Текст книги "Серебряное прикосновение"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
Эстер подняла бокал. Прекрасное старое вино искрилось за хрустальными стенками.
– Примите мои самые искренние поздравления, сэр Джеймс! Вы, как никто другой, заслужили титул баронета. Столько лет отдано служению обществу! Столько лет! Я уже не говорю о твоих заслугах на посту члена городского совета Лондона, впрочем, что это я, всего и не перечислишь!
– Благодарю тебя, дорогая. Твоя похвала для меня дороже всего, что сказал мне сам король Георг.
– Ты мне льстишь, – засмеялась Эстер, хотя и знала прекрасно, что он не шутит.
Их встречи стали настолько частыми, что уже сложились свои традиции. Так, они сначала обменивались семейными новостями, здесь говорила в основном Эстер, потом переходили на другие темы, интересовавшие их обоих. В этот раз Эстер рассказала Джеймсу о том, что получили второе письмо от Уильяма.
– Представляешь, – говорила она, – я просто за голову схватилась, когда увидела дату. Оказывается, письмо было в пути целых полгода.
Читал, как всегда, Питер. Эстер слушала. Тон письма, в общем-то бодрый и жизнерадостный, не обманул чуткое материнское сердце. Эстер чувствовала, что пустые с виду полосы междустрочья заполнены его тоской по дому, его подавленностью, плохим настроением – то же, что и в первом письме не ускользнуло от ее внимания.
– Он сейчас в Вирджинии. Охраняет порядок. Пишет, в колониях сейчас неспокойно. Все местные, кого он знает, недовольны существующим положением дел, и наш Уильям их, видите ли, поддерживает, – Эстер снова улыбнулась.
– Я тоже поддерживаю требования колонистов, и вся здравомыслящая Англия их поддерживает. Понимаешь, ведь колонисты – это те же англичане, только за пределами страны. Так зачем же их облагать непомерными налогами? У себя в Англии мы бы такого не потерпели, поэтому их недовольство вполне оправдано. Довольно влиятельные люди в Палате представителей уже выносили этот вопрос на обсуждение. Я надеюсь, что здравый смысл все же восторжествует, иначе не миновать беды.
– Будем надеяться, все обойдется, – с жаром подхватила Эстер. – Уильям сейчас в самой гуще. Я боюсь за него.
– Кстати, он знает о Питере и Саре?
– Да. Питер сам написал ему. В последнем письме Уильям пожелал им счастья. Вот так.
– А что Сара? Как отреагировала?
– Хуже некуда. Питер три дня не ходил в мастерскую. Дома сидел, сторожил, как бы что-нибудь над собой не сделала. Мы уже договорились на всякий случай, что будем прятать от нее письма Уильяма. Для ее же блага….
Нельзя загадывать на будущее. Обычно так всегда и происходит, только загадаешь, сразу все идет наоборот. Прибегать ко всевозможным уловкам, чтобы скрывать от Сары письма Уильяма, не пришлось, потому что писем-то и не было. Казалось, известие о свадьбе Сары расстроило Уильяма гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Он просто перестал писать. Как-то заходил солдат из полка, который только вернулся из колоний. Этот солдат сказал, что видел Уильяма, и тот попросил зайти передать привет, жив-здоров, но только на словах, никакого письма. С тех пор от Уильяма не было ни слуху ни духу.
Сара освоилась со своим новым положением замужней женщины. Ни с того ни с сего увлеклась вдруг садоводством, чего раньше за ней не замечалось. Это занятие успокаивало ее нервы. Ухаживая за цветами, Сара забывала обо всем на свете. Зимой, когда сад стоял голый и безжизненный и заняться было нечем, Сара часами без устали просиживала у окна, и не важно – дождь ли, снег ли, она сидела и смотрела, как узник, брошенный в сырую темницу, смотрит сквозь узенькое окошечко на свободу. Иногда она в ответ на приглашение на званый обед или ужин писала открыточку, благодаря за приглашение и заверяя, что они с Питером непременно будут, а потом в самую последнюю минуту отказывалась идти. Питер никогда не уговаривал ее. Он уже убедился в том, что она совершенно непредсказуема, да и увещевать ее бесполезно. Питер просто махнул рукой. Все же если Сара куда и выходила с Питером, то вела себя безукоризненно. Питер просто не мог ею налюбоваться, представляя, какой бы они жизнью зажили, если бы не ее причуды.
