Текст книги "Греховная связь"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

8

Небольшой кортеж медленно поднимался на мыс, провожая в последний путь Джорджа Эверарда. Едущие в головной машине Молли Эверард и Поль не проронили ни слезинки. Как и многие вдовы, тысячи раз пережившие смерть мужа до самого события и понявшие, что хуже внезапной смерти бывает только смерть, затянувшаяся на многие годы, Молли обратилась в гранит. Она восседала между своими детьми, словно каменное изваяние, ее полная отреченность и величие воплощали горе всех женщин мира.

Сидящий рядом с ней Поль чувствовал, как разгорается в кем пламя ненависти. Накопившееся недовольство положением дел на шахте, гибель товарищей, а теперь еще смерть отца, которая, несмотря на долгие годы медленного умирания, явилась для него неожиданностью, – все это обрушилось на него и совершенно выбило из колеи. Одна только Клер тихо и скорбно плакала, забившись в уголок огромного похоронного автомобиля.

У порога церкви похоронную процессию встретил Роберт. Склонившись перед гробом, он поклонился приехавшим и обратился к ним с традиционными словами: „Я есть Воскресение и Жизнь, сказал Господь… нагие явились мы в сей мир, нагие и отходим…“

Медленно, как во сне, все вошли в церковь и один за другим расселись по местам. Осторожно внесли гроб красного дерева и водрузили его на помост, заранее поставленный перед высоким алтарем. Носильщики незаметно удалились, а по проходу к гробу направился Роберт со словами заупокойной молитвы на устах:

– „Научи нас исчислять дни наши, о, Господь, Бог наш, ибо сокровеннейшие из грехов наших станут явными пред ликом Твоим…“

Гроб был усыпан цветами – последняя дань ушедшему, которого все любили. Повернувшись лицом к присутствующим, Роберт с искренним волнением увидел, что впервые с того момента, как он появился здесь, храм был полон. За небольшой семейной группкой на первом ряду все скамьи были заняты мужчинами, скорее привыкшими, несмотря на черные добротные костюмы, аккуратно причесанные волосы и строгие лица, к суровой борьбе за существование в угольных забоях, чем к подобным событиям. На другом конце церкви он разглядел чету Уилкесов и, насколько можно было понять, всю дирекцию шахты. Несколько семей, вероятно, соседи Эверардов, держались тесной обособленной группой.

Сердце Роберта переполняла боль. Это не было похоже на его первые похороны в городском приходе, где он служил раньше. Время научило его, что в жизни священника бывают тысячи „первых“ погребений – первое отпевание младенца с обеспамятевшей от горя матерью на краю могилы; первое погребение молодой матери – и осиротевшие детишки с застывшими в глазах слезами, с недоуменным вопросом к нему, священнику: „Почему, святой отец, почему?“ Но сейчас он впервые должен был проводить в последний путь человека близкого ему, который пусть на краткий период был ему отцом больше, чем его собственный. Он молился о ниспослании сил, чтобы пройти через это испытание тогда, и он повторял эту же молитву сейчас.

 
Пребудь со мной, как скоро ночь пришла,
Тьма сгущается, Господь, со мной пребудь:
Когда некому помочь и утешенья нет,
Помощник немощным, со мной, Господь, пребудь.
 

Паства запела первый гимн.

– Он, может, и ужасно старый, святой отец, но Джордж любил его, – извиняющимся голосом сказала Молли, – а мне кажется, что сейчас он заслужил то, что любил.

– Какие могут быть возражения, Молли, – ласково ответил Роберт, опечаленный этим неожиданным „святой отец“ вместо обычного „Роб“, к которому он привык, чувствуя себя вторым сыном Молли.

Время настало. Роберт опустился на колени и склонил голову на ладони.

– Тебе, – прошептал он. – Это тебе.

 
Протяни Свой крест к моим очам,
Сияй сквозь мрак и освети путь к небесам,
Воссияла утренняя заря, и земные тени рассеиваются,
В жизни ли, в смерти – Господь, со мной пребудь.
 

