Текст книги "Его девственница (ЛП)"
Автор книги: Сабрина Пейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Луна тянется на кровати, и ложится назад на гору подушек у изголовья.
– Итак, развлеки меня.
– Развлечь тебя? Как?
Она показывает книгу компьютерного программирования.
– Ты бы хотела послушать о моем дурацком письменном задании?
Луна смотрит на меня как на идиотку.
– Хм… а ты бы хотела послушать о моем классе программирования? Потому что я читаю это всего час, а мои глаза уже слезятся. Поверь мне, чтение этого учебника лучше любого снотворного. Так что отвлеки меня своим дебильным письменным заданием.
Аргх. Последнее, чего я хочу, так это признаться Луне, что тема моего задания – это тема, о которой я ничего не знаю.
Ну, почти ничего.
Полагаю, у меня есть небольшой опыт работы с похотью, не так ли? Фантазии о том, как профессор Райан ласкает меня своими пальцами между моих ног, все еще свежи в моем сознании.
– Неее, это скучно, – говорю небрежно. Сидя на кровати, я пытаюсь придумать другую тему, чтобы поговорить о чем-то другом, пока глажу ладонью свое покрывало. Мое розовое одеяло, которое я привезла с собой, слишком детское. Мне определенно нужно заменить его чем-то более взрослым. В принципе, как и все другое: гардероб, музыку, даже язык. Мне повезло, что именно Луна стала моей соседкой по комнате, потому что я почти уверена, что кто-то другой считал бы меня деревенщиной из слишком маленького городка, слишком скрытной, и определенно слишком заурядной с моими длинными платьями и глупым розовым покрывалом и отсутствием знаний в поп-музыке.
– Хорошо. Просто помни, что ты сама сказала это. Ты сейчас поймешь, что значит скучно. Зачитаю тебе часть учебника по программированию.
Я не могу не засмеяться, складывая руки в знак протеста.
– Нет, нет, не надо!
– Извини, но я не могу остановиться! – восклицает Луна. – Думала, писать скучнее, чем программировать? Ты должна познать, что скучно на самом деле!
Я хихикаю, когда она начинает зачитывать кучу формул со случайной страницы в своей книге.
Потом она останавливается.
– Боже мой, я засну, читая это, даже вслух. В защиту своего класса скажу, что у нас много практики. Но этот учебник полон теоретического дерьма.
– Ладно, хватит. Я больше не хочу твоих мучений.
– Хорошо, – заявляет Луна, закрывая книгу. – Теперь, вперед. Рассказывай, что это за задание, от которого ты отказываешься?
– Я не откатываюсь!
Она наклоняет голову к плечу и бросает на меня скептический взгляд.
– Ты чертовски тянешь время. Но я не буду спорить с тобой об этом, потому что знаю, что ты просто пытаешься избежать разговора. Просто расскажи уже. Что это за письменное задание такое, что ты так его ненавидишь?
Я закатываю глаза.
– Мы должны написать об одном из семи смертных грехов.
– Как жадность и прочее дерьмо? – Луна тянется и берет пластиковый контейнер, стоящий рядом с ее кроватью, в котором лежит миллион разных закусок. Она берет пакетик конфет и бросает его на кровать, затем достает конфету, обернутую в цветную фольгу, и кидает ее через всю комнату в меня. Она отскакивает от моей ноги и падает на пол.
– Или чревоугодие, – говорю я многозначительно, поднимая конфету и разворачивая ее.
– Чревоугодие, точно! – восклицает она, смеясь. – Я могла бы подкинуть тебе парочку идей на счет этого.
– Парочку? Я могла бы смоделировать характер персонажа с тебя.
– Это точно, – отвечает она. – Подумай об этом, если ты не напишешь обо мне историю до конца семестра, я чертовски обижусь.
– Может быть, я напишу сцену убийства, – я сама невозмутимость.
– Отлично, я могла бы быть убийцей.
– Скорее жертвой.
– Только если я умру гротескно, – настаивает она. – Обещай, что моя смерть будет ужасной, и я буду главным персонажем в истории.
