Текст книги "Его девственница (ЛП)"

Автор книги: Сабрина Пейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

На секунду, я все же замираю. Мое сердце смягчается, когда я обнимаю отца и говорю ему слова прощания. Когда я иду обратно в комнату, я думаю о том, что, возможно, это правда тяжело для него – неблагодарная дочь. В конце концов, он пожертвовал большей частью своей жизни, чтобы воспитать меня, после того, как моя мать ушла от него. Он проводил много времени дома, обучая меня. Конечно, он мог хотеть, чтобы я вернулась в Саус Холлоу и вышла замуж за Джастина, но это потому, что он желает только лучшего для меня.

Может быть, я повела себя слишком эгоистично, выбрав колледж, который находится далеко от дома, чтобы осуществить свою мечту о писательстве? Может быть, я должна быть немного более благодарной за те хорошие вещи, которые мне может предложить маленький городок?

Когда я возвращаюсь в свою комнату, Луна и ее мать куда-то ушли. Я сажусь на кровать и открываю подарок своего отца. Мое сердце разбивается на части, когда я вижу книги: «Почему хорошие девушки выходят замуж», «Воздержание» и CD-сборник проповедей моего отца.

Я даже не пытаюсь не застонать, смотря на «вещи», которые, по мнению моего отца, понадобятся мне в колледже. Многие родители дарят своим детям что-то для украшения их комнаты в общежитии, а мой отец вручает мне свои проповеди на компакт-диске.

Я вздыхаю и засовываю все в ящик моего стола. Я решаюсь остаться здесь, несмотря на то, как сильно буду нервничать. Возращение в Саус Холлоу просто не возможно.

5
Габриэль

Я смотрю на чистый документ на экране моего компьютера. Курсор постоянно мигает, очевидно, издеваясь надо мной, а тяжелое дыхание моего бульдога кажется раз в десять громче, чем есть на самом деле. Звучит так, будто он был специально выведен для того, чтобы мешать моей способности мыслить ясно.

Когда я смотрю на него осуждающим взглядом, он трясет своей головой из стороны в сторону и у него взгляд сродни человеческой любознательности. Я тяжело вздыхаю. – Ты прав, Хэми. Сегодня не удастся ничего написать. Никаких шансов.

Вполне возможно, что у меня худший из всех творческих кризисов на земле. Точнее, это факт.

Ладно, может и не факт. Я немного преувеличиваю, но только слегка. Я уверен, что каждый писатель думает, что его творческий кризис заставляет его чувствовать себя хуже всех. Но мне, конечно же, особенно плохо.

Прошло три чертовых года с момента написания моей последней книги.

Когда это закончится, и мой творческий кризис перейдет из перманентного состояния в краткосрочный период «не-сочинительства»?

Конечно, все не так плохо и я не бросил писать полностью. Я писал куски и отрывки романов. Набрасывал что-то на листах, вырванных из тетрадей на спиралях, быстро складывал их пополам и засовывал обратно, прежде чем кинуть тетрадь на полку в своем кабинете. У меня слишком много документов в компьютере, которые хранят всякие фразы, цитаты или отрывки,  которые я все время записываю, даже если и знаю, что больше никогда на них не взгляну вновь. Все зарисовки и отрывки романов, которые я набрасываю на салфетках в ресторане или баре, а затем, кладя их в карман куртки и складируя в ящике своего рабочего стола – я также больше никогда не увижу снова. Идеи в моей голове постоянно кружатся вокруг моего сознания, и я выражаю их словами.

Мне следует обратиться к кому-нибудь. Мой агент нашел терапевта, который специализируется на работе с «творческими личностями» – слова моего агента, не мои. Я никогда не думал о себе как о «творческом» человеке, хотя написание нескольких романов и преподавание в престижном университете, наверное, делает меня таковым.

Когда мне было восемнадцать, и я проводил вечера за попкорном и наливанием содовой в старом кинотеатре Саус Холлоу, я никогда не думал о себе как о ком-то близком к творчеству человеке. В возрасте девятнадцати лет, когда я поступил в морскую пехоту, потому что мне надоело быть бесцельным и прозябать свою жизнь, я бы врезал любому, кто хотя бы намекнул на то, что я обладаю хоть каплей творческого потенциала. Ведь творчество можно было поставить в одну категорию с абсурдностью, эмоциональностью и прочим «чувствительным» дерьмом.

Теперь же, я трачу свое время, пытаясь восстановить творческую магию, которую, казалось, я имел в переизбытке несколько лет назад. Магию, которая породила больше идей, чем у меня было, и которая заставляла мои руки писать.

