Текст книги "Его девственница (ЛП)"
Автор книги: Сабрина Пейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Сабрина Пейдж
Его девственница
Внимание!
Текст книги переведен исключительно с целью ознакомления, не для получения материальной выгоды. Любое коммерческое или иное использование кроме ознакомительного чтения запрещено.
Любое копирование без ссылки на переводчика и группу запрещено.
Создатели перевода не несут ответственности за распространение его в сети.
♔Переводчик: Катюша С.
✎Редакторы: Надюша
✎Обложка: Wolf A.
✎Вычитка: Екатерина Д.
♛Специально для группы: Золочевская Ирина || Б. Б. Рейд
1
Габриэль
– Я могу с уверенностью заявить, что ваша дочь не будет обречена на бездарную жизнь, лишь потому, что она не попала в мой литературный класс, миссис… – Я останавливаюсь, отчасти потому, что не могу вспомнить имя женщины (хотя она только что представилась), и отчасти потому, что моя мысль в голове – это то, что не должно прозвучать вслух: ваша дочь не будет обречена на бездарную жизнь просто потому, что она не попала в мой литературный класс. Она обречена на бездарную жизнь, поскольку она действительно бездарна.
Я понимаю, что это крайне грубое заявление – именно поэтому я и не говорю это состоятельной, чересчур опекающей свою дочь мамочке, стоящей передо мной. Я не такой уж ужасный человек, хотя этой женщине, требующей, чтобы я принял ее дочь в свой класс, следует сбавить обороты.
Фамилия этой дамочки – это то, что я должен знать, то, что должно было впечатлить меня, когда она представлялась менее двух минут назад. Это было имя, которое вы ожидаете увидеть на эмблеме со стороны библиотеки или крыльца больницы. На самом деле, вероятно, на одном из зданий кампуса действительно присутствует ее фамилия, отштукатуренная на каком-нибудь месте.
Она – кто-то очень важный. Это единственное объяснение тому, почему Джина, как правило, разумный административный помощник английского департамента, ворвалась в мой кабинет несколько минут назад, и, затаив дыхание, сообщила мне, что мисс Как-Ее-Имя была недовольна тем, что ее дочь не попала в мой класс.
Когда я рассмеялся в ответ, Джина уставилась на меня в полном недоумении, видимо, не в состоянии рассмотреть юмора во взрослой женщине, расстроенной расписанием занятий ее взрослой дочери, и пришедшей поспорить об этом с профессором колледжа.
– Блэкстоун, – заявляет женщина.
– Простите, что? – Я тупо переспрашиваю ее, отгоняя мысли, и возвращаю внимание к идеально причесанной женщине, стоящей передо мной. Все, чего я хочу – это выйти из кабинета, чтобы закончить свой обед – и главу книги, над которой я должен поработать – в мирной обстановке.
– Блэкстоун, – повторяет она, очевидно, оскорбившись, что я не сразу узнал ее фамилию. – И я более чем уверена, что моя Эшлин не будет обречена на посредственную жизнь, мистер Райан.
Я признаю, что это правда. Женщина и ее дочь настолько обеспечены и обладают такими связями, что отсутствие таланта у дочери абсолютно не имеет значения. Ее дочь имеет столько возможностей в жизни, что будет в порядке, не попав в мой литературный класс. Кроме того, судя по тому, что отбеленная блондинка Эшлин заинтересована в своем телефоне больше, чем в разговоре, не думаю, что девушка совершенно опустошена из-за того, что не была зачислена в «Литературный класс 207 с профессором Райаном».
Как только мать начинает снова читать мне нотации, я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, вместо того, чтобы вновь пуститься в объяснение, что ее дочь не смогла попасть в мой класс, потому что ее образец сочинения был недостаточно хорош. Я воздерживаюсь, потому что мне уже говорили, что мои «человеческие» навыки могли бы быть лучше. Очевидно, «тупые разговоры» не ценятся администрацией университета и это показательно верно в случае студентов с состоятельными родителями.