– Ты в центре внимания? Отвратительно.
Она опять кидает конфету в меня, затем шуршит в пакете и разворачивает еще одну.
– Тебе нужно поставить конфетную вазу на стол, одну из тех маленьких стеклянных чашечек, какие есть у бабушек дома, – предлагаю я.
– Имеешь в виду, вместо вазы презервативов, которую моя мама пыталась заставить нас поставить в нашей комнате?
Я хихикаю, и мой смех звучит как хрюканье. – Твоя мама очень… увлечена безопасностью.
Луна смеется.
– Это один из способов.
– Способов чего?
– Способов сказать, что она совсем уже чокнулась.
– Что ты все-таки сделала с теми презервативами, которые она оставила у нас?
– О, я их все использовала, – и хотя Луна говорит это с невозмутимым выражением лица, даже я не настолько наивна, чтобы подумать, что это возможно. Ее мать принесла достаточно презервативов для того, чтобы все общежитие оставалось защищенным в течение года. – Шучу. Я отвезла их в студенческий центр здоровья.
– Облом, – саркастично говорю я.
Луна приподнимает брови. – Облом? Моя маленькая мисс Хорошая девочка хотела, чтобы я припрятала их для нее?
Несмотря на то, что она улыбается и явно дразнит меня, я начинаю ненавидеть все это "Хорошая девочка". У меня никогда не было выбора быть кем-то, кроме хорошей девочки, и я не уверена, что это то, кем я хочу быть на самом деле.
– Я подумала, что на улице еще довольно тепло. Мы могли бы наполнить их водой и бросать из окна общежития на ничего не подозревающих студентов, – шучу я.
Луна смеется.
– Например, на этих сучек в коридоре, – говорит она.
– Ты читаешь мои мысли.
– Маленькая мисс Хорошая девочка оказывается маленькая мисс Зло.
Если бы она знала, насколько я злая на самом деле.
Страсть к мистеру Гейбу, человеку, которого мой отец называл распутником на протяжении многих лет, это, наверное, вершина злодейства – по крайней мере, по словам моего отца.
Может даже по мнению многих людей. Даже университет имеет правила о профессорско-студенческих отношениях. На это есть своя причина, и поэтому, это противоречит морали многих людей.
Так что это говорит обо мне, раз я не могу перестать мечтать об этом?
Голос Луны прерывает мои размышления.
– Итак, какой грех ты получила?
Я стону.
– Похоть.
Она начинает так смеяться, что это звучит так, будто она захлебывается водой. Быстро зажимая свой рот рукой, она делает вид, что спокойна.
Будто я не заметила, что она засмеялась.
– Видишь, – ляпаю я, указывая на нее. – Ты тоже думаешь, что это ужасно!
– Нет, я не думаю, что это ужасно…
– Тебе не утешить меня. Это отстой, и мы обе это понимаем. Профессор Райан сказал, что мой рассказ был плоским и без страсти, а теперь я получаю случайным образом тему, в которой совсем не разбираюсь.
– Но это не плохо. Это может быть шансом, чтобы твой рассказ получился страстным, – говорит она.
Я смотрю на нее, громко вздыхая.
– Я не могу писать о похоти. Я дев…
– Ох, – охает она. – Ты все еще девственница.
– Не притворяйся, что ты удивлена.
– Ладно, я не удивлена, – признается Луна. – Но все в порядке. Нужно всего лишь написать о похоти, да? Ты можешь это сделать. Ты ведь ходила на свидания и дурачилась с парнями?
Я смотрю на нее.
– О-ох, – снова вздыхает она.
Отлично. Теперь я полностью унижена.
– Ну, ладно. Ты ни с кем не дурачилась. Но, я имею в виду, ты целовалась с кем-то, или… – видимо, мне даже не нужно отвечать на этот вопрос, потому что она останавливается, скрещивая ноги и наклоняясь вперед. – Даже не целовалась? Никогда??
Мое лицо краснеет.
