Текст книги "Надежный человек"

Автор книги: Самсон Шляху

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

«Кажется, сыщики!»

XIV

В это время Сыргие торопился на встречу с Тудораке Хобоцелом.

 – Опоздал из‑за Кику… Ну и, наконец, не хотелось, чтоб он пошел за мной, увидел нас вдвоем, – стал оправдываться ответственный.

 – Но почему же? – удивился кельнер. – Я столько времени его знаю. Да и одним делом заняты…

 – Может, одним, может, другим, – отводя в сторону глаза, ответил Волох.

 – Подожди! – еще взволнованнее воскликнул кельнер. – Что ты хочешь сказать?

 – Только и всего: тебе следует избегать с ним контактов. А сейчас иди рядом со мной, но делай вид, что не знаешь меня, случайный прохожий, и все… Тем не менее слушай внимательно.

 – По–моему, сначала стоит выслушать меня. – Кельнер пошел рядом с ним, решив, по–видимому, больше не говорить о Кику.

 – Тем лучше. Рассказывай.

 – Сигуранца в Кишиневе ищет одну мадьярку. Похоже, она совсем недавно прибыла в наши края. Точного имени и места жительства я не знаю, однако нить ведет к венгерским подпольщикам, и дело в общем и целом выглядит очень опасным… Это во–первых. Во–вторых, товарищ ответственный, сигуранца настойчиво ищет тебя. И, как видно, пока что нарочно не трогают, преследуя какую‑то цель. Кроме того, Кыржэ разведал относительно немца и крайне заинтересовался им. Правда, я так и не понял, что он знает и чего – нет, просто потому, что свалился мертвецки пьяным. И вообще больше этих попоек не вынесу. Вот все дела… Поить его еще – нету денег, ни копейки.

 – Любопытно, любопытно… А насчет Улму он ничего не говорил?

 – Вроде бы ничего. И сам напился как свинья.

 – Неужели напился? По крайней мере, не приходится пьянствовать в одиночку, – не то шутливым, не то горьким тоном заметил Волох. – То, что напивается он, черт с ним, туда и дорога, а вот тебе…

 – Чему тут удивляться? Выдержать, не опьянеть может только тот, кто привык пить. Или же думаешь: если кельнер, значит…

Послышался громкий топот лошадей. Лязг винтовок, звон подков… Окрики офицеров сливались с цокотом копыт, стуком солдатских сапог. Затем шум начал постепенно стихать, пока не воцарилась напряженная, хрупкая тишина.

Военные, кто верхом, кто в пешем строю, исчезли за поворотом улицы.

Куда это направляются каратели? Впереди группы шел наряд патруля, замыкали шествие типы в штатском, которые долго еще шли поодиночке после того, как отряд скрылся.

 – Что будем делать? – озабоченно спросил кельнер. – Обо мне беспокоиться нечего, но если узнают тебя… Разойдемся?

 – Ни в коем случае, пуля все равно летит быстрее, – спокойно ответил Волох – Расходиться поздно. Только б не нашли ничего предосудительного, если станут обыскивать… Возвращаемся домой после бурной гулянки… Надеюсь, ты в этих вещах разбираешься лучше. Притворись, будто совсем недавно тянул стакан за стаканом со своим дружком Кыржэ… Итак, почему ты не явился вчера на встречу? – Он плотнее прижался к стене. – Не отходи в сторону, прячься у меня за спиной!

Они как будто прилипли к темной стене, с тревогой следя за новой группой военных, проходивших всего в нескольких шагах от дома, в тени которого они прятались.

Почему он не вышел вчера на встречу?

В том‑то и дело, что вышел. И очень торопился, но произошло досадное совпадение: как раз когда собрался уходить, в ресторан «на кружку пива» заглянул Кыржэ. Нельзя было упустить его. Когда же все‑таки отправился к условленному месту, заметил, что следом тащится человек, не внушающий доверия. Поняв, что не сможет оторваться от подозрительного типа, он решил вернуться в ресторан.

Он пришел очень удачно, потому что вскоре после возвращения вновь увидел через окно эксперта–криминалиста. Пришлось самым срочным образом принимать необходимые меры: прикинуть, кого усаживать за соседние столики, какие закуски готовить, что из выпивки предлагать. Продумать все это следовало крайне тщательно.

