Текст книги "Его девственница (ЛП)"

Автор книги: Сабрина Пейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

15
Пьюрити

Сила его взгляда согревает меня вплоть до кончиков пальцев ног. Он неподвижно стоит, прислонившись к краю стола, не подавая никаких признаков жизни. Ну, кроме одного. Он твердый из-за меня.

Он твердый из-за меня.

Я мокрая из-за него.

Это так неправильно.

Я снова ерзаю и перекидываю одну ногу на другую, потому как пульсация между ними слишком сильная. Я чувствую это с тех пор, как он начал зачитывать мое сочинение в классе. Услышав, как он произносит вслух те слова, которые предназначались только для него, я разозлилась.

Но это также и завело меня.

Словно он читал их мне, как будто разговаривал именно со мной, стоя в середине класса. Слова, написанные мной, звучали из его рта раз в десять насыщеннее, чем когда их проговаривала про себя я. Сексуально, чувственно и наполнено страстью.

Я сидела в классе, крепко сжимая подлокотники сидения, отчаянно стараясь удержаться, чтобы не закрыть глаза и не начать фантазировать, будто он шепчет эти слома мне на ухо.

Так же, как и сейчас.

Я сказала себе, что приду сюда, чтобы высказать ему свое мнение о прочтении моего сочинения перед всем классом. Ведь он не случайно дал мне похоть и не случайно решил прочитать вслух мою работу; он сделал это целенаправленно, потому что знал, у меня нет никакого сексуально опыта.

Когда я заходила к нему в кабинет, мое сердце бешено заколотилось в груди, а адреналин и возбуждение волнами пронеслись по моему телу. Я уверяла себя, что я пришла сюда исключительно, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно его отзыва, а не чего-либо другого.

Например, типа выпуклости в его брюках.

Я почти открываю рот и спрашиваю его, что он имеет в виду под своей фразой, когда говорит, что я не готова дать ему то, что он ищет. Мне кажется, что во мне достаточно храбрости, чтобы сделать это, но это не так. То, как он смотрит на меня сейчас, с темнотой в глазах, заставляет меня сделать паузу. Почему-то я уверена, что если я задам этот вопрос, у нас больше не будет пути назад.

Вместо этого я прочищаю горло и задаю другой вопрос.

– Зачем вы зачитали мое сочинение в классе?

Его глаза сужаются.

– А зачем ты написала его?

– Глупо спрашивать такое. Вы задали мне его. Вот почему я написала его. Зачем еще мне писать о похоти?

Нервно теребя подол сарафана, а затем, снова расправляя его, я скрещиваю ноги, чувствуя себя все более неуютно под его взглядом. Понятия не имею, что с этим делать. Я никогда не попадала в подобную ситуацию раньше. Не находилась мокрой в комнате наедине с мужчиной старше себя, который явно и определенно готовый для меня.

Я разглаживаю подол сарафана на бедре, и на мгновение задумываюсь, как бы он отреагировал, если бы я потянула ткань в противоположном направлении – вверх, а не вниз. Но я никогда не смогла бы сделать столь наглого поступка.

– Вы могли бы написать об огромном количестве вещей, связанных с похотью, мисс Тейлор, – отвечает он. Его глаза поднимаются от моих бедер к моему лицу. – Но вы все же решили написать о неразделенной страсти, о запретных отношениях.

Виновна в предъявленном обвинении.

Я описала свои чувства к нему. Не стоило этого делать. Пока писала, я уверяла себя, что делаю это только потому, что он достал меня. Ведь он велел мне написать что-то страстное, с огнем, только поэтому. Он сам дал мне такую тему, думая, что я маленькая невинная девочка, которая не сможет написать что-то зрелое.

Само собой, я написала это не просто так. Но я бы никогда не призналась в истинной причине.

Прочищая горло, я достаю сочинение из блокнота. Мне нужно что-то, чтобы отвлечь его от выяснения проблемы. Я не собираюсь признавать то, что когда я писала сочинение, мне хотелось, чтобы оно возбудило его.