– Пожалуйста, не говори никому.
– Боже мой. Конечно, я никому не скажу, – говорит она. – Это же личное. Но ты никогда не целовалась? Ты великолепна.
Я не знаю, что сказать ей в ответ, особенно о том, что я великолепна. Я слишком смущена для того, чтобы что-либо сказать.
– Ну, ладно, это не так уж и плохо, – она пожимает плечами, словно каждый день слышит, как старые девы признаются, что никогда не целовались. – Это ведь должен быть не автобиографический рассказ, верно? Это вымысел. Ты можешь просто выдумать что-нибудь.
– Да, но профессор Райан уже прокомментировал одно их моих сочинений как плоское и нереалистичное, а теперь девушка, которая никогда даже не целовалась, собирается написать о похоти? Мне нужно как-то сделать мое сочинительство горячим, страстным, реалистичным, но я никогда даже не была наедине с парнем.
– Господи, – ахает Луна резко, а ее глаза расширяются. – Я тебя оскорбила? Извини.
– Я не мой отец, – говорю я, качая головой.
– Ты разговаривала с ним с тех пор, как поступила в колледж? – спрашивает Луна, кидая еще одну конфету в рот.
Я не говорю ей, что мой отец посылает мне ежедневные напоминания по электронной почте, с указаниями подружиться с нужными людьми и держаться подальше от моей соседки по комнате.
– Он, типа, совсем напуган тем, что ты учишься в колледже? Ведь в основном здесь учатся парни, Пьюрити. Нам нужно отправить тебя на свидание. Я имею в виду, ты могла бы зарегистрироваться на сайте знакомств в интернете, существует миллион приложений для этого. Или мы могли бы пойти с тобой на какую-нибудь вечеринку, или что-то вроде того.
Она предлагает идею за идеей, едва дыша между словами.
– Он не совсем волнуется из-за того, что я учусь здесь или что-то в этом роде, потому что я… эм… вроде как обещала одному парню вернуться домой и…
– Подожди, – Луна сидит прямо, ее глаза расширены. – Я думала, ты никогда не была наедине с парнем. Так у тебя есть кто-то?
– Он не мой парень, – протестую я, морщась. – Он мне даже не нравится. Просто мой отец обещал меня его родителям, и все в городе ожидают, что мы поженимся. Это одна из причин, почему я уехала из Саус Холлоу… Почему ты так смотришь на меня?
– О, Боже мой. Это какое-то дерьмо из восемнадцатого века. Твой отец обещал тебя?? Как? Ты его собственность что ли? – Луна шокирована, и я сожалею, что рассказала ей это.
– Я не собираюсь выходить замуж за Джастина, – говорю быстро. – Я просто… наверное, мой отец думает, что я выйду замуж за Джастина. И Джастин, вероятно, думает, что я выйду за него замуж. Но я никогда, никогда не говорила, что это случится. Он, по крайней мере, на десять лет старше меня, и…
– Как профессор Райан, – дразнит Луна.
Мое лицо, вероятно, покрывается алыми пятнами. Профессор Райан старше меня на двадцать лет. Так почему же мысль о том, чтобы быть рядом с профессором Райаном заставляет мое сердце учащенно биться, а мою голову кружиться, но мысль о том, чтобы быть рядом с Джастином Эвансом, тем, кто ближе к моему собственному возрасту, заставляет меня испытывать тошноту?
– Не понимаю, какое отношение к этому имеет профессор Райан, – начинаю обороняться.
– Расслабься, девочка. Я просто шучу. Профессор Райан очень даже горячий для парня постарше. И, судя по твоему лицу, полагаю, что твой жених не настолько горяч?
– Он определенно не мой жених.
– Просто не могу поверить, что родители на самом деле женят своих детей в наше время и в таком возрасте, – порицает Луна. – Это безумие.
– Теперь я действительно смущена.
– О, я не хотела, чтобы ты так себя чувствовала, – быстро говорит Луна. – Для меня просто безумие, что твой отец это контролирует. Очевидно, тебе не нужен жених.
