Текст книги "Надежный человек"

Автор книги: Самсон Шляху

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

II

…Три минуты. Волох взял на себя всю ответственность за операцию, к тому же попросил, чтоб за нею проследил и Кишинев. Он принял самые строгие меры предосторожности, даже сосчитал шаги, которые предстояло пройти, не говоря уже о связи и путях отхода. Но самым главным, конечно, был категорический приказ: «Ни одного арестованного!»

Все было строго выверено – и расстояние до площади, и время, какое отводилось на скандирование фразы «Долой фашизм!», и расстановка на нужных местах людей, – одним словом, Волох предусмотрел все, стараясь провести операцию так, чтобы полиция и сигуранца не смогли никого схватить.

«Что скажет Зигу Зуграву?» – много раз спрашивал себя Волох. Его ждали на инструктаже, который созывался в крохотном, полудеревенском доме, затерянном среди таких же халуп.

Уже давно стемнело; собирались попозже, расходиться наметили с наступлением дня. Горела только одна свеча, чтоб даже через малейшую щель в ставнях нельзя было заметить проблеска света… Кроме Зуграву должна была также прийти Илона… Она уже здесь.

На первый взгляд ее можно принять за молоденькую девушку, которой едва исполнилось двадцать. Короткая стрижка, густые пряди черных волос. Быстрая в движениях. В достаточно элегантном и вместе с тем неброском черном костюме.

Тускло горит свеча. По лицу Илоны пробегают тени, черные глаза пристально, изучающе всматриваются к полумрак комнаты.

Илона прибыла сюда совсем недавно, и для этого, как говорили подпольщики, ей пришлось перейти линию фронта.

Она ищет глазами Зуграву, но того почему‑то не видно.

Откуда‑то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер–кельнер лучшего в городе ресторана. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопавшему в темноте, проливает на него несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб – шишковатый, в глубоких тенях. Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по–прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по–видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха – в комнату вошел еще один человек, – слегка удлинилось и внезапно осветило несколько хлебов, сложенных на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.

 – Нужно накрыть караваи! – встревоженно воскликнул кто‑то.

 – Это еще зачем? – Невысокий, щуплый человек возбужденно вскочил на ноги. – Не нравится, что ли, как испекли?

 – Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, – шутливо бросил еще кто‑то.

 – Тогда зачем его прятать? Невзначай подумают, что куплен не на честно заработанные деньги, и захотят отнять! – слегка повернувшись в сторону Кику, проговорил кельнер. – В случае тревоги быстро накроем на стол и примемся отмечать серебряную свадьбу хозяйки, А вот и сама невеста! – Он указал на женщину явно городского вида, одетую между тем по–деревенски – она была в ярком цветастом фартуке и низко повязанном платочке.

 – Буду рада гостям… – расцвела женщина в доброй, приязненной улыбке.

Взяв со стола буханку, хозяйка протянула ее сидевшему рядом человеку.

 – Не меньше восьмисот граммов, – проговорил тот, по–хозяйски подбросив хлеб на ладони.

 – У нашего Гаврилэ, как всегда, вместо рук весы. Тогда тебе и делить: буханку на восемь ртов.

 – Дай бог здоровья хозяйке! Только где же твой суженый?

Каждый из находившихся в комнате принялся жадно жевать. Изо ртов густо повалил пар – казалось, дымится теплый, свежий хлеб, хотя причина была другая: в доме не топилось.

 – Ничего нет слаще хлеба! – раздался голос Илоны. – Добрый мастер выпек этот каравай, золотые у него руки!

 – Подождите, несем котел с супом! – раздался мужской голос, и откуда‑то из темноты, неся перед собой пузатый казан, появился худой, гибкий, как хворостина, человек. Он был в домашней куртке и в таком же, как у хозяйки, фартуке.

 – Кажется, фасолевый суп! – принял кто‑то из его рук чугунок.

«Похоже, я где‑то видел его», – наморщив лоб, подумал пекарь.