Сразу же после свадьбы Питер нанял в дом экономку. Помимо всего прочего ей в обязанности вменялось постоянно присматривать за Сарой, когда Питера нет дома. Сару же домашние дела, похоже, совсем не интересовали, это уже само по себе было возмутительно, если, конечно, смотреть на вещи глазами тетушки Торн. Тому ли она учила Сару! Хотя служанки постоянно стирали вещи Сары, она порой специально не надевала чистое, и это доставляло ей странное удовольствие. В те дни, когда Сара не занималась своими цветами в саду, она обычно предавалась другому занятию. Этим занятием было «наведение беспорядка». Как будто назло Торнам, хотя они и существовали только в ее больном воображении, Сара вытряхивала содержимое всех ящиков комода на пол. То есть ей уже безразлично было, видят ее Торны или нет, она мстила им, прекрасно помня их суровую школу воспитания, делала все наоборот.
Однажды Питер так и застал ее босую в одной нижней рубашке. Бешено хохоча, она кружилась по комнате среди беспорядочно раскиданных по всему полу вещей.
– Теперь они не могут наказать меня, правда, Питер?
– Нет, теперь уже никогда не смогут, – как всегда терпеливо ответил он.
Вдруг, внезапно оборвав свое бесцельное кружение, Сара бросилась к нему на шею, прижалась к нему всем телом.
– Обними меня, – попросила она, словно искала защиты в его больших и сильных руках.
Страстная тоска по Уильяму не проходила. Сара жила с этой болью в сердце. Она смотрела на Питера, а видела Уильяма, даже когда они были в постели. В каждом жесте, в каждом движении Питера ловила она хотя бы мимолетное сходство. И если находила, не важно в чем, в голосе ли, в выражении лица, сразу на душе становилось спокойнее. И Уильям, и Питер вылеплены были из одного теста: оба высокие, широкоплечие, мускулистые, порой нетрудно было представить, что это Уильям, ее милый Уильям наслаждается ее горящей и жаждущей плотью. Но бывало так, что воображение подводило, и сразу тяжело и тоскливо становилось на сердце, Сара начинала кричать и плакать. В минуты прозрения она царапала Питера, кусала. Она хотела разорвать его на части, хотя прекрасно понимала, что в этом страшном и безжалостном мире он ее единственная надежда и опора. Потом Сара никогда не раскаивалась, она нашла себе оправдание: Питер сам виноват в том, что он не Уильям. Странный аргумент, если хочешь оправдать любовь или ненависть, но, похоже, он прочно засел в сознании Сары.
ГЛАВА 14
Именно Джеймс предложил Эстер организовать выставку.
– От твоего имени я приглашу всех, кого знаю в деловом мире.
Дела Эстер продвигались успешно, во многом благодаря протекции Джеймса. Он рекомендовал ее мастерскую всем своим знакомым, и с его легкой руки у Эстер появилось много новых состоятельных клиентов. Из всех металлов Эстер все так же предпочитала серебро. И совсем не потому, что презирала неблагородные металлы. Она не меньше Джона любила возиться в мастерской, не важно, что приходилось делать, дорогое серебряное украшение или какую-нибудь безделушку из обычного камня. Изделия Эстер, простые, но облагороженные восхитительно легким серебряным налетом, были по карману даже тем, кто раньше и подумать не мог о том, чтобы приобрести серебряную вещицу. Эта работа приносила Эстер радость и удовлетворение. Хотя, разумеется, основной доход ее мастерская получала от дорогих заказов, а дорогие заказы делали, естественно, богатые клиенты. Потому-то Эстер с жаром ухватилась за идею Джеймса. Однако на ее пути к дорогим заказам и богатым клиентам стояло непреодолимое препятствие.
