![](/files/books/160/oblozhka-knigi-s-petrom-v-puti-134100.jpg)
Текст книги "С Петром в пути"
Автор книги: Руфин Гордин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Паткуль – находка! Август полностью доверился ему. Лесть попала на удобренную, можно даже сказать, унавоженную почву. Прежде всего следовало усыпить бдительность шведов. С этой целью Август направил туда искусного дипломата с бумагою, в которой заверял короля в вечной дружбе и любви. Потом в Москву направился небезызвестный генерал Карлович, вместе с которым под именем некоего Киндлера, сведущего лифляндца, отлично знающего все укрепления Риги, ехал неугомонный Паткуль. Им следовало побудить царя поддержать Августа. Тайный совет курфюршества, побуждаемый Августом, принял решение о времени нападения на Ригу: «Необходимо, чтобы Двина покрылась льдом и установился санный путь, также надобно выбрать безлунную ночь с воскресенья на понедельник».
Посланники Августа подали Петру мемориал, в котором расписывалась Рига как первоклассный порт, богатый и обширный центр европейской торговли и ключ к Балтике.
– Брат Август напрасно думает, что я не ведаю о месте Риги, – объявил Пётр. – Вестимо, лаком кусок, да как его ухватишь? Говоришь, слаб гарнизон, – обратился он к Паткулю, – мало пушек, слабы укрепления. Может, и так. Да ведь окрест шведы, их войско, а главное – флот, отобьют, беспременно отобьют, да ещё великий урон потерпим. Надобно обозреть со всех сторон, семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Я-то охоч, но осторожность требуется, дабы не дать промашки.
– Выяви датского посла, станем с ним совет держать, как быть, – сказал он Головину. – Как на сии прожекты посмотрит король Фридерик. Ведомо мне, что он со шведом в недружбе, но у них мир заключён, и захочет ли он пойти поперёк? Батюшка его покойный Христиан с нами был в вечной дружбе и на том стоял по кончине. А как сын?
Посол Гейнс был того мнения, что его повелитель будто бы стремился к такому союзу и непременно его одобрит.
– Убеждён, ваше царское величество, что мой король примкнёт к таковому союзу без каких-либо возражений, – заявил он. – Наверное, он лишь потребует не оглашать его до благоприятной поры.
– Тайность, тайность и ещё раз тайность, – сказал Головин, и царь одобрительно кивнул.
Карлович привёз договор, заранее подписанный Августом, с тем, чтобы и Пётр, ежели он согласен с его условиями, скрепил его своею подписью. В договоре этом признавались притязания России на земли, «которые корона Свейская при начале сего столетнего времени, при случае тогда на Москве учинившегося внутреннего несогласия, из-под царской области и повелительства отвлекла и после того времени чрез вредительные договоры за собою содержати трудилась». Подтверждалась и обязанность монархов оказывать друг другу помощь в военных действиях и сепаратного мира не заключать ни под каким видом. Были определены и театры войны: Россия выступит против шведа в Карелии и Ижорской земле, Саксония – в Лифляндии и Эстляндии».
– Я велел развязаться с турком как можно скорей, даже ценою уступок, и как только мирный договор с ним будет подписан, нимало не медля выступлю противу шведа, – объявил Пётр. – Жду того же и от брата Августа. Статочное ли дело ему по зимнему времени воевать? Саксонцы к зиме не больно-то привычны. Это наш брат русский ею крещён. А как датские люди? – обратился он к Гейнсу.
– У нас к зиме привычны, – ответил посол. – Правда, она не столь сурова, как ваша, однако же случаются морозы. Только умеренные да влажные.
– А у нас, как ведомо вашему царскому величеству, тоже случаются морозы, и саксонцы к ним привычны.
– Ну а нас-то никакой мороз не остановит, – заключил Пётр.
Меж тем в Москву поспешало шведское посольство, отправленное молодым королём Карлом по взаимной договорённости. Поспешало оно столь медленно, что к назначенному сроку о нём и слуха не было. Видно, король Карл с пренебрежением относился к отношениям с Москвой. Он вообще отличался надменностью, и для него не существовало образца межцарствующих особ.