Еад вас видеть, мое почтение! – подошел он к гостю, пропуская того вперед и провожая до малого зала, предназначенного для избранной клиентуры. Затем обмахнул салфеткой стул и предложил располагаться.

Но не успел эксперт усесться, как кто‑то отодвинул бархатную портьеру у входа, и Тудораке с изумлением узнал во входившем того самого типа, который только что шел за ним. Большую неожиданность трудно было представить.

 – С чем пожаловал, Мындряцэ? – обернулся к нему Кыржэ. – По какому делу?

 – Прошу прощения! Виноват, виноват, – забормотал тот, отступая за портьеру. – Желаю приятно провести время.

 – Вы что‑то редко стали заводить к нам в последнее время, господин…

 – Можешь называть меня Михай! И никак иначе, слышишь? Я очень ценю тебя, потому что ты не похож на пресмыкающихся, вроде этого… Значит, договорились? Повтори же, как следует ко мне обращаться.

Тудораке выполнил приказание клиента.

 – Между прочим, я что‑то никак не могу понять, какой бес сегодня на меня напал – ни жрать не хочется, ни пить.

 – Могу посоветовать рюмочку цуйки, очень хорошо идет под маслины. Или же водки, прямо со льда? – стал предлагать Тудораке. – Найдется вино восьмилетией давности, как раз доставил один серьезный хозяин, мой хороший знакомый. Хранил со дня замужества дочери. Возможно, настроение выправится, тогда можно будет приступать к закуске. Закажем что‑нибудь по вкусу на гратаре. Согласны, господин… эксперт?

 – О чем мы только что говорили? – спокойно и в то же время жестко спросил Кыржэ. – Как ты думаешь: за каким чертом я хожу сюда? Отвечай, дурень! Нужна мне… ко всем дьяволам ваша жратва! Забыть о том, каким делом занимаюсь за этими стенами! Дошло?

 – Целиком и полностью! – выкрикнул Тудораке, принявшись с подчеркнутым воодушевлением перечислять: – Имеется барашек на вертеле, мититей, говяжья вырезка, куриная печенка! – Затем наклонился и зашептал на ухо: – В особенности рекомендую жаркое из бараньих яиц, господин Михэеш…

 – Сейчас ты мне нравишься, уродина! – более мягко проговорил клиент. – Сейчас – нравишься, дошло?

 – …свежих–свежих, доставленных из бойни какой‑то час назад! – бесстрашно договорил кельнер.

 – Ты превратишь меня в беременную бабу, будь оно неладно, такое дело! Не дает подумать о фигуре, обезьяна? Черт с тобой, подавай что хочешь! Сначала неси рюмку водки.

Тудораке стрелой побежал за выпивкой, а вскоре принес и новую порцию. На столе постепенно стали появляться все новые и новые графины, рюмки, тарелки. Эксперт заговорил только после того, как подали дымящееся жаркое, обсыпанное мелко крошенным чесноком.

 – Стручок красного перца! Горчицу, уксус! Сладкого перца. Вот так. А теперь скажи, образина, на кой бес было вводить меня в искушение? Прожуешь и встанешь из‑за стола, а деньги выкладывай. Да еще какие! Целое состояние!

Дальнейшие события разворачивались примерно в таком же плане, финалом должна была послужить небольшая заминка при подсчете съеденного и выпитого – кельнер не допишет в счет приличную сумму, и раздобрившийся эксперт начнет заказывать «на десерт» вино и много порций цуйки («Плачу я!» – «Нет, я!»), и теперь уже они станут пить вместе, из одной рюмки, сидя в обнимку, куря одну сигарету и даже… целуясь.

Будет греметь джаз, заглушая шум в зале, дымный чад, наплывающий из кухни, слегка задурманит голову, и все это будет располагать к легкому, фривольному разговору. Как раз такие минуты требуют полнейшего напряжения, и нужна не столько смелость, сколько ловкость, важно следить за мимикой лица, даже за оттенком голоса… Но вместе с тем нужно пить столько, сколько тебе наливают, не смея отказываться ни от единого глотка.