 – Хлеб без вареной пищи сытости не дает! – Человек удалился, чтоб тут же вернуться с горкой мисок, в которые принялся разливать суп. – Угощайтесь на здоровье, пусть пойдет на пользу, – слегка картавя, добавил он, – Вам всегда нужно быть здоровыми…

 – Вам, между прочим, тоже не мешает поесть. Присаживайтесь с нами, – глядя в изможденное лицо хозяина, проговорил Кику.

 – Нет, нет, только переводить добро… У вас – другие заботы, вам и нужно в первую очередь…

Где же все‑таки Кику видел его? Теперь он заметил и ермолку на голове хозяина, из‑под которой спадали на виски жесткие курчавые волосы. Человек по–прежнему суетился у стола, разливая суп и раздавая миски.

 – Никакого другого суженого нашей хозяйке не требуется! Но где, скажите на милость, вам удается прятать его? – взглянув в сторону хозяйки, пытливо спросил он.

 – Кажется, все, котел пуст, – смущенно проговорила женщина. – Но если они появятся, как быть тогда?

В ответ раздались шутливые слова:

 – Вот и запустим в голову этим самым котлом!

 – Товарищи, товарищи! – подал голос Тудоракс Хобоцел, прикрывая ладонью трепещущий огонек свечи. – Кажется, все на месте, так давайте предоставим слово ответственному группы.

«А Зигу Зуграву почему‑то нет. – Волох легким шагом подошел к столу, – Как бы чего не случилось… Или же вернулся в Кишинев и теперь снова должен добираться оттуда? Но нет, это исключается… – Ладонь с растопыренными пальцами, приставленная к свече, рассеивала и без того слабый свет, и теперь он напоминал тусклое мерцание огней на каком‑нибудь крохотном полустанке, затерянном в глухой ночной степи… – Только б ничего с ним не случилось!»

 – Товарищи! – неожиданно мягко, совсем неофициально заговорил Волох. – Начинать, конечно, следует с… – «С кого ж еще, как не с меня, – договорил мысленно. – Да, да, прежде всего нужно говорить о том, что руководитель группы все еще не на должной высоте… Только как, каким образом попроще и яснее высказать эту мысль?»

В наступившей паузе внезапно раздался приглушенный и вместе с тем жесткий голос Илоны, оказавшейся почему‑то у входной двери:

 – Сначала скажи, кто тебя направил сюда? Этого мало, что ты работаешь в механических мастерских, – кто именно из связных тебя прислал?

 – Если не доверяете, то могу и уйти, хоть сию минуту! – обиженным тоном возразил кто‑то. – Мне и так давно пора быть дома!

Воцарилось молчание; все в комнате были ошарашены, не верили своим ушам. Тудораке Хобоцел торопливо снял нагар со свечи и, подняв ее над головой, пошел к двери, намереваясь разглядеть, кому это внезапно понадобилось срочно уходить домой. Он с головы до пог. осветил говорившего: то был довольно высокий, крепкий парень, одежда которого отличалась обилием каких‑то пряжек, рем’ешков, более же всего бросался в глаза солдатский пояс, очень щегольски затянутый поверх френча.

 – Что означает этот маскарад? – строго спросил Волох.

 – А что он должен означать? Пускай видят, кому не лень, мне нечего скрывать! Собираюсь уходить на войну, вот что! Не хочу больше сидеть сложа руки! Оставайтесь живы–здоровы – я исчезаю.

И вновь прозвучал строгий, жесткий голос Илоны:

 – Ни один человек ни под каким предлогом не должен покидать помещение!

В комнате стало тихо, и эта тишина подчеркнула всю напряженность момента. Подчеркивала ее и фигура стоявшего на страже у двери человека – то был Илие Кику. Заметив, как сурово застыл он у порога, все в комнате возбужденно зашептались. Один за другим люди стали подходить к столу, за которым сидела теперь Илона, затем окружили смутьяна, уговаривая его отказаться от своего намерения.

Волох решил, что порядок восстановлен, и хотел было приступить к отчету, однако его вновь прервал голос парня:

 – Послушайте, мне сию же минуту нужно уходить! Ни я вам не нужен, ни вы мне. Отпустите, вам же хуже будет!