– Это же дикая страна, Россия, – выступал он в риксдаге. – У неё ничего своего нет кроме смолы да дёгтя.
– А ещё пеньки! – выкрикнул кто-то.
– Да, и ещё пеньки! – обрадовался Карл. – Покойный отец во внимание к их бедности презентовал их царю триста чугунных пушек. О том, что можно лить пушки из чугуна, они там у себя и слыхом не слыхали. Я со своим войском легко сокрушу царя, если начнётся война. Но пока они выступают с заверениями о желании жить в мире. Ещё бы! Они осведомлены о нашей мощи и не хотят потерять ещё и те земли, которые не успели отвоевать мои предки. Думаю, что царь Пётр, о котором говорят, что он якобы разумен, понимает, чем грозит ему война со мной. У Швеции нет сейчас соперников на нашем континенте, – воодушевлённо закончил он. На что старый сенатор Эриксон, отличавшийся прямотой суждений, заметил:
– Его величество король слишком хвастливо настроен. Это не к добру.
– Мы ещё доживём до того дня, когда мои слова сбудутся, – обиделся Карл. Обидчик, увы, был одним из воспитателей короля, он был одним из немногих, к кому Карл сохранил почтительность. А потому ни наказать, ни обрезать его Карл не мог.
Собрание почтенных старцев – а они преобладали и риксдаге – не одобряло воинственных планов Карла. Не одобряли его ни обе сестры, ни бабушка, столь очевидно утихомирившая его буйство, одна из немногих, с чьим мнением он считался.
В нём бушевала кровь древних викингов, его далёких предков, кровь воинственных шведских королей, бывших в родстве с ними, и укротить его никто и ничто не могло, и когда ему напомнили, что он обязан послать посольство ко двору русского царя Петра, дабы тот «дал присягу на Святом Евангелии и вечный мир своею государскою душой и крестным целованием подтвердил».
Вечный мир был заключён его отцом, Карлом XI, и сын поддался уговорам старцев-сенаторов. Сам он, однако, был далеко не склонен заключать мир с кем бы то ни было.
– Эти бумажки ничего не стоят, – убеждённо говорил он и был по-своему прав. – В любой момент их можно порвать.
Посольство прибыло с великим опозданием. Лев Кириллович Нарышкин, принимавший его в своём подмосковном сельце Чашникове, стал пенять им за опоздание, неприличествующее государственным обычаям.
– Его царское величество ждал-пождал ваши милости, а потом, не вытерпя, отбыл по своим нуждам в Воронеж и Азов. А потому вам придётся ожидать его возвращения.
Послы заколебались. Обычай требовал, чтобы свои верительные грамоты они вручили лично монарху на торжественном приёме в их честь, и церемониал этот строжайше соблюдался. С другой же стороны, неизвестно, сколь долго пробудет царь в отлучке.
– Я – дядя царя, – осведомил их Нарышкин, – и ведаю ближними делами, есть и другие ближние бояре. Мы готовы принять ваши грамоты, ежели вы не согласны ждать. А потом, сие требование вашего короля со ссылкою на Кардисский договор, что-де его царское величество обязан дать клятву на Евангелии, ни в одной статье договора не написано, и говорите вы о том напрасно, знать, не ведая тех статей.
Послы, однако, отвергли все предложения Нарышкина и согласились ждать возвращения царя. По прав де говоря, обширное посольство – полторы сотни шведов, включая военный эскорт – пребывало в Чашникове в то самое время, когда шли переговоры об антишведском союзе, но это никак не сказалось на приёме послов в день их торжественного въезда в Москву – 26 июля 1699 года. Приём им был устроен архипышный, стреляли из пушек, звонили в колокола, подносили хлеб-соль по русскому обычаю.
Сама же аудиенция состоялась аж 13 октября. Она была обставлена тоже с необычайной пышностью. Сто солдат Семёновского полка несли подарки короля Карла – утварь из серебра, в том числе рукомойник в виде Бахуса, лев с короною и державой. Бахуса презентовали с намёком – шведский посланник осведомил Стокгольм о пристрастиях царя и его окружения.