Тудораке боролся с винными парами, от которых у него туманилось в голове и заплетался язык. Какого только напряжения стоили ему отчаянные попытки удержаться на ногах… Хотя, с другой стороны, так было даже лучше: говорить с Кыржэ, запинаясь на каждом слове, – чтоб убедился, до чего перебрал! Но как в то же время сохранить ясность ума, следить за собой, стараясь, не вызывая подозрений, выведать что‑либо, но главное – не дать этой злобной лисице что‑либо почувствовать. Быть начеку и обалдевать от выпивки, понимая, что этот подручный оккупантов справится еще хоть с ведром.

 – Знаешь, что скажу… Не думай, будто я какой–то там шовинист, и все же лучше нет нашей национальной кухни, вот как! – проговорил Кыржэ, возможно только для того, чтоб отвести душу, ,а может, и желая потрафить старшему кельнеру. – Меня прямо тошнит, когда вижу их сосиски.

 – М–да–а…

 – Что «м–да–а»? – Кыржэ словно бы заподозрил что‑то.

 – Минутку, минутку… Но кто же сделал меня обер-кельнером, если не ты… не вы?

 – Давай пропустим по одной! В основном этого добился ты… пардон, ты… единственный человек, с которым я чувствую себя свободно. Потому и прихожу сюда. А ты, часом, не продаешь меня? Э–э, не коммунистам, нет, этим ты не нужен, как‑никак обер–кельнер… А вот немцам? Они не… Ты всего–навсего шимпанзе и не способен понять, что такое нервное напряжение. Черепная коробка! – Он постучал себя пальцем по виску. – Раскалывается и раскалывается… Хоть бы никогда больше не видеть этого Кранца!

Он нахмурился, на лице появилась злобная гримаса, усиленная опьянением. Остервенело заскрипев зубами, схватил стакан, готовый раздавить его в ладони.

 – Ну его к бесу, твоего Кранца, – смотри, поранишь руку! – Тудораке отнял стакан, стал наливать в него вино. – Стоит ли обращать внимание, если ничего плохого все‑таки не говорит! Давай выпьем!

 – То‑то и оно, что не говорит, гадина, ни слова… Зато все до мелочи знает, все… Как смерть, ходит за мной… Следит, чтоб не вздумал как‑нибудь пощадить кого‑либо из своих… – Он чокнуЛся с Тудораке, как видно обрадованный его сочувствием. – А из‑за венгерки готов глаза выдрать: достань хоть из‑под земли!

 – Каких это… своих ты когда‑нибудь щадил? Что он мелет, скотина?

 – Тише, слышишь, тише, – он посмотрел на кельнера совсем ясными глазами, пытаясь уяснить: с чего тот так раскричался? – Дескать, покрываю молдаван…

 – Но ведь эта… как ты говоришь, мадьярка… молдаванкой быть не может… Ну и пусть не ест дерьма, если не хочет! – Кельнер пьяным жестом свалил со стола стакан. – Правильно говорит один клиент…

 – Держи и больше не разоряйся, – Кыржэ благосклонно протянул ему другой стакан, предварительно налив в него вина. – Ты читал или нет рапорт, поступивший из Кишинева? – обращаясь как равный к равному, спросил Кыржэ, протягивая Тудораке открытый портсигар.

 – Ты! Сначала сам… Бери, бери!

Больше всего он боялся – как бы не переиграть, не слишком показать опьянение. Но, кажется, в конце концов удалось убедить собутыльника, будто он сейчас свалится с ног…

 – Мне тут говорил один клиент… Не сегодня–завтра намечается большой прием. Будто бы прибудет его преосвященство митрополит…

 – Что ты мелешь, орангутанг! Не сегодня–завтра...

 – Ты ничего не знаешь, зато мне рассказывал один клиент. Да–да…

Самодовольно попыхивая сигаретой, кельнер с горем пополам поднялся на ноги – не торопясь, не выказывая излишнего любопытства. Хорошо бы передать эксперта с рук на руки какому‑нибудь гостю из его же банды и таким образом улизнуть, встретиться с Сыргие. Однако он почувствовал, что не может держаться на ногах… Что тут было делать?