– Ты знаешь, – ответила она на вопросительный взгляд Джеймса, – я бы с радостью, но, к сожалению, финансовые издержки…
Он нетерпеливо поднял руку, останавливая ее.
– Считай, что этой проблемы не существует. Выставка – дело верное, и я с удовольствием вложу в нее деньги. Рассчитаемся позже, когда пойдут заказы.
Питер одобрил идею выставки, даже Джосс загорелся. Впрочем, Эстер предвидела это. Все трое сразу сели за стол обговорить детали. Выставку назначили на декабрь, договорившись заблаговременно снять зал в самом центре Лондона. За хлопотами и не заметили, как пролетело время.
– Знаешь, – с легкой усмешкой как-то сказала Эстер Питеру, – пусть я уже девять раз бабушка, если сосчитать детей Джосса и Летисии вместе, пусть мне давно стукнуло шестьдесят, но у меня такое ощущение, что все только начинается.
Она импульсивно положила руку ему на плечо.
– Напиши Уильяму о выставке. Пошлем по старому адресу. Может, и дойдет.
– Хорошо, напишу.
Питер прекрасно понимал, что Эстер надеется таким образом напомнить Уильяму о себе. Однако он очень сомневался, что новое письмо заставит Уильяма отписать домой хоть пару строк. Уже четыре года от него ни слуху ни духу, и вряд ли дело сдвинется с мертвой точки, если Питер напишет ему о выставке.
Однако известие о грядущей выставке кое-кого, не в пример Уильяму, здорово расшевелило. Джонатан сразу изменил все свои планы на будущее. Раньше он не принимал мастерскую Бэйтменов в расчет. Джонатан всегда мечтал попасть в теплое местечко в какую-нибудь известную мастерскую, где можно было бы и капитал сколотить, и стать более или менее известным мастером, прежде чем он начнет свое собственное дело. Ни денег, ни громкого имени мастерская Бэйтменов дать не могла, поэтому Джонатан и высматривал мастерскую на стороне. Подумывал, как бы присоединиться к мастерам, которые работают с золотом. Дело это прибыльное, правда, и конкуренция большая, без хорошей поддержки здесь делать нечего. А обзавестись постоянными клиентами, как хотел Джонатан, и вовсе невозможно. Пока Джонатан раздумывал и прикидывал, все вдруг изменилось, как по мановению волшебной палочки.
Джонатан узнал о выставке за несколько дней до получения звания мастера. Он сразу понял, какие выгоды принесет эта затея лично ему. Фамилия Бэйтмен, то есть его фамилия, возможно, скоро станет знаменитой. Тогда и Джонатану хватит места под солнцем. Популярность, известность – все лавры, конечно, достанутся его матери, но в лучах ее славы сможет погреться и Джонатан. Как бы там ни было, в мастерской Бэйтменов можно взять неплохой старт. Однако придется попотеть и придумать какую-нибудь правдоподобную небылицу. Дело в том, что Джонатану уже было приготовлено место у известного мастера господина Вильяма Доулинга. Во что бы то ни стало нужно было отвязаться от господина Доулинга, но так аккуратно, чтобы не сорвать обручение с госпожой Энн-Олимпией Доулинг, его дочерью, и к тому же золотых дел мастером. Она прошла обучение в мастерской своего отца, не так давно закончила его и сразу получила авторское свидетельство – возможность ставить клеймо со своей монограммой. Джонатан решил начать с Энн-Олимпии, заручиться ее поддержкой, а потом уже атаковать ее отца.
– Ты знаешь, моей матери сейчас нужны рабочие руки, они сейчас разворачиваются. Ну, сама понимаешь, хорош я буду сын, если им придется нанимать кого-то со стороны. У меня всего два брата, и они не справляются. Я должен им помочь. Ты не возражаешь, если мы будем жить в Банхилл Роу? Лондон так быстро растет, что скоро захватит и эту деревеньку, так что не такая уж это и глушь.
