Текст книги "Шествие императрицы, или Ворота в Византию"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Руфин Гордин
Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Роман о предначертанном, но несбывшемся

Читателю

ШЕСТВИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ – это год 1787-й, вместивший в себя многое, год – зеркало царствования Екатерины II, уже Великой, и год торжества России, прочно утвердившейся наконец на берегах Черного моря по завету Великого Петра. Это год Тавриды, год открытия Севастополя, Херсона, Николаева, Екатеринослава, год создания Черноморского флота. И год, открывший единоверным народам Болгарии, Греции, Валахии, Молдавии, Сербии, вассалам Османской Турции дорогу к государственности.

Но было и ПРЕДШЕСТВИЕ. О нем – в «Голосах». О нем, ушедшем в глубь веков, – в отрывках под общим заголовком «Сквозь магический кристалл…».

Эта книга – о шагах к дерзновенной мечте. Ее действующие лица, ее герои так или иначе остались в истории, равно и события, разворачивающиеся на ее страницах.

Достоверность – вот мой неизменный девиз.

Автор

Сквозь магический кристалл…

Ветвь первая: сентябрь 1451 года

…И, прослышав о воцарении молодого султана Мехмеда II[1]1
  Мехмед II (1432–1481) – турецкий султан в 1444 и 1451–1481 гг. В 1453 г. завоевал Константинополь и сделал его столицей Османской империи.


[Закрыть], сына Мурада, некогда могущественного среди владык подлунного мира, да пребудет он вечно в благоуханных садах Аллаха, в Эдирне-Адрианополь[2]2
  Эдирне (Адрианополь) в XIV в. завоеван турками, до 1453 г. столица Османской империи.


[Закрыть], новую столицу султанов, потекли посольства государей стран Запада.

Первым прибыло посольство императора Византии Константина XI, благо от его столицы Константинополя до столицы османов было всего-то два дня пути.

Новый султанский дворец неторопливо строился, и Мехмед принимал послов в старом, где не было ни просторных покоев, ни пышности и во всем царил аскетический дух прежнего владыки Мурада.

Послы Константина были полны смутных надежд. О девятнадцатилетнем султане шла недобрая молва. Говорили, он жесток, своеволен и надменен. Не таким был его отец – просвещенный и милосердный государь, благосклонно относившийся к иноверцам, к Византии. Будет ли молодой султан столь же благосклонен? Говорят, отец не слишком жаловал его, и он рос дичком. И только на закате своих дней спохватился и повелел приставить к дичку достойных пестователей, дабы голова его была полна знаний о мире и правлении.

Наставники его выучили наукам и исламской мудрости, он усвоил языки некоторых подвластных народов – греческий и арабский, персидский и латинский, древнееврейский и армянский.

Но науки не всегда умягчают сердце – такое сердце. И он оставался своенравен и жесток. Говорили, его опасается великий везир Халил, сподвижник отца, его друг и единомышленник, главный пестователь наследника. Мехмед говорил ему: «Учитель…»

Учитель, повторяю, опасался ученика. А ученик пока что упивался доставшейся ему безграничной властью, полной и никем не стесняемой.

Он был щедр на посулы, ведь посулы ничего не стоили. Особенно те, которыми он одарял неверных. Аллах заповедал: обман неверных, тех, которые не уверовали, – святое дело. Если бы неверные прониклись истинами, заключенными в священной книге мусульман Коране, то стали бы осмотрительней и наверняка обратились бы в истинную веру.

И когда послы императора Константина распростерлись пред ним ниц, он поднял их. И проговорил голосом звучным и ясным:

– Город ваш почитаем нами, и мы воздаем должное владыке Константину…

Послы осмелились наконец поднять глаза, дабы взглянуть на выражение лица повелителя правоверных. Оно было бесстрастным, тонкие губы, крупный нос и глаза, глядевшие поверх них, – все было жестким и холодным.

Мехмед продолжал:

– Я удостоверяю, что столица Константина может пребывать в безопасности. Я подтверждаю это, возложив руку на Коран.