Пора Закончив молитву, Роберт поднялся на кафедру. Сверху он взглянул на Клер в первом ряду, пытаясь в одном сострадательном взгляде выразить всю свою любовь и все свое сочувствие, понимая, что скорбь ее безгранична. Глубоко вздохнув, он начал.

– Блаженны плачущие, возвещает нам Евангелие, ибо они утешатся. В этих словах Господа нашего мы находим ключ к жизни Джорджа Эверарда, человека, который был утешением для всех, его окружающих. Помню, как влекла меня к себе и очаровывала шахта, когда я рос здесь в Брайтстоуне, с каким живым интересом относился я к жизни людей под землей и как трогали меня они сами; и чем больше я узнавал о них, тем большим уважением проникался к их повседневному мужеству, их вере и их терпению. Джордж был одним из многих, большая часть трудовой жизни которых прошла вдали от солнца и бесценного света дня, так глубоко под землей, что, наверное, порой они сами себя считали скорее обитателями подземного мира, чем жителями нашего. Они знают, что такое мрак, они знают, что такое тяготы, и они знают, что такое вечно подкарауливающая опасность – опасность, вроде той, о которой нам напомнила к счастью обошедшаяся без жертв катастрофа в шахте на прошлой неделе.

У Уилкеса на щеках заходили желваки. Это что еще такое? Неужели преподобный решил нажить политический капитал на недавнем обвале? А вроде казался таким ручным. Впрочем, этих интеллектуалов не всегда раскусишь… чересчур умниками стали, кое-кто…

– Жизнь шахтера, – продолжал Роберт, для которого не осталось незамеченным беспокойство, мелькнувшее на физиономии Уилкеса – может повергнуть в ужас даже сильного духом. Но никогда я не слышал, чтобы шахтер жаловался; это особое племя людей, которые, рискуя собой, сохраняют бодрость, юмор, доброту и отзывчивость все дни своей жизни. Таким был Джордж Эверард. Как-то Джордж сказал мне: „Настоящий мужчина должен давать в своей жизни больше, чем оплаченный труд“. И Джордж жил согласно своим принципам. Он давал и давал.

Уилкес расслабился. Ложная тревога. Да и чего общего у политики с религией? Тем более на похоронах старика, многие годы бывшего на пенсии. Этот малый не промах, знает, с какой стороны намазан маслом хлеб, если он правильно его понимает. Присматривает местечко. С мозгами. Амбициозный. И чего ему пилить сук, на котором сидит? Да еще раньше времени!

Ну вот, теперь о жене… семье… все как полагается. Уилкес глубоко вздохнул и почти отключился. Внезапно его вернул к действительности новый выпад.

– Но более всего Джордж отдавался своей работе, людям, которых он любил, своим товарищам по шахте. Разве это не трагическая ирония: человек, положивший столько сил, чтобы улучшить условия труда шахтеров, сам пал жертвой трагической и неодолимой болезни, известной нам всем как „шахтерская болезнь легких“. Смерть Джорджа еще раз напоминает, что нам далеко до того, чтобы шахты стали достойны работающих там людей. Ни один человек не должен подвергаться опасности болеть и умирать ради прибылей и благополучия тех, кто под угледобычей понимает собственную безопасность и не рискует заглядывать в забои!

Поль выпрямился на своей скамейке и во все глаза смотрел на Роберта; помимо искреннего изумления в них светилось настоящее уважение.

– Этот урок, который дает нам Библия – слово Божие. Если Иисус и учит нас чему-либо, так это тому, что вера фарисеев в букву Закона, а не дух, неугодна Всевышнему. Ибо Бог видит все наши грехи – преднамеренные и непреднамеренные – и рано или поздно Он призовет нас с отчетом. Тем, кто сегодня несет ответственность за жизни и безопасность людей в брайтстоунском разрезе, пора спросить у своей совести, готовы ли они к собственному судному дню, тому великому дню, который нынче предстоит Джорджу.