 – Остановись – буду стрелять! Хи–хи! – пробормотал внезапно Кыржэ.

 – Из рогатки или… бутылочной пробкой! – добавил Тудораке, незаметно глянув на часы. Цифры так и плясали у него перед глазами.

 – Разве не знаешь, какая штука у меня вот тут, в кармане? Все еще говорят: «мертвая рука»! – с восторгом выкрикнул Кыржэ. – Вытащу пистолет – и паф! Паф! Иди назад, горилла, тут еще что‑то есть на донышке!

Тудораке больше не мог. «Что бы сказал Волох, если б увидел меня в таком состоянии?» С трудом дотащившись до ближайшего стула, он свалился на него как сноп.

Через какое‑то время его разбудила женщина, убиравшая в зале.

 – Поднимайся, поднимайся, грехи тяжкие. Давай раздену, уложу спать. Опять напился с этим клиентом.

Тудораке обалдело таращил свои большие глаза.

 – А где же он? – спросил погодя, оглядывая опустевший зал.

 – Когда еще ушел, господи боже…

 – Извозчика вызывали?

 – И не думали. Нужен ему твой извозчик, как же... Даже слышать не хотел. До чего здоровый человек, будто бык. Тебе бы так… Пошел пешком. Давай, сынок, давай, уложу где‑нибудь на диване. Пока придешь в себя...

 – Вот почему я и не вышел на встречу, – с облегчением вздохнул Хобоцел после того, как сделал это вынужденное отступление.

 – Говори, говори дальше, эти ищейки в штатском все еще проходят по одному. Арьергард… – сказал Волох, понуждая кельнера продолжать свой рассказ. – На этот раз пронесло – не слишком принюхивались. Итак, кишиневские сыщики ищут мадьярку? Всплыла на поверхность история с немцем? Это очень серьезная опасность. Откуда все‑таки Кыржэ получил сведения? От кого? Не помнишь: он говорил о встрече в ресторане или о других тоже?

 – Место не упоминал. Хотя черт его разберет: может не хочет впутывать меня? В любом случае ясно одно: немец крайне его интересует.

 – Хотелось бы знать: за железной дорогой наблюдает только сигуранца? – спросил Волох. – Или же их работу контролирует и гестапо?

 – Варварская орда, – проговорил Хобоцел. – Как варвары пришли, как варвары уйдут.

 – Экскурсы в историю? Браво, обер–кельнер, продолжай в том же духе. Только я не согласен: то, что мы видели сейчас, скорее похоже на похоронную процессию.

 – Пока что она откладывается… «Во имя христианства» – так называется это безумие. Значит, готовится... торжественная встреча с митрополитом.

 – Не забудь еще об одном человеке, Тудораке. Сделай все возможное, чтобы побольше разузнать об этом Дане Фурникэ. То, что он в каком‑то контакте с твоим Михэешем, – несомненно. Только пока еще не ясно, в чем тут суть… Нас интересует не только он, но и, как бы сказать, положение, создавшееся в группе. Нужно бы узнать, в самом ли деле он наш или же – в особенности – их. Ты сам что об этом думаешь?

 – Попытаюсь. Что я могу думать? Боюсь,,чтоб не оказался из тех, знаешь, которые и нашим и вашим.

 – Исключается. Ну, пора расходиться. Старайся не пропускать ни одной встречи со мной, хорошо? В особых случаях присылай кого‑нибудь вместо себя. Впрочем, нет, только сам! Главным по–прежнему остается судьба Улму. Сделай все, чтобы засечь передвижение эшелонов с солдатами на станции. И опять повторяю: Фурникэ… Да, да, вполне сочувствую тебе: алкоголь есть алкоголь. И все же сопротивляйся, крепись. И скажи: ты в конце концов сам не станешь алкоголиком? В таком случае загубишь себя, всю жизнь. Дай слово, что этого не случится! – Он повернул к нему взволнованное, напряженное лицо, крепко ухватил за руку. – Как хочется верить в тебя!