Именно поэтому я не говорю матери, что одно из преимуществ быть настолько известным писателем – это когда ты соглашаешься преподавать творческие литературные занятия в одном из престижных снобистских колледжей, и ты лично получаешь персональный скрининг кандидатов на основе их образцов сочинений. В конечном счете, вы получаете класс, полный лучших студентов, вместо того, чтобы быть обремененным полным классом бездарных детей, родители которых пожертвовали больше всего денег школе.
На мгновение, я позволяю себе пофантазировать, что, если я простою здесь достаточно долго с закрытыми глазами, раздражающий дуэт матери и дочери просто испарится в воздухе. Я вдыхаю и пытаюсь отключиться от гнусавого нытья женщины, вспоминая одно из визуальных упражнений, которые я выполняю на своем телефоне. Упражнения – это только часть многих вещей, которые я пытался использовать для лечения своего писательского кризиса, но, кажется, они безнадежны в том, чтобы заглушить голос женщины прямо сейчас.
Когда я наконец-то – и неохотно – открываю глаза, то выпускаю разочарованный выдох, потому что Миссис Блэкстоун все еще здесь, и стоит еще ближе ко мне, безумно жестикулируя, пока говорит. Ей, судя по всему, абсолютно наплевать на тот факт, что моя голова сейчас взорвется.
– Увы, миссис Блэкстоун, – говорю я ей. – Мой класс полон. К сожалению, единственным способом получить доступ к моим занятиям был процесс подачи заявлений.
– Мистер Райан, мы оба взрослые люди. Мы понимаем, что всегда есть способ обойти этот надоедливый вопрос приема.
Я моргаю. Эта чокнутая пытается подкупить меня, чтобы ее дочь попала в мой литературный класс? Нет, ну, я имею в виду, серьезно?! Это же литературный класс; это не то, чтобы я лишил эту девушку ее мечты стать космонавтом.
Затем миссис Блэкстоун делает паузу, ее нижняя губа надувается достаточно для того, чтобы дать понять, что она обижена.
Она дуется.
О боже, это даже хуже взятки. Она пытается флиртовать со мной.
Я думал, что видел многое, но родительница, пытающаяся флиртовать со мной, чтобы я взял ее дочь в свой класс – это впервые.
Миссис Блэкстоун применяет кокетливый тон и выпрямляет спину, толкая вверх свою силиконовую грудь так, что ее дерзкая ложбинка выставляется напоказ.
– Вы абсолютно уверены, что я действительно не могу ничего сделать, чтобы вы передумали, Мистер Райан? – спрашивает она, водя своим красным ноготком по рукаву моей рубашки. – Мы прочитали ваш роман в моем книжном клубе после того, как вы сделали все эти ток-шоу, и я уверена, что если бы Эшлин была под вашей опекой…
Я содрогаюсь, мой желудок переворачивается. У меня пропадает аппетит.
– Я более чем уверен, миссис Блэкстоун, – твердо говорю ей, положив свою ладонь на ее руку, чтобы проводить ее в направлении двери из кабинета. – Боюсь, сейчас у меня встреча, так что я должен попросить вас…
– Подождите, – перебивает она, глядя на меня через плечо. – Кажется, есть кое-что, что моя дочь может сделать для вас, чтобы изменить ваше решение!
Будто по команде, ее дочь наконец-то отрывает свой взгляд от телефона. Ее ладонь ложится на бедро, и она выгибает свою спину, очевидно, имитируя позу матери. Это выглядит жалко и вызывает тревогу. Я собираюсь пуститься в тираду, направленную на мать, что, несомненно, доведет меня до беды с администрацией колледжа (обвинение школьного спонсора в торговле своей дочерью, чтобы попасть в класс, безусловно, приведет меня лицом к лицу с деканом). Вдруг, Джина, женщина, ответственная, в первую очередь, за демпинг этих двух идиоток в моем кабинете, снова материализуется в дверном проеме.
– Эм… Профессор Райан? – осторожно спрашивает она.
– Да? – рычу я, срываясь на нее без малейшего раскаяния. Какого черта здесь происходит? Осенний семестр еще даже не начался. Я совершил огромную ошибку, придя в офис в пятницу днем раньше занятий, начинающихся в понедельник. Молча я даю себе клятву не делать так больше.
