Текст книги "Серебряное прикосновение"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
– Боже, какой сегодня счастливый день! – приветствуя ее, он склонил голову и, слегка сжимая пальцами ее ладонь, поцеловал руку.
– Ты самый желанный гость на моей выставке.
Он взял ее под руку, и они медленно пошли вдоль стеллажей. Джеймс с неподдельным интересом рассматривал ее работы и не скупился на похвалы.
– Знаешь, – сказал он как бы между прочим, – я давно уже подумываю о том, чтобы снова поселиться в Банхилл Роу. Что-то я стал здорово уставать последнее время. Хочу хотя бы на выходные приезжать в свой старый дом. Я в общем-то обосновался в другой деревне, но туда ездить становится с каждым годом все тяжелее. Дорога утомляет. Далековато. Что ты скажешь?
– Это же замечательно!
Эстер чувствовала себя немножко виноватой перед Джеймсом за Уильяма. Усадьбе Эшдейла давно уже не мешало вернуть настоящего владельца, к тому же Эстер было приятно, что они с Джеймсом смогут видеться гораздо чаще. Старая усадьба хранила за своими наглухо закрытыми ставнями тайну. В темноте ее комнат происходило движение, шла жизнь без ведома ее хозяев. Эстер считала своим долгом рассказать Джеймсу о том, что ей стало известно со слов Торнов. Выслушав рассказ Эстер о том, что Уильям и Сара использовали его дом как место своих тайных встреч, Джеймс только махнул рукой. Эстер считала, что она сама отчасти виновата, хранила ключи на видном месте, и Уильяму не составило труда выкрасть их и сделать дубликаты. Поэтому, как ни отнекивался Джеймс, но Эстер настояла на том, что заплатит за разбитое стекло и сломанный стул, кроме того, она распорядилась, чтобы слуги привели весь дом в порядок и постирали постельное белье.
– Я буду с нетерпением ждать твоего приезда, Джеймс.
– Значит, решено. Ну и прекрасно!
Зима в тот год выдалась холодная. Дороги намертво сковало ледяным панцирем. Старый дом и тот, казалось, съежился от холода. Сиротливо и неприветливо смотрел он своими заколоченными глазницами на голые деревья запущенного сада. Сразу после Рождества старая усадьба ожила. Засуетились слуги, наводя порядок к приезду хозяина. Джеймс приехал в первый же выходной. Позже он говорил, что просто не представляет, как он мог столько лет жить где-то в другом месте, клял себя на чем свет стоит за то, что не приезжал сюда раньше. Он удивлялся, как эта мысль не приходила ему в голову раньше, ведь столько воды утекло с тех пор, как забыта последняя размолвка с Эстер, и давно уже их отношения превратились в настоящую дружбу, которую он теперь ценил превыше всего на свете. Мертвое великолепие усадьбы не понравилось Джеймсу, и он решил придать ей ее первозданный вид. Были наняты рабочие, и несколько дней из усадьбы слышался стук молотков и визг пилы. Когда все работы были закончены, Джеймс пригласил Эстер на ужин. Это был первый вечер, который они провели вдвоем. Потом такие вечера стали обычным делом. Им было хорошо вдвоем. Время коротали за картами, играли в трик-трак, шахматы, переговорили обо всем на свете…
Эти вечера были для Джеймса отрадой. Здесь, в Банхилл Роу рядом с Эстер, он отдыхал душой от шумной и суетливой рабочей недели в Лондоне. Все реже и реже наведывался Джеймс в свой второй загородный дом. Сыновья уже стали на ноги, и он пристроил их в своей конторе, а Мэри, Мэри никогда не нуждалась в нем. Нет, отношения у них были самые дружеские. Они искренне радовались при встречах, вместе пили чай, поднимали бокалы за здоровье друг друга, но и расставались без сожаления, без лишних эмоций.