XV

Илие Кику долго вышагивал вдоль забора, пока не надоело слоняться без толку, и он словно бы машинально, против собственной воли, перепрыгнул через него. Однако Сыргие дома не было. Он хотел уже спуститься в подвал мастерской, хотя и знал, в какую ярость мог прийти из‑за этого ответственный, но тут он сам попался навстречу. Правда, столкнуться лицом к лицу им помешала сестра Параскива – расплываясь в благочестивой улыбке, она очутилась внезапно перед ошарашенным пекарем, любезно взяла его за руку и стала приглашать в дом, намереваясь, как всегда, затеять душеспасительную беседу.

Волох встревожился, увидев Илие. Понял, что тот появился не просто по дружбе. Тем более что как раз накануне пришлось перенести некоторые встречи. Значит, произошло что‑то серьезное. Ведь отлично знает, что ему запрещено переступать порог этого дома! Предупреждение было самым категоричным: Илие – один из немногих, знавших адрес ответственного… Совсем не потому, что Волох не доверял пекарю – это значило бы не доверять самому себе. Того требовали обстоятельства. Располагать надежно засекреченным жильем было величайшей удачей.

Ему и так уж здорово повезло с сестрой Параскивой, хозяйкой флигелька во дворе, где он снимал комнату. Все получилось самым неожиданным образом: исколесив из конца в конец город в поисках квартиры, он очутился в этом дворе. На калитке не было запора, не видно было его и на двери дома.

Постучал раз, затем другой. Никакого ответа. Пришлось самому открыть дверь и войти. Вскоре показалась хозяйка: похоже, появление чужого человека нисколько не встревожило ее. Заметив удивление гостя, она пригласила его садиться, объяснив, что двери ее дома всегда открыты для людей. Никаких замков хозяйка не признает – если кто‑то придет со злым умыслом, значит, послала рука всевышнего. Разве его самого также не направил к ней господь? А если так, то она рада благодати, ниспосланной всевышним.

Все это больше походило на… сказку, но прошло не так уже много времени, и он разобрался в обстановке. Хозяйка принадлежала к секте баптистов, тех самых, что клятвенно отказываются брать в руки оружие, даже под страхом самого сурового наказания… Кроме того, в подвале дома, достаточно вместительном, «братия» организовала не то мастерскую, не то крохотную фабрику, оснащенную кое–какими станками и инструментом, где человек двадцать сектантов ремонтировали всякую жестяную утварь. Работа выполнялась в строгом соответствии с пожеланиями заказчиков… Однако рядом, в более темном и укромном помещении, изготовлялись свечи, иконы и прочие предметы церковного обихода.

Многие из мастеров не упускали случая сработать что‑либо на сторону, сбывая вещи на рынке. Одним словом, артель была не очень похожа на ту, за какую себя выдавала, дозволенная властями и в то же время подпольная, о чем, разумеется, прекрасно знала полиция, получившая заранее установленную мзду – и за «случайные» приработки сектантов, и за деятельность самой секты, в общем‑то словно бы и запрещенной. Таким образом, если немного присмотреться, то становилось ясным: в это коммерческое заведение, сплошь заваленное старой жестяной рухлядью, не зайдет без дела ни один человек, если же такое и случится, то неусыпная сестра Параскива тут же заметит посетителя и незамедлительно выйдет ему навстречу. Нечего греха таить: в случае нужды у нее всегда были под рукой «братья» во Христе, прекрасно умевшие обращаться с непрошеными гостями.

Более удачное место трудно было даже представить. В особенности если учесть полулегальное существование секты, работу фабрики, четко разделенной на два филиала. Тут клепались жестяные банки и готовились на продажу свечи, устраивались запрещенные законом молитвенные собрания. И все это – без каких‑либо запоров на дверях, без счетоводов и несгораемых касс. Для того чтобы вести дело, достаточно было одной сестры Параскивы.

За комнату он не платил – работал по нескольку часов в день слесарем и даже получал какую‑то приплату.

Однако важнее всего – подходящие для конспирации условия, не говоря уже о том, что после соответствующей обработки некоторых «братьев» баптистов можно было привлечь к секретным заданиям. Здесь можно было печатать листовки,₄хранить литературу.

Но в этом случае нужно было бы искать другое жилье, отказаться от столь надежного укрытия.