Джордж Эверард боролся за правое дело, и его дело будет жить. Теперь его сын Поль идет по стопам отца на посту, который когда-то в молодые годы занимал и Джордж. Я убежден, Поль будет трудиться не покладая рук, чтобы быть достойным имени своего отца. Джордж, как всем вам известно, был скромным человеком. Но то, что его сын вступил на путь борьбы, являлось предметом его особой гордости. Я верю, что Поль будет продолжать это дело с таким же успехом и достоинством, как и Джордж. В память о Джордже окажем поддержку его сыну! И пусть эти нынешние похороны будут с Божьей помощью последними похоронами жертв брайтстоунских шахт.

В абсолютной тишине он спустился с кафедры и преклонил колени перед алтарем.

– Отче, внемли словам уст наших и направь помыслы сердец наших на Твою предвечную волю и цель…

 
О, Боже, наша защита в веках,
Наша надежда на будущее,
Прибежище от яростных бурь,
И наш дом в вечности…
 

С последними звуками прощального песнопения вперед выступили шестеро рослых шахтеров во главе с Полем. Осторожно подняв на плечи тяжелый гроб, они двинулись неторопливыми шагами вслед за Робертом к кладбищу. Уилкес стоял у своего места, склонив голову и внимая заключительным аккордам, плывущим по проходу, и скрежетал зубами от ярости.

– Тебе, Господи, ведомы сокровенные помыслы наших сердец… из смертной сени греха изведи нас, дабы нам жить…

Так этот молокосос считает, что вправе совать свой нос в дела шахты, лезть в проблему безопасности? Вмешиваться в политику профсоюзов? Ну и хорош! Нет, чтобы не подпускать к своим церковным делам этого своего шурина. Ну, тут мы еще посмотрим, полный мстительных чувств подумал он. А ваша песенка, преподобный, спета. Теперь-то я знаю, какого вы поля ягода. Ладно, ладно, утешал он себя, стараясь вернуть прежнее скорбное выражение, чтобы достойно ретироваться и не испортить себе утро. Но в общем мы воздали старине Джорджу. Так что даром время не потеряли. Знаем теперь, откуда ветер дует у святого Иуды. С чувством выполненного христианского долга Уилкес натянул шляпу, подхватил миссис Уилкес и удалился.

На ступеньках церкви Роберт с болью в сердце пробился к Молли и Клер, а затем вернулся с Полем, чтобы поблагодарить всех тех, кто явился воздать последнюю дань уважения умершему. Поль, глубоко тронутый словами Роберта, всего только и произнес:

– Спасибо, старина, – но эта краткая фраза сопровождалась крепким рукопожатием, говорящим о глубине его чувств выразительнее любых слов.

Начинали подходить другие.

– Вы сделали для него так много, – проговорил прежде, чем уйти, пожилой шахтер.

– Да, чего говорить, он бы остался доволен, старина Джордж, – поддержал товарища человек помоложе.

– Спасибо.

Роберт не притворялся – он был очень тронут и доволен. Любое замечание, вплоть до такого лаконичного, как „лучшие похороны, на которых мне доводилось бывать“, показывало Роберту, что его самые высокие надежды осуществились – ему удалось проводить Джорджа в последний путь так, как он хотел. Очередное рукопожатие и очередное благодарное слово:

– Спасибо за то, что пришли… рад, что вы так думаете… благодарю.

Внезапно что-то резко изменилось, словно холодом повеяло. Перед ним стоял человек, явно намеревающийся нарушить спокойствие. Крупный мужчина, пугающе мощного телосложения, сильный и сейчас, несмотря на возраст. Но ему не хватало той прямой осанки, сухощавости и подтянутости, которые, как правило, сохраняют даже очень старые шахтеры, напротив, было в нем что-то отталкивающее. Роберт отдернул протянутую было руку от недружелюбной повисшей в воздухе лапы подошедшего – он почувствовал инстинктивно, что этот человек его смертельный враг, враг всего доброго, хорошего и достойного защиты.

Но новоприбывший даже глазом не моргнул.

– Старина Джордж может гордиться, преподобный. Вы молодчина, вот что я вам скажу! – Он, ухмыляясь, подмигнул Роберту с заговорщицким видом и посмотрел на него как-то исподлобья, откинув голову, отчего его и без того крупные мясистые челюсти казались еще мощнее.