 – Тебе сказали, юноша: это невозможно! – начал уговаривать парня Волох, в глубине души подозревая, что неприятный инцидент будет поставлен в вину ему, и только ему… Тем не менее следовало любыми путями удержать парня. – Разве ты не понимаешь?.. Нужно ли объяснять, что тебя могли заметить, когда входил в дом, могут заметить, когда будешь выходить…

 – Но я же вам объяснил, что мне надо идти.

 – Сколько можно гудеть? – сердито выкрикнул Кику. – Неужели не стыдно? Человек по–хорошему объясняет… Ты знаешь, кто это такой? Не то возьмемся по-другому! Эй, Сыргие, сбить с копыт, и конец! – Пекарь стал засучивать рукава. – Разве не видишь, что это – храбрый заяц из армии Антонеску. Наверно, пошел служить добровольно! Мы с тобой перевидали таких гадов…

 – Было, было… И все же… – Волох сделал знак рукой: помолчи, Илие!

Вмешался степенный, медлительный Гаврилэ. Он взял из рук Хобоцела свечу и в свою очередь стал внимательно разглядывать парня.

 – Скажи все‑таки, кто тебя направил сюда? – наконец спросил он.

 – Да вот… – парень нервно передернул плечами. – Ее что‑то не видно… Она… У нее голубые глаза и рыжие волосы…

 – Хорошо, хорошо! – прервал его кто‑то из рабочих, Это был пожилой, значительно старше других человек. Впрочем, старить его могли и длинные, каштанового цвета усы. Он говорил мягко, спокойно, и это сразу же всем понравилось. – Растолкуй, пожалуйста, четко и ясно: через кого ты попал сюда? Да, прошу прощенья, сам я – делегат от обувщиков, – проговорил он, протягивая парню руку.

 – То была девушка, молодая барышня. Сама захотела со мной познакомиться. Я как раз выходил из мастерских. Сначала думали пойти на танцы, потом, слово за слово, стала рассказывать про советских патриотов. Гуляли целый вечер. Потом ушла, исчезла. Только назначила встречу с одним человеком, который, дескать, свяжет меня с патриотами… Говорила: приходи еще вон туда – сюда, значит, – я тоже там буду…

 – Но разве она не сказала, что тут будет и как тебе нужно держаться? – слишком спокойно спросил Кику.

 – Она много чего говорила: что нравлюсь ей, что зовут Лилианой, еще Жанной, а лучше всего Бабочкой.

Но только где она? Не может быть, чтоб ее здесь не было! Вон, вон она! – внезапно вскрикнул парень, вглядываясь в темноту поверх голов. – Нет, показалось! – Он вздрогнул, как будто Сам же уличил себя во Лжи.

 – Похоже, ты водишь нас за нос, парень.

 – И узнал от кого‑то другого, что ее зовут Бабочкой, – не от нее самой! – взорвался Кику. – Насчет того, что нравишься – тоже врешь! Ни за что на свете она этого не скажет!

 – Зачем кипятиться, человече? – насмешливо проговорил кельнер. – Велика важность: понравился! В темноте могла не разглядеть…

 – Кончайте базар! Почему не открываете совещание? – раздался из темноты чей‑то голос.

 – Но я все‑таки ухожу! – «Доброволец» рванулся было к двери, однако пекарь преградил ему дорогу, в одно мгновение заломив за спину руку.

 – Еще шаг, и крышка! Брось нож, слышишь!

 – Нет, товарищи, так дальше не пойдет! – вновь раздался негромкий, твердый голос Илоны. – Инструктаж придется отменить.

 – Не согласны! Отменить? Из‑за него? – нетерпеливо воскликнул Кику. – Только благословите: в миг разделаюсь, так что костей не соберет… Согласны?

 – Нет, нет, ни в коем случае! – решительно возразила Илона. – Нельзя прибегать к расправе, по крайней мере до тех пор, пока не будет установлено, в чем его вина. И только ли его…

 – А я говорю – дайте его в мои руки! Не раз имел дело с такими клиентами, Сыргие знает, – настаивал Кику, чувствуя, что собравшиеся в глубине души согласны с ним. – В тюрьме пришлось сидеть в общей камере, к политическим не посадили, так что научился… Если требуется – разделаюсь, и даже пищать забудет!