Как и предвидела Эстер, выставка имела шумный успех, и вскоре молва о ее мастерской облетела всю страну. Англиканская церковь с ее давними традициями, восходящими к средним векам, стала одним из главных заказчиков изделий ее мастерской. Джосс попал в свою стихию. Заказов на церковную утварь было очень много. Складные алтари, чаши для причастия, различные сосуды, оклады икон – всего и не перечислишь. Эскизы делала Эстер, а Джосс с утра до вечера колдовал в мастерской. Однако Эстер приходилось кое-что делать самой, когда заказы посыпались как горох, Джосс уже не справлялся, но тем не менее она строго придерживалась правила давать сыновьям возможность делать только то, к чему лежит их душа. Джонатан обычно занимался столовыми сервизами с вычурным и помпезным орнаментом или какими-нибудь уж очень изощренными украшениями, которые тоже делались по эскизам Эстер. К сожалению, ей приходилось в своих рисунках делать гораздо больше поправок в угоду вкусам клиентов, нежели самой Эстер того хотелось. Тем не менее, ей удавалось сохранить присущее ее стилю классическое композиционное построение и передать гибкость и подвижность формы, которую менее искусному мастеру достичь не удается.
Энн-Олимпия родила сына, которого назвала в честь отца. Вот уже несколько месяцев подряд она не появлялась в мастерской: то ходила беременная, то рожала, то кормила, однако мысли о мастерской не оставила. Вместе с ребенком она вынашивала и планы на будущее. На северной стороне дома стояла огромная теплица. Толку от нее все равно было мало из-за неудачного расположения, солнце редко сюда заглядывало, поэтому Энн-Олимпия решила устроить здесь свое рабочее место. Судьба ей улыбнулась, Джонатан на три дня уехал по делам в Лондон, и Энн переделала теплицу под мастерскую. Здесь было все, что нужно мастеру, от рабочего стола до всевозможных инструментов и горна. Пришлось просить отца помочь с деньгами, поскольку приданым Энн после свадьбы безраздельно властвовал Джонатан, и она уже не могла потратить ни цента. Доулинг-старший изменил свое мнение о зяте-лицемере, и чтобы ему немного испортить жизнь, подарил дочери легкую переносную наковальню, плавильные чаши, правочные молотки «пуансоны» и прочий необходимый для работы инструмент, который в достатке хранился в его кладовых.
– Теперь ты снова золотых дел мастер, – сказал отец с гордостью за нее, когда мастерская была готова. – Я буду отдавать тебе все заказы, какие ни пожелаешь.
Она решительно отклонила его предложение.
– Нет, папа. Я не хочу конкурировать с Бэйтменами, даже если ты попросишь. Моя мастерская – часть их мастерской, и я по мере сил буду выполнять заказы, которые поступают в их мастерскую. Здесь я всегда буду рядом с моим ребенком. Если что, они, я уверена, мне помогут. Так было у Эстер, когда ей было столько, сколько мне.
– Мне побыть с тобой, пока твой муж не вернется?
– Не надо, я его не боюсь.
– Твоя свекровь знает, для чего сюда приходили рабочие?
– Она, наверное, догадалась, ведь тут такой грохот стоял, но сама она не придет, пока я не приглашу.
– Как великодушно с ее стороны! Я никогда не мог ужиться со своей тещей, твоей бабушкой, потому что она всюду совала свой нос.
Джонатан вернулся домой довольный, с букетиком цветов для жены. Дела складывались удачно, он сделал все, зачем ездил в Лондон, но хорошее настроение было скорее от того, что удалось неплохо провести время. С каким удовольствием он бы еще разок уехал в Лондон отдохнуть от семьи, от работы, расслабиться. Впрочем, Джонатан не терял надежды, что Питер, который вел дела мастерской Бэйтмен и, надо сказать, весьма успешно, опять пошлет его туда, когда в этом возникнет необходимость.
– Я хочу тебе кое-что показать, – Энн-Олимпия повела мужа к теплице. По дороге она поминутно вдыхала аромат цветов, беззаботно болтала и вообще старалась держаться как можно непринужденнее. У Джонатана челюсть отвисла от удивления, когда он увидел, как преобразилась бывшая теплица.
– Что за чертовщина! – только и смог вымолвить он.
Быть может, в первую секунду Джонатан и рассердился на нее за самоуправство, но по мере того как Энн-Олимпия ему все объясняла, от его раздражения не осталось и следа. Как и все мужья, впервые изменившие своим женам, Джонатан чувствовал себя так же неловко, как нашкодивший котенок. Совесть его была нечиста, и он не нашел в себе сил отругать жену. Чувство вины занозой сидело в мозгу, и Джонатан считал себя почти обязанным хоть в чем-то уступить ей.