– Вы знали его, мистер?.. – поинтересовался Роберт, стараясь не слишком выказывать холодность.

– Знал его?

У собеседника Роберта глаза вылезли из орбит от деланного удивления, и он весело хлопнул его по плечу. Роберт почувствовал острое желание ответить ударом.

– Знал его? Еще бы. Он да я, мы были как браться, если можно так сказать, – рассудительно продолжал он. – Там в шахте лет тридцать с гаком бок о бок. Ну, не всегда, конечно, с глазу на глаз…

Словно ледяная рука схватила сердце Роберта. Что-то забрезжило у него в голове. Что там Поль говорил?..

– Так вы с Джорджем работали вместе, мистер?.. Простите, не знаю вашего имени.

– А откуда вам знать, преподобный? Калдер, Джим Калдер. – Давясь фальшивым смехом, он оглянулся назад и протянул свою длинную лапу прямо в небольшую кучку народу, стоящего у него за спиной. – А это моя дочь – мое единственное чадо – Алли. Крещена как Алисон, но все кличут ее Алли.

Она снова предстала перед ним; вытащенная бесцеремонной рукой из толпы, девушка при этом сохраняла поразительное спокойствие и отстраненность, словно ее не касались ни шутовство отца, ни стоящие вокруг – такой она была и в кафе. Она подняла голову и одной рукой откинула прядь серебристо-пепельных волос. Он видел нежный изгиб шеи, маленькое ухо. Глаза – какого цвета у нее были глаза? Или никакого – просто бездонные. Ее тонкая фигура казалась еще более притягательной, еще более выразительной. Перед ним стояла молодая женщина, а не подросток-беспризорник, как тогда. На сей раз она казалась еще милее.

– Рад был прийти сюда как старинный приятель Джорджа, – напыщенно продолжал Калдер. – Как не проводить родного человечка, мы, шахтеры, все одним миром мазаны.

– Служба была замечательная, – девушка протянула ему руку. – Спасибо.

Ладонь у нее была теплая и неожиданно крепкая. От нее будто шел электрический ток. Ему не хотелось, чтоб она ушла.

– Спасибо, мисс Калдер, – мягко ответил он.

Калдер хмыкнул.

– Это необязательно, преподобный. Она, чего доброго, задаваться начнет. К чему это? Зовите ее Алли, как все.

– Алли? Вы хотите, чтобы вас так называли? – обратился он к ней вполголоса.

Она бросила на него мгновенный взгляд и отвела глаза.

– Все зовут меня Алли, – бесцветным монотонным голосом ответила она.

– Да, Алли, – повторил ее дикий папаша; добродушный юмор вернулся к нему сразу же, как только она проявила покорность. – Дочь моя – Алли. И больше, чем дочь, преподобный. Мы с ней на пару мыкаемся – Алли да я – с тех самых пор, как женушка моя ушла от нас, лет уж восемь тому назад, если не больше. – Злобная гримаса исказила его лицо при этом воспоминании. – Вот я вас спрашиваю, преподобный, какая же это женщина бросит на произвол судьбы свою крошечную дочурку, свое единственное дитя?

„А какая же женщина останется с таким человеком, как ты?“ – с негодованием подумал Роберт.

– Не могу сказать, мистер Калдер. Извините, пожалуйста… – Он показал рукой в сторону толпы, ожидающей, чтоб он попрощался.

Калдер ухмыльнулся.

– Ясно, ну мы трогаемся. Всего, преподобный, увидимся.

– Я надеюсь. Рад буду видеть вас… и мисс Калдер… здесь в церкви, и чем скорее, тем лучше, – твердо сказал Роберт. Теперь он не сомневался, что увидит ее. Она слышала его слова, и сердце Роберта заныло, когда девушка чуть заметно кивнула, прежде чем покорно последовать за отцом из церкви.

Благоговение и печаль, естественно пробуждающиеся в человеческих существах перед лицом смерти, почти всегда сменяются возрождением духа жизни. Это с особой силой свойственно людям, жизнь которых находится в постоянном, можно даже сказать яростном, соприкосновении со смертью. Толпа шахтеров, собравшихся в этот вечер в единственном пабе, не была склонна к особой сдержанности. Не было также, по понятиям любого из пришедших, никакого резона пренебречь выпивкой. Проводы есть проводы, и старина Джордж вправе получить в полной мере все удовольствия сразу.