Соблазн был велик, и Волох часто думал, не решиться ли наконец на такой обмен. Конечно, тяжело было видеть сильных, крепких мужиков бьющими поклоны и склоняющими колени перед ликами святых. «Черт побери, не иметь даже права вмешаться в их дела, хотя бы надеяться на то, что в какой‑то день они распрямят спины! Бросят свою работу… Свечник – что это за специальность? Свечник!.. – Он на минуту задумался, охваченный неожиданной мыслью. – Свечник!..»

Между тем хозяйка дома, сестра Параскива, угадывая в нем хорошего работника, к тому же ведущего скромный, аскетический образ жизни, надеялась со временем также обратить его в «брата», нужного и секте и предприятию.

Постепенно она стала посвящать Волоха в сокровенные тайны баптизма. Тот сопротивлялся, отговариваясь, что не может так легко отказаться от своей веры, от истинной православной церкви. И все же какую‑то надежду сестре Параскиве он подал: чтоб не выгнала на улицу.

И вновь стал искушать соблазн. Чего только нельзя было изготовить в мастерской, каких, например, деталей для печатного станка или других нужных вещей… Закоулок Гаврилэ Грозана не шел ни в какое сравнение с подвалами дома Параскивы! Любые, самые сложные предметы могли изготовлять эти искусные мастера; а какую пользу могли принести «братья», расхаживающие по городу со своими жестяными коробками, грузчики, собирающие всякую рухлядь, связные, поддерживающие контакты с баптистами из других мест? Кому придет в голову, что эти фанатичные, непреклонные в своих верованиях сектанты могут быть завербованы… в состав подпольной группы? Ладно, ладно, не лезь вперед батьки в пекло…

Ему не с кем было даже посоветоваться, и для того, чтоб не совершить непростительной оплошности, он решил до поры до времени потерпеть, поближе изучить этих люден. Трудно было поверить в то, что дело держалось на одной сестре Параекиве, – найдутся, наверно, внутренние связи, быть может, более существенные. Важнее всего было раскусить, чем дышат «братья», которые вертятся на рынке, продавая свечи. Их следовало прощупать в первую очередь.

Однажды в мастерской появился какой‑то мужчина, на первый взгляд довольно странной, необычной внешности. Он свободно открывал двери одну за другой, здоровался с каждым, кто встречался на пути, с нескрываемым любопытством рассматривал все, что попадало в поле зрения, присматривался к работе мастеровых… И делал все это с такой обезоруживающей простотой и естественностью, что любые подозрения, какие мог бы вызвать незнакомец, отпадали сами собой… В руках у него был портфель с замком, и он открыл его, как только кто‑то из братьев провел гостя в апартаменты Параскивы.

 – Некоторые называют меня Косым, – робко, чуть ли не покраснев, проговорил он. – Но вот тут, – он хлопнул рукой по портфелю, – лежит удостоверение… И если вас интересует, чем я занимаюсь…

«Сестра» любезно пригласила его присесть.

 – Чем можно вас угостить? – спросила она. – Чашечку кофе? Варенье?

 – Я состою на службе… вот этой, – он вытащил из портфеля удостоверение.

 – Я полностью в вашем распоряжении, – послушно и почтительно проговорила хозяйка.

Гость отхлебнул кофе, попробовал варенья, что же касается вороха бумаг, который выложила перед ним хозяйка, то даже не дотронулся до них.

В это время в комнате появился брат Канараке. Он принес еще кучу каких‑то справок, подтверждающих инвалидность «братьев», освобождение от трудовой повинности по возрасту, прочие льготы…

 – Изделия из жести, само собой, никого не интересуют, – заявил гость. – Свечи – тоже. К нашему ведомству они имеют весьма косвенное отношение. Хотя, признаюсь, мне очень понравилась ваша система открытых дверей. С одной стороны, легче вовлекать новых братьев по вере, – стал бормотать пришедший, исподтишка разглядывая мастеровых, сновавших под окнами, намеренно хромая, самым невероятным образом горбясь и скрючивая шеи… – У вас много хороших работников, насколько могу понять? – спросил он сестру Параскиву. – И, конечно, ни одного развратника или картежника – такие бывают только среди безбожников… Мне, по правде говоря, это нравится… я всегда ценил умных людей…