– Да, это не шутки, – соглашаюсь я.
– А вообще, если честно, твоя жизнь – это очень интересно, – продолжает она. – Словно роман.
– Быть запертой от всего мира, как Рапунцель в башне, не совсем интересно.
– Да нет же, – протестует Луна. Аутсайдеру, вроде меня, это действительно интересно. Тебе следует написать об этом. Вот о чем ты должна написать!
На секунду, я задумываюсь. Профессор Райан сказал, что мы можем описать грех в метафорической форме. Не обязательно буквально. Похоть может быть связана со многими вещами, которые не связаны с сексом, вроде, как мое желание выбраться из тюрьмы моего родного города и моей семьи.
Но это кажется слишком интимной темой, чтобы позволить профессору Райану прочесть это, даже если он может в точности понимать, о чем я говорю, так как он знает Саус Холлоу и моего отца. Тем более что он прошел обе эти тюрьмы. Он понимает, как они могут душить – по крайней мере, я думаю, что он понимал это.
Именно поэтому это ощущается как что-то слишком личное, чтобы писать об этом.
– Нет, я не могу, – шепчу я.
– Ну, хорошо. Похоть, – продолжает Луна. – По крайней мере, ты чувствовала к кому-нибудь влечение, да?
Влечение. К профессору Райану.
Это даже не влечение.
То, что я чувствую к нему – это похоть в чистом виде.
Он потребовал больше огня и страсти от моего сочинения, а я притворилась, будто у меня большой опыт, хотя это совсем не так.
Я должна преподать ему урок за дачу мне такого греха. Если он хочет больше огня и страсти, я дам ему их столько, что он не будет знать, что ему с этим делать. Если он думает, что мне будет неудобно писать о страсти, я должна дать ему что-то настолько пошлое, чтобы ему самому стало неудобно.
Я могу это сделать, говорю себе.
Сделаю.
Итак, я никогда прежде не писала о сексе, поцелуях или о том, как персонажи держаться за руки. Ну и что?
Я могу сделать это, решаюсь я.
– Что за взгляд? – спрашивает Луна.
– Ничего, – отвечаю я автоматически.
– О, ну да. Это что-то, – говорит она, смеясь.
– У меня просто есть идея.
Страшно неправильная, страшно испорченная, страшно греховная идея.
14
Габриэль
С нетерпением жду.
Зачем, черт возьми, я побудил ее на нечто подобное, для чего подначил ее написать что-то вроде…
Что-то вроде этого.
Я смотрю на ее сочинение. Сижу на заднем крыльце моего дома, просматривая задания на неделю. Я оставил ее сочинение напоследок, потому что хотел насладиться им.
В принципе, я специально взбесил Пьюрити, так почему мне стоит ожидать чего-то другого?
Идите и опирайтесь на ваш обширный опыт.
Именно так я и сказал ей.
Теперь я сижу здесь и читаю материал, который она предоставила мне, с твердым, словно гранит, членом, и задаюсь вопросом, какого черта наделал. Возможно, я открыл ящик Пандоры, и это не то, что теперь можно возвратить обратно.
Возможно, я перешел черту.
Определенно перешел черту.
Я играю с огнем, когда дело доходит до этой девушки. Даже если ничего и не произойдет между нами, наши перебранки опасны. Влечение к ней опасно. Я не настолько глуп, чтобы не думать о том насколько это безумно безответственно. Рациональная, взрослая часть меня понимает: будут последствия, если я перешагну черту. Я могу потерять работу.
Но все же это я тогда в классе подтолкнул ее к написанию чего-нибудь сексуального типа этого. Подтолкнул ее к написанию чего-нибудь сексуального типа этого для меня.
Именно я побудил ее сделать это, поэтому во всем виновен лишь я.
Но ведь, она сама выбрала способ справиться с заданием, не так ли?
Я думаю о нем ночами. Его губы, словно перышки, скользят по внутренней стороне моего бедра, тепло его дыхания напротив уха, его вкус на моем языке.