В центре компании шахтеров постарше, навалившись на стойку, которая в данном случае служила ему лучшей и более надежной опорой, чем собственные ноги, выступал Поль.

– Вот босс и говорит ему – тогдашний босс, еще до этого ублюдка Уилкеса – так говорит: „Я не собираюсь слушать предложения от вас и от ваших людей, мистер Эверард“, – а мой папаша ему тут же, глазом не моргнув: „Разумеется, мистер Феррис, откуда вы взяли, что я вам предлагаю руку и сердце?“

Дружный хохот не встретил поддержки в другом углу бара, где Джим Калдер в компании своего неразлучного собутыльника Мика Форда уже благополучно преодолел обычную корму, позволяющую ему держаться в рамках приличия, и его потянуло на подвиги. Поднявшись из-за столика, он пьяной походкой направился к компании, окружавшей Поля.

– Твой старик был парень что надо, – агрессивным тоном обратился он к Полю. – И по этому случаю я тебе поставлю! – он явно лез на рожон.

Прищурившись, Поль рассматривал Калдера.

– Я, кажется, накачался или ослышался, – обратился он к хохочущим друзьям, – мне показалось, что я слышал, как Джим Калдер сказал, что хочет поставить мне выпивку!

– Всем ставлю! – проревел Калдер, приходя в ярость от того, что стал всеобщим посмешищем. – Налей им всем, Фай! – бросил он барменше. – Этот парень… мне надо бы преподать ему урок по части профсоюзных правил.

Глаза Поля превратились в узкие щелки.

– Да я, видать, не просто набрался, у меня, никак, галлюцинации! – загрохотал он. – Джим Калдер собирается учить меня профсоюзным правилам? – И он с полным презрением повернулся спиной к могучему старику. – Иди, отлей в свою шляпу. Тебе только и учить, как задницу подтирать. Вали. Здесь без тебя обойдутся. Наше вам!

– Слушай, сынок, и слушай внимательно, – Калдер медленно закипал. – Ишь развоображался, возомнил из себя Бог весть что – а ты жалкий любитель, сопляк! Ну, ну, давай, изложи свою теорию закрытия шахты ради безопасности, валяй – изложи ее людям, я уж не говорю о дирекции. Посмотрим, сколько у тебя собутыльников останется. – Он помолчал, на лбу у него выступил пот. Выждав немного, он нанес решительный удар. – Они только попусту время с тобой теряют. Ты глупый сопляк. Ни черта не кумекаешь и за душой у тебя ни черта нет, и как был пустое место, так им и останешься. Ты хоть сто лет проживи – никогда не станешь и половиной твоего папаши – ни как мужик, ни как шахтер. Ты ему в подметки не годишься!

Из всей брайтстоунской шахтерской братии ни у кого не было ни малейшего сомнения, в чью пользу закончится потасовка. Но Поль только и сделал всего один выпад, сжал кулаки и тут же остановился и одумался под одобрительные крики присутствующих: всем было ясно, что драка с пожилым человеком, годным Полю в отцы и к тому же в дымину пьяным, чести ему не принесет. Но удар был сокрушительный – прямо в челюсть, и две недели после этого Калдер просыпался с чувством собственного унижения и поражения – удар был нанесен его достоинству – а этого он простить не мог.

9

Больше всего Роберт любил церковь после службы. Когда последний член общины покидал храм, когда затихали последние звуки в чреве старого органа и песнопения молящихся, когда смолкал шепот последних молитв, были сделаны последние наставления и выдыхалось едиными устами последнее „Аминь!“ – тогда наконец церковь и пастырь могли побыть немного в покое, – роскошь, которой не удавалось насладиться на протяжении всей хлопотливой трудовой недели, не имевшей „нормированного“ рабочего дня с ожидающим впереди отдыхом.