Затем я вижу кое-что.
Или кое-кого, если быть точнее.
– Габриэль, – раздается звучный баритон, а миссис Блэкстоун немедленно замолкает. Даже если бы я не посмотрел, я бы узнал этот голос мгновенно.
Алан Тейлор имеет отличительную интонацию. Он всегда говорит с авторитетом в голосе. Даже когда мы были детьми, у него был способ заставить людей слушать его. Полагаю, это одна из причин, почему он стал проповедником. Ну и еще, ему всегда самому нравилось слушать, как он говорит, а также учить людей, как им жить.
Не то чтобы я огорчался или что-то вроде того.
– Вы могли бы вернуться позднее? – спрашивает Алан. – Конечно, мы не хотели вас прерывать.
Он произносит слова с неискренним тоном того, кто имеет ввиду точно противоположное от того, что сказал. Я знаю Алана, он наслаждается прямо сейчас тем фактом, что вошел во время неудобной ситуации с участием меня и недовольного родителя.
– Они сказали, что знают вас, – Джина пожимает плечами, а ее голос становится тише.
– Вообще-то, вы перебиваете, – говорит миссис Блэкстоун, ее голос властный. – Мистер Райан как раз обсуждал добавление еще одного места в своем литературном классе для моей Эшлин.
Я с удивлением смотрю на нее. Эта женщина действительно не имеет стыда, не так ли? Я понимаю, мне должно быть лестно, что родительница настолько хочет, чтобы ее дочь была принята в мой класс, что бросается на меня, но мне слишком противно, чтобы впечатлиться.
– Боюсь, это невозможно, миссис Блэкстоун, – твердо говорю я ей. – Мое решение окончательно, и как видите, у меня встреча.
Совершенно неожиданная встреча с кем-то из прошлой жизни – и его дочерью.
Его взрослой, удивительно красивой дочерью, отмечаю я, когда мои глаза рассматривают ее.
– Мистер Райан, у нас еще есть, что обсудить о моей дочери и вашем классе, настаивает миссис Блэкстоун.
– Боюсь, у меня еще одна встреча с родителями, – отвлекаясь, говорю я. Прежде чем миссис Блэкстоун начинает снова говорить, я жестикулирую Джине. – Вы не могли бы проводить миссис Блэкстоун и ее дочь к главному выходу, пожалуйста?
– Конечно, – отвечает Джина.
– Я буду говорить с деканом, – угрожает женщина. – Он и мой муж играют в гольф по воскресеньям.
– Благослови вашу душу, – я не должен подначивать ее, но я не могу устоять, используя фразу, c которой вырос на Восточном Побережье. – Скажите декану, что я передавал привет.
– Пошли, Эшлин, – фыркает миссис Блэкстоун. – Тебе не нужно учиться у никому не нужного писателя.
– Ну, наконец-то, – бормочет ее дочь. – Можем ли мы пойти на массаж? Я устала от ходьбы по всему кампусу.
Как только они уходят, Алан приподнимает брови. – Еще один довольный клиент?
Если бы это был какой-то другой день или какой-нибудь другой момент, я бы сказал Алану отправляться в ад. Но я слишком растерян, чтобы ответить на вопрос – и не только потому, что последние люди в мире, которых я ожидал увидеть в моем кабинете, были моим другом детства и его дочерью. На самом деле, я бы хотел обвинить себя в отсутствии слов лишь по этому поводу.
Но, правда в том, что я безмолвен потому, что просто не могу отвести глаз от дочери Алана.
Пьюрити[1]1
Purity – с англ. «чистота»
[Закрыть] Тейлор захватывает дух. Этим словом часто разбрасываются, но не я. Я никогда даже не думал об этом применительно к кому-то, кроме этой девушки, которая воплощает собой весь смысл этого слова. Она просто потрясающая, даже в более чем скромном платье, которое она носит. Рукава прикрывают ее руки, хотя на улице слишком тепло, чтобы нуждаться в этом, а декольте едва открывает миллиметр ее ключиц. Белая хлопковая ткань, ниспадающая к земле, предназначенная, чтобы спрятать всю ее фигуру, не делает ничего, чтобы скрыть ее формы.