Переговоры поручено было вести Фёдору Алексеевичу Головину с окольничим Семёном Языковым и думным советником Прокопием Возницыным. В самом спорном вопросе о клятве Головин переговорил послов.
В царской грамоте, вручённой послам, говорилось: «По Кардисскому вечному договору, Плюсскому совершению и московскому постановлению в соседственной дружбе и любви мы с вашим королевским величеством быти изволяем».
– Ловко ты их обвёл, Фёдор Алексеевич, – восхищался царь.
– Ежели бы пришлось давать клятву, то я, пожалуй бы, принуждён был соблюсти её. А бумага она и есть бумага – всё стерпит.
– Швед мне поперёк горла, поперёк дороги стал. И никак не можно войны миновать, дабы вернуть то, что шведами прежде похищено. Благословясь и начнём.
Начали с двух сторон: Карл – в Дании, Пётр – в Карелии.
Глава девятнадцатая
С ЦАРЁМ В ПУТИ ОСЬМНАДЦАТЬ ЯЗЫКОВ
Что плавильня для серебра, горнило для золота,
то для человека уста, которые хвалят его.
Кто громко хвалит друга своего с раннего утра,
того сочтут за злословящего... Благоразумный видит
беду и укрывается, а неопытные идут вперёд и наказываются.
Книга притчей Соломоновых
Господа думают и рассуждают о делах, но слуги те
дела портят, когда их господа следуют внушениям слуг.
Пётр Великий
Биржай – захолустное захолустье. У него-то истории было, что переходило из рук в руки – от поляков к шведам и от шведов к полякам. У них оно застряло.
Отчего-то вздумалось Августу устроить свидание с Петром именно в Биржае. Так ведь всякий раз норовил заманить его в своё какое-нибудь место брат Август – брата Петра, и брат Пётр не раздумывая соглашался. В отличие от Августа он был лёгок на подъем и покладист.
Однажды Фёдор Головин деликатно остерёг его:
– Государь, чтой-то курфюрст, брат ваш, не охоч на нашу сторону ездить, всё к себе заманивает. Где его искать, этот Биржай? Я о нём и не слыхивал.
Пётр ухмыльнулся.
– С ним свита больно велика. Одних бабёнок цельный гарем с собою возит. А услужники, а охрана солдатская? Более двух, а то и трёх сотен. Разве ж ты не помнишь? А со мною, сам ведаешь, десятка два людей. Обещал провожатых послать.
– Как без провожатых? Иначе не отыщем. Места-то всё чужие.
– Сказано ведь: язык до Киева доведёт, аль забыл? – Пётр был настроен добродушно. – У нас свои знатоки есть. Эвон, Шафирка-то твой, он с поляком по-польски, со шведом по-шведски, со своим единокровным жидком по-жидовски. А там, сказывают, всё более поляки да жиды.
– В той-то стороне? Да, государь. С ними и по-нашему можно разобраться. А языков промеж твоих слуг – осьмнадцать, я насчитал. Каких только нет: Яков Брюс из шотландцев, как и Патрик-Пётр Гордон, Бекович-Черкасский, он же в святом крещении Александр, а допрежь сего звался Девлет-Кизден-Мурза, из кабардинцев, Андрей Андреевич Виниус – из голландцев, как и Виллем Иванович Геннин, Родион Христофорович Боур, недавний наш воин, из шведов, братья Веселовские Авраам, Исаак и Фёдор с нашим Шафиркою бывшие единоверцы, Флорио Беневени – из итальянцев, Франц Яковлевич Лефорт, царствие ему небесное, был из швейцарцев, Антоша Девьер, он же де-Виейра – из португальцев, Абраша Ганнибал вовсе из эфиопов... Немцы, англичане, греки, молдавцы – кого только нет!
– А я с малолетства так мыслю: по мне будь хоть крещён, хоть обрезан – был бы добрый человек и знал дело. Господь ведь на земле всех уравнял, токмо одних образовал, а других оставил в невежестве. Одних прикрыл, а другие наги ходят. Одним дал разум светлый, другие во тьме бродят. Я вот замыслил указ издать о привлечении к нам сведущих людей разных языков и о свободе вероисповеданий. Ты над сим поразмысли и мне свой проект дашь.