Однако в это воскресенье, вынужден был признаться себе Роберт, долгожданный покой не наступал. Продвигаясь вдоль скамеек, собирая молитвенники и возвращая на надлежащее место под передним рядом подушечки для коленопреклонений, он вынужден был с горечью отметить, что не чувствовал привычного мира, и не чувствовал давно – с каких пор? Да уже несколько дней. А в это воскресенье было как никогда тягостно после службы, когда стало очевидно, что надежды, которыми он себя тешил всю неделю, не оправдались.

Девушка не появилась. Она не придет, начинал он понимать: она и не собиралась приходить. Дважды он уже приглашал ее посетить храм, и она, как ему казалось, кивала в знак согласия. Каждое воскресенье он жил этим обещанием. Но она не являлась.

Господи, ну и денек предстоит! Жара уже сейчас несносная: к концу дня будет просто невыносимое пекло! Закончив дела, он запер церковь и инстинктивно в поисках прохлады повернул направо, а не налево, к пасторскому дому. Надо было подумать. Почему он с таким нетерпением ждет Алли? Почему из головы не идет эта девушка?

Он попытался еще раз все проанализировать. Там, где она работает, ей не место, это и слепому ясно – такая девушка не могла быть счастлива в кафе у Вика Ясно как день, что у нее нет никого, кто бы мог помочь ей или дать совет. Как ни крути, но факт остается фактом: этот ее папаша – самовлюбленное животное, ни о чем не желающее думать, кроме своих прихотей, такой не остановится ни перед чем, чтобы заставить дочь покориться. Словом, ей нужна помощь – это очевидно. А помогать людям – его работа, поэтому он и здесь.

Но это не все. Он продолжал идти, не разбирая дороги, поглощенный своими мыслями. Солнце жгло спину с какой-то сладострастной свирепостью, а теплый ветерок с моря ласкал своими нежными дуновениями. Почему, почему все чувства обостряются, почему он становится самим собой и, этого уже невозможно отрицать, счастливее – когда думает о ней?

Это было невозможно объяснить. Ничего подобного он в своей жизни не испытывал. Может, это предостережение, указание, призыв к осторожности? К большей осторожности? Так, пожалуй, сказала бы Клер с ее вечным страхом за него. Клер… Воскресный завтрак! Он же опоздает! Случайная ассоциация вернула его к реальной жизни. Роберт резко остановился, развернулся и заспешил домой.

– Как цыпленок?

– Почти готов. Когда они должны быть?

– Не раньше часа. Ах, Джоан, как мило с твоей стороны взять на себя все эти хлопоты – ты же понимаешь, что маму сегодня никак нельзя оставлять одну.

Джоан и Клер совсем запарились с приготовлениями воскресного завтрака Если учесть, что сегодня исполнялся месяц со дня кончины Джорджа, и должны были явиться Поль и Молли, дел было невпроворот. Готовили они так же, как делали все – дружно и сообща, что бывает между хорошо знающими друг друга людьми, уважающими привычки ближнего.

Однако только что сообщенная Клер новость нарушила спокойный ритм налаженных движений Джоан.

– Ты действительно хочешь, чтобы в доме появился чужой человек?

– Ну, не настолько уж это чужой человек, – откликнулась Клер, все внимание которой в этот момент было приковано к десерту, над которым она колдовала. – Поскольку Роберт и я уходим на весь день, мы даже не заметим. Хорошо, что кто-то будет дома и сможет отвечать на телефонные звонки.

– Чужой в доме будет совать нос не в свои дела, – пробормотала Джоан, яростно разделываясь с бобами. Она даже сама себе не могла бы объяснить, почему ее так взволновала эта новость, хотя совершенно очевидно, что эта идея пришлась ей не по нраву.

– Какие дела? – с язвительным смешком отозвалась Клер. – Священнослужитель – общественное достояние. Тебе должно быть это известно от отца. Я только сейчас начинаю сознавать, как мало мне самой достается мужа. А тайн у нас нет – ни у Роберта, ни у меня. Так что совать нос некуда.

– Но все же, – Джоан не могла успокоиться, – это не очень хорошая семья, ты же знаешь. Мать была – ну, как там, хористка или что-то в этом роде.