Пьюрити – это классическая красота, которую невозможно скрыть. Она может надеть бумажный пакет на себя, но все равно будет выделяться в море женщин, носящих дизайнерскую одежду. Платье, длинною в пол, умудряется сделать ее фигуру еще более непристойной, чем, если бы она надела мини-юбку.
Она одета в белое – символ невинности и чистоты – ее тезку – и уже через мгновение я думаю о ней в совершенно противоположном ключе. На секунду ее глаза встречаются с моими, и все грязные вещи, которые я бы хотел с ней сделать, проносятся в моей голове.
Она на коленях, берет меня в рот. Я развожу ее ноги, погружаюсь между ними и ласкаю языком ее складочки. Я скольжу руками по ее бедрам, несу ее к ближайшей стене и глубоко вколачиваюсь в нее.
Грязно, неуместно и просто неправильно.
Самая неправильная вещь, о которой я когда-либо думал в своей жизни.
Небеса помогают мне думать о Пьюрити таким образом. Небеса помогают мне думать, таким образом, о дочери проповедника. Я отчасти ожидаю, что земля разверзнется и поглотит меня, или молнии ударят с неба и испепелят меня на месте прямо сейчас.
Я заслуживаю этого хотя бы за то, что не могу перестать пялиться на ее грудь.
– Габриэль, – говорит Алан.
Сглотнув, я отвожу взгляд от Пьюрити, чтобы сосредоточиться на ее отце.
На ее отце, напоминаю я себе. На моем друге детства. Я знаю его всю свою жизнь – даже если я и не разговаривал с ним с тех пор, как много лет назад умерла моя мать. Черт, я знаю Пьюрити всю ее жизнь – даже если не видел ее в течение многих лет, с тех пор как я вернулся в Саус Холлоу.
Ей всего лишь восемнадцать.
– Алан, – я выдавил его имя, быстро прочистив горло, чтобы скрыть мой дискомфорт, пока жар поднимался к моему лицу. Это не я. Такое не случается просто так. Я не этот безрассудный мужчина средних лет, я не могу смотреть на едва выросшую женщину таким образом, даже какую-то долю секунды.
Я преподавал в колледже в течение последних пяти лет, учил сотни молодых и красивых девушек, но никогда не допускал грязных мыслей ни об одной из них. Я никогда не думал о них так, как о Пьюрити минуту назад.
Какого черта это говорит обо мне, если такие мысли приходят мне в голову?
– Алан. Пьюрити. Я не ожидал увидеть тебя здесь. Это… – мой голос прерывается, как только наши с Пьюрити глаза встречаются снова, и я подбираю слова, чтобы закончить предложение. Все слова, что я знаю, кажется, испарились из моей головы. Это связано с тем, что вся кровь из моего тела ушла на юг. – Это… неожиданно.
Неожиданно.
Это один из способов ответить.
Увидеть их здесь неожиданно.
Видеть, как Пьюрити выросла, как она сейчас выглядит, это чертовски неожиданно.
Это также неожиданно, как то, что обычно многословный писатель, стоит рядом с восемнадцатилетней девушкой и заикается, как идиот, пытаясь найти подходящие слова. Моя способность использовать английский язык полностью испарилась в считанные секунды, как только Алан и Пьюрити появились в дверях моего кабинета.
Алан смеется, звук эхом разносится по моему кабинету и коридору. Звуку следует быть теплым и комфортным, ведь он проповедник, но это не так. Вместо этого он ледяной, такой же, каким я его помнил. – Неожиданно? Пьюрити зачислена в твой класс, Габриэль.
Что он сказал?
Мои глаза возвращаются к Пьюрити в ее скромном платье, со слабым оттенком розового румянца на щеках. Она – воплощение невинности и целомудрия, и в один момент у меня появляется непреодолимое желание обладать этой невинностью. Я хочу получить эту чистоту.
Я хочу полностью развратить ее.
– Она в твоем классе, Габриэль, – повторяет Алан.
Блядь. Эта девушка слишком молодая, совершенно под запретом и к тому же дочь проповедника, не меньше – учится в моем классе?
