 – Ты неправ. Дэнуц и сам мечется, как рыба, выброшенная на берег. И мы его подозреваем, и они. Беспрерывно допрашивают, тянут жилы… Ему самому грозит арест, если вообще не арестовали к этому часу…

 – …Поскольку Антонюку, побывавшему у них в лапах и устоявшему на допросах, якобы будет легче пробраться к нам…

 – Не смей, Сыргие, поносить Антонюка, не смей! – Кику даже на минуту остановился. – Не смей, понимаешь?

 – Я и не думаю клеветать на него. – Волох, идя следом за Илие, легонько подтолкнул его. – Делай шире шаг, мы не на прогулку вышли…

 – Вот что я тебе скажу, – сохранив равновесие, Кику так и не тронулся с места. – Антонюка они бросили в подвал, чтоб сожрали крысы, – надеюсь, слышал о таком приеме? Я сам видел его одежду, собственными руками смазывал жиром ранки от укусов… Понимаешь, что это значит?

 – Понимаю. И все же его нужно немедленно отстранить, убрать. Оборвать любые связи, чтоб ничего–ничего не знал о наших делах. Если хоть одна подпольная квартира известна ему, от нее нужно срочно отказаться. Он – ловушка, которую они нам подставляют.

 – Я полностью доверяю Антонюку, – твердо сказал пекарь.

 – Вот как? – нетерпеливо воскликнул Волох. Именно на твое доверие он и рассчитывает. Плюс ореол героя, каким вы окружили его. В нужное время он и представит информацию своему благодетелю Фурникэ… Как я только что сказал? – попытался припомнить он. – Их ставленник? Хлыщ? Просто пугало, которым стращают дурней. Ничего более. Но откуда у тебя подозрение, что его могут арестовать? Тоже от хозяйки Лилианы? Признавайся.

 – Признаюсь: от нее, – подтвердил Илие, как будто его поймали на чем‑то нехорошем. Он еще хотел прибавить что‑то, но Волох не дал.

 – Стоп! Подожди, – поспешно, нетерпеливо проговорил он, стараясь не упустить мысль. – Прежде всего объясни мне следующее: как и где именно ты с нею разговаривал? И откуда известны этой женщине факты, которые она тебе сообщила? Значит, этой ночью, да? И ты даже думаешь, что одновременно с Лилианой взяли и этого хлыща Фурникэ? Да ты просто ходил у нее под окном, поскольку тревожишься за нее. Ходил под окном, опасаясь, как бы невзначай не арестовали твою Бабочку…

 – Да, Сыргие. После того как мы разошлись, я…

 – Соскучившись, направился… Ясно! – Он остановился, внимательно оглядывая улицу. – Какое сегодня число: четное или нет? – Он допустил неосторожность, посмотрев на часы, однако тут же спрятал руку в карман. – Дойдем до угла и разойдемся. Ты пойдешь в одном направлении, я – в другом.

 – Хорошо, – согласился Илие, словно впереди, в указанной Волохом стороне, его ждало тяжкое наказание.

 – Вот что следует сделать: кому ты можешь передать – еще сегодня – все твои связи? Хотя бы из твоей бригады?

 – Иону Агаке.

 – Впрочем, нет, пока дело не прояснится, пекари не подходят.

 – Агаке, – машинально повторил Илие.

 – Слышал, слышал! Нет, лучше передай Гаврилэ. Ах да, ему тоже нельзя. С ним вообще избегай встреч. Ты не знаешь его, никогда в жизни не видел! Значит, Агаке. И на этом твоя работа временно прекращается.

 – Понятно. – Даже и сейчас Илие надеялся каким-то образом задобрить Волоха, хотя понимал, что шансов на это почти не было. – Почему ты так говоришь: временно, временно?

 – Потому что пока ты в самом деле отстраняешься на время. Повторяю: пока. Значит, так… Старайся не видеться со мной, ни сегодня, ни завтра, ни еще когда-либо. Это во–первых. Если будет нужно, сами найдем тебя, где б ты ни был. Что же касается моего жилья – забудь о его существовании. Навсегда выбрось из головы! Надеюсь, справишься с такой задачей? – И добавил, успокаивающе приподняв руку: – Очень тебя прошу, сделай это ради нашего дела. Если же чувствуешь, что не в силах справиться, с собой, скажи напрямик. Тогда я сразу же переберусь в другое место.