Мой брат Нейт посоветовал мне то же самое, что и мой агент. «Это не творческий кризис, если он длиться три года, Гейб. Это ужасный случай сопротивления. Психиатр сделал бы свой день, если бы ты пришел к нему».

Но это не единственная причина, по которой психиатр сделал бы свой день.

Как будто для того, чтобы подчеркнуть этот пункт, образ Пьюрити, стоящей перед моим столом в том белом летнем платье и с каскадом длинных волос, мелькает в моем воображении.

Я издаю стон. Последнее, о чем мне следует думать, это об этой девушке.

На самом деле, единственная причина, по которой она у меня в голове – это отвлечение меня от писательства.

Вот, что я говорю себе. Только по этой причине.

Это отвлечение. В его лучшем виде.

Мой агент, черт, да все мои студенты и университет думают, что мой следующий роман не за горами. Что я просто плаваю в изобилии блестящих идей, пока не выберу самый яркий и ослепительный бриллиант. И затем, вернувшись, представлю миру еще один блестящий роман, который обязательно превзойдет предыдущий.

Моя последняя книга должна была стать таким романом. Она должна была быть следующим гениальным ходом от автора «Большой проблемы». Но книга не оправдала ожиданий и шумихи, которыми окружили ее, и это означало, что на меня наклеили фирменную страшную этикетку «Он был».

Главная проблема заключается в том, что мой внутренний голос продолжает уговаривать меня, что критики правы, что, возможно, я не настоящий писатель, в конце концов. Настоящий писатель должен быть полон вдохновения, так сильно переполнен сказками, в хорошем смысле, чтобы не мог остановиться, и ему хотелось бы поделиться с читателем этой историей. А в случае прекращения писательства, он бы лопнул. Настоящий писать не ищет вдохновения, он просто садится за компьютер и делает свое дело.

Хэми тянется на полу и издает громкий хрюк. Подойдя к нему, я чешу ему за ушком, прежде чем закрыть ноутбук. В таком дерьмовом состоянии нет смысла писать.

– Ну что, как на счет прогулки, приятель?

*** 

– Тебе следует выпить, – мой брат Натаниэль откидывается назад в кресле с бокалом «Мимозы» в руке и смотрит на меня с его лучшим всезнающий выражением лица.

– Ты думаешь, я должен специально выпить за завтраком или это общий жизненный совет? – спрашиваю я. Я смотрю на газон позади него, где Хэми как обычно пытается предпринять свои жалкие попытки поймать миниатюрных козочек, которые пасутся на лужайке. Мой пухлый бульдог топчется некоторое время около козочки, которая давно его мучает. Она, на мгновение, близко подбегает к псу и быстро ускользает, когда тот пытается ее поймать. В ответ Хэми падает на траву, явно истощенный, несмотря на то, что на ферме мы находимся всего полчаса. Его лапы в воздухе, собака катается спиной по траве, прежде чем снова перевернуться на живот и положить морду на лапы.

– Ну, конечно же, это жизненный совет от твоего старшего брата, – говорит Нейт. – Но я также хочу обратить внимание, что это касается твоего нынешнего положения.

– Что за проблему мы обсуждаем? – Анджело заходит в патио, неся большие бельгийские вафли. Он ставит их на стол рядом с тарелками, на которых гора бекона, яиц и сыра. Все это, даже сыр, приготовлено из свежих продуктов с фермы Нейта и Анджело. Мой желудок урчит, когда запах вафель доходит до меня. Анджело – прекрасный шеф-повар, поэтому его вафли – просто произведение искусства.

– Помочь тебе с чем-нибудь? – спрашиваю я только потому, что пытаюсь быть вежливым на воскресном завтраке.  В ответ я получаю от мужа своего брата такую же реакцию, как и всегда: гримасу, означающую вопрос – как я вообще осмелился спросить о помощи на кухне.

– Я проигнорирую твой вопрос, Габриэль.

Он подчеркивает мое имя так, что оно звучит как оскорбление.

– Я предполагаю, что ты спрашивает только потому, что пытаешься отклониться от рассматриваемой проблемы.

Я смеюсь. – Откуда ты знаешь, от какой проблемы, если ты был в доме? Ты даже не слышал разговора.

Анджело снимает фартук и вешает его на спинку кресла, прежде чем опустить в него свое огромное тело. В нем почти два метра роста и сто двадцать с чем-то килограммов мышц – просто великан. Гора еды на столе, в основном для того, чтобы прокормить этого профессионального футболиста в отставке, который выглядит так же, как и в расцвете своей карьеры.