Я буду проклят.
Пожалуй, попаду прямиком в ад, учитывая то, что я хочу с ней сделать.
2
Пьюрити
Проклятье. Это так унизительно.
Жар поднимается к моим щекам. Мне стыдно за ругательства в моей голове, но я ничего не могу с этим поделать. Я сгораю со стыда.
Мистер Гейб – так я его называла, когда была ребенком, смотрит сейчас прямо на меня, нахмурив брови, с таким мрачным выражением лица, что это заставляет думать о том, как будто он зол из-за того, что я записалась на его курсы.
Он кажется мертвенно-бледным от того, что я в его классе.
Но даже это не самая неловкая часть во всей этой ситуации. Если бы только она. Стыдно, конечно, что мой отец притащил меня в кабинет мистера Гейба – и даже не потому, что они когда-то были друзьями. Нет, он привез меня сюда, чтобы натравить мистера Гейба на меня.
Отец сказал мне, прежде чем мы покинули Саус Холлоу: «Я собираюсь поговорить с мистером Райаном. Я не позволю тебе сбежать в колледж за сотни миль от дома, если только кто-то, кого я знаю, не будет приглядывать за тобой, и кто будет докладывать мне о твоем поведении. Не должно быть ни парней, ни алкоголя, ничего, кроме учебы. Учебы и церкви».
Назвать моего отца чрезмерно опекающим было бы слишком мягко.
Я – дочь проповедника. И не просто проповедника. Мой отец – проповедник в Саус Холлоу, руководитель единственной церкви в маленьком городке, где я родилась и выросла. Он проповедует адские муки и осуждение, бранит и критикует все пороки мира, а также считает, что единственный путь на Небеса – держаться подальше от всех форм искушений.
Например, искушения в виде мужчины, стоящего передо мной прямо сейчас. Слишком красивого, с точеным подбородком, темными глазами и легкой щетиной. Того, который смотрит на меня со смесью презрения и гнева.
Вы знаете, что говорят о детях проповедников, что якобы они более сумасбродны, чем обычные дети? Это не про меня. Мой отец позаботился о том, чтобы я сидела под замком, пока была ребенком. Я всегда сопереживала Рапунцель, запрятанной в башне от всего мира, потому что я сама чувствовала себя именно так большую часть своей жизни.
У меня никогда не было парня, ни говоря уже о свидании.
Поэтому, что может быть более неловким, чем быть девушкой из провинциального городка, которую отец притащил в кабинет профессора, чтобы тот приглядывал за ней, пока она учится в колледже? Что может быть более унизительным, чем то, как мистер Гейб смотрит на меня прямо сейчас, словно это огромная ошибка и у меня нет никаких шансов учиться в его литературном классе, потому что я обладаю абсолютно нулевым талантом?
Возможно ли что-то более унизительное, чем это?
Только то, что, когда он смотрит на меня – такой мрачный, злой и высокомерный – тепло по моему телу распространяется вплоть до кончиков пальцев. Это тот вида тепла, которое несется сквозь меня, когда я лежу в постели ночью, думая о том, каково это будет – чувствовать чьи-то губы, ласкающие мою кожу, или чьи-то пальцы между моих ног.
Я уверена, человек вроде мистера Гейба, такой видный и опытный, точно знает, как правильно прикоснуться к женщине.
Слова пролетают сквозь мозг, прежде чем я могу остановить их. Когда мои глаза встречают глаза мистера Гейба, клянусь, он видит меня насквозь. Я клянусь, он знает о моих самых греховных мыслях, и мое лицо заливается краской. У меня перехватывает дыхание.
Я говорю себе, что это не правда, и он не может знать, о чем я думаю. Он не мог просто почувствовать, что я только что представляла, как его кончики пальцев будут ощущаться, когда он пройдется ими по моей коже.
Это так неправильно.
Я знала мистера Гейба, когда была маленькой. Я даже сейчас думаю о нем как о мистере Гейбе, а не как о мистере Райане или профессоре Райане.
Что не так со мной? Почему я думаю о нем таким образом?