Слабое, бледно–желтое пламя свечи, пробивавшееся из‑под грубых, растопыренных пальцев Гаврилэ, освещало перекошенное яростью лицо Кику. Казалось, еще мгновение – и он выполнит свое обещание.

 – Ответственный, объяви во всеуслышанье, что инструктаж отменяется! – решительно приказала Илона, стараясь, впрочем, чтоб ее слышали только стоящие поблизости. – Объясни делегатам, почему это произошло, и распорядись, чтоб начали расходиться. По двое, с интервалом в пять – десять минут, чтоб живой души не осталось. Этого же… «добровольца» отправьте в последнюю очередь. Приставьте сопровождающего, вот его, – она показала на Кику. – Поведете самыми глухими, неосвещенными улицами. Ясно? Вот так… Мне пора уходить. Что же касается барышни с голубыми глазами… – Она остановила взгляд на лице Велоха: – Это ты направил ее сюда?

 – Да, я.

 – Значит, ты… – машинально повторила Илона. – Ее, конечно, проверили?

 – Мне точно известно, что она исключена из лицея за бунтарское поведение… Оставалось всего несколько месяцев до выпуска.

 – И только поэтому она позволяет себе направлять сюда таких типов?

Она говорила властно, непререкаемым, не допускающим возражений тоном.

 – О нем я ничего не знаю. Известно только, что действительно работает в мастерских, – искренне сознавая свою оплошность, признался Волох. – Хотя и ее, честно говоря, также знаю очень мало.

 – Вон как… – Илона с трудом сдерживала негодование. – «Очень мало»! И очень жаль, товарищ ответственный!

 – О ней хорошо отзываются. – Волоху не хотелось принимать всерьез намек Илоны. – Исключили, например, за то, что собственными руками сорвала со стены портрет королевы Марии… А потом еще убежала из дому, поскольку родители – состоятельные люди. Так, по крайней мере, говорят.

 – Говорят, говорят! – Она слегка повернулась к Волоху, хотя ни разу за все время разговора не подняла на него глаза. – Убежала из дому! Ну и что же? Только поэтому тащить ее на подпольный инструктаж? Более подходящего места не нашлось? Тут же не пансион для состоятельных барышень!

Волох не ответил.

 – Найдешь меня на контрольной явке, – обронила она в заключение. – Но только после того, как основательно разберешься в этой истории и, разумеется, примешь соответствующие меры.

 – Но когда именно? – взволнованно спросил он и даже слегка подался вперед, пытаясь заглянуть Илоне в глаза.

 – В одну из намеченных встреч, – жестко ответила она, рассеянно скользя глазами поверх голов. – После того, как выяснишь, в чем дело. Тогда и доложишь…

 – Где? Какого числа? – снова спросил он, невольно понизив голос.

 – Я уже сказала: в одну из контрольных встреч, – ответила она на ходу и направилась к выходу.

Точного ответа Волох так и не дождался.

И тут на пороге поднялась возня. Гаврилэ с силой открыл входную дверь, стараясь заслонить комнату своей широкой спиной, и увидел незнакомого человека, пытавшегося ворваться в дом, как будто его подталкивал в спину ураганной силы ветер, свирепствовавший за стенами. Это был рослый мужчина, плотно закутанный в баранью шубу, так что можно было различить только запорошенную снегом бороду да крестьянскую кушму, надвинутую по самые брови.

Тудораке Хобоцел слегка приподнял свечу, и от этого кудрявые колечки на бороде незнакомца заискрились легкой серебристой изморозью. Из‑под мохнатых бровей сосредоточенно глядели большие серые глаза.

Илона бросилась ему навстречу – невысокая, хрупкая – точно добрая, ласковая дочь, наконец‑то дождавшаяся отца, долго не приходившего домой. «Ты здоров? Цел и невредим?»