– Беспременно, государь. Я уж давно об этом мыс лил, да всё как-то за суетой упускал. Пора нам огласите меж иных государств наш призыв. Сие послужит к умножению наших богатств.
– Вот-вот! – обрадовался Пётр. – Умелые да знающие люди весьма приращению богатств государства способствуют. Их всяко привлекать надобно, от них науки и уменья множатся, новые заводятся. Забота о прибытке есть первая забота. А без искусников прибытка не видать.
– Пора бы, однако, шведа прощупать, государь, как он нас, – озабоченно сказал Головин. – Его намерения с Данией явлены, а с нами вроде бы к миру клонятся. Однако же в доношениях оттоль не без тревоги. Король Карл нас бранит и ни во что не ставит промеж своих. А гласно ведёт успокоительные речи.
– Они нам посольство великое, а мы-то что же?
– Повели снарядить. Пока ездим, пусть разговор ведут.
– Послать надобно кого покруче. Я так думаю – князя Якова Фёдорыча Долгорукова. Этот промашки не даст, швед об него споткнётся.
– Вестимо. А к нему в придачу столь же крутых: окольничего Фёдора Иваныча Шаховского да думного советника Любима Долиничева.
– Добро. Пиши указ, и пущай тотчас снаряжаются. Я князя призову да определю ему линию, коей держаться. Шведу надобно основательно зубы заговорить. А ты призови Книперкрона и изъяви таковое наше желание. Он с Яковом в приязни, слышно, состоит, вот пусть возрадуется.
Томас Книперкрон был шведским резидентом в Москве. Воссел он давненько, а воссевши врос, завёл дружбы с боярами и служилыми людьми. Он нем говорили, что он-де человек простоватый и всему верит, что ему говорят. Услышав о том, что великое посольство возглавит Яков Фёдорович Долгоруков, он и в самом деле обрадовался.
– Князя Якова Долгорукова за основательность и преизрядный ум и покойный король почитал, да и ныне правящий сын его о нём наслышан. Повелите послать в Стокгольм с извещением о прибытии посольства особу, приближённую к его царскому величеству.
Выбор пал на ближнего стольника князя Андрея Яковлевича Хилкова, скорого на сборы. Указ был объявлен ему в конце апреля 1700 года, а уж чрез двадцать дней он отправился в путь с окружением из тридцати человек и с мягкой рухлядью: целый воз был накладен – нужна для даров.
Хилков надежд не оправдал – опыта недоставало. Жалостливо так отписал Фёдору Алексеевичу Головину: «Ей, дело незаобычайное и такой труд, что Богу моему сведуща всегда, бедный, всего стерегуся, да не знаю, как и остеречься в таком моём несчастном часе». Осведомитель он был худой. Из Нарвы, где он прежде всего остановился и откуда ему было велено всё донести в подробности, он всего-навсего сообщил: «Ругодив (Нарва. – Р.Г.) беспрестанно делают, крепят. А солдат в нём самое малое число, и зело худы».
Что было поделать? Обратного хода не было. Понадеялись на слух, что он-де смышлён и зорок, да есть ли резон верить слухам? Сколь раз уже обжигались, а всё не впрок.
Короля в Стокгольме не было. Вскоре, пообщавшись с сенаторами, Хилков отправился к королю, который во главе своего войска уже успел поразить датчан и принимал капитуляцию короля Дании Фридерика IV в городке Ландскрона под Копенгагеном.
Князь Хилков встретил там неожиданно приветливый приём. Король после одержанной победы был настроен благодушно и объявил ему, что согласен видеть его русским резидентом при своём дворе.
Время, однако, не терпело. Пётр уже наметил, куда нанести первый удар. Выбор пал на Нарву и на крепостцы при входе в устье Невы. Сведения, присланные Хилковым, были так скудны, что царь повелел послать нового человека, который мог бы оправдать свою миссию разведчика.