Он поднялся и стал ходить по комнате, стараясь разглядеть поближе мастеровых, собравшихся к тому времени по распоряжению сестры Параскивы. Потом сказал:

 – Видите ли, словоохотливых людей найти не так уж трудно, но судьбы людские решают не они, а великая армия молчальников. Поэтому нужно научиться понимать смысл их молчания. Уметь понять вовремя, почему оно «улыбается», почему «скрипит зубами», – и сразу все станет ясно. Так вот, что скажете: есть среди вас бунтари? Не может быть, чтоб не было! – искренне удивился он, поймав между тем на себе косой взгляд Волоха.

Волох стал судорожно припоминать: где это было? Когда? На какой‑то узенькой боковой улочке. Вспомнил! После того как ушел из комнатушки Виктории, оставив там ночевать Зигу… Да, да, он взял на себя этого типа, стараясь увести подальше от дома «швеи»…

Узнал ли и тот его, Волоха? Маловероятно. Во всяком случае, если и узнал, то не подает виду. Нет, нет, исключается: шпик ничего не помнил.

Нельзя кому‑либо говорить об этом визите, в особенности Илие, которому он имел неосторожность дать адрес, думал Волох, ожидая меж тем, что Кику рано или поздно у него появится. Да, в особенности ему… Когда-то, еще в тюрьме, Волох предложил ему пойти работать в военную пекарню – и тому удалось это без всякого труда. Подозрительно! А потом, потом? Его попросили любой ценой связаться с товарищами на воле, и Кику преспокойно передал буханку хлеба, разрезанную пополам… Все дело в том, не испробовал ли кто‑то еще вкус того хлеба… Пекарь видите ли, выполнял поручение «советских патриотов» только потому, что ему понравилось, как они держались в тюрьме, куда сам попал за обычную драку где‑то на городской окраине…

Склонившись над тисками, Сыргие под равномерные движения ножовки стал припоминать тюрьму. Первым политическим заключенным, какого встретил там Илие, был он, Волох. Правда, когда Кику появился в камере, Сыргие был в обморочном состоянии – из‑за голодовки. Эднако потом тот сам представился Волоху и ни с того яи с сего попросил доверить какое‑либо задание. Сыргие, разумеется, стал выспрашивать, чего ради он пришел к решению, связанному с риском и готовностью жертвовать собой.

 – Мне довелось увидеть, как ты держался, когда фашисты допрашивали в камере пыток.

 – Как держался?.. Но почему ты сам оказался там – не держал, случайно, арапник?

 – Нет, – ответил тот. – Приказали принести воды... лили тебе на голову. Когда ты пришел в себя, я видел…

 – Но как ты мог знать что‑либо обо мне, если оказался я тут только потому, что попал в облаву? Не успел вовремя поменять удостоверение личности.

 – Узнать было просто: в кровь они разбивают только коммунистов.

Зная, что уголовники часто прислуживают гестаповцам, Волох послал его ко всем чертям.

На какие только ухищрения не шел Кику, чтоб Волох в конце концов поверил ему!

«Но кто просил его заявляться сюда? И какого черта так долго держит его эта лицемерная баптистка?» – начал беспокоиться ответственный. Он решил ждать Кику в келье, тем более что с минуты на минуту сюда должен был зайти брат Хараламбие.

Илие вскоре появился.

 – Ну вот, – с трудом переводя дыхание, сказал пекарь, – кажется, получил благословение. Пускай мне делают обрезание, пускай оскопят по приказу султана, только в баптисты я не подамся до самой смерти! – И слова его и жесты свидетельствовали о том, что он хочет поднять настроение у хозяина. – Надеюсь, ты тоже примешь меня как брата… только не как сводного – родного?

 – Что случилось? – стараясь скрыть раздражение, спросил Волох. – Настолько срочное дело, что нельзя было отложить до другого раза?

 – Разве ты куда‑то торопишься? – в тон ему ответил Илие.

 – Об этом не будем.