 – Собирайся, пора… – прошептал человек с порога, и эти слова, казалось, были согреты его дыханием, слетавшим густыми клубами с губ. – Меня срочно вызывают… в штаб…

Она не дала ему переступить порог и войти в дом – взяла за руку, безмолвно показывая направление, и он шагнул следом за нею в густую темень ночи. И разве что в самое последнее мгновение проговорила торопливым и все же более мягким, чем раньше, голосом:

 – На том же месте по нечетным дням.

Эти слова были адресованы Волоху.

III

Теперь к выходу направился Кику – ему снова предстояло стоять на страже. Пекарь потоптался у ворот, выглянул на улицу, проверяя, все ли вокруг спокойно, затем вернулся в дом и незаметно кивнул Сыргие: пускай выходит первым. Следом пойдет сопровождающий, которому поручено проследить за его безопасностью.

Выйдя на улицу, темные фигуры быстро отделились одна от другой: на случай патруля или облавы. Вблизи конспиративной квартиры вообше нельзя было ходить по двое. Они стали быстро удаляться, заметно прибавляя шагу. Поскорее выбраться на соседнюю улицу. В доме оставалось слишком много людей, ожидавших, когда можно будет покинуть явку.

Первым двум предстояло немало покружить по узеньким, кривым улочкам, стараясь не только запутать след, но и не напасть на случайного прохожего, не вызвать беспокойства собак. Если какая‑то невзначай залает, лай может вызвать подозрение у патруля.

Волох чувствовал себя ответственным за то, что инструктаж был сорван, независимо от обстоятельств, которые могли служить для него оправданием. Хоть бы уж люди благополучно разошлись по домам!

Снег под ногами, хоть и был крепко прихвачен морозом, все же скрадывал шум шагов. Было далеко за полночь. Когда они выбрались на центральное шоссе и наконец‑то пошли рядом, Волох с изумлением заметил, что сопровождает его… женщина. Ни слова не говоря, руководствуясь единственно соображениями безопасности, он решительно взял ее под руку. Ему даже не видно было лица спутницы, он только слышал тяжелое, глубокое дыхание – следовало приноровить свой шаг к частому женскому, а также дать ей возможность опираться па его руку.

 – Как ты думаешь, не удастся сесть в автобус? – сказал он, пробуя завязать разговор. – Кажется, в сторону Кирпичного должен пройти.

Она не ответила, даже не подняла глаз. Шагала короткими шажками в туфельках на высоких каблуках, которые утопали в снегу, и, как ни старалась, все же вынуждена была временами отпускать его руку, поскольку не успевала за ним. Наконец они добрались до нижней части города, и путь этот занял достаточно времени. Сквозь мутную мглу ночи виднелись ряды крохотных домиков, прятавшихся за черными стволами деревьев, по обеим сторонам от домов тянулись пустыри, кое–где шелестела на ветру неубранная кукуруза. Благополучно, бы добраться до железнодорожного переезда, дальше будет проще…

Окраина спала. Нахохлившаяся за крепко запертыми калитками и темными окнами, над которыми хмуро нависали низкие, сумрачные крыши. От домишек, спрятанных за деревьями и заборами, от сонно мерцавших стекол пока еще веяло тишиной и покоем – до утра, с его тревогами и первыми солнечными лучами, когда солнце покроет стекла золотистым глянцем, было еще несколько часов.

Показался невысокий и довольно крутой холм, на вершине которого размещался кирпичный завод. Теперь дорога будет все время подниматься вверх, пока не уткнется в переезд. До него было совсем близко.

Волох и его спутница по–прежнему безмолвно шли вперед.

«Если навстречу попадется какой‑либо подозрительный тип, придется прижать ее к себе… или самому крепче прижаться к ней… Сколько еще раз нужно будет играть роль влюбленного из‑за вечной конспирации!» – улыбаясь, подумал он.

Издалека донеслось глухое дребезжание автобуса.

 – Не прибавить ли шагу, как ты считаешь? – сказал он, снова крепко беря ее под руку.