Бумага грязная – он явно смял ее, а затем обратно разгладил, потому что ее будто сжевали. На поверхности какие-то пятна, словно он что-то пролил на нее. Очевидно, работа совершенно не понравилась ему, раз он пытался выбросить ее. Это заставляет меня убедиться в том, что он посчитал мою работу действительно бездарной и специально зачитал ее в классе, чтобы смутить меня.

– Вы смяли сочинение и хотели выбросить его?

Он приподнимает брови и бросает на меня долгий взгляд.

– Я… выбросил его… – бормочет он, тихо выдыхая и тряся головой. – Не глупите. Если вам кажется, что я смял его, потому что…

Я не даю ему закончить.

– Потому что вы выплеснули на него что-то, поэтому решили скомкать и выбросить. А затем зачитали его в классе, чтобы смутить меня? – я быстро лепечу, потому, как пытаюсь сформулировать свой главный страх – что профессор Райан правда считает меня идиоткой, и, что он действительно пытался унизить меня в классе. Но я путаюсь в словах, излагая их немного иначе, как хотела до этого, что заставляет меня сильно сжать бедра и учащенно задышать.

– Что-то… выплеснул, – бормочет он, задыхаясь от вопроса. – Вы написали подобную работу, и теперь думаете, что я выплеснул что-то на нее…

– А о чем еще я могу думать, кроме как о том, что вы… – начинаю я говорить, останавливаясь, понимая, о чем он говорит, или о чем он, думаю, мог бы сказать. Я быстро хлопаю себя по рту, резко вздыхая и одновременно покрываясь румянцем. – Ох, боже мой.

Нет. Он не может сказать такого. Это слишком грязно.

Но когда смотрю ему в глаза, я понимаю, что это правда.

– Давай же, Пьюрити, – рычит он.

Я не могу говорить, потому что слова, кажется, застряли где-то в горле. В кабинете уже настолько жарко, словно здесь миллион градусов, но, кажется, становится еще жарче, как только он называет меня Пьюрити, а не Мисс Тейлор, что заставляет испариться последние крупицы формальности между нами.

– Скажи, о чем ты подумала, – говорит он мне.

– Я не знаю… не знаю, о чем я подумала… – он точно сумасшедший, если думает, что я озвучу то, что только что пришло мне в голову. Я не могу произнести это вслух. Даже не знаю, о чем я думала, идя к нему в кабинет, и особенно, сочиняя ту работу.

– Давай же, – настаивает он. Его выражение лица суровое, а в его глазах разгорается огонь. – Вот почему ты покраснела. Ты желала, чтобы я сделал это. Это то, чего ты хотела. Поэтому ты написала что-то подобное.

Нет. Я не думала, что из этого получится.

Я не могу дышать. Мои руки дрожат от одной этой мысли.

Я не была готова к такому. Я никогда не буду готова.

Я быстро встаю, все еще сжимая листы в руке.

Мне нужно убраться отсюда. Мне нужно бежать отсюда.

Но как только я поднимаюсь, то оказываюсь лицом к лицу с ним, и это гораздо ближе к нему, чем мне могло показаться раннее. Мы настолько близко друг к другу, что я ощущаю слабый аромат его лосьона после бритья, так же, как тогда в пиццерии. От этого запаха, как и тогда, у меня кружиться голова.

Понятия не имею, почему я чувствую головокружение и трепет, когда я рядом с ним. Или почему мысль о том, что он делает это из-за моего сочинения, заставляет мои ноги подкашиваться и желать большего.

– Сядь, – приказывает он жестко. – Ты не уйдешь отсюда просто так.

– Я… хм, это не правда. Я не старалась написать это, желая, чтобы вы… ну, вы понимаете, – до сих пор не могу заставить себя произнести эти слова.

– Скажи это, – его глаза темные, а голос повелевает. Он не двигался и даже не протягивал руку, чтобы коснуться меня, но мое тело уже находится в боевой готовности, умоляю его сделать это.

Я отчаянно хочу, чтобы он прикоснулся ко мне, но я стою неподвижно, бездыханно, потому что не могу этого признать.

– Вы ошибаетесь,– шепчу. – Я не знала, что вы сделаете это.