Это просто нервы, успокаиваю я себя. То, как мое сердце бьется сейчас, мой пульс учащается, а тепло заливает мое тело, это не притяжение. Это не то, чем может показаться.
– Это невозможно, – голос мистера Райана пробивается сквозь мои мысли. На секунду мое сердце останавливается, потому что я думаю, что он действительно читает мои мысли. Затем он заканчивает свое предложение. – Пьюрити не может быть зачислена в мой класс.
Когда он переводит свой взгляд с меня на моего отца, я, наконец, выдыхаю. Мне становится словно физически легче от того, что его взгляд больше не направлен на меня. Даже при том, что он и говорит с моим отцом так, будто меня нет в кабинете.
Даже если он подразумевает то, что я не могу учиться в его классе, так как недостаточно квалифицирована для того, чтобы быть здесь.
– Поверь мне, я пытался отговорить ее от этого, – бормочет мой отец.
Отговорить меня?! Кричать и орать на меня – это больше, чем пытаться отговорить. Я знала, что отец никогда не позволит мне падать заявку в какую-либо школу, кроме местного общественного колледжа. Он бы сказал мне, что это пустая трата времени, и что большой и жестокий мир сожрет меня живьем, поэтому было глупо даже думать о том, чтобы пойти в колледж. Нет, он бы сказал, что мне нужно остаться в Саус Холлоу, выйти замуж и родить детей. Черт, да все уже решили, что я выйду замуж за Джастина Эванса, как только окончу среднюю школу.
Так что я поступила в колледж, не сказав об этом отцу. Я заполнила свои заявления с помощью миссис Купер, городского библиотекаря. Ей никогда не нравился мой отец, и с тех пор, как я была ребенком, она позволяла мне сидеть в библиотеке во второй половине дня, пока мой отец читал проповеди. Я притворялась, будто читала книги, которые выбрал для меня отец, а миссис Купер подсовывала мне те, которые, она знала, никогда не одобрил бы мой отец.
Однажды, когда меня довела до слез мысль остаться в Саус Холлоу до конца своих дней, я сказала, что это ее вина. Ведь именно она была той, кто давал мне все эти книги и заставил меня не любить Саус Холлоу вместе с той жизнью, которую хотел для меня мой отец. Когда она улыбнулась в ответ, мне захотелось закричать. Разве она не понимала, что она сделала со мной, показав, что где-то существовала жизнь лучше той, что у меня была?
Я долго настаивала на том, что было бредовой идеей обращаться в престижные колледжи, но после того, как пришли мои почти идеальные баллы, миссис Купер настояла на том, чтобы я подала заявления в лучшие места из всех возможных, и даже помогла мне оплатить регистрационные сборы. Когда я получила свое первое письмо о зачислении, я сложила его обратно в конверт и убрала во внутреннюю часть моего стола, и перечитывала его каждую ночь в течение недели, чтобы убедиться в том, что это правда, прежде чем показать ей.
Когда я сказала отцу, что я сделала – подала заявление в школу вне штата, не поговорив с ним – он запретил мне куда-либо ехать. Он угрожал оставить меня в Саус Холлоу навсегда. Но даже такой безумец, как мой отец, был недостаточно сумасшедшим, чтобы думать, будто он действительно сможет удержать меня пленницей в моем родном городе; не с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет шесть месяцев назад.
В конце концов, он великодушно (по его словам) согласился, что я могу посещать колледж. Мне пришлось поклясться на Библии, что после того, как я закончу колледж, я вернусь в Саус Холлоу, где меня будет ждать Джастин Эванс, один из дьяконов церкви моего отца, чтобы жениться на мне.
Джастин Эванс, с его потными руками и похотливыми взглядами.
Нет, спасибо.
Я положила руку на Библию и поклялась вернуться обратно. Я солгала моему отцу. И теперь я вожделею мистера Гейба.
Я точно попаду в ад.
– Почему ты пытался отговорить Пьюрити от поступления в мой класс? – спрашивает мистер Гейб. Он встряхивает головой, его брови хмурятся, прежде чем он снова смотрит на меня. – Хотя неважно. Это не имеет значения. Мой класс уже набран, Пьюрити. Как бы я не хотел тебя взять, я не могу. Притом, это доступно только для студентов университета.