 – Ничего, ничего, все будет в порядке, – сдавленно проговорил пекарь. – Никогда больше не переступлю твоего порога.

 – Пока мы не позовем тебя, – вновь попытался успокоить его Волох. – Потому что, кто знает, быть может, в какой‑то день я прибегу к тебе в пекарню и попрошу кусок хлеба, теплого, только–только из печи. Надеюсь, не откажешь? Ну вот, – вернулся он к прежнему разговору, чуть заискивающе улыбнувшись, как будто извиняясь за неуместную шутку. – Подожди, в свое время получишь известие… посмотрим. Пока же… Пойми: они подставили тебе ловушку! Знают, конечно же знают, что ты любишь ее…

 – Короче, пожалуйста, – недовольно прервал Кику. – Я уже и так понял, что ты потерял ко мне доверие.

 – Речь идет о большем: о нашем деле. Или тебе хочется стать слепым орудием в руках сигуранцы?

 – Я верю и в Лилиану, и в Антонюка. И не только в них, – твердо, непреклонно договорил Кику, – В партии не одни ангелы – это ты у нас точно свежевыкупанный младенец. Другие заслуживают доверия не меньше, чем… Какого черта скрывать: чем ты, товарищ ответственный!

 – Ты прав, я ничуть не чище других, – проговорил Волох. – Ничуть. Но именно поэтому должен быть тверд и непреклонен. Неужели ты не можешь понять меня, Илие?

 – Насчет того, кому должна доверять партия, – возразил Кику, – будем судить по делам. По делам, товарищ ответственный!

Они подходили к перекрестку, и Волох напомнил:

 – Ты пойдешь в эту сторону! – Но, увидев, что Кику сворачивает не туда, добавил: – Ну хорошо, иди в ту. Я пойду в эту.

XVI

На лице у Кыржэ, в особенности когда он был на людях, неизменно сохранялось фальшивое, лицемерное выражение, однако кто мог видеть его в тюрьме, где содержались заключенные? Лилиана спала, обессилевшая и изнуренная. Как только девушку арестовали, она объявила голодовку, и сегодня пошел ее четвертый день.

Он мог бы разбудить арестованную, но почему‑то не торопился. Сидел на краю узкой железной койки, слегка наклонившись на один бок, и жестким тяжелым взглядом смотрел на исхудавшее, болезненно бледное лицо, по–детски приоткрытый рот, белые, лишенные блеска зубы, обескровленные губы… Один только высокий девичий лоб, еще отливающий белизной,, и напоминал прежнюю Лилиану, такую живую, симпатичную, немного взбалмошную. Она лежала съежившаяся, безжизненная, не шевелилась и не вздыхала во сне, даже дышала совсем неслышно.

 – Да проснись ты наконец, ради самого господа бога! – громко проговорил Кыржэ. – Встань и поешь чего-нибудь, нельзя же пропадать такой славной девушке! – Он легонько потряс ее за плечо. – Хотя бы открой на минуту глаза, увидеть, жива ли еще… Слышишь, Бабочка? Ей–богу, они удачно назвали тебя… Кто ты еще, как не мотылек, в котором едва тлеет проблеск жизни? Не–ет, мы не отдадим тебя в лапы прусским солдафонам, вот увидишь!

Наконец он перехватил взгляд девушки – немой, полный безразличия.

 – Слава богу, обрадовала! – с облегчением вздохнул он. – Скажи еще: с какой стати так коситься на меня – сердишься из‑за того, что жалею? В самом деле сердишься? Но я ведь мог бы отцом тебе быть, малышка! Ты вполне годишься мне в дочери!

 – О нет, – она слабо, еле заметно покачала головой.

 – Что только творится на этом свете! – поднявшись на ноги, воскликнул Кыржэ. – Своими же руками разрушаем самое дорогое – красоту. Возьми в руки зеркало, посмотри на себя!

Пошарив в кармане, он нашел небольшое зеркальце, однако протянуть его девушке не решался.