Я думаю о нем ночами, пока пальчиками скольжу между ног.
Я думаю о нем, и понимаю, что он никогда не будет моим.
Я думаю о нем, и знаю, что он уже принадлежит мне.
Я просил огня, и сам же напоролся на его пики. Вопрос в том, что мне теперь делать?
Я знаю правильный ответ.
Уместным ответом будет написать девушке объективный отзыв, а затем остановиться на этом. Я должен оставить ее в покое.
Объективно, ее сочинение неплохое. По правде говоря, лучшее из предоставленных учениками класса. Написание поэтическое и лирическое, как и во вступительном сочинении, которое она приложила, подавая заявку в мой класс. В этом отрывке присутствует искра, которой не было в предыдущих работах Пьюрити.
Я должен просто оставить отзыв и остановиться на этом. Всего лишь честный отзыв.
Так будет правильно. Профессионально.
Для этого потребуется проигнорировать то, что она написала это специально для меня.
Я говорю себе, что останусь объективным. Отнесусь к этому как профессионал и буду соблюдать соответствующее расстояние.
Я уверяю себя, что остаюсь объективным, даже когда моя рука ползет к молнии моих брюк. Даже когда читаю ее сочинение, пока моя ладонь движется вверх и вниз по моему члену. Я убеждаю себя, что ключ к успешному завершению этого семестра с ней – это соблюдение профессионального расстояния и объективности.
Говорю себе, что соблюдаю достаточное расстояние, даже когда представляю ее на коленях между моих ног, пока я читаю ей газету вслух. Даже когда представлю, как она оборачивает свои губки – горячие, влажные и идеальные, как и все остальное в ней, вокруг моего члена.
Говорю себе, что фантазии не имеют ни какого значения, даже когда моя рука движется вверх и вниз по всей моей длине, пока другой рукой я держу ее сочинение. Фантазии ничего не значат.
Я говорю себе, что они не так уж и важны.
И это действительно не так уж и важно – по крайней мере, до тех пор, пока я не кончаю на сочинение Пьюрити.
Блядь, блядь, блядь.
Как, черт возьми, это произошло?
Я совсем уже, блядь, чокнулся, убеждая себя, что это не так уж и важно. Я просто дрочил, читая ее сочинение… и кончил на бумагу.
Кончить на сочинение студентки – это самый большой красный флаг с огромным предупреждающим знаком «Не приближаться».
Я напоминаю себе, что буду держаться от нее настолько далеко, насколько это вообще возможно. И именно это я имею в виду. У меня никогда не было проблем с самоконтролем, и я не собираюсь начинать развивать их сейчас.
Все это вылетает в чертово окно, когда Пьюрити заходит в класс в сарафане. Я только что закончил писать на доске, и случайно оборачиваюсь именно в тот момент, когда она заходит в дверь.
У меня останавливается сердце. Время смерти: 9:57 утра. Причина смерти: крошечный желтый сарафан.
Длина ее платья не такая, какую она обычно носила в Саус Холлоу в безнадежных попытках ее отца скрыть формы дочери. Сарафан, который надела сегодня Пьюрити, не пытается скрыть ее тело так, как это делали другие платья.
Сама одежда не непристойная. На самом деле, на любой другой женщине этот сарафан смотрелся бы совершенно обычно и невзрачно. Обычный желтый сарафан: такой фасон вы можете заметить на каждой второй студентке в кампусе, пока еще тепло на улице в начале осени или в течение весеннего семестра.
Но Пьюрити – это не какая-то другая женщина. На ней простой сарафан – самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видел.
И я не единственный, кто смотрит на Пьюрити, пока она идет по классу. Каждый мальчишка в комнате нагло пялится на девушку. Да как они смеют?
Когда она проскальзывает мимо меня на свое место, хлопчатобумажная юбка развивается, лаская ее сливочного цвета бедра. Прикладывая всю свою силу, я стараюсь не глазеть так открыто на ее длинные ноги.
Но я не могу перестать пялиться.