– Хористка? В Брайтстоуне? – на сей раз Клер залилась искренним смехом.

– Она разъезжала с труппой, – объяснила Джоан. – Заехала сюда. Ну кое с кем сошлась и решила остановиться. Только надолго ее не хватило. Потянуло к прежним дружкам и веселой жизни. Вскоре она сбежала и бросила их. А папочка…

– Да, я знаю. Наслышана от Поля. Но нам с ним детей не крестить. Речь идет всего о паре лишних рук, чтобы помочь Роберту в подготовке к Столетию. Ты же знаешь, как многого требует от нас Церковный совет – организовать празднество, большую выставку в библиотеке по истории Брайтстоуна, ну, и все такое, – а мы так заняты… Я думала, что смогу помогать Роберту гораздо больше. Но ты же сама видишь. А если ребенок появится?

Не без удивления Джоан отметила это „если“. Когда произошла перемена? Все случилось так незаметно, что и вспомнить было невозможно. Она украдкой посмотрела на Клер. Та стала бледнее, похудела, но это после смерти Джорджа вполне естественно. Однако было кое-что и еще – какая-то новая непривычно горькая складка у уголков губ.

Бедняжка Клер! Острая волна жалости и любви охватила Джоан, так что ей пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть от прилива чувств. Не время быть сентиментальной, осадила она себя. А ребенок в конце концов их дело – дело Клер и Роберта – и вот уж действительно нечего совать нос куда не следует. Но тем не менее Джоан умирала от любопытства и сочувствия.

– А как Поль? – спросила она, чтобы переменить тему.

– Поль? Да с ним все в порядке. С головой погружен в профсоюзные дела – думаю, он нас изведет всей этой скукотой за завтраком.

– Для Роберта это не скукота, – заметила Джоан, ревнивая любовь которой не упускала ничего.

– Ну и говорили бы между собой, – равнодушно парировала Клер. – Ну вот и они, легки на помине Я только надеюсь, что у нас достаточно еды, чтобы накормить Поля.

Ждать от молочного бара особых прибылей в таком городишке, как Брайтстоун, да еще в понедельник в конце долгого жаркого лета, прямо скажем, не приходится. И Вик это прекрасно знал. Но этот тип, сидевший в конце стойки, заказал молочный коктейль с фруктами уж, наверное, час назад и ни тпру, ни ну: и доесть не может, и заказывать еще что-нибудь не собирается. Битый час проторчал и, слава Богу, сматывается – с девчонкой. Придется завтра так ей и сказать: заруби себе на носу, чтоб никаких дружков! Если, конечно, не придут всей кодлой и не высосут у него все запасы молока и мороженого.

– Готова? Ну» наконец-то!

Поднявшись с неудобного крошечного пластмассового стульчика, Поль потянулся всеми членами и подхватил сумку Алли. Вместе они вышли на улицу, где, греясь в последних лучах заходящего солнца, ждала их „Голубая стрела“, как с гордостью называл свой „додж“ Поль. Полю не терпелось тут же включить мотор и с ревом на полной скорости умчаться подальше от заведения Вика.

– Черт побери, я терпеть не могу молоко! Нет, чтобы продавать пиво, как все порядочные люди.

Она улыбалась, с издевкой глядя на него:

– Так зачем пришел?

Он понизил голос и бросил на нее пристальный взгляд:

– А ты как думаешь?

Она ответила быстрым заигрывающим полувзглядом и отвернулась. Придется вылезти из машины, если он начнет мозги пудрить; в то же время ей вовсе не хотелось топать с этой тяжеленной сумкой в такую даль.

Алли откинулась на спинку.

– Я получила то место, о котором вы говорили. Ну, ту работу, что вы мне нашли.

– Да, слышал.

– Это будет хорошее начало, – с воодушевлением заговорила она. – Тут тебе не „Парагон“. Полный рабочий день. Вик говорит, я там и неделю не выдержу. Только это чушь. Мне действительно нужны деньги, и я готова работать, понимаете. – Она помолчала и затем заговорила снова: – Поль… вы знаете нового священника… мистера Мейтленда?