С этими словами он левой рукою прикрыл позлащенную книгу, покоившуюся пред ним на подушке. И пробормотал невнятно нечто, похожее на обещание:

– Еще мы согласны выплачивать ежегодно три тысячи аспр на содержание нашего брата принца Орхана. Пусть он будет надежен относительно наших намерений…

Это стало полной неожиданностью и заставило послов распрямиться. Ведь принц Орхан, укрывшийся в Константинополе, был главным претендентом на престол османов. Если Мехмед столь умягчился, то… то это могло значить, что либо он уверен в незыблемости своей власти, либо такой мерой выказывает свое презрение к отступнику, а может, то и другое вместе. В любом случае это казалось им добрым знаком. Но более всего – клятва на Коране.

Восседавший ниже султана великий везир Халил одобрительно качал головой при каждом слове своего повелителя. Да, так поступил бы и покойный султан Мурад – да пребудет он вечно в памяти и молитвах правоверных, – великий и непобедимый правитель, светоч мудрости и знаний, грозный воин Аллаха, его повелитель и друг, высокий друг. Он оказывал покровительство императору Константину, сильный и могучий – слабому и немощному.

Величие Византии было все в прошлом. Воины Аллаха потеснили ее. Пощаженной осталась лишь одна столица. Да, Константинополь – все, что оставалось от некогда грозной империи, диктовавшей свою волю народам Европы и Азии. Да и сама столица усохла. Когда-то самый многолюдный город на всем Востоке, он ныне пребывал в упадке и запустении.

Послы Константина, пятясь, покинули залу, давая место другим. Они были удовлетворены: султан поклялся обеспечить безопасность Константинополя, это было главное.

Император Константин выслушал их с приветливым лицом. Ему казалось: главное достигнуто. Но чем долее он размышлял, тем более червь сомнения точил его душу.

– Можно ли верить клятве Мехмеда? – вопросил он на совете.

– Нет! – тотчас воскликнул патриарх Григорий.

– Нет, нет и нет, – в один голос отозвались остальные министры его правительства.

– Как же нам поступить?

– Готовиться к войне и просить помощи у единоверцев на Западе, – отвечал за всех секретарь и наперсник императора Франдзис.

Глава первая
Нетерпение

Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня Господь. Он мне в том свидетель. Слава страны создает мою славу. Вот мое правило; я буду счастлива, если мои мысли могут сему способствовать.

Екатерина II

Голоса

Всемилостивейшая Государыня! Готовясь теперь к открытию области Таврической, повергаю к освященным Вашего Императорского Величества стопам мои усерднейшие мнения о установлении сей области.

…Из разных мест выписал я колонистов, знающих экономию во всех частях, дабы они служили примером тамошним жителям. Но сия пространная и изобильнейшая земля в России не имеет еще и десятой доли жителей по ея пропорции, и для того я осмеливаюсь всеподданнейше просить о подаянии следующих к населению способов:

1. Дьячков заштатных, которых Синод отдаст на поселение, позволить перевезти на места тою суммою, что была назначена для переселения татар; из сих денег употребится и на обселение ставропольских калмык. Помянутые дьячки имеют быть военными поселенцами. Из сего выйдет двойная польза, ибо получатся и хлебопашцы и милиция, которая вся обратится в регулярные казацкие сотни и будет неисчерпаемым источником воинов…

2. Дозволить всем старообрядцам, которые переселятся на места, лежащие между Днепром и Перекопом… отправлять служение по старопечатным книгам.

3. Пошлинный сбор в самом полуострове столь мал с привозных товаров, что едва достанет на содержание страны. Если бы было благоугодно… оный с Таврического полуострова совсем снять, то сим сократится стража и привлеклись бы многие жители из-за границы.

Потемкин – Екатерине II

Замешательства крымские еще поныне не успокоились… Сии, хотя не люди, умеют, однако же, из всякого случая делать нам пакость…

Румянцев-Задунайский – Потемкину

…греков призревать, желающих поселиться в Керчи и Еникале с семействами их, на иждивении нашем и наших кораблях, здания храмов и дома строить за счет казны…

Потемкин – Ал. Орлову

Сиятельнейший Калга султан Шахин-Гирей, мой почтеннейший приятель! Я имел сугубое удовольствие получить два всеприятнейшия ваши письма, которыми вы меня почтить восхотели, и в оных найти выражение сантиментов вашего сиятельства… Ваше сиятельство, учреждая все поступки и деяния ваши к достижению прямого благоденствия народов татарских, без сомнения, тем удовлетворяете обязательствам двух Империй по последнему мирному меж ними договору…