В обшарпанном автобусе, освещенном тусклым, зыбким светом – как будто сквозь пыльные стекла пробивались отсветы далеких молний, – обращал на себя внимание изрядно подвыпивший мужчина средних лет: стараясь во что бы то ни стало доказать, что он способен держаться на ногах, гуляка раскачивался из стороны в сторону, точно маятник. На переднем сиденье самозабвенно шушукалась влюбленная парочка. Для них ничего вокруг не существовало.

Четвертый пассажир, одетый в плащ с капюшоном, на котором сверкали не успевшие растаять снежинки, с виду походил на деревенского жителя, какого‑нибудь крепкого, солидного хозяина. Впрочем, судя по одежде, он мог быть и ремесленником, мелким городским служащим. Человек стоял, крепко упираясь ногами в пол, и, казалось, внимательно наблюдал за тем, что происходило в автобусе. Волох уселся в дальнем, темном углу и слегка сдвинул на затылок шляпу, чтоб можно было держать в поле зрения пассажиров. Девушка осталась на ногах. Она застыла рядом с Волохом, закутанная в ярко–синий плащ с пелериной, намеренно низко опустив капюшон, так что видны были только одни губы, слегка подкрашенные. На лоб спадали пряди волос, и для того, чтобы разглядеть что‑либо, ей то и дело приходилось смахивать их в сторону, и тогда открывался ее очень чистый лоб. В такие минуты девушка казалась необыкновенно привлекательной… Волох заметил, что туфли у нее были совсем не по сезону – слишком легкие и к тому же пронзительно красного цвета. Когда она села, он поневоле обратил внимание на ее ноги, длинные и стройные.

В конце концов она села, после недолгого колебания, рядом с ним, постаравшись спрятать лицо от света, и со стороны, наверно, казалась теперь смутной, зыбкой тенью. Подумав о том, что она и в самом деле напоминает расплывчатую тень, он вздрогнул.

 – И все‑таки окажи любезность, сообщи, кому ты обязан этим странным путешествием? – спросил он, пытаясь заглянуть под капюшон, который она нахлобучила по самые глаза.

Девушка резко дернула головой, но было поздно.

Предположение Волоха оправдалось.

 – Впрочем, тебя зовут… дай бог памяти. Ага… не то Бабочка, не то Стрекоза… Если вообще не ангел небесный!

 – Бабочка, – подтвердила она, – только имя это не для всех. Для тех, кто мне симпатичен. И кому симпатична я.

 – Прекрасно, – не растерявшись, подхватил он. – Но еще совсем недавно ты называлась, кажется, Жанной, не так ли? – И укоризненно добавил: – Что же, показалось не слишком благозвучным?

 – И Жанна, и Маша! – с вызовом проговорила она. – Какое нравится, такое беру. Никого это не касается.

 – Но одно дело просто придумать себе новое имя и совсем другое – нести за него ответственность. Что стало бы, если б каждый, скомпрометировав себя, преспокойно менял имя и тем самым считал себя обеленным?

 – В зависимости от условий… Прежде всего для того, чтобы сбить с толку двурушников, людей с двойным дном, – проговорила она, теперь уже более серьезным тоном, хотя по–прежнему избегая встречаться с Волохом взглядом. – Кроме того, есть родители: мамочка, папаша, о которых ни один из вас понятия не имеет. Вам даже представить трудно, до чего несносными бывают старики!

 – От которых тем не менее придется получать наследство! – шутливо и вместе с тем язвительно проговорил он.

Но она не откликнулась на шутку.

 – А что такое «Полиция нравов», вам известно? Вы когда‑нибудь имели с ними дело? То‑то! И никогда не будете иметь…

 – Немного потише, пожалуйста, – прервал он ее.

Сам он говорил только шепотом, причем цедил слова сквозь зубы, даже не договаривал их до конца, – чтоб посторонние уши не могли разобрать смысл разговора.

Она слушала не перебивая, только изредка кратко отвечая на вопросы. В какую‑то минуту Волоху показалось, будто она что‑то жует… На деле так оно и было – девушка незаметно отщипывала крохотные кусочки от горбушки хлеба.