– Бред собачий, – резко говорит он. – Если ты не хочешь, чтобы я относился к тебе как к наивной маленькой девочке, тогда прекрати себя так вести.

– Я не веду себя как маленькая девочка!

– Тогда произнеси это, Пьюрити. Как ты думаешь, что я сделал с этими грязными листами, на которых ты написала для меня? Я хочу услышать, как ты произносишь эти слова. Веди себя как взрослая женщина…

– Вы трогали себя, – перебиваю я, раздражаясь. – Вы читали то, что я написала, и это заставило вас кончить!

Я тут же хлопаю себя ладонью по рту, потому что не могу поверить, что я просто так сказала это. Мое сердце колотится, я возвращаюсь к креслу и сажусь на него, потому что я не знаю, что еще мне делать. Мои мозги окончательно поплыли.

Теперь мои глаза находятся как раз на уровне с крайне очевидной выпуклостью в его штанах. Черт возьми.

Я пялюсь на него, а затем смотрю на него.

Мистер Гейб ухмыляется.

– Значит, ты не настолько наивная девочка. Думала, чтение твоей фантазии не сделает меня твердым?

– Это была выдумка, – шепчу я, но мы оба знаем, что это ложь. – Не фантазия.

– Нет? – он скрещивает руки на груди, приподнимая уголок рта. – Значит, я должен быть уверен, что ты не ласкала себя пальцами между ног и не прикасалась к своей мокрой маленькой киске, думая обо мне?

Он правда только что сказал это? Как будто он умеет читать мои мысли, как будто он точно знает, что я делала, пока лежала в постели, фантазируя о нем.

Я не отвечаю, но знаю, ответ написан на моем лице.

– Не скромничай, – говорит он. – Тебе действительно казалось, что я не буду дрочить, читая твою работу? Или что я не осмелюсь этого сделать? Может, ты думала, что я буду джентльменом, и притворюсь, что это адресовано не мне. Так? Потому что, если ты считаешь меня джентльменом, ты глубоко ошибаешься, маленькая девочка.

– Я не маленькая девочка, – отвечаю я, сжимая губы. Его лицо смягчается, но только на мгновение.

– Ох, нет. Ты взрослая женщина, которая играет с огнем.

Я просто призналась, что прикасалась к себе, думая о тебе. Я более чем осведомлена, что играю с огнем.

Я делаю глубокий вдох.

– Может быть, мне нравится огонь.

– Огонь сжигает, – говорит он, его голос жесткий. – Он разрушает и уничтожает, особенно когда речь идет о таких, как ты.

– Вы только что сказали, что я не маленькая девочка, но вы не признаете во мне взрослую женщину.

Я сбита с толку, расстроена, и не могу думать, не тогда, когда он прямо передо мной. Он совсем не стыдится и не пытается этого скрыть.

Разве он не знает, что делает со мной? Я так возбуждена, что не могу сосредоточиться на том, о чем мы говорим. Интересно, как он отреагировал, если бы я дотронулась рукой до его брюк. Интересно, что бы он сделал, если бы я встала на колени перед ним прямо здесь, в его кабинете, расстегнула штаны, и вынула его большой, жесткий…

В этот момент он отходит от стола. Его член вдруг оказывается в нескольких дюймах от моего рта, будто он знает, о чем я думаю, и хочет помочь мне с этим. Я задерживаю дыхание, сердце яростно стучит в груди, ожидая, что что-нибудь случится. Не знаю, чего именно я жду. Часть меня надеется, что он дотронется до ширинки, расстегнет ее, спустит брюки и велит мне открыть рот.

Часть меня боится, что он сделает именно это.

Но нет.

– Встань, – приказывает он.

– Но я…

– Встань, Пьюрити, – его голос не оставляет места для споров.

Мои ноги дрожат, угрожая подкоситься подо мной, но я все равно встаю. Задерживая дыхание, я жду, когда он повернет голову ко мне. Он стоит так близко ко мне, что может легко поцеловать меня. Я жду, что он прижмет свои губы к моим.