 – Это вы… из сигуранцы, из гестапо… разрушаете, – печально обронила она.

 – Не говори так, барышня, – начал было он, но сразу же замолчал.

В широко открытую дверь камеры вошел высокий, худой, как жердь, мужчина: и по внешности, и по одежде в нем нетрудно было узнать немца. Под мышкой он держал складной стул, похожий на тот, каким пользуются художники. Установив его где‑то в стороне, он уселся и застыл, скрытый полумраком, царившим в камере.

 – Не говори, барышня, о том, чего не знаешь, – повысил голос Кыржэ. – Не вали в одну кучу… Скажи спасибо, что от тебя отвели… неизвестно на какое время, дамоклов меч. Ты и мне должна быть благодарна, и другому лицу… Это лицо предпочитает оставаться неизвестным, но если бы ты попала к ним в руки – о–о!.. Я настоятельно прошу тебя… Хотя нет, не могу, обязал хранить тайну… – Он спрятал в карман зеркальце и слегка поклонился в сторону немца, сидевшего на складном стуле. – Он только привидение, которое следит за нами, но ничего не понимает, не знает нашего языка… Так что можем говорить по душам. Чужак, пришлый. С другого берега, – отвернувшись от немца, прошептал он. – Они не могут быть лучше, чем есть, и даже не знают приблизительно, какой меркой мы их измеряем. – Как будто вспомнив что‑то важное, он собрался было выйти из камеры. – Встань с постели, барышня, поешь чего‑нибудь, ты как будто вернулась с того света. Кто только придумал эту дурацкую голодовку! Вот возьми расческу, если не брезгуешь, приведи в порядок волосы. Сейчас должен прийти твой дружок, пойду посмотрю, удастся ли провести его сюда. – Впрочем, он не совсем понял, дошел ли до девушки смысл сказанного, и добавил: – Я приведу к тебе господина Дэнуца Фурникэ.

Лилиана, с трудом преодолевая дрожь, недоверчиво посмотрела на него.

 – Да, да, он пришел сюда. С большим риском и для себя, и для меня. Так что попробуй теперь не есть! Это главное условие, которое я поставил. – Отвернувшись от девушки, чтоб не смущалась, он сунул ей в руки расческу и вышел.

В коридоре к нему бросился Фурникэ.

 – Пойди посмотри на нее, даже не знаю, ей–богу, будет ли еще случай, – хмуро сказал ему Кыржэ. – Подумать только: ты любишь ее, она любит тебя, однако сама же укорачивает себе дни – но на кой черт тогда риск, который грозит мне? Может быть, сразу передать им? Жаль, конечно, нашего роду–племени, зато сразу избавимся.

 – А может ее вообще не нужно было брать? – несмело спросил тот.

 – Могу сегодня же вернуть домой, чтоб с нею тут же расправилось гестапо.

 – Нет, нет, господин эксперт, пожалейте! – в отчаянии проговорил Фурникэ. – Нужно сделать все возможное!

 – Проси не меня – ее. Войди в мое положение – между молотом и наковальней. Хотя бы время от времени нужно кого‑то им подбрасывать. Иначе могут что-то заподозрить. Для благополучного исхода нужно серьезное оправдание. Ты юрист, вот и найди выход из положения. Этим нужно обязательно бросить кость – хорошо подумай, кого именно. Тогда спасем ее. Только пусть больше не попадается, уговори как‑нибудь. Им же нужно что‑то солидное. Понял, о чем говорю?

 – Понял, господин эксперт.

 – Если б можно было поточнее разведать относительно немца, удравшего из концлагеря! Нам он ни к чему – ариец, их крови. Понимаешь? Заткнем рот их же человеком! Однако для–этого прежде всего нужно его найти. Он, безусловно, где‑то здесь, хотя до сих пор на след не напали. Никаких примет! Ты ничего о нем не знаешь? Хотя бы уточнить, кто познакомил с ним Лилиану? Она, как видишь, молчит. Между тем шефы из Кишинева требуют немедленно найти его.

Фурникэ слушал, низко наклонив голову и нервно теребя в руках шляпу.