– Если честно, я не одобряю твою затею, – авторитетно начал он. Но я прекрасно понимаю, что если не поддержу тебя сейчас, это тебя расстроит. Поэтому я сам позабочусь о том, чтобы из всех заказов, которые поступают в мастерскую, ты могла что-то выбирать для себя.
Она порывисто обняла его, небрежно прижав цветы к его плечу, и поцеловала. От резкого движения на пол посыпались лепестки, прекрасные бутоны распространяли такой аромат, что почти заглушали запах женских духов… Джонатан подумал, что ее страстная преданность работе может сыграть ему на руку. Он криво усмехнулся и подхватил ее на руки – она снова была желанна, ведь он уже вернулся домой.
Эстер вздохнула с облегчением, когда увидела новую мастерскую. Это было оптимальное решение. Теперь дороги Питера и Энн-Олимпии не пересекались, они будут редко видеться – это хоть как-то избавит Питера от страданий. В глубине души Эстер гордилась смелым поступком невестки. В подобной ситуации она и сама, пожалуй, поступила бы так же. Однако Эстер никак не могла подавить в себе враждебность. Сколько страданий, пусть даже без злого умысла, эта молодая женщина принесла Питеру! В последнее время он изменился до неузнаваемости. Даже в горе доброе начало в нем брало верх. Он всегда был открыт и отзывчив к людям, но сейчас с ним происходило что-то странное. Он раздражался по пустякам и терпеть не мог Джонатана, вечно придирался к нему по пустякам. И только с Сарой он был как прежде терпелив, и ничто не могло вывести его из равновесия.
– Я настаиваю на том, чтобы Питер тоже посмотрел мою мастерскую, – заявила Энн-Олимпия тоном, не допускающим возражений. – Он достаточно ясно дал понять, что не придет в мой дом просто по-дружески. Что ж, неволить я его не буду! Но поскольку речь идет о деле, то, как бы он меня ни ненавидел, пусть пересилит себя и придет.
Ее язвительные слова были переданы Питеру, правда, в гораздо более мягкой форме. Впрочем, в этом не было особой необходимости, Питер и сам хотел зайти. Он специально назначил время, когда Джонатан должен был быть дома, но тот как назло куда-то запропастился, и Питер с Энн-Олимпией остались вдвоем. Она торжествовала, заполучив Питера к себе в мастерскую. Для нее это и впрямь была победа в этой тихой войне, вспыхнувшей между ними с тех самых пор, как она впервые появилась в Банхилл Роу. Словно волшебный мотылек кружила Энн-Олимпия по мастерской, ее милый профиль, когда она поворачивала голову, показывая ему то, что хотела показать, мелькал то слева, то справа, и прелестная, черная как смоль, завитушка кружила в сладком вальсе вокруг своей оси. Энн-Олимпия с гордостью водила его по своим новым владениям, и ей было невдомек, что для Питера в эту минуту не существует ничего на свете, кроме нее, любимой и желанной. Забыв обо всем, он не сводил с нее глаз. Она почти застала его врасплох, когда вдруг остановилась посреди мастерской как вкопанная и тут же резко, так, что подлетел подол ее полосатой шелковой юбки, обернулась к Питеру. Он мгновенно сник и насупился, сразу исчез блеск в глазах.
– Я забыла показать тебе чеканочный молоток. Он висит там, возле двери. Папа говорит, что это молоток двенадцатого века. Он мне его подарил.
– Прекрасный подарок. Интересно взглянуть.
Она стремглав бросилась через всю мастерскую, сняла со стены молоток и принесла его Питеру.
– Потрогай. Он такой удобный, приятно работать.
Питер кивнул, прикидывая на глаз, не тяжел ли.
– Да, много мастеров повидал он на своем веку. Ты позволишь мне как-нибудь с ним поработать?
– Да, конечно, бери, когда захочешь. Хоть сейчас.
Он отрицательно покачал головой и протянул ей молоток.
– Не раньше, чем ты его испытаешь.
– Значит, ты дашь мне работу? Джонатан уговорил тебя?
– Меня не нужно ни в чем уговаривать. У меня своя голова на плечах. Когда доходит до дела, то я сам решаю, что нужно, а что нет, – Питер обвел взглядом мастерскую. – Ты тут неплохо устроилась, и инструмент есть. Основная загвоздка ведь была в том, что в главной мастерской нет места. А так, я не против, работай. Завтра утром Линни принесет тебе материал и все, что нужно. Будешь делать письменный прибор.