Впрочем, повеление это было остановлено, как и посыл великого посольства: шведские войска вошли в Копенгаген, Дания, чтимый союзник, капитулировала. Король Фридерик IV вынужден был подписать унизительный договор. И всё это сделалось менее чем в две недели.
Было отчего почесать в затылке. Уж ежели датское войско, закалённое во многих битвах, не устояло перед шведами, во главе которых стоял мальчишка без славы и опыта, то этот мальчик есть природный военачальник, и с ним придётся считаться.
– А я ведь как-то не принимал его всерьёз, – признался Пётр. – В мои осьмнадцать я всё ещё в потехи игрывал, Прешбурх строил.
– Да, государь, Карл есть ведомый противник, – согласился Головин. – Теперь я так мыслю, он нацелится на короля Августа, и боюсь, тому несдобровать.
– А вот мы сейчас и укрепим его в намерениях стоять крепко. У него ведь своё саксонское войско да и войско польское. Считай, двукратный перевес...
– Датских-то было больше против шведа, однако голова тяжелее ног оказалась, – съязвил Головин.
– То верно, – согласился Пётр, – но отколь у этого мальчишки такой манёвр?
– Стало быть, рождён с суждением. Сие от Бога, государь.
– Нам с ним не раз придётся стакнуться. Скажу по правде: при одной таковой мысли испытываю неловкость. А вдруг он одолеет?
– Спервоначалу, может, и одолеет. Притерпимся, государь, усмотрим, чем он берёт, где послабже, а там и вдарим.
Пётр согласился:
– При неудаче головы не потеряем. На капитуляцию меня не возьмёшь! Нет, я не Фридерик, мира не запрошу! Такового позора мне не снести.
– Боже упаси! По мне, государь, лучше всё основательней проведать про те шведские крепости, кои мы будем воевать, и чтоб наш человек всё списал на бумагу...
– Истинно так. Василья Корчмина надобно туда по слать – в Ругодив-Нарву да в Нотебург-Орешек: он глазаст, головаст и способен снять план крепости. Пришло мне на мысль: сказывал Брант, что есть в Ругодиве пушки продажные корабельные в 12, 18 и в 6 фунтов ядром, и я с ним говорил, чтоб купить, и ныне для тех пушек пошлём Корчмина, чтоб он их пробовал и купил несколько, а меж тем накажем ему, чтоб присмотрел города и места кругом, также, если возможно ему дела сыскать, чтоб побывал в Орешке, а буде в нём нельзя, хоть возле него...
– Верно, государь. Зело нужно однако от Книперкрона сию посылку скрыть, а уж этим я озабочусь.
– И вот что ещё. Накажи воеводам новгородскому и псковскому, чтоб ополченья свои держали на взводе, потому как война грядёт. Но-де не со шведом, а с турком: мол, Украинцев с султаном никак не сговорится. Не то они подумают, что с соседом-шведом.
Но что Август? Он был беспечен и по обыкновению развлекался. Резидент Любим Судейкин доносил в Москву из Дрездена: «Королевское величество ещё в Дрездене, забавляется в день полеванием (охотой. – Р. Г.), а в ночах операми и комедиями, а о поездке его из Дрездена в Польшу говорят, что поедет вскоре, а подлинно о том намерении его величества короля, как поедет, никто ведать не может».
– Экой обормот, – сердился Пётр, но к слабостям своего брата по молодости лет снисходил. Он всё ещё думал, что союзнические обязательства перевесят, образу мят, особо же позорная капитуляция датского короля, на которого оба рассчитывали. Но потехи Августа, в особенности же Венусовы, не прекращались, и о них доносил резидент Судейкин. Пётр только усмехался в усы, читая их, и велел отписывать брату Августу, что войско вот-вот будет снаряжено и готово и что он выступит в условленный срок. И что противник-де у них, как оказалось, крутенек и надобно с этим считаться.
Более всего заботило царя строительство флота в Воронеже, где покамест размещалась главная адмиралтейская база. И он то и дело наведывался в Воронеж, хоть конец и неблизкий. За этой и другими заботами отъезд всё откладывался и откладывался. Да и Август, судя по всему, не торопился.