Хочу, чтобы он накрыл мои губы своими. Хочу, чтобы он схватил меня и посадил на себя сверху. Хочу почувствовать, как его твердость прижмется ко мне.

Хочу, чтобы он взял меня. Хочу, чтобы он научил меня всему.

Но он указывает на меня пальцем.

– Ты должна уйти прямо сейчас, девочка, – говорит он. У него тяжелое дыхание, а голос густой. Когда он смотрит на меня, его выражение злое, почти угрожающее.

– Что, если я не хочу уходить? – шепчу, смущаюсь от того, что хнычу. Конечно, ведь он вынудил меня остаться.

Часть меня хочет остаться больше всего на свете. Часть меня не уверена, что я готова к тому, что может случиться, если я сделаю это.

– Ты невинна, – его голос низкий, он почти рычит. Дотрагиваясь до моего лица, его палец ласково очерчивает линию челюсти. Рефлексивно, глаза мои закрываются, когда я чувствую его прикосновение.

Думаю, я услышала, как он тихо застонал, пройдясь по моей челюсти, останавливаясь прямо под подбородком, чтобы поднять его вверх. Не хочу, чтобы он прекращал. Хочу, чтобы он продолжил, прошелся пальцами по моей шее и между грудью. Я хочу почувствовать, как его кончики пальцев обводят мои соски. Я хочу, чтобы он прочертил ими у меня по животу и опускался, пока они не окажутся между моих ног.

Хочу, чтобы он вставил пальцы внутрь меня, прикоснулся ко мне там, где никто не прикасался ко мне раньше.

– Может быть, я не столь невинна, как вы думаете обо мне, – спорю я.

Или, может быть, я была невинна все это время, потому что никто никогда не возбуждал меня так, как ты. Может, я все это время ждала такого человека, как ты.

Но я ничего такого не говорю. Я недостаточно храбра, чтобы сказать вслух такие слова.

Недостаточно храбра, чтобы сказать ему, чего я так отчаянно желаю.

– Ты нетронутая, невинная, наивная девочка, которая думает, что хочет чего-то, с чем, она понятия не имеет, как справиться, – его голос жесткий, но он осторожно дотрагивается пальцами до моей нижней губы, пока говорит. Его действия резко контрастируют с жесткостью его слов. Он смотрит на меня так, будто пытается решить, что со мной делать.

– Я могу быть нетронутой, но я не наивная, и я не маленькая девочка, – отвечаю я решительно. Когда его большой палец прижимается к моей нижней губе, я раскрываю губы, чтобы взять его в рот. Я издаю протяжный стон при ощущении его пальца на языке и почти невольно смыкаю веки. Я представляю, что у меня во рту вместо пальца он.

Когда мои глаза, наконец-то, открываются, он практически рычит на меня, как будто он сердится на меня за то, что я сделала. Он выдергивает палец изо рта и отступает до тех пор, пока снова не упирается в стол, затем кладет руки по обе стороны бедер, сжимая край стола, от чего его костяшки становятся белыми. Выпуклость в штанах настолько велика, что, кажется, будто она может вырваться прямо из молнии.

– Сядь, Пьюрити, – приказывает он.

– Но вы только что сказали мне встать, – протестую я.

– Сядь. Сейчас же, – рычит он.

Ну, я делаю то, что мне говорят. Я опускаюсь на сиденье, сжимая бедра в жалкой попытке подавить мое возбуждение.

– Да, сэр.

Я не знаю, откуда взялось «сэр», но когда я говорю это, он издает чувственный стон, и у меня появляется желание слушать, как он издает этот звук снова и снова. Я хочу знать, как делать все то, что могло бы вызвать у этого мужчины этот звук снова.

– Думаешь, ты не наивна? – спрашивает он.

– Нет, – шепчу я. – Я знаю, чего хочу.

– Знаешь, чего хочешь? – он кидает на меня злой взгляд. – Не лги мне на этот раз, Пьюрити. Никакого дерьма и игр. Ты девственница?

Я молча киваю. Руки у меня на коленях, на бедрах, и я неподвижно сижу, пока он пристально смотрит на меня.