Поль ловко проскочил между двумя медленно едущими машинами.

– Ну да, а что такое?

– Да нет, ничего.

Она снова погрузилась в молчание.

– Новая работа, а? – вступил Поль. – Я же говорил тебе, это чистая везуха. У тебя все отлично получится, Алли, вот увидишь. Все до последнего пенни ты заработаешь по праву, помяни мое слово.

– Я знаю, – в глазах у нее появился странный блеск, повергший его в недоумение.

– Ха! Ты, никак, уже и нос задираешь!

Она не поддалась на приманку.

– Я знаю, что кое-что делать умею, – сказала с расстановкой, словно подчеркивая смысл сказанного. – Только я уверена, что мое место не здесь. Но я знаю, что кое в чем могу преуспеть – и в один прекрасный день своего добьюсь. Вот увидите.

Он подумал про себя, что это, наверное, правда, и у него засосало под ложечкой.

– Но не здесь, говоришь? – как эхо повторил он.

– Что такое Брайтстоун? – продолжала она. – Так, дыра, шахтерский городишко.

– И набит шахтерами, – закончил с горечью Поль. Ему даже на секунду не приходило в голову, что когда-нибудь придется стыдиться своей профессии – и из-за кого – из-за девчонки, почти ребенка, которая еще и в жизни-то ничего не нюхала! Но, может, оттого-то ее слова и ранили так больно – она смотрела и говорила с непреднамеренной детской жестокостью – и, как знать, может, говорила правду.

– Итак, ты спишь и видишь, как бы стряхнуть брайтстоунский прах со своих ног, так что ли? Послать… всех? – он чуть было не сказал „нас“.

– Да, – спокойно подтвердила она.

Поль в сердцах нажал на акселератор и с ревом и визгом погнал машину от поворота к повороту.

Алли глянула в его сторону.

– Но, Поль, – лукаво обратилась она к нему, – если я не хочу жить в шахтерском городишке, это не значит, что я ненавижу шахтеров.

Успокаиваясь, он кивнул головой.

– Я понимаю, что у тебя есть причины сбежать из этого города, Алли, и я считаю, что они вполне резонны – вернее, одна-единственная, и самая важная! Но если оставить в стороне твоего папашу – ну представим на минуту – Брайтстоун не такое уж плохое место – здесь полно славных людей, если только не полениться поискать их.

– Я и сама знаю, – нетерпеливо закивала она, – перестаньте занудствовать, Поль.

Ее снисходительный тон снова привел его в раздражение.

– Что ты прикажешь мне сделать, чтоб вбить это в твою упрямую башку, Алли? – воскликнул Поль сердито. Он резко затормозил у самого тротуара и повернулся к ней. – Ты готова весь город с дерьмом смешать только потому, что твой отец старая дубина! Но он же не один в городе! Есть и другие… – он чуть было не сказал: „которые любят тебя, беспокоятся о тебе, которым ты нужна“. Но остановился. Несмотря на то, что слава сердцееда бежала впереди Поля, он никогда еще по-настоящему не любил. Ему не приходилось много трудиться, чтобы расположить к себе женщин. Чуя зов его животного естества, очарованные девушки слетались к нему, словно пташки к кормушке, без каких-либо особых ухищрений с его стороны. И он получал удовольствия беззаботно, даже эгоистично, где и когда хотел, не зная ни верности, ни вины. Ему никогда не приходилось домогаться женщины или молить ее о любви. Да он по сути и говорить-то с ними толком не говорил – любовная интрига заключалась для него в простенькой операции: рука на колене, а то и выше. И вот наступил один из тех роковых моментов, когда человеку открывается нечто такое, после чего возврат к прежнему уже невозможен. Поль вдруг понял, что никогда еще не был по-настоящему, безнадежно и бесконечно влюблен – вплоть до этого момента. А нужных слов он не знал. Наконец, завершая недосказанную фразу, тяжело повисшую между ними, он смущенно произнес:

– люди… которые будут скучать по тебе, если ты уедешь.

Она бросила на него взгляд из уголков своих чуть раскосых миндалевидных глаз, но никакой другой поддержки с ее стороны не последовало.