Но вот отлагать свидание стало невмочь, и Пётр известил об этом Августа. Война была за плечами, от этого никуда уйти не удалось бы. Тем более что желанная весть о подписании мира с османами наконец пришла, и руки были развязаны. Августа же решительно ничего не связывало – только он сам со своими утехами.
Шёл февраль 1701 года. Сначала Август прислал своих людей за обещанными деньгами. Казна была пуста. Пошли сбирать с бору по сосенке: с монастырей, с богатых купцов, словом, откуда можно было.
Выехали наконец. Король прислал эскорт – полтысячи отлично вооружённых саксонцев. А невдалеке от Биржая сам выехал царь навстречу вместе с отрядом избранных рыцарей. Картина была пышной: колыхались на пиках цветные штандарты с гербами польских городов, сияли стальные доспехи. Грянул пушечный салют. Но более всего порадовали царя потехи огненные – шутихи с его вензелем.
Окрест лежала ровная снежная равнина, переливавшаяся искрами под скупыми лучами зимнего солнца. Там, где проходил военный отряд, дорога раздалась вширь и снег перемешан с конскими катухами и навозом. Он поражал взор всеми оттенками жёлтого и коричневого цветов. В одном месте от дороги уходила узкая полоска, проложенная крестьянскими санями, где лошади, казалось, ступали шаг в шаг. Она вела туда, где меж редкими вётлами чернели крыши хуторка.
Пейзаж был уныл, и таким резким контрастом ему стал разноцветье всадников, праздничная оглушающая пальба среди этой равнины с её невзыскательным однообразием.
– Виват Питер! Виват Питер! – возглашал сбивчивый хор. – Виват Москва* Виват!
Август тяжело скатился с коня, его подхватили приближённые. Пётр спешился, сделал несколько шагов ему навстречу. Август распахнул объятия, они сошлись и обнялись до хруста.
– Заждался? – выдохнул король. – Ей-богу, заждался. Столько всего надобно обсудить с тобою, брат мой Питер.
– Грядут великие события, – отозвался царь. – Нам должно действовать согласованно. Я уповаю на тебя, брат Август. С моей стороны промашки не будет.
– Надеюсь, надеюсь, – скороговоркой произнёс Август. Он был красен, от него несло вином и табаком. Несколько мгновений они топтались на месте. Близ короля держался плотно сбитый рыцарь с лицом, словно вытесанным из камня, с узкими, плотно сжатыми губами и пронзительными глазами под густой щёткой бровей.
– А это герр Иоганн Паткуль, – поспешил представить его Август. Паткуль сдержанно поклонился. – Он располагает полным знанием об укреплениях Риги, о численности её гарнизона...
В памяти Петра что-то шевельнулось.
– Этот господин, помнится, уже был мне представлен, но под другим именем.
– Да, ваше царское величество, память вам не изменяет, – с достоинством произнёс Паткуль. – Тогда я был в свите генерала Карловича и был представлен вам под именем Киндлера. Теперь же время маскировки прошло. Шведский король спесив, спесивость его от молодости, пора дать ему по зубам. Всё лифляндское рыцарство восстанет, как только вы выступите совместно с его величеством. – Он поклонился в сторону Августами. – Я же берусь повести полки на Ригу, которую отлично знаю, так как служил капитаном в её гарнизоне...
– О, с Ригой и её генерал-губернатором у меня особые счета, – проговорил Пётр. – Моё посольство и я сам претерпели несносные обиды от генерала Дальберга.
– Рига падёт, если ударить по её слабым местам, которые мне хорошо известны. Я представлю вам подробный план её укреплений, вычерченный мною, как только мы приедем, я дам к нему обстоятельные пояснения.
– Добро, – бросил Пётр. В тоне, которым изъяснялся лифляндец, послышалась ему какая-то фальшивинка, было то простое хвастовство или преувеличенная самонадеянность, но он насторожился.
Меж тем огромный обоз втекал под каменные своды полуразвалившегося замка, который, видно по всему, был поспешно залатан к приезду высоких гостей.