Мое лицо теплеет до тех пор, пока мои щеки, должно быть, не становятся ярко-красными, когда я осознаю, что он думает, будто я не студентка.
– Я учусь здесь, – говорю я, при этом мой голос дрожит. Я стараюсь подавить чувство тошноты в горле. Это более чем стыдно. Сжав челюсти, я вжимаю пальцы в ладонь, ногтями оставляя следы на коже, и делаю глубокий вдох. – И я уже зачислена в ваш класс.
И если ты думаешь, что я недостаточно хороша, чтобы присутствовать здесь, присоединяйся к клубу моего отца, потому что он также считает, что я должна учиться в общественном колледже, не в таком, как этот.
Складки на его лбу становятся глубже. – Это просто невозможно, – начинает он. Затем он останавливается, чтобы подойти к своему столу, явно озабоченный выяснением того, как я могла быть зачислена в его класс. Вместо того чтобы просто спросить меня, он начинает яростно стучать по клавиатуре, а его глаза неотрывно сосредоточены на экране, пока он входит в свой компьютер.
Секундочку.
Думает ли он, что я пришла к нему в офис, чтобы попросить его взять меня в его класс?
Всплеск гнева начинает заменять то, что я чувствовала к этому человеку минуту назад.
– Вы думаете, что я пришла сюда, чтобы умолять вас принять меня в класс?
Он не отвечает.
Хорошо, итак, может я и знала мистера Гейба, когда была ребенком, но этот парень явно стал придурком за последние годы. Все-таки не похоже, что я знаю его – он и мой отец поссорились много лет назад, и во всем, что говорил мой отец про него, содержались такие слова, как «безбожник» и «развратник».
Само собой, это только интриговало меня, и я незаметно прошмыгивала из дома в библиотеку, где заимствовала книги мистера Гейба. Первой книгой была та, которая сделала его известным, но на самом деле это была вторая книга, написанная им. Я читала все его книги; должно быть, я обдумывала каждое слово сто раз.
Но я не могу сравнить человека, который написал красивые слова в этих книгах, с тем человеком, который, видимо, считает, что я недостаточно хороша, чтобы попасть в его идиотский класс.
Даже если мой желудок и переворачивается снова и снова, и я так волнуюсь о пребывании здесь, будучи студенткой, что могу упасть в обморок. И если даже я не чувствую себя достаточно умной, чтобы посещать колледж такого масштаба.
Я заслуживаю быть здесь, говорю я себе. Я не позволю ему заставить меня плохо чувствовать себя. А также я не позволю моему отцу думать плохо о моем пребывании здесь.
– Я подавала заявление, чтобы попасть в ваш класс, и я послала образец сочинения в письменной форме, – говорю я, добавляя уверенности в мой тон, хотя я слышу, как дрожит мой голос в моих собственных ушах. – Я была принята в эту школу и в ваш класс, как и все остальные.
Когда мистер Гейб, тфу, не мистер Гейб, потому что мне больше не восемь лет, а профессор Райан, выглядывает из-за своего компьютера, его лицо бледное.
– Так ты и сделала, – бормочет он, смотря обратно на экран компьютера, прежде чем снова посмотреть на меня. – Я читал каждый образец сочинения. Я и понятия не имел, что один из них был твоим.
– Это бы изменило ситуацию? – злобно спрашиваю я. Он расстроился, что я имела наглость подать заявление в его класс? Достаточно того, что мой отец думает, что я не должна «бежать в колледж», как он выразился. Но профессор Райан выглядит таким удивленным, что я в его классе, что это просто оскорбительно.
Но профессор Райан, похоже, даже не замечает того, что я расстроена. Он едва ли обращает внимание на это. Вместо этого, он открывает ящик своего стола и, вытаскивая папки, бормочет себе под нос. – Я помню твой образец….
Его голос стихает, пока он открывает бежевую папку.