Он и Нейт вместе уже в течение десяти лет, а семь лет назад они купили эту ферму, когда Анджело перестал играть. Тогда мой брат сказал мне, что хочет бросить работу высококлассного инвестиционного банкира, чтобы купить ферму и делать домашний сыр… ну, скажем, я был немного скептически настроен.

Возможно, я тогда надорвал спину от смеха.

– Ты бросаешь работу, чтобы делать сыр? – спросил я, не веря ему. – Ты ничего не знаешь о сыре.

– Я несчастлив на фирме. Я постоянно испытываю стресс, а изготовление сыра не такое напряженное дело, как работа в банке.

– Откуда тебе знать? Ты ничего не смыслишь в этом! Ферма? Ты носишь костюмы за две тысячи долларов и делаешь маникюр каждую неделю.

– За четыре тысячи долларов, – поправляет он. – Кроме того, мы с Анджело уже купили одно местечко. Оно в Пенсильвании.

– Ты ненавидишь жизнь в маленьком городе, – отмечаю я. – Вы сбежали из Саус Холлоу, чтобы избавиться от жизни в таком городе. Вы же сами сказали: «Маленькие города – мелкие умы».

– Некоторые вещи меняются, – говорит Нейт, пожимая плечами.

Семь лет назад я был вредным, мягко говоря. Честно сказать, я был уверен, что мой брат слетел с катушек.

Как выяснилось потом, Анджело – фантастический сыровар. А мой – нервный тип, инвестиционный банкир – брат, привыкший работать по сто часов в неделю и едва успевающий за своим профессиональным футболистом-бойфрендом, вышел замуж и поселился на ферме в Пенсильвании, теперь наслаждается домашним изготовлением сыра.

– Мне не нужно знать, о чем вы беседовали, – говорит Анджело. – Ты человек привычки и я точно знаю, о чем вы говорили. Вы обсуждали твое творчество, а Нейт предлагал алкоголь как лекарство от твоих бед.

– Вообще-то, мы обсуждали бредовый план твоего мужа по изготовлению одежды для коз, – говорю я, пока кладу несколько вафель себе на тарелку и покрываю их домашними взбитыми сливками, сделанных из фермерского молока.

Домашние. Взбитые. Сливки.

По этой веской причине мне пришлось увеличить дистанцию бега с тех пор, как я начал преподавать в университете в часе езды от Нейта и Анджело. В первый год после того, как я переехал сюда, именно наши еженедельные завтраки были напрямую ответственны за мои лишние пять килограммов.

Я откусываю кусочек вафли, наслаждаясь восхитительной воздушной выпечкой.

– Какие-то другие, – замечаю я.

Когда я открываю глаза, Анджело смотрит на меня с нетерпением.

– В хорошем или плохом смысле?

– В хорошем. Другие, но, безусловно, восхитительны.

Его выражение лица смягчается. – У меня новая ваниль. Привезенная с Таити.

– Боже, не отвлекайся на его разговоры об этой новой ванили, – прерывает Нейт. – Следующее, что ты узнаешь – это то, как добывается ваниль, и кто собирает эти чертовы ванильные бобы. И наступит полдень.

Я смотрю на Анджело. – Знаешь, теперь, когда я подумал об этом, я понял, что ничего не знаю о производстве ванили. Она правда выглядят как кофейные бобы? Я думал, как стручки?

– Вообще-то, это орхидея, – отвечает Анджело.

– Я не знал этого, – с преувеличенным изумлением говорю я ему. Мой брат смотрит на меня через стол.

– Это так увлекательно, – продолжает Анджело свой информационный энтузиазм. – Орхидея растет как виноградная лоза со стручками, которые собираются, прежде чем они созреют. Затем их сушат в течение нескольких месяцев. Конечно, большая часть ванили, которую мы покупаем, полна синтетического дерьма и ароматизаторов, но этот сорт другой.

– Я должен купить таитянскую ваниль, – размышляю я.

– Ладно, хватит, Гейб. Анджело, ты ведь понимаешь, что мой брат подшучивает над тобой, верно? – Нейт кидает на меня суровый взгляд. – Серьезно, Габриэль, это просто низко – пользоваться ванилью Анджело, чтобы избежать разговора о том, на чем тебе действительно нужно сосредоточиться, потому что ты замедлился в написании книги.

– Это не замедление, – уточняю я. – Это творческий кризис.

– Это лень. Вот в чем дело, – утверждает Нейт, жестикулируя бокалом с «Мимозой» в руке. – Лень в чистом виде. Ты стал мягкотелым.