– Конечно же, – бормочет он. – Ты когда-нибудь трогала член?

– Нет. Но это не значит, что я ничего не знаю о нем.

– Тебя кто-нибудь трогал? – его руки крепче сжимают край стола. – Кто-нибудь когда-нибудь заставлял тебя кончить?

– Нет, – шепчу я.

– Но ты прикасалась к себе.

– Несколько раз, – снова шепчу, теребя пальцами подол моего сарафана. – Когда не смогла больше сдерживаться.

– Только когда не смогла больше сдерживаться, потому что тебя учил избегать этого отец, – говорит он. – И при этом ты все-таки сидишь сейчас в моем кабинете, заявляя мне, что ты не наивна и не невинна, и что ты точно знаешь, чего хочешь.

– Это правда. Я хочу… – я останавливаюсь, делая паузу. – Я хочу знать, каково это, испытать то, о чем я фантазировала.

Он издает низкий смех.

– То, о чем ты фантазировала – ничто по сравнению с тем, что я сделал бы с тобой. Ты понятия не имеешь, что я сделаю с тобой, Пьюрити. Ты не хочешь открывать эту дверь.

Дрожь проносится вдоль моего позвоночника, и острые ощущения волной накатывают на меня от его слов. Он думает, что напугает меня, но я все еще здесь. Я на грани и я готова рискнуть.

По крайней мере, я готова.

Прыгнуть.

– Хочу узнать, каково это… – я делаю глубокий вдох и говорю себе, что просто должна произнести это. – Я хочу знать, каково это, быть оттраханной.

Оттраханной. Слово настолько непривычно, настолько чуждо моим ушам, что я резко выбрасываю его, выплевываю, потому что в противном случае я отвлекусь и не скажу его, а я хотела его сказать. Я хотела произнести это, больше чем то, что имела в виду. Это головокружительно и страшно, и мои щеки горят от смущения, потому что я знаю, что слово звучит смешно и неловко.

Понимаю, что я смешна и наивна, и неловка, и невинна. Но я не хочу быть такой. Я устала от этого.

Его рот дергается в уголках, и мое сердце сжимается. Он смеется надо мной. Слезы, которые наполняют мои глаза при мысли, что он сейчас высмеет меня, удивляют меня. Я быстро встаю, чтобы скрыть свое смущение.

– Я пришла сюда не для того, чтобы вы смеялись.

Мистер Гейб ловит меня за запястье, его пальцы обхватывают его и не дают мне уйти.

– Я не смеялся над тобой.

– Я видела, как вы на меня смотрели, – гневно говорю ему. – Словно я ошибка.

– Видишь, как я сейчас, блядь, тверд? – он рычит. – Это из-за тебя, девочка. Думаешь, я смеюсь над тобой? Мой чертов член вот-вот взорвется, слушая, как ты говоришь о том, что тебя трахают.

– Ох, – вздыхаю я.

– Слушать тебя, рассказывающую о том, как никто не трогал тебя… думаешь, будто я воспринимаю это как какую-то шутку? Это ни хуя не смешно. Ты дочь Алана. Ты достаточно молода, чтобы быть моей дочерью. И ты учишься здесь.

– Знаю, – шепчу я. – Это неправильно.

– Вот почему я говорю тебе развернуть свою маленькую идеальную попку прямо сейчас и выйти за двери моего кабинета. Ты не знаешь, что делаешь сейчас, девочка. Я не тот человек, которого ты хочешь трахнуть.

– Я же говорила уже, что я не маленькая девочка, – недовольно отвечаю. – И вы понятия не имеете, кем я хочу быть оттраханной. Вы понятия не имеете, как я хочу быть оттрахана.

– Я не хороший мальчик, маленькая девочка, – говорит он, его голос хриплый. Он сжимает в кулак мои волосы, дергает мою голову, пока тянет ее назад. Жесткость движения удивляет меня. Что меня еще больше удивляет, так это то, что оно заставляет меня застонать.

– Я не добрый и не нежный, и я уверен, что, черт возьми, для тебя будет не прост твой первый раз или какой-либо другой раз со мной.