Мое сердце останавливается. Кроме общей формы электронного письма, в котором сообщалось, что я принята в класс, я никогда не получала какой-либо еще обратной связи на мое заявление – и это письмо точно не было обратной связью. Ни один человек не читал ничего написанного мной до этого: ни мои друзья из Саус Холлоу, ни, определенно, мой отец. Никто, кроме профессора Райана, который явно даже не знал, что оно мое.
И теперь он стоит прямо здесь, держа папку и просматривая ту часть, что я ему прислала. Прямо здесь, перед моим отцом.
Мое сердце перестает биться, а страх сжимает грудь. Профессор Райан не станет читать его вслух, так ведь? Он понимает, насколько личен, насколько интимен этот отрывок?
Я не могу дышать.
Я не имею никакого оправдания тому, что делаю дальше, за исключением того, что я ужасно запаниковала и не ясно мыслила. Я просто понимаю, что этот человек держит мое сочинение, то, над которым я так усердно работала, в которое я вложила всю свою душу, а он смотрит на меня так, будто я бездарность.
Я хватаю папку и вырываю ее прямо из его рук.
– Я была зачислена в ваш класс, по-честному, – говорю я ему, прежде чем он сможет отреагировать, и, прежде чем я пойму, как глупо и по-детски я только что поступила. – Но, если вы думаете, что я не должна учиться здесь потому, что я вас знаю, или потому, что я недостаточна хороша, тогда я отступлю.
Ты не должна учиться здесь, потому что ты хочешь почувствовать его губы на своем теле. Тебе не стоит здесь находиться, потому что ты хочешь почувствовать его между своими бедрами.
Я хочу закричать на мои вышедшие из-под контроля мысли.
Мое сердце ускоряется, а мое дыхание учащается, когда глаза профессора Райана находят мои. Мои щеки горят от стыда из-за моего детского поведения. О чем я думала, вырывая папку из его рук?!
Я ищу презрения в его глазах. Часть меня хочет, чтобы он сказал «да, сделай это, выйди из моего кабинета», потому что я не понимаю, почему я чувствую себя возбужденной, когда профессор Райан смотрит на меня. А также я не понимаю, почему мне важно знать, что именно он думает обо мне.
Но я не вижу презрения. На секунду я думаю, что вижу желание, но это невозможно, потому что я не знаю, на что это должно быть похоже. Даже если мне и кажется, что профессор Райан смотрит на меня так, это не правда. Должно быть, я слишком много воображаю. Или теряю рассудок.
Скорее всего, последнее.
– Отчислившись из класса Габриэля – и из этой школы – и возвратившись в Саус Холлоу, ты сможешь успокоиться, выйти замуж за Джастина и делать именно то, что должна, – отцовский тон силен и настойчив. – Если ты все еще настроена на поступление в колледж, общественная школа достаточна хороша.
– Я не вернусь в Саус Холлоу, – огрызаюсь я, удивляя даже себя своей непреклонностью.
Я не вернусь, желает ли видеть профессор Райан меня в своем классе или нет. Мой отец может хотеть, чтобы я осталась в Саус Холлоу навсегда. Он может думать, что мой долг – выйти замуж за Джастина Эванса. Но он не знает – или просто не заботится – о моих мечтах.
И ни одно их моих желаний не включает в себя Саус Холлоу, Теннесси, или замужество и рождение десяти детей, прежде чем мне исполнится тридцать лет.
Профессор Райан едва реагирует, когда я заявляю, что не вернусь в Саус Холлоу.
Он не разрывает зрительного контакта со мной, и я тоже не делаю этого, несмотря на то, что я могу чувствовать, как взгляд моего отца горит сбоку от меня.
Мой отец зол; я знаю об этом, даже не глядя в его сторону. Я никогда не осмеливалась вести себя так неуважительно или бросать ему вызов таким образом. Я не знаю, почему я чувствую себя такой храброй прямо сейчас, и почему я в состоянии перечить своему отцу, в кабинете профессора Райана. Особенно учитывая то, как профессор Райан смотрит на меня, заставляет мои колени дрожат.
Долгое время профессор Райан стоит там и пялится на меня. Его взгляд вызывает румянец, который распространяется по моим щекам и вниз по шее, прежде чем спуститься еще ниже до моих бедер, поселившись там.