 – В таком случае: добрый день! Как поживаешь, дорогой Сыргие? Я очень по тебе соскучился… Или не веришь? – улыбнулся он.

 – Верю, верю, и все же только вчера вечером мы отложили назначенную на сегодня встречу… – Волох не поддержал игры, в которую Кику намеревался его втянуть. – Кроме того, хотелось бы знать, чего нужно от тебя Параскиве… в такой ли она мере любопытна, как и некоторые другие?

 – Только одного: сделать баптистом! – деловито ответил Илие. – Не я ее затронул, она меня.

 – Это понятно, что начала она. Но в том‑то и дело. Видишь ли…

 – Вижу. Ты недоволен моим приходом. Испортилось настроение. Вижу.

 – При чем тут настроение? – Волох решил поговорить с Кику как можно более внушительно, однако этому помешал еле слышный стук в дверь. Оба они внезапно застыли. В следующее мгновение Волох подбежал к порогу, приложил ухо к двери, потом наполовину приоткрыл ее, не снимая, впрочем, руки с защелки.

 – Трубочку для светильника…

 – Пожалуйста, брат, пожалуйста! – громко воскликнул Волох, стараясь заглушить голос человека, стоявшего за дверью. – Здесь у меня… гости, – любезно предупредил он, намереваясь, если понадобится, предупредить еще и еще раз – чтоб не заходили в комнату. – Я скоро приду в мастерскую, тогда посмотрим. Принесу с собой, через несколько минут.

И легонько наклонился, вытесняя пришельца с порога. Человек удалился, не проронив больше ни слова.

Кику следил за всей этой сценой, сузив глаза, когда же Волох вернулся, проводив, посетителя, решил без утайки высказать, какое впечатление она произвела на него:

 – Значит, перешли на производство светильников, дорогой товарищ? Потом наступит черед кадилам, иконам и так далее. На кой черт тогда дрожать со страху? Эго, по–твоему, называется борьба против Гитлера и Антонеску? Да, борьба? Красиво, ничего не скажешь!

 – А как бы ты хотел? Меня наняли на работу, слесарем, – хмуро ответил он. – И между прочим, платят за это. Да, да! Что бы ты делал на моем месте?

 – Если хочешь знать, что делал бы я, тогда слушай, – сдержанно ответил Кику. – Так вот: я бы на твоем месте, дорогой Сыргие, раз уж угнездился тут, в один прекрасный день собрал бы всех этих бородачей, кто б они ни были – баптисты, адвентисты… Сделал бы из них бригаду атеистов и приставил к нашему делу! Или бы послал к той самой матери. Какого черта ты боишься называть их по именам, если разговор идет о каких‑то трубках для светильников!

 – Сделаешь из них атеистов, как же, если и встают и ложатся с именем господа… А ты, пожалуйста, занимайся своими делами, теми, которые тебе поручены. Этих оставь в покое, пусть живут по своему разумению. – Он не знал, что бы сказать, только бы поскорее избавиться от нежданного гостя. – Я только об одном тебя прошу: ты здесь не был, ничего не видел и не слышал!

 – Хорошо. И само собой, пора уходить, заметать следы? Я правильно тебя понял?

 – Не совсем, – уточнил хозяин. – Ты действительно должен уходить, однако после того, как я скажу об этом. То есть сначала нужно посмотреть, что происходит во дворе. Что же касается возможного нового визита…

 – Это я тоже понял, – пекарь поднялся на ноги. – Как и то, что ты намеренно заслонил спиной своего монаха. Или же у тебя и с ними завелись подпольные дела?

 – Даже если и так, это не должно тебя злить.

 – Не должно, говоришь? Меня другое злит, – взорвался наконец Кику. – Знаешь что? Ну да ладно, иди во двор, проверяй, не привел ли Илие Кику за собой гитлеровскую ищейку… Давай, давай, мне в самом деле пора.

 – Чего ты сердишься? Я веду себя не слишком любезно? Прикажешь ходить перед тобой на цыпочках?

 – Да, не слишком любезно. В особенности со мной. И я знаю почему: потому что не доверяешь. Потому что по–прежнему смотришь на меня как на уголовника. И решил: никогда, никогда… Ни мне, ни кому‑либо другому…