Он еще раз тянет мои волосы. Не слишком жестко, но достаточно, чтобы я почувствовала некоторую боль с последующей волной удовольствия. Я хныкаю, настолько возбужденная, что если он просто проведет рукой вниз по моему телу и положит пальцы между моих ног, уверена, что сразу кончу.

Я хочу его коснуться. Я жажду его прикосновений. Все мое тело, кажется, ноет в ожидании его прикосновений.

– Может, я не хочу, чтобы со мной были нежными и добрыми, – говорю я ему.

Он сжимает мои волосы, со страданием на его лице.

– Ты в этом нуждаешься, Пьюрити.

– Не указывайте мне, в чем я нуждаюсь.

Он притягивает меня к себе за волосы, снова посылая острые ощущения сквозь меня. Но это быстро затмевает осознание того, что он тверд, как гранит напротив моего бедра. Он дергает меня за волосы и наклоняется ко мне. Его губы в дюймах от меня, а мои губы раскрываются, ожидая, что он поцелует меня.

Я хочу, чтобы он поцеловал меня.

Он приближает свои губы к моим, но как только они вот-вот прикоснутся друг к другу, он ускользает. Отпустив мое запястье, он возвращается туда, где стоял раньше – позади стола, руками сжимая его края.

– Ты должна уйти прямо сейчас, девочка.

16
Габриэль

Она неподвижно стоит.

Почему она просто не уйдет?

Ее колебания убивают меня. Она уничтожит нас обоих, потому что если она простоит там еще хотя бы минуту, я не смогу удержать свои руки в таком же положении, как сейчас, то есть приклеенными к столу. Мне хочется протянуть руку и прикоснуться к ней, но если я сделаю это, все кончено. Я нагну девушку над своим столом и лишу ее девственности прямо здесь, в кабинете.

Я не могу этого сделать.

Не могу этого сделать. Не с ней.

Она понятия не имеет, о чем просит, когда просит трахнуть ее. Она понятия не имеет, что я погублю ее.

Независимо от того, насколько сильно я хочу трахнуть ее, я не собираюсь разбивать ей сердце, а если я пересплю с ней, это непременно произойдет. Я не встречаюсь и не влюбляюсь.

И я определенно не делаю этого с наивными девственницами, которые едва достигли возраста голосования, не говоря уже о том, чтобы заниматься сексом.

– А если я никуда не уйду? – спрашивает Пьюрити. Пальцами она играется с подолом сарафана, приподнимая по бокам, будто собирается снять его.

Я чертовски переживаю, что она так и сделает прямо сейчас.

– Убирайся из моего кабинета, Пьюрити, – слова звучат жестче, чем мне хотелось бы, поэтому, когда она вздрагивает, меня словно ударяют в живот. Я говорю себе, что мне не следует чувствовать вину за то, что накричал на нее. Не следует чувствовать себя виноватым, потому что это для ее же блага. Отношения между студентами и преподавателями запрещены. Я не собираюсь терять работу из-за быстрого траха.

Ее брови хмурятся, а рот открывается, но она не произносит ни слова. Она просто делает вид, будто пытается понять, как я в одно мгновение могу превратиться из Джекила в Хайда[3]3
  речь идет о романе «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», где главный герой страдает раздвоением личности


[Закрыть] .

Я сам пытаюсь объяснить себе это, но моим единственным оправданием является то, что я разрываюсь между желанием к ней и порывом поступить правильно.

Часть меня хочеть сказать ей, что я беру слова, которые я только что произнес, обратно. Хочу сказать ей, что все это не может быть всего лишь быстрым трахом, что, как только я почувствую ее губы своими губами, в тот момент, когда я почувствую ее на своем члене, я больше никогда не разрешу ей покинуть мою постель.

Нет никаких сомнений в том, что это будет противоположностью быстрому траху. Я бы никогда ее не отпустил.

Но я не говорю ей этого, потому что Пьюрити не нужно знать о том маразме, который происходит в моей голове прямо сейчас.

Она кидает на меня ледяной взгляд, опуская подол сарафана. Я наблюдаю, как тот колышется вокруг ее бедер. Подбирая сумку с пола, лежащую рядом со стулом, она закидывает ремень на плечо.