 – Ну ладно, тебе сейчас не до разговоров, беги – бедная девочка ждет! На обратном пути заглянешь ко мне – кажется, родилась интересная мысль…

Надзиратель пропустил Фурникэ в камеру.

Девушка посмотрела на него и не поверила своим глазам.

 – Дэнуц, милый! Значит, этот фашистский скорпион все‑таки сказал правду!

 – Однако плату нужно предъявить немедленно, дорогая, – по–мужски сдержанно проговорил он, обнимая и целуя девушку. Затем, оторвавшись от нее, стал разворачивать довольно тощий пакет, в котором были бутерброды. – Тебе нужно поесть, – Лилишор! Хотя бы немного, я обещал ему. Иначе не давал свидания.

 – Скорпион, – повторила девушка, – скотина. Сочувствует, сюсюкает: ты мне в дочки годишься… Я не дотронусь до куска хлеба, пока не освободят!

И замолчала, словно испугавшись, не обидела ли его этими словами. Дэнуц, однако, ничего не ответил, только сделал незаметный знак рукой, давая понять, что в камере кто‑то есть.

В ту же минуту пожилой немец, сидевший на складном стуле, внезапно поднялся на ноги – как будто не девушке, а ему подал знак Дан. Сложив стул – в сложенном виде он напоминал тоненькую книжку – и даже не взглянув на арестованную, он шаркающей походкой вышел из камеры.

 – Скажи сам: на каком основании меня арестовали? Ведь я ни на чем не попалась – за что же держат! С сегодняшнего дня я откажусь еще и от воды, да–да, милый мой Дэнуц! – Эти слова словно придали ей бодрости, и она внезапно рассмеялась. Затем крепко, насколько позволяли силы, обняла его.

 – Тебе плохо без меня?

 – Ты не сможешь выстоять, девочка, – только это меня тревожит! – решительно проговорил он и сразу же стал объяснять: – С физической точки зрения, разумеется. Не выдержит организм… И что тогда будет?

 – Не заставляй меня есть – не поможет. Я преклоняюсь перед коммунистами, которые бесстрашно объявляют голодовки в тюрьмах. Особенно трудно было первый день. Второй… тоже не сладко, но уже легче. Никакая я не героиня, но не поддамся на уговоры. Меня даже с ложки пытались кормить, – слабо, еле заметно улыбнулась она. В этой улыбке не было ничего от прежней, живой и лукавой Лилианы. – По–моему, голодовкой я свожу счеты и со своими стариками – становлюсь взрослой в конце концов. Теперь в этом убедились бы и ребята из группы. .В особенности Илона – больше не посылала бы в пансион для благородных девиц. Как ты думаешь, Дэнуц?

 – Раньше – я имею в виду довоенные годы – голодовки носили совсем другой характер, – несмело начал он. – Буржуазия, какой бы она ни была – более или менее либерально настроенной, – все равно уступала требованиям рабочих. Но в наших условиях голодовка не может служить оружием в борьбе. Насколько мне известно, даже коммунисты сейчас к ней не прибегают. Мне лично она непонятна, отдает бессилием… Сам себя бросаешь на произвол судьбы, – голос его звучал взволнованно. – Не сердись, Лилишор, не принимай меня за чувствительную – особу. Поверь: ты должна есть, для того чтобы жить. Чтоб сопротивляться, не сникнуть. Они только этого и ждут. Ты должна жить, Лили!

Он взял девушку на руки, точно она была маленьким ребенком, и стал ходить по камере, целуя и легонько укачивая ее.

 – Дело приняло очень, очень сложный оборот, – еле слышно зашептал он на ухо. – Даже хуже: страшный! – продолжал он. – И вот почему, девочка моя дорогая… Потому что они будут допрашивать тебя, пытать, если же ничего не добьются, передадут в гестапо. С единственной целью, чтоб ты выдала друзей, которые между тем отказались от тебя, не доверяют, бойкотируют. Причем, как бы ты хорошо ни держалась здесь, они все равно не поверят. Более того: примут за хитрость, за очередную провокацию сигуранцы, направленную против них, с тем чтобы ввести в заблуждение… И все же ты оказалась в более выигрышном положении, чем я, ставший, сознательно или несознательно, виновником твоего несчастья. Я ни капли не сомневаюсь в том, что по пятам за мной ходят и те, и другие. Разница только в одном: пока еще не взяли… Ты можешь объявлять голодовку, гордиться мыслью, что выдержишь под пытками, перенесешь любые мучения… В то время как я…

0н слегка подбросил ее на руках, думая, что девушка уснула, однако сразу же перехватил ее встревоженный взгляд.