Этот разговор происходил в библиотеке ее дома в Холборне. Семья Доулингов была знакома с Летисией и Ричардом, которые тоже жили здесь неподалеку, буквально на соседней улице. Джонатан и Энн-Олимпия познакомились на одном из музыкальных вечеров в доме Летисии, на который среди многочисленных гостей были приглашены и Доулинги. Энн-Олимпия была на год старше Джонатана, стройна, недурна собой. Держалась она с достоинством молодой женщины, прекрасно сознающей все преимущества своей хорошо развитой груди и лебединой шеи, но никогда не задирала нос и не кокетничала. Внешность ее была очень своеобразна. Глядя на нее, ни за что не скажешь, что англичанка: черные как смоль волосы, такие же глаза, настоящая француженка, как и ее прабабки. Нужно заметить, что многие известные в Лондоне банкиры, как, например, Джеймс Эшдейл, и знаменитые ювелиры были потомками гугенотов. Энн-Олимпия унаследовала французскую изящность и потрясающий вкус. Даже самое простенькое платьице сидело на ней с такой грацией и изяществом, что невозможно было глаз оторвать. В наследство ей достались драгоценности, которые в добрые старые времена носили ее предки при королевском дворе, пока не начались гонения на протестантов. И когда, Энн-Олимпия носила эти драгоценности, она сама становилась похожей на восхитительный бриллиант в золотой оправе фамильных драгоценностей. Конечно, в поклонниках недостатка не было, и Джонатану пришлось пустить в ход все свое обаяние и сообразительность, чтобы выбор ее отца пал именно на него. Как ни странно, Джонатану не составило особого труда вскружить ей голову, несмотря на весь свой ум и незаурядность Энн-Олимпия влюбилась в него без памяти. Господин Доулинг предложил сыграть свадьбу сразу же после того, как закончится обучение Джонатана.
Они были одни в библиотеке. Джонатан предварительно все хорошенько обдумал. Энн-Олимпию нужно было переманить на свою сторону любой ценой, иначе мог провалиться весь план. Он немножко волновался, – еще бы, ведь от этого разговора зависела его судьба. Однако, к полному его удивлению, Энн-Олимпия сразу согласилась:
– Я не возражаю. Если честно, я даже рада. Я бы не хотела после свадьбы оставаться здесь. Представь, днем мы работаем в мастерской отца, ночью мы спим в его доме – ужасно!
– А почему ты мне раньше ничего не говорила?
Она улыбнулась:
– Потому что у тебя другое было на уме. Уж так ты устроен, если захочешь чего-нибудь добиться, то добьешься, и ничто тебя не остановит, я-то знаю.
Джонатана не очень волновало то, что она в него так пристально вглядывается, а потом делится своими, быть может, не всегда приятными для чего наблюдениями. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее тираду. Ничего, после свадьбы у него будет достаточно времени, чтобы поставить ее на место. Он не будет с ней церемониться. «Жена да убоится мужа своего».
– Я уже и дом присмотрел. Восемьдесят четвертый номер. Жить будем рядом с моим братом. Раньше в этом доме жили родители жены Питера, Элизабет в этом доме выросла, оттуда она пошла под венец. Теперь она умерла, а они уехали. Хороший дом.
– Я, конечно, полагаюсь на твой вкус, но прежде чем мы примем окончательное решение, я бы все же хотела на него взглянуть.
Джонатан решил купить этот дом, даже если Энн-Олимпия будет против. Ему нравились огромные комнаты, высокие потолки – великолепие и величавость, которую Биверы никогда по-настоящему не ценили. Джонатан даже представил, с какой роскошью он обставит весь дом, благо за Энн-Олимпией дают солидное приданое, хватит и на то, чтобы облагородить приусадебные земли – дело Джонатан решил поставить на широкую ногу.
– Как ты думаешь, что скажет твой отец?
– Ну, если ты изложишь ему все с толком, как мне сейчас, думаю, он одобрит. Ведь он, в конце концов, не глуп.
Все получилось именно так, как она и предсказывала. Господин Доулинг не чинил препятствий. Все его сыновья уже прошли обучение и работали в мастерской. Поэтому у господина Доулинга не было особых причин задерживать Джонатана.