– Спасибо, Питер.
На какую-то долю секунды у него возникло непреодолимое желание снова посмотреть на нее. Хоть украдкой заглянуть в эти милые глаза, напоследок еще раз полюбоваться тем воздушным черным как смоль завитком выбившейся на лоб пряди. Попав однажды во власть ее колдовских чар, Питер уже не мог вырваться. Каждый новый день не только не приносил избавления, а наоборот, усиливал ее власть над ним. Предательский блеск в глазах уже чуть не выдал Питера, и рисковать второй за сегодня раз у него уже не хватило духу. Поэтому, бросив через плечо «спокойной ночи», Питер, не оглядываясь, побрел домой. Это задело Энн-Олимпию. Ведь все шло так хорошо. И вот опять этот холодный оскорбительный тон. Она вздохнула в сердцах и пошла к себе.
На следующее утро, едва Энн-Олимпия взглянула на сделанный Эстер эскиз, она сразу поняла, что этот заказ ей дали неспроста. Работа требовала высокого мастерства. Это был массивный серебряный письменный прибор с тремя изящными чернильницами, на каждой по резной крышечке, поднос для гусиных перьев, подсвечник и щипчики для снятия нагара. Энн-Олимпия, не мешкая, приступила к работе. Несмотря на грубость и неприветливость Питера, она чувствовала, что делает работу именно для него. Вскоре Энн-Олимпия так увлеклась, что позабыла обо всех своих неурядицах. Что-то напевая себе под нос, она с головой окунулась в таинство созидания.
Письменный прибор вышел на славу. Даже Эстер похвалила, а уж как Джонатан расхваливал, только один Питер едва кивнул. И тут галльский темперамент Энн-Олимпии дал о себе знать. Она так возмутилась, что едва не запустила в Питера тяжелым письменным прибором. Когда страсти чуть поутихли, она подошла к Питеру и хмуро спросила:
– Что мне теперь делать?
– А что бы ты хотела?
– Подносы.
Энн-Олимпия прекрасно понимала, что отнимает его хлеб, но все же сделала это ему в отместку.
– Хорошо. Эскизы вон на той полке.
Энн-Олимпия выбрала самый замысловатый рисунок.
Питер открыл сундук, где хранились заготовки, и выдал ей все, что нужно, после чего Энн-Олимпия гордо удалилась.
Джонатан, как ни тянуло его к роскошной жизни, был все же слеплен из того же теста, что и все Бэйтмены. Была в нем та же тяга, та же, быть может, преданность своему делу, трудовая жилка. Так же, как и его братья, Джонатан гордился своими работами. Все это, конечно, делало ему честь. Однако Эстер подметила, что с тех пор, как начала работать Энн-Олимпия, и их семья, естественно, стала получать большую долю из общей прибыли, Джонатан не упускал случая подтрунить над братьями по этому поводу. Однако сам по себе он парень неплохой, вот только, к глубочайшему, наверное, сожалению жены, в постели не так внимателен и точен, как за рабочим столом, и в результате Энн-Олимпия каждый год ходит беременная. Эстер все больше и больше уважала свою невестку. Энн-Олимпия никогда не жаловалась, как бы плохо себя ни чувствовала, никогда не увиливала от тех заказов, которые брала, как бы тяжела ни была работа. Один раз она даже сознание потеряла, так и рухнула, как подкошенная, прямо у стола. Складывалось такое впечатление, будто Энн-Олимпия вечно куда-то торопится. Нет, нет, конечно же, она ни с кем не соревновалась, просто в ней постоянно жила потребность доказать Питеру, что она достойна любого из Бэйтменов, и в первую очередь самого Питера.
С такими прекрасными работниками Эстер уже не беспокоилась за качество изделий, и поэтому сама занималась в основном подготовкой эскизов, хотя свой верстак никому не отдавала и частенько точила изящные безделушки.
Буквально в течение нескольких лет после выставки мастерская прочно стала на ноги. Дела шли с каждым годом все лучше и лучше. В семье рос достаток. Линни тоже стал получать не меньше, чем братья. Энн-Олимпия зарабатывала наравне с Джонатаном. Эстер вообще не понимала, почему женщина должна получать меньше мужчины, если они одинаково работают.