Румянцев-Задунайский – Шахин-Гирею, последнему хану Крыма

…По прилежному обозрению нашлось, что нужнейшие места к укреплению в Тавриде есть следующия:

Главная и одна только крепость должна быть Севастополь при гавани того же имени, которой описание и сметы у сего прилагаются… Прочие места, Кезлов, что ныне Евпатория, где обновить только старый замок с небольшими наружными укреплениями… В Феодосии возобновить строение городское и приморскую сторону ограничить батареями…

…Рассматривая пользу сего места (Севастополя), находим мы, что по близкому его к турецким берегам положению оно весьма способно содержать в страхе все прилегающие селения, прикрывать наши торги и подвозы… тревожить купеческие неприятеля суда по всему Черному морю и самые его военные флоты встречать можно почти при самом их выступлении из Константинопольского пролива. Сие пристанище вместить может самые многочисленные флоты. Воздух в сем месте благорастворенный, и жаркие летние дни прохлаждаются морскими ветрами; земля в окрестностях тучная, как и во всем пространстве Таврической области; камень для строения находится в самой близости, также и в лесе, для сожжения извести, кирпича и черепицы недостатка быть не может…

На построение по сему чертежу потребно денег 4 628 474 р. 37 1/4 коп. Времени 10 лет, из которых первый год употребится на приготовление к работе и доставление нужных припасов. Рабочих солдат и матросов, чтобы все строение совершить в положенное время, требуется ежедневно до 3000 человек. Мастеровых, как-то каменщиков, плотников и прочих, до 500 человек…

Из всеподданнейшего доклада Потемкина

О школе для малолетних, где бы не токмо первоначальныя, но и вышния науки, на Греческом, Российском, Татарском и Итальянском языках все нужное преподавалось с таким различием, чтоб сироты и бедных отцов дети обучались на казенном коште; о больнице с аптекою, где также сирых и дряблых заслуженных людей пользовать безденежно…

Ордер Потемкина Азовскому губернатору Черткову

Колоколец, дергаемый сильной рукой, тренькал с непривычной настойчивостью: дон-дон-дон-дин-дин-дин!

Камер-фрау Марья Саввишна Перекусихина, дремавшая в своем углу, встрепенулась.

«Гневается, – подумала, – истинно так…»

– Иду, иду, иду, – отозвалась она, и это под высокими сводами родило слабый отзвук: ду-ду-ду-у…

– Ну?! – Государыня шла ей навстречу.

Перекусихина опешила.

– Неповинна я, – пробормотала она привычно.

Екатерина усмехнулась.

– Знаю, что неповинна. Доколе ждать? Ну? Который раз посылаю за ответом, а ответа нет.

– Не серчай, матушка-государыня, – она уже догадывалась, о чем речь, – ответ беспременно будет. Не могут их высочества не ублаготворить свою повелительницу и благодетельницу.

– Могут! – Екатерина рубанула пухлой рукой. – Они все могут. Нет в них ни трепета, ни благоговенья – одно перекорство. Павел, тот главный перекорщик, а Марья ему вторит.

– Послать нешто к ним его превосходительство дежурного генерал-лейтенанта графа Чернышова, – не то спросила, не то утвердила Марья Саввишна. – Уж больно он говорлив да настойчив.

Екатерина на мгновенье задумалась.

– Пожалуй, ты права. Напишу-ка я записку. – Она торопливо присела к столу и начертала несколько строк.

– Да, ты на письме востра, государыня-матушка, – напиши так, чтоб их слеза прошибла.

– Вот, снеси к его сиятельству, и пусть тотчас едет. Я им тут написала, что каждый день промедления обходится казне в двенадцать тысяч рублей. Штат собран, люди который день ждут отъезда… Ну да граф знает, как все выразить.

– Двенадцать тыщ! – всплеснула руками Перекусихина. – Кто считал-то?

– Генерал-прокурор князь Вяземский[3]3
  Князь Вяземский Александр Алексеевич (1727–1793) – доверенное лицо Екатерины II. С 1764 г. генерал-прокурор Сената.


[Закрыть]. Это его люди сочли.