Помолвку отпраздновали в день, когда Джонатан стал мастером. По этому случаю Доулинги устроили праздничный обед. Здесь Энн-Олимпия и познакомилась со своей будущей свекровью. Эстер произвела на нее впечатление сильной и волевой женщины. Больше никого из семьи Бейтменов не было, и Энн-Олимпия надеялась, что вскоре Бейтмены пригласят ее с родителями к себе, и она познакомится с братьями Джонатана, а заодно посмотрит на дом, который он хочет купить.
Питер пошел встречать Джонатана с невестой один, так как Сара была не в духе и, сославшись на головную боль, осталась дома. Путь Питера пролегал мимо восемьдесят четвертого номера. Заметив, что двери старого дома Элизабет распахнуты настежь, Питер замедлил шаг. В дверях появилась какая-то девушка. Она вышла во дворик и начала осматривать дом снаружи. В ее облике, манере держаться было что-то особенное, гордое и таинственное, от чего сердце Питера учащенно забилось. Она была совсем не похожа на Элизабет, но от нее исходило тепло, растопившее ледяную оболочку, которая цепко держала Питера. Он почувствовал неизъяснимое блаженство освобождения. Горячая волна подкатила к горлу. Питер застыл, как завороженный. Должно быть, девушка услышала звук его шагов, и обернулась. Их взгляды встретились. Никто не произнес ни слова, но они вдруг прониклись взаимной симпатией. Так бывает иногда, встречаешь человека впервые, а кажется, что давно знаешь его. Для Питера эта встреча была самым настоящим откровением, он словно заново обрел потерянную половину самого себя. Они так похожи, подумала она. Не возникало сомнений, что перед ней стоял брат Джонатана. Но откуда эта скованность? Она, кажется, лишилась дара речи? На эти и еще некоторые вопросы она предпочла не отвечать даже самой себе. В этот момент, к ее величайшей радости, на крыльцо вышел Джонатан. Он подошел к Энн-Олимпии, взял ее за руку и подвел к Питеру.
– Ты первый знакомишься с моей невестой, – добродушно кивнул брату Джонатан и, обернувшись к ней, чинно произнес:
– Энн-Олимпия, позволь представить тебе моего брага Питера.
Питер что-то говорил. Он знал, что говорит именно то, что в таких случаях полагается. Он даже слышал, что говорит, но ничего не понимал, словно белый свет померк перед ним, и плотная серая пелена обволокла мозг. Потом они сидели за праздничным столом, – этот вечер был для Питера сущим адом. Даже мимолетный взгляд в ее сторону был для него мучением. Впрочем, он мог и не смотреть на нее, она и так стояла перед глазами, живая, веселая и такая желанная… Питер понимал, чувствовал каждое ее движение, каждый жест. Казалось, Бог создал их друг для друга. За весь вечер они не обмолвились и словом. Он избегал ее.
По дороге домой Энн-Олимпия делилась с Джонатаном своими впечатлениями. Доулинги-старшие так отяжелели от вина и яств, что сразу заснули, и Эстер на ночь оставила их у себя. Энн-Олимпия и Джонатан были одни.
– Твой брат уж очень застенчив, – говорила она вполголоса.
– Джосс всегда был такой.
– Нет. Я говорю о Питере.
– О Питере? Это тебе показалось. Питер никогда за словом в карман не лез. Даже совсем наоборот.
– Он со мной почти не разговаривал, – возразила Энн-Олимпия. – Может быть, ему не нравится, что чужой для вашей семьи человек будет жить в доме, где когда-то жила его жена?
– Нет, он не завистлив. Хоть у него сейчас кошки на душе скребут, я все равно не думаю, что у Питера дурное на уме.
Джонатан вальяжно расселся в мягком кресле. Ему нравился экипаж Доулингов, новенький, удобный – Джонатан давно на него заглядывался. После свадьбы он первым делом купит себе точно такой же, естественно, на те деньги, которые получит в придачу к Энн-Олимпии.
– Я надеюсь, что Питер не возненавидит меня, – не успокаивалась Энн-Олимпия.
Он взял ее тонкую изящную ручку, поднес к губам и нежно поцеловал.