 – Ты любишь меня, Дэнуц? – срывающимся голосом – точно в минуту первого свидания – спросила она.

Он осторожно положил ее на койку и пощупал лоб – сначала ладонью, потом губами, стараясь определить, нет ли у нее лихорадки.

 – Представь себе на минуту, – проговорил он, распрямляясь. – Да, да, представь, что я сделаю что‑то ужасное, страшное, невозможное… иными слова, сделаю все, что угодно, ради твоего освобождения…

 – Нет, нет, не хочу… Не желаю об этом слышать. Не смей, Дан, не смей!

 – Подожди, дорогая, я еще не кончил, – торопливо, чтоб все же убедить ее, преодолеть сопротивление, проговорил он. – Если на то пошло, этого требует от меня моя любовь! Она же послужит поводом для… И ты в конце концов будешь на свободе. Так вот: что подумают тогда твои товарищи? – Он внимательно посмотрел на девушку, пытаясь понять, как она примет эти слова, но Лилиана словно бы не слышала их… – Бедная ты моя, бедная, – еле слышно прошептал он, целуя ее исхудавшую, болезненно бледную шею.

. – Я слушаю, Дэнуц, говори, – тронутая ласками, прошептала она.

Б это время дверь камеры со стуком отворилась. Показался Кыржэ; ом застыл на пороге, задумчиво глядя на целующихся влюбленных.

 – Мне очень жаль, но вы должны удалиться, господин стажер. Время свидания истекло, начальство может сделать нам строгое внушение. Ведь дело пока только в стадии расследования.

Фурникэ повернул к нему лицо, просительно вытянув руку с широко растопыренными пальцами.

 – Пять минут? – догадался Михэеш. – Хорошо. Но я вижу, девушка так и не притронулась к еде?

 – Так вот, – снова заговорил Дан, едва за Кыржэ закрылась дверь, – очень может быть, что твои товарищи, узнав об аресте… – Он старался любыми средствами рассеять ее подозрительность. – В общем, из всей этой путаницы, в которой мы с тобой оказались, может быть только одно спасение.

 – Я знаю, о ком ты говоришь, – мечтательно прошептала Лилиана… – Только у него одного можно найти правду…

 – Дело приобрело такой характер, что прежде всего требуется оперативность. Не хотелось бы говорить, но нужно: я руки готов целовать эксперту, только чтоб не передал тебя гестапо, хотя оно и настоятельно этого требует. Но все до поры до времени – он тоже не может без конца рисковать. Тоже боится их. Если мы и в самом деле можем рассчитывать на срочное вмешательство… Поскольку я на свободе, то, возможно, стоило бы с ним встретиться… – Он стал целовать глаза девушки, согревая их теплом губ.

Она закрыла веки, поддаваясь сладкой, затуманивающей сознание дремоте.

 – …Он вернулся и стал выворачивать карманы, – перенесясь мыслями куда‑то далеко, зашептала она, не то стараясь припомнить что‑то, не то утешая себя. Губы Дана мягко, осторожно касались ее век. – Вывернул все карманы, но только и нашел в них что крохотную горбушку хлеба. Черного, правда, вкусного, очень вкусного – никогда в жизни не ела такого… Несколько медных монет, кусок брынзы…

 – О ком ты рассказываешь, девочка моя? – спросил Дан.

 – Соленой–соленой, нельзя было взять в рот, – продолжала она, по–прежнему не открывая глаз и не слыша его слов. – Как бы хорошо пошли к этой брынзе помидоры… А денег было совсем мало…

 – У кого, Лилишор? У кого не было денег? – Он сно–ва провел ладонью по ее лицу.