 – А этого парня, «добровольца»… Откуда ты вытащила его? – резко спросил он. – Ну, говори! Почему‑то там, когда он пытался отыскать тебя, даже голоса не подала… Или же все это мне померещилось?

Она снова настороженно замерла, даже забыла о своем хлебе. Только поблескивали глаза, такие же синие, как и плащ. Впрочем, они могли быть и не синими. «В конце концов может оказаться, что и эти вызывающе красные туфли, и помада на губах действительно только примерещились мне! – пронзило душу сомнение. – И что же тогда? Кто она, что за человек? Ах да, дочь состоятельных людей, отец, если мерить прежней меркой, – рантье, мать тоже не из горничных, кажется, преподавательница музыки… Отпрыск аристократов, единственная дочь любящих родителей. Правда, сбежавшая из лицея, когда до получения аттестата оставались считанные дни. Что же может быть общего между нею и тем простоватым «добровольцем»?

 – Где ты с ним познакомилась? Почему не подумала о том, что он мог привязаться к тебе с единственной целью – пробраться в наши ряды?

Автобус, яростно дребезжа дверными створками, поднимался на холм. Внутри, среди пассажиров, не замечалось никаких перемен.

Все еще не зная, на чем остановить растерянный взгляд, Волох скользнул глазами по фигуре девушки и внезапно заметил у нее под мышкой ту самую буханку, от которой она отщипывала маленькие кусочки. И вновь его взяла оторопь. Снова пронзила мысль, что она – совсем не та, за кого себя выдает, что он, собственно, вообще понятия не имеет, кто она такая, только чувствует: это чужой, чужой человек!

А тот юнец, игравший роль солдата, доблестного воина? Достаточно только посмотреть на его рожу, чтобы сразу стало ясно, с кем имеешь дело. Чего доброго, отстегни клапан на кармане его военной блузы – и увидишь жетон агента секретной службы… Эх, Бабочка, Ба, – бочка, синеглазый ангел… С какой стати так вызывающе держать под мышкой эту нелепую буханку? Еще отщипывать от нее на виду у всех? Откуда, кстати, у нее этот хл. еб?

 – Хотите знать, где я с этим «добровольцем», как выражается Илие, познакомилась? Просто остановила у ворот мастерских, когда выходил с работы. Потому и беру на себя всю ответственность!

Волох не вслушивался в ее сбивчивые объяснения, взбудораженный внезапной догадкой: ничего нелепого в том, что она держит под мышкой хлеб, не было – не съела на месте, унесла с собой.

 – Да, привела под свою ответственность, – повторила она. – Но дело не в этом… Парень понравился… нравится мне…

Автобус преодолел наконец подъем и, набирая скорость, начал спускаться с вершины холма.

 – О ком ты говоришь? Кто это тебе нравится? – с недоумением проговорил Волох, не отрывая глаз от двери. Автобус как раз сделал остановку, по–видимому у кирпичного завода, и, едва дверь отворилась, на ступеньках показался юноша в застегнутом на все пуговицы, поношенном, хотя и довольно опрятном плаще с капюшоном. Уселся он здесь же, возле входа, и это настораживало: от его взора не могло ускользнуть ни одно движение пассажиров. Заметив парня, спутница Волоха легко поднялась с сиденья, еще ниже надвинула на лицо капюшон, сделала шаг, другой – затем неслышно, будто кошка, метнулась к двери и, резко отведя в сторону створки, спрыгнула на землю.

Волох не успел даже заметить, не упала ли она, – парень в наглухо застегнутом плаще поднялся с места и, несмотря на то что автобус начал набирать скорость, выпрыгнул вслед за ней. Девушка смутным силуэтом темнела в предрассветном полумраке и, похоже, металась из стороны в сторону, не зная, какое направление выбрать, – словно не убегала от преследователя, и играла в мяч. И все это по снегу, в изящных, на высоких каблуках, туфельках!

Кажется, преследователь не только гонится за нею но и что‑то кричит вслед, по–видимому требуя, чтоб остановилась.