Эстер не стремилась разбогатеть. Конечно, совсем неплохо, когда дом – полная чаша. Она находила это приятным, но и только. В ее жизни не было ничего важнее дела. Уж кто-то, а Эстер могла отличить истинные ценности жизни от блестящей мишуры, чем, по ее мнению, и было богатство. Однако положение обязывало, и у Эстер, как и у ее сыновей, появился свой экипаж. Она завела чистокровных лошадей. В доме тоже многое изменилось. Во-первых, появилась новая мебель из престижного тогда магазина господина Чиппендейла, на окнах теперь висели шелковые занавески, и вообще во всем доме чувствовалась добротность и достаток. По совету Ричарда, который разбирался в драгоценных камнях как никто другой, Эстер купила себе кое-какие ювелирные украшения, неброские, но изумительно красивые, и надевала их в особо торжественных случаях.
По субботам, когда ей хотелось порадовать Джеймса, Эстер прикалывала к своему зеленому бархатному платью чудесную брошь с изумрудом. Они садились за маленький столик у камина и вместе ужинали. Свободное время Эстер все так же посвящала своему садику с лекарственными травами. Как-то у Джеймса начались рези в желудке, и Эстер сама приготовила ему настой из трав. Джеймса растрогала ее забота. Мэри, бывало, в таких случаях лишь похлопает по плечу, да скажет, что нужно больше бывать на свежем воздухе.
– Питер и Энн-Олимпия словно с цепи посрывались, ссорятся и ссорятся. Прямо не знаю, что и делать, – Эстер беспомощно развела руками. – Джонатан не встревает, только посмеивается втихомолку. Смех-смехом, но это уже переходит всякие границы. Кто же предполагал, что их междоусобица так затянется?
– Тут нет ничего удивительного, если твои предположения относительно их чувств имеют под собой почву.
– Ты знаешь, что интересно, ведь и ее к Питеру словно магнитом притягивает. Я тебе уже говорила об этом. За их враждой стоит нечто большее, какие-то незримые узы связывают их друг с другом. Энн-Олимпия, может, и сама не отдает себе в этом отчета, но она постоянно ищет его внимания, добивается его одобрения, хоть и делает вид, что ей это безразлично. Меня несколько смущает ее отношение к мужу. Она просто закрывает глаза на частые отлучки Джонатана. Такое впечатление, что ей все равно, чем он занимается в Лондоне.
Джеймс тактично промолчал. Всему городу было хорошо известно, что у Джонатана роман с замужней женщиной из высших кругов общества. Поговаривают также, что до нее у Джонатана тоже кто-то был. Что же, молодой человек обаятелен и при деньгах, грех не иметь успеха у женщин. Эстер, словно прочитав его мысли, подалась вперед и бесцеремонно щелкнула Джеймса по руке сложенным веером.
– Ты что-то приумолк. Думаешь, что я не знаю о его любовницах? Как бы не так! У меня тоже есть уши. Так что не стесняйся! Джеймс, мы ведь старые друзья. Если хочешь начистоту, то я вот что скажу. Нам с тобой остается только сожалеть о том, что Энн-Олимпия выбрала не того брата, а Питер поторопился со своей второй женитьбой. Если бы он хоть немного повременил, то все, может быть, сложилось бы иначе.
– Да, я полностью с тобой согласен, но тогда он был еще молодой – ветер в голове.
– Молодежь не очень-то прислушивается к советам старших, к тому же Бэйтмены все упрямые.
– И Энн у тебя такая же?
Эстер никогда не могла себе простить, что в горячке спора проговорилась, намекнула Энн на то, что догадывается о Мэтью Гранде. И как это ее угораздило? А Энн сразу смутилась, значит, Эстер попала в точку. Как глупо все получилось! После этого случая их дружба дала трещину, что-то сломалось в их отношениях, исчезла та невидимая ниточка, которая связывала их, несмотря на расстояние между Банхилл Роу и Йорком. Как просто все разрушить! Одна неосторожная фраза, и между двумя родными друг другу людьми вдруг возникает непреодолимая стена. Если бы Энн родила, то внук, пожалуй, примирил бы их. Но Дик с Энн, кажется, даже не думают обзаводиться детьми, точно так же как Питер с Сарой.
– А как Джосс? Работает?
Голос Джеймса вывел Эстер из задумчивости.