В большой угрюмой зале со стрельчатыми окнами было полутемно. По самой середине стоял протяжённый стол, уставленный посудой с преобладанием кубков и штофов. На полузатемнённых хорах играл почти невидимый оркестр. Мелодии были все протяжные, никак не гармонировавшие с оживлённой суетливостью Августа. Он махнул рукой церемониймейстеру, и тот распахнул двери. И в залу с шумом и щебетом ворвалась толпа разряженных молодых женщин.
– Милости прошу, мои красавицы! – широким жестом пригласил их король. Но они, не дожидаясь приглашения, уже рассаживались между приближёнными Августа.
– Эй, вы там! – крикнул король, обращаясь к хорам. – Шмуэль, играй веселей!
Взвизгнули скрипки, оборвав мелодию, и спустя мгновение оркестр грянул нечто вроде польки.
– Будем пить, будем веселиться! – возгласил Август с поднятым кубком. – Здоровье моего брата великого государя и царя Московии Питера!
Пётр встал и поднял свой кубок. Они чокнулись. Процессия слуг неслышно внесла на огромном подносе целиком зажаренного кабана.
– Плод моей охоты! – похвастался Август. – Я посвящаю его тебе, брат Питер.
Пётр наклонил голову. Август своеручно принялся разделывать трофей своей охоты. Признаться, он делал это довольно сноровисто; огромный разделочный нож в его руках летал, отделяя ровные куски.
– Позвольте, ваше царское величество, я положу вам жаркого, – обратилась к Петру молодая женщина, сидевшая напротив. Пётр кивнул. У неё были нежная розовая кожа, пухлые губы, глаза с поволокой... Но не это приковало к ней внимание царя, а правильная русская речь, прозвучавшая неожиданно под этими сводами.
– Благодарю вас, сударыня, – с невольной улыбкой произнёс Пётр. – Мне так приятно было услышать русскую речь из столь прекрасных уст.
– И мне просто радостно услышать комплимент от столь высокой особы. Я никак не могла ожидать, что судьба даст мне неожиданную возможность говорить с повелителем великой страны, откуда я родом.
– Экая неожиданность! Поведайте же мне вашу историю: предвижу – она занимательна.
– Подобные истории не в диковину, их породило домашнее тиранство, о коем вы наслышаны.
– Наслышан, – кивнул Пётр, – и всё же, всё же...
– Позвольте обращаться к вам «государь», – и когда Пётр наклонил голову, продолжала: – Мой батюшка, помещик из-под Пскова, отличался крутым нравом, что свело прежде времени в могилу нашу матушку. После неё осталось три сестры, из коих я старшая, и два брата. Однажды во время дворянского съезда я имела несчастие приглянуться нашему соседу семидесяти двух лет от роду, и этим всё сказано. Он прислал сватов, батюшка счёл партию выгодной, поскольку за сим дворянином три деревнюшки и сверх полутора тысяч десятин земли. Он убеждал меня: Архип-де Иваныч долго не протянет, останешься богатой вдовой. Но одна только мысль идти под венец со стариком меня страшила. У старшего брата был товарищ, письмоводитель лесной конторы. Мы полюбили друг друга и договорились, что он увезёт меня в Польшу и там мы поженимся без помех. Но по дороге за нами погнались польские жолнеры. В перестрелке мой дорогой Василий был сражён, а я досталась убийцам. Меня выкупил люблинский староста и представил меня ко двору. Его величество король в один из своих наездов пожелал оставить меня у себя...
– Худо быть уродкой, а ещё хуже уродиться пригожей, – заключил Пётр. – А теперь ты досталась мне по воле короля. Как звать-то тебя?
– Аглая.
– Мудреное имя.
– Рождена 19 декабря в день памяти священномученицы Аглаиды.
– А желаешь ли, Аглая, чтобы я выпросил тебя у брата Августа? – неожиданно спросил Пётр.
– Всё в вашей власти, государь, – со вздохом ответила она. – И велика ваша милость. Да только прижилась я при дворе и в стольких руках перебывала, что уж более нету сил.
– Люблю чистосердечие, – одобрил Пётр. – Но уж раз король пожаловал мне тебя, стало быть, ты должна меня одарить. Хотя бы на эту ночь.