– Всамделе? Эдакая прорва людей да лошадей! И все, прости Господи, жрать просят, – со своей обычной непосредственностью, за которую так любила ее Екатерина, отозвалась Марья Саввишна.

В самом деле, тысячи, десятки тысяч людей, лошадей, карет и возков ждали сигнала к шествию. К шествию государыни императрицы Екатерины Великой во главе многочисленной свиты в новоприобретенные области Российской империи, в прекрасную Тавриду. А сигнала все не было.

Причина замедления была ведома считанным людям из ближайшего окружения. Ее императорское величество возжелало, дабы ее сопровождали внуки – десятилетний Александр[4]4
  Александр Павлович (1777–1825) – будущий император Александр I (с 1801 г.). Старший сын Павла I.


[Закрыть] и восьмилетний Константин[5]5
  Константин Павлович (1779–1834) – великий князь, второй сын Павла I.


[Закрыть].

Нет, это была вовсе не прихоть. Им, а особенно Константину, предназначалось великое будущее. Дитя вкушало молоко кормилицы-гречанки, учителя и наставники-греки окружали его с младенческой поры, дабы вошло и проросло в нем семя высокое. Ибо с малолетства сияла над ним корона императора Византии. Той Византии, которая была некогда светочем христианского мира, оплотом православия, могущественной империей Востока.

Византию, откуда православие пришло на Русь, вероломно поработили турки-османы. В своем захватническом порыве они завоевали весь юго-восток Европы, сея смерть и кровь, неся рабское ярмо миллионам христиан порабощенных стран.

Александру и Константину следовало проделать первую половину пути в Византию. Придет время, и этот путь станет для них триумфальным. Они проделают его под ликующие возгласы не только россиян, но и греков, сербов, молдаван, валахов, болгар, черногорцев в освобожденной столице новой Византии – Константинополе, сбросившем путы османского ига.

Внуки обязаны проделать с нею первую часть этого пути! Они должны впитать в себя обаяние бескрайних пространств империи, жаркий и ароматный дух южных степей, вдохнуть соленый ветер Черного моря. Там, за ним – Византия…

Удивительна метаморфоза принцессы захудалого рода Софии-Фредерики-Августы, в святом Крещении Екатерины Алексеевны. Она стала более русской, нежели представители старинных российских титулованных родов – Долгоруковых, Голицыных, Салтыковых и других. Пуще их блюла она русские обычаи, усердней их молилась пред святыми иконами, ревностней радела за интерес России, горячей – за ее могущество.

Что это было? Природный артистизм? Переменчивость? Или желание во что бы то ни стало срастись с народом той страны, которую она волею прихотливого случая незаконно возглавила? Боязнь потерять престол? Или все это вместе взятое…

Она была несомненно талантлива. На диво трудолюбива: оставила потомкам эпистолярное и литературное наследие, не говоря уж о бумагах деловых, управленческих. В них виден, кроме всего прочего, природный ум и здравый смысл.

Ее отличала игра воображения, свойственная всем аристократическим натурам. Она, например, воображала, будто каждая крестьянская семья в состоянии иметь на обед курицу, и всерьез уверяла в этом своих зарубежных корреспондентов – Вольтера, Гримма, Дидро, госпожу Бьелке. Она полагала, что народ в империи благоденствует под ее скипетром, и ничто не могло разуверить ее в этом.

Нынешний год – год двадцатипятилетия ее правления. Она собиралась обозреть его плоды в полном смысле слова – обозреть, то бишь увидеть своими очами благоденствие в новоприобретенных землях империи. И в новой ее жемчужине – Тавриде, бескровно вправленной в корону России трудом и талантом Потемкина[6]6
  Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) – генерал-фельдмаршал, организатор дворцового переворота 1762 г. Главнокомандующий русской армией в русско-турецкой войне 1787–1791 гг.


[Закрыть] – первого среди ее верных слуг.

Все было приуготовлено к торжественному шествию императрицы в южные пределы: не одни лишь путевые дворцы, но целые города с храмами, присутственными местами и домами обывателей. О прочем – триумфальных арках, собраниях принаряженных поселян, музыке – и говорить нечего. Шествие должно было обратиться во всенародное празднество.