Автобус проходил вдоль территории кирпичного завода и теперь резко сбавил скорость, осторожно петляя по дороге, вплотную к которой подступали ямы из‑под глины и многочисленные насыпи, бугры, груды камней. А вон и печи_% где раньше обжигали кирпич, погасшие, заброшенные и разрушенные. На каждом шагу валялись камни, груды разбитого кирпича – и здесь, и повсюду в городе. Они мешали и прохожим и машинам – лезли под ноги, крошились под колесами.

 – Этот тип, наверно, в конце концов догонит девушку. Но кто он такой? Кто еще, если не шпик…

Волох снова прислонил лоб к стеклу, хотя ничего больше не видел, – дорога уже не петляла, смутные силуэты девушки и преследователя еще раз промелькнули на мгновение за последним поворотом и окончательно пропали.

В машине по–прежнему было спокойно. Влюбленные давно сошли, запоздавший гуляка не без чьей‑то помощи уселся на сиденье и, по–видимому, дремал – теперь его можно было не принимать в расчет. Когда же Волох оглянулся на мужчину в плаще, того самого, с напряженно застывшей, глубоко засунутой в правый карман рукой, то встретил такой жесткий – в упор – взгляд, что у него поползли по спине мурашки.

Взгляд человека, тяжелый, жесткий, наводил на мысль о том, что перед Волохом – необычная, непростая личность. Ничего более сказать о нем он не мог, но вместе с тем отлично понимал, что во время войны, тем более в условиях жестокой фашистской оккупации, из каждых трех человек у двоих лежит на душе какая‑то тайна. Однако все это было только смутной догадкой, хотя 6 душе почему‑то возникло ощущение, что человек может каким‑то образом повлиять на его, Волоха, судьбу.

Подозрения не покинули его даже тогда, когда тот вышел из автобуса. Несколько остановок – до конечной – он был в машине один, затем долго еще шел пешком, пока не очутился наконец в своей хмурой, сырой келье.

Он бросился на дощатый помост, служивший ему кроватью, сразу же уснул, однако так же быстро проснулся: слишком волновала мысль о том, что необходимо срочно узнать, как обстоят дела в конспиративном доме, где прошел или, точнее, должен был пройти ин-¹ структаж. Но как можно было это сделать? Если случилось что‑то недоброе, теперь уже ничего не предпринять, разве что утопишь и себя.

«Еще слава богу, что не приехал из Кишинева Зигу Зуграву… На этот раз он так же почуял бы опасность, как тогда, когда схватили сразу троих? Или теперь с ним случилось бы непоправимое?»

В Зуграву каждый сразу же видит бойца, в то время как он, Волох, постоянно должен убеждать людей, что может руководить. Но это тем труднее, что он, как на грех, робок, застенчив по натуре. Чувствует себя неловко, стеснительно, и перед кем – перед своими же, рабочими людьми… Трудно было поверить в такое!

На этот раз он, пожалуй впервые за последнее время, не задал себе вопроса: а его, Волоха, считают истинным борцом? Верят в то, что он свой, надежный человек? Не так‑то просто было это определить. С застенчивостью и стеснительностью нужно будет бороться в другие времена, не сейчас… И только в одном он твердо уверен: кто, кто, а Илие Кику ему доверяет.

Не отправиться ли все‑таки к нему? Расспросить, чем кончилось вчерашнее? Хотя бы убедиться, что остался цел и невредим.

Но нет, слишком большой риск показываться в пекарне без предупреждения. Если девушка не избавилась от филера – во что трудно было поверить, – то к этому часу уже могла раскрыть явки и связи. И все же только Илие мог сообщить, благополучно ли разошлись по домам люди и, что самое главное, не навела ли «лицеистка» на след полицию. В конце концов, ближе других ее знает тот же Кику, именно он, и никто другой, в какой‑то день показал девушку Волоху – правда, издали… А чем кончилась стычка с «добровольцем»? Так или иначе, но все эти вопросы следует обсудить, и лучше всего, наверно, было бы назначить встречу с Кику где‑нибудь в безопасном месте. Только после тщательных расспросов, уяснив дело до мельчайших подробностей, можно идти на встречу с Илоной.