– Хорошо, – шепчет она.

Затем она разворачивается и выходит из моего кабинета, закрывая за собой дверь.

Я выпускаю самый длинный, облегченный и пиздец-какой-разочарованный вздох во всей своей жизни. Я стою, кажется, вечность, склонившись над столом, сжимая ладонями деревянную поверхность так, что костяшки пальцев белеют. Стою дольше, чем это нужно, прежде чем начать двигаться.

После этого я еду домой и пишу пять новых глав.

В этом есть действительно что-то ебанутое, потому что я получаю чертовски сильный заряд вдохновения, даже если и веду себя с ней как мудак.

***

– Утречко, солнце. – Берт смотрит поверх своей шахматной доски на то, как Бенсон прыгает со скамейки и бежит ко мне, виляя хвостом, заставляя свое крошечное тело трястись будто в конвульсиях.

– Ты рано.

Я вручаю Берту стакан кофе, прежде чем плюхнуться на другую сторону скамейки.

– Бессонница, – отвечаю я, делая глоток кофе из стаканчика, осматривая доску. – Проснулся в четыре. Даже побегал с Хэми.

Берт фыркает. – Не думал, что этот бульдог умеет бегать.

– Он плелся.

– Ты ведешь себя так, будто четыре утра – это рано или что-то типа того. Разве ты не морпех? «Конечно, вам бы, мальчики, позволили бы немного поспать, но не в мой день! Если только вы не хотите, чтобы сержант Ганни прочистил вам дымоходы».

Я смеюсь, передвигая слона. – Сильно сомневаюсь, что что-то изменилось между Корпусом[4]4
  имеется в виду армейский корпус


[Закрыть] твоих времен и моих. Я получал много головомоек, ты же знаешь.

Берт кряхтит в ответ, наклоняясь над шахматной доской.

– Это ты так думаешь, – бормочет он. – Что-нибудь написал?

– Немного, – нечетко говорю я.

Брови Берта приподнимаются.

– Уже лучше, чем до этого, – отмечает он, прежде чем сделать свой ход.

– Точно, – отвечаю я, делая глоток кофе. – На самом деле чуть больше, чем немного.

– Много?

– Много.

– Так что же такого произошло?

– А что-то должно было случиться? – спрашиваю, начиная немного паниковать.

– Не у меня же был творческий кризис, – будто случайно напоминает Берт. – Так что, рассказывай.

Я притворяюсь, что изучаю информационную доску. Я не знаю как, черт возьми, объяснить свои недавние всплески творчества. Не понимаю, черт возьми, что происходит, когда дело доходит до моего творчества, и, конечно же, когда дело доходит до Пьюрити. Так что я просто пожимаю плечами.

– Думаю, ко мне пришло вдохновение. Писательство всегда проходит через фазы вдохновения.

– Ага. – Берт неубедительно хмыкает. – Знаешь ли, я тут столкнулся недавно с одной из твоих студенток.

– О? – спрашиваю я рассеянно, наполовину отвлекаясь на мысли о Пьюрити, и наполовину на то, чтобы хоть немного понять, к чему ведет Берт. Этот мужчина притворяется любителем в шахматах, но он более сосредоточен на игре, чем кто-либо еще. Он очень хорошо играет, я ни разу не побеждал его.

Я кошусь на доску и делаю еще один глоток кофе.

– Дороти.

– Кто?

– Девушка из твоего класса, – объясняет он. – Дороти.

Я хмурюсь. Я знаю имена всех своих учеников; в моем классе нет Дороти.

– Извини, но в моем классе нет никого по имени Дороти. Ты, должно быть, перепутал с каким-то другим классом.

Берт вздыхает.

– Дороти – не ее имя. Не могу вспомнить ее настоящее имя. Я называл ее Дороти, потому что она бродила по тротуару, потерянная и дезориентированная, будто только что прилетела сюда с другой планеты.

Мое сердце пропускает пару ударов. В моем классе есть только одна девушка, подходящая под это описание. Университетская жизнь – определенно не ее стихия.