– Разве есть на земле человек, который может тебя возненавидеть? Если и есть, то это не Питер. Уж поверь. Спроси меня, что такое доброта, и я скажу тебе, доброта – это Питер. Только по доброте душевной он и сделал глупость – женился на Саре, помнишь, я тебе рассказывал.
– Похоже, она очень несчастна. Надеюсь, мы с ней подружимся.
Джонатану было безразлично, как Энн-Олимпия будет проводить время, только бы не вмешивалась в его дела и не ограничивала его свободу, которую ему обеспечат ее деньги.
Свадьбу сыграли в мае. К этому времени отделочные работы в доме еще не закончились. Еще не подсохла краска, на полу валялись рулоны недоклеенных обоев – дел у молодой жены было предостаточно. Она целыми днями хлопотала по дому, следила за тем, чтобы все делалось на совесть. Наконец полы были застелены коврами, мебель расставлена. Словно на крыльях летела Энн-Олимпия в мастерскую. Она была в простеньком шерстяном платьице и фартучке, на голове изящная шляпка. Джонатан, его братья и Эстер работали в большой комнате, которая когда-то была гостиной дома номер сто восемь.
– А вот и я, – объявила Энн-Олимпия, разводя руками, словно сама удивилась своему появлению. – Что мне делать?
Только Джосс приветливо улыбнулся гостье. Все остальные старались не смотреть в ее сторону. Ну, Джонатан понятно, он недавно заявил ей, что не хочет, чтобы его жена работала. Джонатан стремился занять достойное положение в обществе. Это, в свою очередь, обязывает соблюдать этикет, а по этикету того социального слоя, в который хотел влиться Джонатан, жена не должна работать. Но это было не главное. Присутствие жены в мастерской стесняло бы его свободу. Он не хотел, чтобы Энн-Олимпия знала о его отлучках из мастерской, а в том, что они будут, Джонатан ни секунды не сомневался. Питер отложил поднос, над которым работал. Это был тот самый, по эскизу Эстер, – с рисунком, символизирующим полет птицы. Многие свои эскизы Эстер теперь выполняла в этом стиле и, надо сказать, немало преуспела.
– Для тебя здесь нет места, Энн-Олимпия, – учтиво, но вместе с тем строго сказал Питер. – Видишь, все столы заняты.
– Но комната большая, можно поставить еще один.
– Думаю, нет. Для работы нужен простор.
Энн-Олимпия была задета до глубины души. Она обернулась к Джонатану, ища у него поддержки. Но Джонатан сделал вид, что поглощен своим занятием, и, вроде, ничего не видит и не слышит. Из соседней комнаты, в которой теперь устроили кладовую, вышел Линни. Он слышал весь разговор и целиком был на стороне Энн-Олимпии, но помочь ей ничем не мог, он лишь сочувственно поглядел в ее сторону. Энн-Олимпия, однако же, не собиралась сдаваться, она обвела всех испепеляющим взглядом и обратилась прямо к Эстер.
– Но в доме есть другие комнаты. Можно поставить стол где угодно.
– Все равно весь инструмент здесь.
Энн-Олимпия вспыхнула от негодования.
– Что же, в этой семье со мной будут обращаться, как с прокаженной? Я мастер-ювелир и уверена, что неплохой мастер, по крайней мере, не хуже любого из вас. Госпожа Эстер, вы единственный здесь человек, с которым я бы не стала тягаться, а остальным я ни в чем не уступлю. Я люблю свое ремесло не меньше вашего, у меня это в крови. И я такая же женщина, как и вы, поэтому не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я осталась?
Эстер всей душой жалела эту девушку, но нужно было поддержать Питера, хоть он и не догадывается, почему Эстер это делает. В тот самый вечер, когда Доулинги приехали на званый ужин в Банхилл Роу, Эстер случайно перехватила взгляд Питера, устремленный на Энн-Олимпию. Он думал, что его никто не видит, поэтому не скрывал своих чувств. Этот взгляд выдал его с головой. Если сначала у Эстер и были сомнения относительно того, что бы это значило, то вскоре они совершенно рассеялись. Весь вечер Питер избегал разговоров с Энн-Олимпией, отказался от приглашения посмотреть, как они с Джонатаном обустроили свое новое жилище, и потом эта притворная маска безразличия, которая появлялась на его лице всякий раз, когда Энн-Олимпия к нему обращалась – все это лишь укрепило Эстер в ее догадках. Поэтому она не могла допустить, чтобы Питер целыми днями страдал рядом с ней, до тех пор, пока время и разум не дадут ему шанс подавить в себе влечение. Эстер прекрасно понимала, что у его чувства все равно нет будущего.