Но – без великокняжеской четы. Таинственный законный (а были и незаконные) сын и наследник Павел и его супруга[7]7
  Павел I (1754–1801), российский император с 1796 г., сын Петра III и Екатерины II. Убит заговорщиками. Его супруга – София-Доротея Вюртембургская (1759 1828), племянница прусского короля Фридриха II. По венчании (1776) приняла православие и стала именоваться Марией Федоровной.


[Закрыть] – устранены. Отчуждение, начавшееся с воцарением Екатерины, росло год от года. Царевичу внушали: мать похитила у него корону, царствовать должно ему. Мать видела в нем соперника и сторонилась его.

Но маленькие царевичи… Екатерина обожала своих внуков. Они были отняты от родителей, и царственная бабушка с увлечением занималась их воспитанием. Ее кумиром был старший – Александр.

Теперь она досадовала: отпустила внуков в Павловск, там они схватили простудную лихорадку – еще бы, недосмотрели, там не до мальчиков, – и уж который день дожидается их возвращения.

Переговоры доселе ни к чему не привели. Мать их, великая княгиня Мария Федоровна, до замужества принцесса Вюртембергская, отписывалась: дети-де слабы, не оправились от хвори, опасно везти их в столь долгое путешествие. Не менее полугода в дороге!

Вот и хорошо, вот и славно, отвечала Екатерина, смиряя себя, мальчики увидят мир взамен постылого дворцового круговращения. А она сумеет их уберечь, еще бы!

Засим последовало долгое молчание. Павловск словно бы затаился, государыня тоже выжидала. Ехать к ним на поклон? Еще чего!

Это был тот случай, когда она не могла топнуть ногой, повелеть, послать чиновничью либо гвардейскую свору с приказом: употребить силу.

Ее власть, власть российской императрицы, не распространялась на Павловск. То была империя в империи, государство в государстве. И она более всего опасалась бунта. Упаси Бог!

Народ оказывал Павлу почести ровно государю императору. Он заранее воздвигал наследнику трон. Как бы она ни была милостива, сколько бы послаблений ни делалось – все едино. Она была немка. С немцами же связывались всяческие беды и утеснения.

А Павел-то? Будто он не был немцем! Разве что единые капли русской крови примешались в нем. А так Романовы давно перестали быть таковыми – со времен Петра Великого. Петр изрядно потрудился, дабы Россию онемечить: сам оженился на лютерке и дочь свою выдал за немецкого принца. Он-то и положил всему начало.

Редко, очень редко, но случалось, Екатерину охватывало чувство обиды и бессилия. Так было и на этот раз. Ей казалось, что ни в ком нету благодарности, кругом одна враждебность и интриги, все только и ждут… Она не домысливала: «смерти», но слово это являлось помимо воли. Хотят Павла, не ведая бед, кои сулит его правление. Но она откажет престол не ему, а своему любимцу Сашеньке, Александру.

В свои пятьдесят восемь лет она чувствовала себя еще в силе. И ее последний любовник – воспитанник, как она говаривала о своих фаворитах, – Александр Дмитриев-Мамонов, был на тридцать лет ее моложе. В его объятиях она чувствовала себя ему ровнею. И он верноподданно уверял ее в том. За что был жалован графским титулом и в общей сложности получил 880 тысяч рублей наградных…

Она ждала – ничего другого не оставалось. Хотя прежде никто не осмеливался заставлять ее ждать.

Наконец из Павловска возвратился дежурный генерал-адъютант граф Чернышов. Он привез письмо от Павла. Оно дышало холодом.

«Государыня-матушка. Мы получили всемилостивейшее послание Вашего Императорского Величества, на что всеподданнейше отвечаем, что сами к Вам будем и об интересующем Вас предмете потрактуем…»

Все было: конверт с вензелем Павла, где в витиеватое «П» словно бы нарочито вплелась римская единичка, сургучная печать, подпись… Екатерина не сдержалась – топнула ногой, скомкала послание и швырнула комок в огонь. Он тотчас вспыхнул и, затрепетав крылышками серой золы, порхнул в дымоход.

Опять ждать – теперь уже сына. Она избегала называть его наследником, ибо, как мы знаем, так не мыслила. Свидание с Павлом всякий раз было ей неприятно. Да и чего ожидать от него? О чем им трактовать? Она уже поняла, что ее ждет отказ.