Когда Пьюрити поворачивается и садиться на свое место, я не могу оторвать глаз от ее фигуры. Я не могу перестать смотреть на ее плечи, думая о том, как легко бы тонкие лямки сарафана порвались, если бы я сорвал его с тела Пьюрити.
Боже, помоги мне.
Верхняя часть платья приспускается на округлой груди, предоставляя мне более чем щедрый вид на ее ложбинку. Я должен приложить усилия, чтобы заставить себя смотреть вверх, а не вниз, потому что если я не сделаю этого, то полностью рассыплюсь – и в середине класса, не меньше.
Когда глаза Пьюрити встречаются с моими, она окидывает меня самодовольным взглядом – как кошка, съевшая канарейку. Если раньше у меня были кое-какие сомнения относительно того, насколько случайным было то, что девушка решила написать о запрещенных отношениях в своем сочинении, то с этого момента эти сомнения полностью испаряются.
То, о чем она написала совсем не случайно.
Она довольна собой, и также знает о том, какое влияние оказывает на меня.
Пытается спровоцировать меня и получить ответную реакцию.
Поворачиваясь к своему столу, я делаю вид, что сильно озабочен письменными заданиями, пока на самом деле пытаюсь собраться и выбраться из ямы, которая появляется, когда дело доходит до Пьюрити. Пролистывая стопку заданий, я обдумываю то, что собираюсь сделать.
Если она хочет реакции от меня, это именно то, что она получит.
Я поднимаю руку, чтобы привлечь внимание класса, прежде чем начать говорить.
– Вашим заданием было написать о семи смертных грехах, – начинаю я. – По большому счету, то, что вы сдали, вполне неплохо, и вы все зачтены. Вы провели действительно хорошую работу. Некоторые из вас поняли задание буквально, в то время как другие писали о своем грехе в переносном смысле. Но было несколько сочинений, на которые я хотел бы обратить особое внимание и обсудить их в классе, потому что они иллюстрируют некоторые моменты, которые мы обсуждали в прошлый раз.
Облокотившись на стол, я смотрю на стопку бумаг в своей руке. Сочинение Пьюрити лежит сверху, и я сделал это намеренно. Я жду пару секунд, чтобы дать классу возможность сосредоточить свое внимание на мне – а также, потому что хочу поймать взгляд Пьюрити. Я хочу увидеть ее лицо, когда она поймет, что я держу.
Спустя пару секунд именно это и происходит. Она отрывается от ноутбука и смотрит на меня.
Она знает, что я читал ее работу.
Это самодовольное, уверенное выражение лица, с которым она вошла в класс, одетая так, чтобы убить меня, наконец, испаряется.
Я мог бы выбрать сочинение другого студента, чтобы сосредоточиться на сегодняшнем занятии. Это было бы правильнее. Но я знаю, она смущена тем, что я собираюсь прочесть именно ее работу, которая, я уверен, предназначалась только для моих глаз.
Я говорю себе, что читаю ее работу вслух только потому, что это лучшее сочинение группы. Оно объективно интересно, и она сдавала его, зная, что существует возможность получить о нем отзыв от всего класса.
Публичное чтение не имеет ничего общего с этим сарафаном, который она надела – или самодовольным хитрым выражением ее лица, с которым Пьюрити входила в класс в этом платье в ожидании реакции от меня.
Ни с чем.
Я молчу еще пару секунд, прежде чем открыть рот и начать читать. В комнате создается тяжелое напряжение, которое появляется только тогда, когда вы слушаете что-то действительно особенное, и это именно то, что представляет собой данная работа. Каждый студент в классе признает это.
Когда я заканчиваю, в комнате так тихо, что можно было услышать, как пролетает муха, пока один из ребят в классе наконец-то не бормочет: «Черт», при этом еще несколько студентов посмеиваются.
– Черт, – поддерживаю его ответ.
– Это все? Здесь собрались красноречивые писатели, и единственный отзыв, который мы можем придумать для автора – это «черт»?