– Вопрос не в том, хочу я, чтобы ты осталась, или не хочу, – осторожно начала Эстер. – Ведь Питер сказал уже…
Энн-Олимпия развернулась и решительно направилась к Питеру.
– Я знаю, что ты меня невзлюбил, хотя и не знаю, за что. Я не сделала тебе ничего плохого. Ты не имеешь права так поступать со мною только из-за того, что я тебе не симпатична. Это несправедливо. У вас много работы, и я хочу помочь.
Питер, казалось, обдумывает ее слова. Потом он наклонился к верстаку и процедил сквозь зубы:
– Нужно отшлифовать готовые изделия. Шлифовальная машина наверху.
Энн-Олимпия отшатнулась. У нее перехватило дыхание от такого оскорбления. Шлифовка – это первая операция, которую осваивают подмастерья. Но ничего, она стерпит. Если он надеется, что она обидится и уйдет из мастерской, то он сильно заблуждается на ее счет.
– Ну, хорошо, – ответила Энн-Олимпия дрожащим от гнева голосом. – Я начну со шлифовки. Если вам так хочется, чтобы я заново прошла весь курс обучения, я готова. Но однажды я заставлю вас признать, что я настоящий мастер по золоту.
– В этой мастерской работают мастера по серебру, – спокойно поправил Питер.
Энн-Олимпия подбоченилась, выставила вперед ногу и насмешливо протянула:
– Эка невидаль! – и пробормотав: – Черт бы тебя подрал! – пулей вылетела из комнаты в коридор.
Никто не проронил ни слова. Слышно было, как она поднимается по лестнице, хлопает наверху дверями, мечется из угла в угол в поисках шлифовальной машины. Через пару минут загрохотал шлифовальный диск, вращаясь с бешеной скоростью. Энн-Олимпия дала волю своему гневу. Питер, чувствуя на себе озадаченный взгляд Джосса, вновь принялся за работу. За ним последовали остальные. В стенах мастерской Бэйтменов за все то время, что она существовала, еще ни разу не вспыхивали ссоры. Всем было неловко. Эстер взяла в руки штихель и продолжила гравировку под глянец. Последнее время гравировка получалась у нее особенно хорошо. Однако сейчас Эстер долго не могла сосредоточиться. Прорезка не шла. На душе было неспокойно. Такие отношения между Питером и ее невесткой до добра не доведут. Если они и дальше будут ссориться, то неизбежное случится гораздо раньше, чем Питер успеет подавить свое чувство. В этом-то и опасность. Ну, ничего, Эстер сделает все от нее зависящее, чтобы никто, особенно Джонатан, не догадался об истинных мотивах сегодняшнего поведения Питера. Эстер надолго запомнит его вспышку, таким она его еще не видела.
Все оказалось гораздо сложнее, чем предполагала Эстер. Она ожидала, что Питер, человек по натуре добрый и отзывчивый, вот-вот отойдет, смягчится. Не тут-то было! Даже признавая свою неправоту, он стоял на своем. Почти каждый день Энн-Олимпия занималась шлифовкой и полировкой готовых изделий, а также выполняла различные мелкие поручения и задания, с которыми подмастерья знакомятся на первом году обучения. Однако Энн-Олимпия быстро увлеклась, ей нравилось доводить до конца эти прекрасные серебряные творения, предназначенные для грядущей выставки, она даже гордилась, когда тусклая вещица в ее руках превращалась в прекрасную искрящуюся на свету драгоценность.