– Джосс? Ах да, Джосс уже работает. Ему что-то нездоровилось. Он даже не мог определить, что его беспокоит. За несколько дней он здорово похудел, осунулся, но сейчас ему вроде немного лучше.
– Ну, слава Богу. Об Уильяме ничего не слышно? Наши колонии в Америке сейчас штормит, они все же взялись за оружие.
– Писем не было. С войны хороших вестей не жди. Одно утешает: раз ничего нет, значит, жив.
– Ты права. Если бы что случилось, то военные власти уведомили бы.
Джеймс заметил, что Эстер вдруг зябко поежилась и обхватила плечи руками.
– Дорогая, тебе холодно?
Она слабо улыбнулась.
– Да нет, что ты. Просто вдруг стало не по себе. Давай не будем о смерти.
– Прости. Конечно, не будем.
Он встал с кресла, подошел к камину, подцепил носком две тлеющие головешки от края и толкнул их прямо в полыхающую середину.
– Может, поиграем в трик-трак? В прошлый раз ты меня здорово обыграла, теперь я хочу отыграться.
Красноватые отблески пламени заиграли на ее оживленном лице, когда она подняла голову и весело кивнула в ответ. Дальше вечер пошел как обычно, весело и непринужденно.
Джеймс проводил ее домой. Моросило. Он держал над ее головой огромный зонт, укрывая от непогоды. У самых дверей, как всегда, они нежно расцеловались и пожелали друг другу спокойной ночи. Конечно, бывали и исключения из правил, иногда он жарко обнимал ее на прощанье, и тогда им обоим казалось, что они все так же молоды душой и телом, как и были когда-то.
– Спокойной ночи, Джеймс.
– Спокойной ночи, Эстер.
Она вошла в дом и закрыла за собой дверь. На столике в гостиной горел ночник. Эстер считала, что неразумно заставлять слуг ждать ее до столь позднего часа, поэтому они, уходя спать, зажигали для нее свечу. Едва она вошла в гостиную, как от лестницы отделилась какая-то темная фигура, и Эстер почувствовала, как чья-то сильная рука обхватила ее за пояс сзади, а вторая зажала рот. Эстер чуть сознание не потеряла, когда услышала возбужденный шепот Уильяма.
– Мама, не бойся. Я просто не хочу, чтобы еще кто-нибудь в доме узнал, что я здесь. Сейчас я тебя отпущу, ты возьми свечу и иди в кабинет, я следом. Только не пугайся, когда меня увидишь. Я изменился с тех пор, как ты меня видела в последний раз.
Руки разжались. Уильям помог ей раздеться. Она, не оборачиваясь, слышала, как он положил пальто на стул, и покорно взяла свечу. Он тихо следовал за ней, но, кроме его мягкой поступи за спиной, Эстер уловила какой-то странный звук, как будто постукивали тростью, так она, по крайней мере, подумала. Эстер вошла в кабинет и поставила свечу на стол. Тихо скрипнула дверь – он прикрыл ее за собой, только тогда Эстер обернулась.
Она зажала рот, чтобы не вскрикнуть. Уильям действительно сильно изменился. Он был на костылях, одна нога безжизненно свисала, не касаясь пола – видимо, не мог ступить на нее, грубый шрам надвое рассекал лоб, он начинался от самой брови и терялся где-то в густых волосах. От его одежды остались лишь грязные лохмотья. Видимо, он странствовал не один месяц, прежде чем его военная форма превратилась в жалкое рубище. К тому же чувствовался неприятный запах, какой обычно стоит в корабельных трюмах… Однако, несмотря ни на что, это был Уильям. Та же задорная улыбка на небритом лице, тот же озорной блеск в глазах. Эстер даже удивилась: совсем как в детстве, когда он напроказничает. Она разрыдалась от радости, бросилась к нему на шею, и они долго стояли, обнявшись. Эстер никак не могла прийти в себя, а он, тронутый до глубины души ее слезами, и сам смахнул украдкой скупую мужскую слезинку, прокатившуюся по щетинистой щеке.
– Ты что, дезертировал? – со страхом спросила Эстер.
Он посмотрел ей в глаза и засмеялся:
– Кто бы мог подумать, ты не веришь, что даже одиннадцать лет армии меня не смогли исправить. Нет, что ты. Меня демобилизовали по состоянию здоровья. Погрузили на корабль вместе с прочей недееспособной рухлядью и отправили в Англию.