Как ни старалась Екатерина оберечь себя от неприятных эмоций, ибо знала, что они-то и старят женщину, те время от времени настигали ее. И все чаще – из Павловска. С Павловском же ей было никак не сладить, и это бесило ее. Она старалась отвлечься, забыться, придумывала себе развлечения, но эта кость стояла в горле. И извлечь ее было неможно. Терпеть, терпеть, только терпеть, усовещивала она себя.

В ожидании визита сына она отправилась в Царское Село. Ни в Зимнем, ни в Царском она не изменяла своему распорядку. Пробуждалась в шесть утра, и тотчас вместе с нею, словно их сердца бились в унисон, пробуждалось почивавшее в нарядной корзине рядом с ложем государыни «семейство Андерсон» и наперебой торопилось выразить своей госпоже, повизгивая и подпрыгивая, верноподданнические чувства. То были английские левретки – стойкая привязанность Екатерины.

В 1770 году императрица, желая показать пример своим подданным, решила первой привить себе оспу, эпидемии которой то и дело вспыхивали в России, кося и уродуя людей. Из Лондона прибыл с этой целью доктор Димедейл – один из пионеров оспопрививания в Европе. Он-то и привез Екатерине пару очаровательных левреток.

С той поры потомство «сэра Андерсона» появилось в большинстве великосветских гостиных – государыня этому способствовала. Собачки сопровождали ее на прогулках, вертелись у нее в ногах, когда она сидела за письменным столом, и вообще стали непременным спутником ее дней.

После короткой церемонии умывания и одевания с помощью неизменной Марьи Саввишны Перекусихиной Екатерина переходит в свой кабинет. Там уже дымится чашка крепчайшего кофе.

После завтрака – два часа занятий. Обычно это переписка. Среди ее адресатов – барон Гримм (этот чаще всего), Вольтер, до своей кончины в 1778 году, и Дидро, почивший шестью годами позже. Оба были предметом неустанного попечения Екатерины и заботы об их благосостоянии: Екатерина щедро заплатила обоим за их библиотеки.

Затем наступает время докладов. Первым – петербургский полицмейстер, за ним личный секретарь императрицы, министры, вельможи. Она внимательно выслушивает каждого, приветлива со всеми, даже если визитер принес худые новости.

День заполнен до отказа: приемами сановников, послов, разбором иностранной почты. Секретарь зачитывал государыне перлюстрированные письма дипломатов и некоторых лиц, которые возбуждали подозрение. Перлюстрация была в обычае, и Екатерина относилась с нескрываемым интересом к содержанию писем. «Прежде всего я женщина, – говорила она, – и не чужда любопытства. Иной раз не мешает заглянуть в замочную скважину – это в моих интересах: политических и личных». Однако об этом интересе государыни знали только ее личный секретарь и глава Тайной канцелярии Шешковский.

…В полдень ей доложили, что приехал великий князь Павел Петрович.

– Ступайте все. Я хочу говорить с ним наедине, – распорядилась Екатерина.

Павел вошел быстрыми шагами, тонкие губы раздвинула нарочитая улыбка.

– Желаю здравствовать, государыня-матушка, – произнес он своим скрипучим голосом. – Пожалуйте ручку.

Он приложился к руке: губы были холодны и сухи.

– Как здоровье супруги? – торопливо произнесла Екатерина. – А дети, здоровы ли?

– Супруга здорова, слава Богу, она вся в заботах о детях, а потому не могла прибыть вместе со мною. Что касается мальчиков, то они еще не оправились после болезни. Было бы неосмотрительно и даже опасно везти их в столь долгий вояж. О чем, впрочем, я отписал вашему величеству.

– Полагаю, их состояние не столь тяжко, любезный сын. – Екатерина старалась сдержать раздражение, и тон ее можно было счесть участливым и даже сердечным. Она была превосходной лицедейкой и на театре имела бы несомненный успех. Меж тем внутри у нее все кипело.

Помолчали. Сделав над собою усилие, Екатерина как можно мягче произнесла:

– Вы знаете, любезный сын, какова важность моего путешествия в южные пределы империи. Не обозрения ради предпринимаю я его, не любопытство мною движет. Сие есть акт политический, да. Прежде всего, его цель – показать государям сопредельных стран силу и мощь России, ее естественное движение на юг…

При последних словах дверь растворилась и вошел фаворит Александр Дмитриев-Мамонов.