– Ваши работы лучше всех, госпожа Эстер, – с жаром говорила Энн-Олимпия. Она всегда называла Эстер госпожой, потому что не могла заставить себя обращаться к ней как-нибудь по-иному. Да и холодное отношение Эстер препятствовало установлению дружеских или родственных отношений. Казалось, два мастера-ювелира, один из которых известная Эстер Бэйтмен, а другой – ее средний сын, ополчились против Энн-Олимпии, и самое главное, что последняя понятия не имела, почему? Эстер, та иногда бывала хотя бы разговорчива. А Питер даже не разговаривал, только если по работе бросит слово, и все. Когда Энн-Олимпия сообщила, что у них с Джонатаном будет ребенок, Питер просто развернулся и вышел из комнаты, всем своим видом давая понять, что это его совершенно не интересует. Сара проводила его долгим загадочным взглядом, в это время она тоже была в гостиной вместе со всеми, и только потом подошла поздравить. Подружиться с Сарой Энн-Олимпии тоже не удалось, как она ни старалась. Слава Богу, что Питер хоть не запрещал жене общаться с Энн-Олимпией и ходить к ней в гости, хотя сам не зашел ни разу.
Близился долгожданный день выставки. Все организаторские вопросы Питер взял на себя: заказывал помещение, рассылал приглашения – дел было достаточно, и пришлось остановиться в Лондоне на целую неделю вплоть до самой выставки. Питер знал, что Сара без него места себе не находит, – нервничает, поэтому взял ее с собой. Остановились у Ричарда. Летисия никогда не отличалась покладистым характером и не считалась с чьим бы то ни было настроением. Она так сразу и заявила, что не потерпит никаких капризов в своем доме.
В мастерской остался хозяйничать Линни.
Вечером накануне выставки Джосс и Джонатан повезли в Лондон ящики из розового дерева, в которых лежали отобранные работы в замшевых чехольчиках. Когда экспонаты были распакованы, все они прошли через руки Эстер. Она придирчиво осматривала каждое изделие – и осталась довольна отобранными работами. Самые тяжелые под ее руководством были тут же разложены на стендах. Остальными, что помельче, она занялась лично. Сначала был канделябр для обеденного стола, целиком ручной работы, самый изысканный стол мог бы гордиться таким украшением. Массивный, с ярусами, обвитыми гирляндами цветов, с богато украшенным основанием на ножках. Дальше шел набор бокалов. Хотя единственным украшением каждого из них была лишь бусинка у основания, да еще одна в верхней части ножки, бокалы были великолепны. Подкупало изящество линий и удивительная простота. Лаконичность была характерна для стиля Эстер. С тех пор как чаепитие становилось в Европе все более модным времяпрепровождением, размеры фарфоровых чайников стали гораздо больше – в коллекции Эстер было представлено несколько восьмиугольных изделий – эта геометрия была сначала опробована ею на графинчиках и солонках. Ее пузатые кофейные сервизы включали молочники и вазы для сахара, часто на подставочках, а на изящно изогнутых ручках соусников знатоки могли разобрать ее инициалы.
Свои любимые мелкие вещи Эстер положила отдельно. Ее всегда влекла техника филиграни – сложная, требующая особого мастерства. Работы вышли на славу, что говорило о многогранности ее таланта. Тут была и элегантная табакерка в форме ореха с выдвижной чеканной крышечкой, и прекрасные солонки овальной формы, мерцающие россыпями сапфиров. Декоративные вставки выходили у Эстер особенно хорошо.
Когда все было готово, Эстер вышла на середину зала и окинула хозяйским взглядом всю выставку. Мысли ее унеслись в далекое прошлое. Она вспомнила, как много лет тому назад Джек Нидем впервые привел ее на выставку ювелирных изделий из золота. Она точно так же стояла посреди зала, широко открытыми глазами впитывая в себя безумную красоту, творение рук человеческих.
Ранним утром появился первый посетитель. Это был Джеймс. Эстер знала, что он придет первым. Через огромные двустворчатые двери, распахнутые перед ним двумя молодцами под стать дверям, высокими и широкоплечими, Джеймс ступил в холл и замер, очарованный. Восхищенная улыбка не сходила с его лица, пока он шел через весь зал к Эстер.