 – Их вообще не было, одна–две медных монеты… – Она открыла глаза, словно пробуждаясь после обморочного сна, однако все еще находясь под впечатлением своих видений.

 – У нас совсем не остается времени, – нетерпеливо проговорил Дан, – В любую минуту свидание будет прервано. Что с тобой, неужели лихорадит? Ты бредишь, Лилишор…

 – Это было на окраине города… – снова проговорила она, загораясь… – Вокруг – огороды, огороды… кукурузные поля… Насколько хватает глаз – грядки зеленого перца. И помидоров! Они‑то и пригодятся к этой соленой брынзе… Я бегу, набираю полный подол…

 – Но кто это был? Как он выглядел? – Потеряв терпение, Дан легонько встряхнул девушку за плечо. – Неужели начинается голодный бред? Как его хотя бы зовут? Почему ты не называешь имя?

 – Потом мы целый день ходили по полям. Только красный и зеленый цвет… Радуга! Красный и зеленый! – невнятно бормотала она, вздрагивая от возбуждения. – Купались в реке, ели помидоры и брынзу под старой вербой… Каким красивым он стал после того, как вышел из воды! Волосы откинуты назад, только на лбу несколько колец, будто после дождя!.. Показались звезды, – после долгой паузы проговорила она, слетка напрягая слух, словно пытаясь уловить неясный далекий звон. – Покой и полная тишина… Мы даже не знали, куда забрели, шли рядышком… и так хорошо было вдвоем, так хорошо…

Девушка умолкла, как будто у нее сдавило горло. Лицо потемнело, дыхание становилось все более и более тяжелым.

 – Зачем тебе нужно знать, как его зовут, кто он и где находится, зачем, милый мой Дан? – На глаза у нее навернулись слезы. – Почему это так интересует моего приятеля из «Полиции нравов», почему, скажи? Разве ты и в самом деле тот, за какого тебя принимают некоторые? – Она слепо отыскивала его руки, нашла их, однако тут же уронила, чтобы в следующее мгновение ухватить снова. – Дай мне ощутить твои руки… – Взяла его руки в свои, поднесла их к губам, однако и на этот раз безвольно уронила…

На пороге камеры появился Кыржэ, послушал, не давая знать о себе, потом также внезапно исчез, не обнаружив своего присутствия, только раздраженно махнув рукой и неслышно прикрыв дверь.

 – Скажи мне сам, я хочу услышать от тебя: ты не тот, Дан, правда, не тот; за кого тебя принимают… Но зачем тогда выспрашивать? Зачем ты это делаешь, Дан? – Она спрятала лицо в ладонях, давая волю слезам, – удерживать их больше было ей не под силу. – Я и сама бы сказала, но зачем ты спрашивал? Быть может, тебя снова наняли мои старики… опять поставили следить за мной?

 – Какие старики, я даже не помню, когда в последний раз виделся с ними! – В одно мгновение он потерял всю свою выдержку и спокойствие. – Ты давно уже могла бы понять: единственная плата, которая нужна мне, это ты, только ты… Неужели не убедилась в этом до сих пор?

Наступила тишина, прерываемая только судорожным дыханием девушки.

 – Вот до чего довела тебя голодовка, – громко, укоризненным тоном сказал он, поднимаясь с койки, – -Правильно я говорю: голод не может быть оружием в борьбе, это всего лишь самоубийство. Остатки былой мистики подполыциков–бессарабцев; чуть что – объявляли великий пост! – Он собрался уходить и снова протянул ей пакет с бутербродами. – Попробуй поесть – сомнения отпадут сами собой. Не хватало только, чтоб ты подозревала меня… Я ухожу.

Лилиана следила взглядом, как он подошел торопливым шагом к двери камеры, постучал по ней кулаком и, когда ее отворили, исчез. Потом поднялась с койки, взяла пакет и, даже не посмотрев, что в нем, просунула руку сквозь решетку и выбросила во двор.

Через какое‑то время появился Кыржэ; прежде чем войти в камеру, он, по обыкновению, ненадолго задержался у двери. Лилиана легла, закрыла глаза… Эксперт постоял на пороге, затем, сделав несколько шагов, присел на край койки.