Я называю ее «автором», потому что студенты знают, что если я выбираю сочинение для чтения в классе, то оно будет анонимным. Таким образом, никто не смущается, и студенты оставляют более честные отзывы.
– Это действительно хорошо, – говорит кто-то другой.
– Ладно, «черт возьми» и «очень хорошо», – повторяю я. – Кто-то еще желает оставить отзыв, положительный или отрицательный? Что автор описал хорошо и что нужно дорабатывать? Давайте подумаем о применении некоторых вещей, которые мы обсуждали, когда дело доходит до развития характера. Что мы знаем о персонажах в этой части? Герои повествования положительные или отрицательные?
Я задаю шквал вопросов, чтобы начать обсуждение.
– Это классическая запретная любовь, – предлагает студент.
– Эта? – я бросаю вызов. – В каком месте автор сказал, что она запретная?
– Ну, автор не говорит об этом откровенно, – отвечает студент.
– Здесь используется подтекст, который дает понять, что это именно запретная любовь, – говорит другой студент.
– Какой подтекст? – спрашиваю я.
– Религиозный подтекст, – отвечает он. – Звучит так, будто любить героя – грех.
– Но это не любовь, – рассуждает третий студент. – Это похоть. Смертельный грех, а не любовь. Это делает ее запретной. На данный момент, мы говорим про любовь, но это всего лишь проекция – автор нигде не говорит, что это любовь.
– Все мы занимаемся любовью по собственным причинам, – заключаю я. – Почему? Вам удобнее думать о любви, чем о похоти?
– Нет, я думаю, что в работе есть часть про любовь, – говорит кто-то еще.
– Объясните нам, почему, – подсказываю я. – Обоснуйте свои рассуждения.
– Конец, – объясняет студент. – Автор говорит, что он уже принадлежит ей. Что означает любовь – она хочет, чтобы он был ее.
Когда мой взгляд встречает Пьюрити, она сжимает челюсть и враждебно смотрит на меня. Ее щеки нежно-розовые, но не ярко-красные, какими бы они были бы, если бы ей было стыдно.
Хорошая девочка.
Я был бы разочарован, если бы ей было стыдно за то, что она написала. Владение собой означает, что, по крайней мере, у нее есть стержень.
– Минуточку, – быстро вмешивается другой студент. – Я не согласен с этим, потому что автор говорит, что героиня хочет, чтобы он был ее, это подразумевает любовную историю. Принадлежность не обязательно означает любовь. Серийные убийцы говорят о своих жертвах, принадлежащих им, но это ведь не значит, что они влюблены в своих жертв.
– Интересно. То есть это может быть чем-то более темным, чем просто историей о запретной любви или похоти, ведь автор не до конца раскрыл нам характер персонажей.
– Мы хотим большего? Это заставляет нас продолжить чтение?
– Абсолютно, – кивает студент.
Я хочу большего?
Мой ответ на этот вопрос, безусловно, является проблемой.
Я нахожусь в своем кабинете все пять минут после окончания занятий, пока из открытого окна офиса доносится рэп. Пьюрити стоит перед кабинетом с сумкой на бедре и плотно прижимает ноутбук к груди.
Я не знаю, какой реакции я ожидал от нее, когда читал ее сочинение в классе сегодня, но я не ожидал, что она появится в моем кабинете.
– Сейчас не мое рабочее время, мисс Тейлор.
– Я в курсе, – отвечает она. – Я просто… я имею в виду… можно я отниму пять минут вашего времени?
Она не знает, о чем просит. Пять минут с этой девушкой наедине в моем офисе могли бы убить меня.
Я смотрю на часы.
– Пять минут и ни секундой больше, – уступаю.
Ни секунды больше, напоминаю себе.
Я опираюсь о стол и наблюдаю, как она входит в мой кабинет и закрывает за собой дверь. Кажется, это происходит в замедленном движении, давая мне более чем достаточно времени, чтобы велеть ей остановиться и оставить дверь открытой. Рациональная, взрослая часть меня знает, что мне нужно сказать ей, не закрывать дверь.