– Это обидно, – шучу я, потирая свой живот. – В любом случае, если я стал мягкотелым, это Анджело виноват. И его вафли.

– Не обвиняй вафли в этой ерунде, – упрекает меня Нейт.

– Кстати, о ерунде… – я ловко сворачиваю от своего творческого кризиса, накалываю на вилку еще пару кусочков вафли и запихиваю в рот. – У меня есть пару слов для тебя о козьей одежде. Вот то, что называется ерундой.

– Клянусь, существует магазин для этого, – настаивает Анджело. – Ты знал, что Нейт купил швейную машинку? Он заказал ее в интернете и научился ей пользоваться по онлайн-видео.

– Мой брат, у которого есть номер его портного на быстром наборе в телефоне, шьет одежду, – говорю я с притворным недоумением. Я уже давно верю всему, когда дело доходит до моего брата, который с энтузиазмом принял свою пенсионерскую жизнь в обмен на ранее светский образ жизни. – Для коз.

– Я думаю, это великолепно, – гордо говорит Анджело, кладя свою большую ладонь на руку моего брата. Нейт всегда был высоким и мускулистым, но размеры Анджело заставляют его выглядеть, по-хорошему, незначительным рядом с ним. – Разве ты не видел видео козочек в пижаме? Козья одежда – это новая одежда для собак.

– Разве мы не достаточно намучили собак, одевая их в одежду? – спрашиваю я. – Действительно ли нам нужно распространять эти пытки на других животных?

– Некоторые собаки любят наряжаться, – протестует Нейт. – Ты просто не понимаешь, потому что Хэми – неандерталец, который не носит одежду.

Я смотрю на моего пса позади нас, который в данный момент катается по траве, что, скорее всего, означает, что он нашел вонючую коровью кучу или козье дерьмо, чтобы использовать его в качестве парфюма.

– Хэми – интеллектуал, – шучу я. – Но не могу не заметить, что его манеры оставляют желать лучшего.

– Это так мило, что ты защищаешь Хэми, – говорит Анджело. – Он такой огромный брутальный болван.

Нейт смотрит на Анджело. – В тебе заговорил родственный дух? – дразнит он.

– По крайней мере, я твой огромный брутальный болван, – отвечает Анджело, нежно целуя Нейта.

– Тьфу. Мне кажется эти вафли слишком приторные, – стону я.

Анджело смотрит на меня с сумасшедшими глазами. – Слишком сладко? Такого не может быть. Они должны быть легкими и воздушными, а сладость не должна подавлять их вкус.

– Все в порядке, – настаиваю я со смехом. – Клянусь, я пошутил.

Рука Анджело ложится на сердце. – Не пугай меня так.

– Ты знаешь, как он относится к своей кухне, – ругает меня Нейт.

– Ну, появился ли новый роман в твоей жизни? – спрашивает Анджело с хитрой улыбкой. – А может и в личной жизни?

Нейт присвистывает, а я смеюсь. – Ты играешь грязно, Анджело.

– Тебе явно не хватает грязи, – Анджело приподнимает брови и смотрит на меня долгим взглядом.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – вру я, отлично понимая, что он имеет в виду. Нейт и Анджело преследуют меня, когда дело касается моих похождений, или точнее их отсутствие в моей жизни, с тех пор, как моя жена сбежала от меня спустя семь месяцев брака пять лет назад. Жизель продала половину моей книги, прежде чем сбежала со своим инструктором йоги в Индию «искать себя».

Очевидно, я умею строить отношения.

Отношения и брак могут работать для кого-то типа моего брата и Анджело, но совершенно ясно, что они не предназначены для меня. Независимо от того, сколько раз эта влюбленная парочка сводила меня с кем-то, ничего не получалось.

– Вчера на фермерском рынке я видел симпатичную девушку. Она профессор истории, – рассказывает мне Анджело. – Ты, наверное, уже знаком с ней. Я упомянул твое имя, и она сказала, что знает тебя. Я взял ее номер телефона, и она сказала мне, чтобы ты позвонил ей.

Профессор истории из моего университета. Кто-то моего возраста. Кто-то, кто мне подходит.

Мне должно быть интересно. Мне следует взять ее номер.

Вместо этого я не могу сосредоточиться на том, что Анджело говорит мне о моей ровеснице и профессоре истории, которая должна меня заинтересовать.

Вместо того чтобы слушать его, я думаю о Пьюрити.

Со мной что-то действительно не так.

Я выпиваю половину своей «Мимозы», пытаясь заглушить образ ее лица – чистого и невинного, наивного и прекрасного. – Черт, ты даже хуже Нейта с его сватовством, – ворчу я.