И когда дело доходит до нее, я тоже не в своей тарелке.

– Хм, – хриплю я, пытаясь сделать так, чтобы мой голос казался обычным. – Не могу вспомнить ни одну студентку, которая подходила бы под твое описание.

– Она та девушка, которую ты обязательно заметил бы, – говорит Берт.

Хватит с меня этого дерьма.

Пора менять тему.

– Так как Глория?

Глории, жене Берта, пятьдесят с лишним лет, и она – одна из причин, почему он проводит свое утро на скамейке, играя в шахматы. Когда он ушел со своей работы в Федеральной службе после двадцатилетнего пребывания в морской пехоте, Глория сказала ему, что она не может впустить его в дом, чтобы исправить все то, что им пришлось пережить. По словам Берта, она приказала ему найти себе хобби, иначе она убьет его. И тогда он попробовал какое-то время потусоваться и попить пиво с друзьями-ветеранами, прежде чем убедиться, что он окончательно пережил свои дни славы. Он сам научился играть в шахматы, чтобы сохранять ум острым, как он говорил, хотя в этом не было никакой необходимости. Нет шансов, что умственные способности Берта когда-нибудь станут заурядными. Когда никто из ветеранов не захотел играть с ним, он начал приносить свою шахматную доску на скамейку в парк кампуса. Теперь он почти часть университетского городка.

Берт пренебрежительно отмахивается от меня.

– Она все еще мучает меня, пытаясь заставить отказаться от сигар, – говорит он. – Утверждает, что они прикончат меня. А я говорю ей, что я и так достаточно близок к смерти, и что сигара и щедрая порция виски не принесут мне никакого дерьма.

Я закатываю глаза.

– Близок к смерти, – смеюсь я. – Не сказал бы, что ты стучишься к смерти в дверь.

– Я старый человек. Как только я откажусь от виски и сигар, я одной ногой ступлю в могилу. А затем я поговорю об этом уже с Апостолом Петром.

С тех пор как я начал по утрам (плохо) играть в шахматы с Бертом, Глория всегда придиралась к нему на счет отказа от сигар и виски. Он никогда не откажется от них, а она никогда не перестанет докучать ему этой темой. Это один из тех незыблемых фактов жизни, одна из тех вещей, которые постоянны.

Дождливо или солнечно, мы говорим о моем писательстве и внуках Глории и Берта.

Я делаю еще один ход.

– Ты уверен, что человек, с которым ты будешь говорить, будет Апостол Петр, а не человек в красном?

– Смотрю, кто-то сегодня расшутился.

– Ранее утро делает меня жизнерадостным, – я смотрю на свои часы. – Мне надо вернуться домой и принять душ перед занятиями. Сколько у меня осталось ходов до того, как ты меня разгромишь?

– Ну, ты хочешь, чтобы я был добр к тебе или чтобы сказал правду?

Я преувеличенно вздыхаю.

– Я когда-нибудь просил тебя пощадить меня? Выкладывай горькую правду.

– Четыре, – говорит он.

– Блядь. Четыре хода? Ты шутишь? Черт возьми, я думал, что становлюсь лучше.

– Твои навыки улучшились, – уверят он, показывая, какими именно ходами он собирался закончить игру.

– Но знаешь, кто действительно хорош? Твоя девушка.

– Моя кто? Какая девушка? – сначала я действительно не понимаю, о ком он говорит.

– Дороти, – объясняет он. – Она умная девочка.

Я и не знал, что она играет в шахматы. Конечно, неудивительно, что я не знаю, играет ли она в шахматы, так как я не знаю ничего о ней. Единственное, что я знаю, это то, что хочу сорвать с нее одежду.

Незнание абсолютно ничего о ней нужно добавить в список примерно миллиона гребаных причин, по которым мне не стоит срывать с нее одежду.

Я прощаюсь с Бертом и, поворачиваясь, ухожу.

Пьюрити должна быть проклятым шахматным гением, если Берт назвал ее умной девушкой. Но она не может быть умной хотя бы потому, что ее прельщает мысль о том, чтобы связаться со мной.