Я не должен находиться наедине с этой девушкой. Я не могу остаться с ней с глазу на глаз.
И все же я стою здесь, тихо и молча.
Стою совершенно неподвижно, будто приклеившись к полу, потому что я не настолько доверяю себе, чтобы пошевелить хоть одной мышцей. Черт, я едва доверяю себе, чтобы дышать. Не тогда, когда на ней этот сарафан, мы одни, и она написала то, что написала.
Ничего хорошего.
– Почему вы зачитали в классе то, что я написала? – она тут же требует от меня ответа.
Я игнорирую этот вопрос, потому что у меня нет подходящего для него ответа. Вместо этого, я жестикулирую в сторону пустого стула напротив меня. – Не желаете присесть, мисс Тейлор?
Я стараюсь сделать свой голос чрезмерно вежливым и уважительным, совсем не таким, каким я был, когда видел ее в пиццерии. Я был за чертой, когда зажал ее у стены в пиццерии. Я потерял контроль, когда увидел, как тот парень обращался с ней.
Я говорю себе, что сейчас полностью контролирую себя. Вот почему я стою здесь, скрестив руки на груди, не двигаясь. Я спокойный, сдержанный и профессиональный.
По крайней мере, я чувствую, что все под контролем, когда Пьюрити садится на стул, и желтый сарафан движется вверх по бедру, пока она кладет ногу на ногу. Я напоминаю себе, что все под контролем. Мой член ведет себя так, будто у него свой разум, становясь по стойке смирно прямо перед ней.
На мгновение, она так же пренебрегает моей твердостью, как и тем фактом, что ее юбка задралась, по крайней мере, пока она ловит мой, блуждающий по ее ногам, взгляд.
Затем ее взгляд падает на мою очень заметную эрекцию.
Ее щеки розовеют, а глаза быстро встречаются с моими, когда она прочищает горло и смещается на своем сидении. Она понимает, что я твердый из-за нее.
Ее рука движется к подолу юбки, но она не одергивает его вниз. Пьюрити поправляет его, пальцы перебирают ткань, но она не делает ничего, чтобы прикрыть бедра.
Она играет со мной.
– Вы читали мою работу перед всем классом, – повторяет она мягким голосом.
– Анонимно, – напоминаю я ей. – И вы знаете, что часть класса получает отзывы на свои письменные задания.
– Вы читали мою работу в классе не потому, что хотели оставить отзыв, – утверждает она.
Это неправильно, радоваться тому, что она не согласна со мной? Она совсем не такая, какой, я думал, ее воспитал отец.
– Что же вы думаете, я делал, читая вашу работу классу, мисс Тейлор? – спрашиваю я невинно, как будто это обычный разговор, а не такой, где я сижу перед ней со своим вставшим членом. – Если вы не способны принимать критику, вам не следует находиться в моем классе.
Я веду себя как придурок. Я должен оставить ее в покое, но румянец на щеках Пьюрити становится ярче, и это только заставляет меня хотеть довести ее еще больше.
Ее ноздри раздуваются. Я даже не знаю, догадывается ли она. Ее вспышка раздражения делает мой член только тверже.
– Я не возражаю против критики, – щелкает она.
Пьюрити тоже за словом в карман не полезет. Мне хочется отшлепать ее.
– Что именно вам не понравилось? – спрашиваю я. – Ваш рассказ был более чем хорошим, как и мой отзыв о вашей работе. Вы дали мне именно то, что я искал.
Я произношу последние слова, прежде чем мой мозг осознает то, что я сказал. Это, наверное, самые честные слова, которые я когда-либо говорил, а также самые неуместные.
Пьюрити смотрит на меня, ее глаза расширяются, пока она крутит в руках подол юбки.
– Что вы ищете? – спрашивает она.
Ищите, не искали. Мы больше не говорим о задании. Она спрашивает, что я ищу. В настоящем времени.
– Вы не готовы дать мне это, мисс Тейлор, – предупреждаю я ее.
И себя тоже.