– Ах, пардон! – воскликнул он. – Я думал, ваше величество одне. Простите, тысячу раз простите.

Фавориту разрешалось все. В том числе явление без доклада. Но на этот раз Екатерина проговорила рассерженно:

– Ваше вторжение неуместно, Саша. Прошу покинуть нас немедля. У нас семейный разговор.

Мамонов, кланяясь, удалился, плотно притворив за собой дверь.

– Продолжу. Известно вам, любезный сын, сколь великий план выношен нами. Оттоманская империя – колосс на глиняных ногах. Об этом писал еще князь Дмитрий Кантемир[8]8
  Князь Дмитрий Кантемир (1673–1723) – молдавский ученый и политический деятель. С 1711 г. в России, советник Петра I, участник Персидского похода 1722–1723 гг.


[Закрыть] в своем сочинении «История возвышения и упадка Оттоманской империи». Князь был великим знатоком положения: он был почти что турок, вырос в Царьграде и был у нехристей в чести, так как изучил мусульманский закон лучше, чем их собственные законники, все эти улемы и муллы.

Кантемир вспомнился Екатерине еще и потому, что его потомок, гвардейский офицер, чрезвычайно пригожий, надо прямо сказать, стал упрямо домогаться милостей государыни. Екатерина не разрешила наказывать его, но повелела «привесть в чувство». Начальники привели в чувство – сослали в Тамбов. Впрочем, предок шалуна был ею почитаем. А его книгу, изданную в Париже по-французски, изучила от корки до корки. В ней князь Кантемир, человек высокой учености, советник Великого Петра, весьма обстоятельно обрисовал пороки турецкой государственности и предрекал скорое падение сей империи, основанной на насилии, гнившей в его времена, гниющей и ныне.

– Турки неправедно утвердились в Европе, они предали мучительной смерти сотни тысяч христиан, они жируют за счет наших единоверцев на их земле, которую захватили.

Екатерина все более воодушевлялась. То, что она вынашивала вместе с Потемкиным, его идею возрождения колыбели православия Византии, требовало выхода. Она избегала говорить с придворными, даже с близкими ей, на эту тему. Но она, эта идея, жила в ней не утихая; иной раз ей казалось, что возрождение Византии – главная цель ее царствования. Да и светлейший, Гриша, Григорий Александрович, не раз признавался ей, что это и его заветная цель, что он призван Всевышним и своим покровителем Николаем Угодником повести русское войско в поход на Константинополь.

В свои наезды в Петербург Потемкин выговаривался перед нею. Меж них установилась та душевность и единомыслие, которые дороже близости. При всех обстоятельствах и увлечениях ее жизни, он оставался самым близким, если угодно – главным. Ему не было равного среди ее окружения. И когда он впервые стал развивать зревшую в нем мечту, почитая ее осуществление главным своим делом, она тоже зажглась. Ибо была натурой увлекающейся.

Оба видели препятствия на пути к этой цели, но ни тот, ни другая не считали их непреодолимыми. Слабость турок обнаружилась в последней кампании. Фельдмаршал Петр Александрович Румянцев явил ее блистательной победою под Ларгой и Кагулом, где 35-тысячное войско русских на голову разгромило 230-тысячную армию великого везира Халил-паши[9]9
  В ходе русско-турецкой войны 1768–1774 гг. В июле 1770 г. Румянцев одержал победу при р. Кагул, где разгромил численно превосходящее турецкое войско Халил-бея-паши.


[Закрыть]. То был урок, то было и знамение. Знамение грядущих побед.

Потемкин торопливо шел к ним, обустраивая и укрепляя новоприобретенные земли на юге России. И особенно Тавриду. В коей виделся ему плацдарм для прыжка на Босфор. Севастополь стал его любимым детищем: самою природою он был предназначен стать базой будущего грозного Черноморского флота. Армада российских кораблей, мыслилось ему, через полтора суток окажется у стен Константинополя. И он падет…

Воспоминания прихлынули. Екатерина вскинула голову и, жестко выговаривая слова, произнесла:

– Надеюсь, любезный сын, что вам доведется увидеть сей победный марш. И что тогда вы возразите мне?