Эстер заметила, что он еле стоит на ногах, и принесла стул.
– Всю дорогу из Лондона в Банхилл Роу пришлось побираться, никак не ожидал, что дорога такая длинная. Тут хоть повезло, успел пробраться в дом до того, как слуги заперли на ночь дверь.
– А что, вам не выдали денег на дорогу? – спросила она, негодуя на бессердечность армейских чиновников.
Он мрачно покачал головой в ответ.
– Да нет, дали, но ты же знаешь, мама, у меня вечно все не слава Богу. На корабле меня ограбили. Я ничего не мог сделать. Впрочем, я и не удивился – с чего началось, тем должно было и закончиться. Чертово армейское колесо закрутилось после моей драки с лондонской бандой, не мудрено, что и закончился весь этот ад встречей с бандитами с большой дороги.
– Как тебя ранило?
– Не в сражении, хотя этот шрам – память об одном бое. – Он жестко усмехнулся. – Меня сбил армейский фургон. Лошади понесли. Я упал, и телега прокатилась по моей ноге. Слава Богу, врачи резать не стали, сейчас она заживает.
Эстер вдруг растерянно схватилась руками за голову и засуетилась:
– Ой, что же это я стою и болтаю и болтаю… Ты, наверное, голоден?
– Со вчерашнего дня ничего не ел. Но сначала скажи мне, у вас все нормально?
– Да, все, слава Богу, хорошо. Все здоровы. Джосс вот тут приболел чуть-чуть, да и он вроде сегодня уже ничего.
– А Сара? – осторожно спросил Уильям.
– Они с Питером здесь недалеко живут. Детей нет…
– А первый что, умер?
– Какой первый?
– Мой.
– Его и не было. А ты что, думал, что…
Он пожал плечами.
– Да нет, его не должно было быть. Но мало ли что. Когда Питер написал, что женился на Саре, я подумал, может, чтобы не оставлять ребенка без отца.
– Поэтому ты и пришел тайком? – догадалась она.
Он кивнул.
– Для них я уже прошлое, одно воспоминание. И тут заявлюсь вдруг, как снег на голову. Нет. Не хочу никому портить жизнь, поэтому я, собственно, и перестал писать. Понимаю, что это, наверное, было жестоко по отношению к тебе, но что мне оставалось делать, я же ничего не знал! И потом, там была другая жизнь, это как совсем чужая планета, где ты уже не надеешься никогда увидеть Землю… Там стреляют, люди гибнут… Я думал, что никогда тебя не увижу.
– Почему ты думаешь, что Сара все еще любит тебя? Ведь столько времени прошло?
– Я не забыл, что она мне сказала тогда на дороге.
– А ты? Когда ты узнал об их свадьбе, ты написал письмо и всем стало ясно, что тебе безразлично, вышла она замуж или нет.
Он болезненно поморщился, словно она задела за живое.
– Я одно могу сказать, если бы она не вышла замуж за моего брата, я бы попробовал вернуть ее.
Эстер лихорадочно соображала. Что бы ни случилось, они не должны встретиться. Питер и Сара создали семью, и ее нужно сохранить любой ценой, иначе ничто уже не будет сдерживать чувство Питера к Энн-Олимпии, и тогда быть беде! Нет! Прежде, чем что-то предпринять, надо хорошенько все обдумать.
– Ты иди на кухню, а то еле на ногах держишься. У меня в кладовке много всего, бери, что хочешь.
Эстер принесла ему хлеба, холодной картошки, отрезала большой кусок говядины. Он жадно и торопливо ел. Глотал, не пережевывая, давился… Она согрела ему воду, принесла корыто, которым пользовались слуги для горячих ванн, рассказала все домашние и деревенские новости. Часть, в которой служил Уильям, последние три года постоянно меняла дислокацию. За это время Уильям не получил ни одного письма. Эстер все говорила и говорила, а Уильям ел и ел, она уж начала подумывать, что он никогда не остановится. Но вот, доев ко всему прочему еще и яблочный пирог и опрокинув три литровых кружки пива, Уильям, наконец, блаженно откинулся на спинку стула. Эстер села рядом.
– И что же ты собираешься делать дальше? Не думал еще?