– Постараюсь, государь, вам угодить, – потупя глаза, произнесла Аглая. И это движение глаз, и то, что она не жеманится, и её простодушный рассказ вызвали у Петра доверие, сострадание, смешанное с желанием. Он уже не отпускал её от себя, и Август одобрительно покивал ему, видя, как он рукою приобнял женщину.
У неё были чистое дыхание и изобретательная податливость. Она ничуть не стеснялась: видно было, что и Пётр возбуждал её. А когда в женщине пробуждается желание, она становится неутомимой и жадной.
Такой вот была Аглая. Она опустошила даря. И он бесцеремонно повернулся на бок и уснул по обыкновению без сновидений.
Все ночи она принадлежала Петру, и он не чувствовал однообразия. А все дни были наполнены разговорами с Августом и его советниками.
Паткуль представил нарисованный им план Риги и её укреплений. Он и в самом деле был дотошен и сведущ в деталях.
– Вот, извольте видеть, река Двина, а вот её приток речка Рига, – водил он тростинкой. – От её устья тянется стена вдоль правого берега и, опоясав город, возвращается к устью. Она сложена из известняковых плит и облицована кирпичом. Её высота достигает четырёх с половиною сажен, а толщина – до сажени. С внутренней стороны её опоясывает деревянный ярус, а лучше сказать – галерея. Она предназначена для защитников города, но её легко зажечь брандкугелями...
– А доступна ль Двина для морских судов? – спросил Пётр.
– Доступна, государь. Рига ведь исстари город морской торговли, и европейские купцы заходили на своих кораблях прямо к городским причалам, – отвечал Паткуль. – Они разгружались вот здесь, где за стеной стоят обширные склады. Здесь проделаны широкие ворота. Ворот в городе несколько, и все они обороняются башнями – Конюшенной, Яковлевский, Песочной и Монастырской. С внешней стороны город опоясан системою валов. Но они невысоки. По преданию польский король Стефан Баторий, осадивший Ригу, перескочил ров и стену на своём коне. Когда шведский король Густав Адольф взял Ригу, а было это в 1621 году, он повелел возвысить валы и углубить и расширить рвы. А ещё при нём были построены бастионы, выдвинутые несколько вперёд, обороняемые пушками. Их пять – Нововратный, Шеровский, Банный, Песочный и Яковлевский. Близ них устроены ещё и равелины. Но всё это успело уже устареть, – поспешил он вставить, заметив разочарование на лицах монархов, – нынешняя мощь артиллерии легко преодолеет эти укрепления. Серьёзное препятствие для осаждающих представить может только цитадель, ну и, может быть, замок.
– А какова численность гарнизона? – спросил Пётр.
– Её трудно исчислить с точностью, государь, – отвечал Паткуль. – Дело в том, что к обороне привлекаются и ремесленники, и рыбаки – все, кто способен носить оружие. Всех примерно наберётся до сорока тысяч. Но это подсобное войско плохо вооружено, и боевой дух его слаб.
– Ас какой стороны Рига наиболее уязвима?
– Разумеется, если предпринимать нападение тогда, когда Двина свободна ото льда, то сильный флот мог бы своей артиллерией сокрушить укрепления с фронта. Но, полагаю, выгодней всего предпринимать штурм зимою с северо-востока. Тогда вода во рвах замёрзнет, они станут преодолимы зимою, и бдительность гарнизона ослабевает; зажигательные снаряды имеют больший эффект, да и манёвренность наступающих выше, так как город открыт со всех сторон.
– Зимою, зимою! – подхватил Август. В его глазах горел воинственный пыл. – Герр Паткуль станет главным советником. Сила и манёвренность будут на нашей стороне. Мы выставим против Риги не менее ста тысяч войска. Это слишком лакомый кусок, чтобы ускользнуть от нас.
– Лифляндское рыцарство горит желанием освободиться от тиранства шведов. Они отняли у нас самые тучные земли, – продолжал Паткуль, – они обложили нас непомерными поборами, они лишили нас права голоса на родной земле. Наши отряды будут действовать в тылу.