Павел тряхнул головой. Он был упрям и себе на уме. Матери хотелось бы укротить его строптивость, но они слишком отдалились друг от друга. Разобщение это началось еще тогда, когда императрица Елизавета отняла у нее младенца и воспитывала его вдали от матери.

Так оно и длилось годы и годы. Павел тяготел к отцу и, когда его не стало, замкнулся в себе. А Екатерине в ту пору было не до него: она утверждалась на престоле, искусно балансируя меж сторонниками и противниками. Это требовало усилий, о которых знала только она сама. Мать и сын разошлись, чтобы уже вовсе не сближаться.

– Я скажу, любезная матушка, что все это прожекты господина Потемкина, который спит и видит себя если не на троне Византии, то уж по крайности на троне Дакии, о коей он усердно распространяется. – Павел говорил, не поднимая глаз, как бы внутренне беря разгон. Затем он поднял глаза, вперил их в Екатерину и проговорил с усмешкою: – Противу сего дерзкого плана восстанут государи Европы, об этом вы не подумали? Короли Франции, Пруссии, да и, может статься, император Иосиф, ваш конфидент[10]10
  Иосиф II (1741–1790) – австрийский эрцгерцог с 1780 г., соправитель своей матери Марии-Терезии в 1765–1780 гг., император Священной Римской империи с 1765 г.


[Закрыть].

– С чего это им восставать? – не очень уверенно вопросила Екатерина.

– С того, что Порта Оттоманская[11]11
  Порта Оттоманская (Высокая Порта, Блистательная Порта) – принятое в европейских документах и литературе название правительства Оттоманской империи.


[Закрыть] есть балансир. Противовес то бишь. Дабы ни одна держава не усилилась и блюлось равновесие. Они не так Порты опасаются, как ваших орлов, государыня-матушка, – с усмешкой закончил он.

«Неужто он про Орловых? – подумала она с тревогой. – Это уж совсем из рук вон».

Павел заметил, каково замешалась мать при упоминании об орлах, и несколько позлорадствовал про себя. А вслух сказал:

– Двуглавых орлов поимел я в виду, ваше величество, двуглавых. А вдруг расклюют, как расклевали Польшу?

– Я эти намеки не понимаю, – рассердилась Екатерина. – Равновесие европское пребудет и без Царьграда. А я вам скажу доверительно: император Иосиф при нашем свидании в Могилеве, выслушав меня, весьма одобрительно отнесся. Ведь и ему при этом кус немалый перепадет.

– Король французский Людовик восстанет, – не унимался Павел. – А с ним и король прусский[12]12
  Людовик XVI (1754–1793) – французский король в 1774–1792 гг. Во время Великой французской революции осужден Конвентом и казнен. Король прусский – Фридрих Вильгельм II (1744–1797), король с 1786 г.


[Закрыть]. Нет, ваше величество, – он снова принял почтительный тон, – все это мечтания без основания. Эк, гладко получилось! Великие деньги потребуются для сего дела и великое войско. А ваш Потемкин разорительно действует. Сказывают, хором понастроил в Новороссии неведомо зачем.

– Ведомо! – Екатерина решила свернуть разговор, становившийся ей все более неприятным. – Ведомо, любезный сын. Новые грады в пустынях тех возрастут. Нет, вы мне лучше отвечайте про мальчиков. Я обязана показать им Россию – старую и новую, кою обустраивают. Это их Россия, а не один Павловск.

– У нас будут более благоприятные поводы показать им Россию, – угрюмо отвечал Павел. – И более благоприятные обстоятельства.

– Вижу, вы не желаете мне потрафить, любезный сын. Впрочем, любезный ли, – спохватилась Екатерина. – Любезностью с вашей стороны было бы пойти навстречу моему желанию. Которое, я уверена, совпадает с желанием моих внуков. Ведь они так привязаны ко мне!

– Они привязаны и к родителям своим, – не меняя тона, отвечал Павел. – И наш родительский долг оберечь их здравие. Как мне ни неприятно, любезная матушка, ваше величество, но я принужден отклонить вашу просьбу. И позвольте мне откланяться.

– Что ж… – Екатерина поднялась и протянула сыну пухлую руку. – Не скрою: я огорчена. Весьма огорчена вашим упрямством, ибо усматриваю в сем одно лишь упрямство. И более того – желание досадить мне.