– Думал, отчего же. У меня один путь, правда, ничего не выйдет, если ты мне не поможешь, мама.
– Я сделаю все, что смогу. Деньги у меня есть. Только скажи, чем ты хочешь заняться?
– Деньги здесь ни при чем. Мое обучение ювелирному ремеслу было прервано, теперь я хочу, чтобы ты разрешила мне закончить его в твоей мастерской.
– Но это невозможно. Ты не можешь начать именно с того места, где бросил. Сколько лет прошло! Тебе нужно начинать все сначала.
– Зачем все сначала? У Джосса тоже был перерыв, когда умер его первый мастер.
– Но это разные вещи. Подмастерье ведь не виноват, что его хозяин умер.
– А я что, виноват в том, что меня напоили да обрили? Будем считать, что у нас с Джоссом одинаковая ситуация. Ричард все равно не согласится взять меня к себе, так что на тебя одна надежда.
Его голос дрогнул, на глаза навернулись слезы, лицо исказила страшная гримаса. Уильям в отчаянии ударил кулаком по столу и простонал:
– Ради Бога, не прогоняй меня! Дай мне шанс, я столько лет мечтал об этом! Я жил этой мыслью, смотри, я берег свои руки.
Уильям протянул к ней свои руки, повернул ладонями вверх и широко растопырил пальцы, так широко, что они задрожали.
– Я тебя умоляю, дай мне последний шанс! Дай мне попробовать их в деле. Ведь это же мое призвание. Я не смогу без этого жить.
Эстер поднялась со своего места, подошла к Уильяму и прижала его голову к своей груди. Он порывисто обхватил ее руками за талию, плечи его задрожали. Сказалось физическое и психическое переутомление последних дней. Усталость брала свое.
– Я помогу тебе, но ты должен будешь многим поступиться, многим пожертвовать.
– Как скажешь!
Эстер отступила назад, нежно провела по его небритому лицу руками и посмотрела прямо в глаза.
– Это значит, что о твоем приезде больше никто не узнает. Мы не будем видеться, ты будешь жить отдельно.
Уильям все понял.
– Значит, если я объявлюсь, Сара бросит Питера и вернется ко мне, – задумчиво произнес он.
– Не знаю, но мы не можем так рисковать. Слишком многое поставлено на карту. Ну что, согласен?
Уильям потянулся за костылями, потом с трудом встал, вытянулся и кивнул.
– Я согласен. Могу я тебя видеть хоть иногда?
– Каким образом? Тебе нельзя здесь появляться, письма я твои прочесть не смогу. И вообще опасно, если ты будешь где-нибудь поблизости, нас могут увидеть вместе. Лондон подчас напоминает большую деревню, слухи быстро расходятся, а я уверена, что многие там тебя еще хорошо помнят. Нет, боюсь, должно пройти еще несколько лет, прежде чем ты снова сюда приедешь. – Эстер вздохнула и начала приводить Уильяма в порядок.
– А ну-ка, давай сюда свои лохмотья, я их потом сожгу. Вода уже горячая. Вот мыло. Сейчас схожу за полотенцем.
Когда Эстер вернулась, Уильям уже залез в корыто и намылился. Она повесила полотенце на спинку стула и снова поднялась наверх, только на этот раз в комнату, где хранилась старая одежда. Эстер подошла к шкафу, стала на колени и открыла нижний ящик. Так получилось, что она так и не выбросила старые вещи Джона. Сейчас они оказались очень кстати. Эстер достала чистый сюртук, брюки, жилет. Одежда от давности так слежалась, словно побывала под прессом. Все остальное, рубашку, носки и нижнее белье она нашла в другом ящике. Обуви от Джона никакой не осталось, но это и не важно, все равно у Уильяма нога на два размера больше. К счастью, пару дней назад Питер забыл у нее на крыльце свои ботинки для верховой езды. Они подойдут. Хотя Эстер и хотела, чтобы Уильям ушел как можно скорее, но не выгонять же его на улицу на ночь глядя! Эстер захватила халат и белье для Уильяма и вышла. Все это она аккуратной стопочкой сложила у себя в спальне. Потом подумала, что неплохо было бы привести в порядок лицо Уильяма. Эстер покопалась в ящичке швейной машинки и нашла старую бритву Джона, которой она распарывала швы, правда, придется ее немного подточить.