– Это моя ответственность, как твоего брата, по крайней мере, попытаться помочь тебе найти себе кого-то, чтобы не закончить жизнь одинокой старой девой, – говорит Нейт, беря шампанское и подливая мне больше в мой стакан.

– Вот, выпей еще. Это поможет тебе в твоем творчестве. Тебе стоит попробовать писать, пока ты пьян. Я слышал о такой технике.

– Я уже пробовал это, – говорю я ему пренебрежительно. – Это не работает.

– Разве это не то, что делал Хемингуэй? – задумывается Анджело. – Ты это должен знать, потому что твоя собака названа в его честь…

– Хемингуэй был алкоголиком. Я бы хотел избежать того, чтобы стать алкоголиком ради того, чтобы написать роман. Большое спасибо. Хотя между завтраком и…

Я резко останавливаюсь. Я собирался что-то ляпнуть о встрече с Пьюрити и ее отцом вчера. Я говорю себе, что это только из-за истории Нейта и Анджело, но я понимаю, что это не так. Я смущаюсь, потому что одна мысль о Пьюрити, и волна жара пробегает сквозь меня при мысли о ней, тревожа меня.

– Между завтраком и чем? – спрашивает Нейт.

– Ничем, – я пожимаю плечами.

Анджело смеется, скрещивая руки, пока откидывается на спинку кресла. – Это не прозвучало как ничем. Это не просто ничем. Ты кого-то встретил?

– Что? Конечно, нет. Не смеши меня, – мой голос дрожит, и я скрываю это, делая еще один глоток «Мимозы», заставляя Анджело засмеяться громче.

– Ты покраснел? – спрашивает Нейт.

– Это из-за алкоголя, придурок, – говорю я резко. – Никого я не встретил.

– Конечно же, нет, – дразнит Нейт. – Правда, твои щеки покраснели, как у школьницы.

Школьница.

Слово посылает волну вины через меня. Такова она и есть. Школьница. Слишком юная. Слишком наивная.

Слишком невинная.

Я делаю тяжелый вздох. – Мне не двенадцать лет. Дело не в девушке, – лгу я. – Вчера в мой офис заявился кое-кто.

Я не должен рассказывать им об этом. Регистрация студентов конфиденциальна, и я никогда ранее не сплетничал о студентах из моего класса. Я мог бы легкомысленно отшутиться и не рассказывать им, но, кажется, алкоголь развязал мне язык, а чувство вины вынуждает рассказать об этом, будто я один из прихожан, исповедующих свои грехи священнику.

Отец, прости меня за то, что я не могу перестать думать о дочери моего бывшего друга.

– Ну, давай, – просит Нейт. – Говори уже! Это что-то пикантное? В твоем классе какая-то знаменитость? Ох, пожалуйста, скажи, что это ребенок какой-то приличной знаменитости, а не ребенок звезды реалити-шоу.

– Никаких детей знаменитостей не зачисляли в мой класс, – отвечаю с уверенностью я. – Это был Алан.

– Какой Алан? – хмурит брови Нейт.

– Алан, – повторяю я. – Из Саус Холлоу.

– Этот мудак? – Нейт закатывает глаза. – Какого черта он хотел от тебя? Что еще интереснее, чего он хотел, придя в колледж? Разве он не думает, что это место полно греха и разврата? Хуже того, что он делал в твоем классе? Ты же вроде как сам дьявол, не так ли?

– Я запутался, – вмешивается Анджело. – О ком мы говорим?

– Ты знаешь Алана, – говорит ему Нейт. Он проповедник в церкви, члены которой в день нашей свадьбы явились с плакатами протеста к дому моей матери.

– Ох, – вздыхает Анджело. – Придурок, который считал, что сосед-гей и его парень не должны показываться в Саус Холлоу.

– Именно. Тот самый мудак, – повторяет Нейт. – И чего он хотел?

Я выпиваю оставшуюся часть шампанского и переглядываюсь с Анджело и Нейтом. – Он уж точно не хотел, – говорю им, усмехаясь. – Я уверен, что это совершенно противоположное тому, чего он хотел бы, на самом деле.

Они оба смотрят на меня с нетерпением.

– Его дочь Пьюрити, – уточняю я. – Она поступила в колледж и будет посещать мой класс.

– Да пошел ты, блядь! – восклицает Нейт. – Такого не может быть. Ад, должно быть, замерз.

Мы все долго молчим, пока Анджело не начинает говорить.

– Ну, – добавляет он с южным акцентом, – благослови их сердца.