Текст книги "Греховная связь"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Роберт, Роберт! – вцепилась она в лацканы его пиджака. – Послушай меня, Роберт! Во что ты играешь с этой девицей? Мы можем все потерять!

– Джоан, все как раз наоборот. Я думаю, мы все обретем – все то, что так необходимо знать.

– Ты опять валяешь дурака. Боже, это же старо как мир! Мужчина твоих лет – бегает за девчонкой! Это омерзительно! Неужели ты не понимаешь, как это выглядит со стороны? И кто бы мог подумать, что ты, Роберт, связался с девчонкой, которая годится тебе в дочери!

– Все это не так, Джоан, – все совершенно не так!

– …с младенцем, который к тому похож – похож на кого-то другого…

– Ты видела, Джоан? Ты тоже узнала ее?

– Нет! Нет! Все это не так! Какое-то средневековое наваждение, морок! Это похоть соблазняет тебя, тебе чудится…

Он опустился на колени и посмотрел ей прямо в глаза.

– Или воспоминание? – медленно, с расстановкой произнес он.

– Нет! Нет! Нет!

– Роберт, что случилось?

Вид у Клер был встревоженный.

– Дорогой, что случилось? Ты болен?

Он отметил с некоторым удовлетворением это обращение „дорогой“, сорвавшееся с ее губ. Но было не до размышлений.

– Джоан совсем плохо. Надо отправить ее домой.

– О, бедняжка! – Внимание Клер моментально переключилось на безвольно поникшую фигуру на стуле; обхватив Джоан одной рукой за плечи, другой она стала поглаживать ее ледяную ладонь. „Сострадания у Клер хватит на то, чтобы обнять серийного убийцу, идущего на электрический стул, – подумал Роберт. – Но только не меня. Со мной она натерпелась дальше некуда“. На сердце легла невыносимая тяжесть. Джоан увидела Эмму и истолковала все таким образом… нет, это выше всяких сил. Он просто не может этого допустить – даже малейший шанс… опасность…

– Я возьму ее пальто и отвезу домой. Побудь здесь, пока я все устрою и вызову такси.

– Я отвезу вас.

– Не глупи, Роберт. – Момент теплоты прошел. Голос Клер опять обрел безличную окраску постороннего человека. – Ты должен произнести главное вступительное слово перед презентацией призов. Здесь масса полезных людей. Ты еще не закончил работу. Увидимся дома, когда все кончится.

Когда все кончится…

Кончится…

Роберт устало сидел в машине напротив многоквартирного дома на окраине. Было уже далеко за полночь, и ему давно пора домой. Только свет в ее окне не отпускал. Но он не собирался стучаться к ней в столь поздний час. Ему надо поговорить с ней. Но это могло подождать до завтра. Подождет… Лучше отправиться домой… пора…

Внезапно распахнулась дверь, и из подъезда вышел Гарри, а за ним Эмма. Отрывисто попрощавшись, парень ушел. Осторожно выйдя из машины, чтобы не привлекать внимание удаляющейся фигуры, Роберт подбежал к ступеням как раз в тот момент, когда Эмма уже закрывала за собой дверь.

– Эмма!

– Бог ты мой! Что вы здесь делаете? – Окинув его взглядом, она бросила: – Вечеринка, а? Не ахти какая веселая, судя по вашему лицу?

– Что он тут делал? Этот Гарри? В такое время?

Она вся вспыхнула.

– А вам какое дело?

– Я видел, как он смотрел на тебя.

– Ну и?

– Он раза в два моложе меня. Может, больше.

– Да при чем здесь это? Он просто приятель! Ничего больше. Принес мои снимки – он фотограф – мы хотим с ним одно дельце провернуть. Да и с какой стати я должна отчитываться перед вами!

Он чувствовал себя ужасно. Голова, начавшая болеть с того момента, как Джоан бросила, наконец, свою бомбу, теперь просто раскалывалась, хоть кричи. Выражение лица и тон Эммы вдруг изменились.

– Эй, да вы совсем плохи. Давайте-ка лучше выпьем чашечку чая перед тем, как ехать домой.

– Нет-нет. Мне надо ехать.

Она отреагировала на это с беспечностью молодости.

– Ну, ехать, так ехать. Пока, в таком случае. В среду я занята полдня. Если будете поблизости, можем…

– Эмма, я, я ухожу… Я… пришел попрощаться.

Она даже подпрыгнула, словно котенок.

– Попрощаться? Вы хотите сказать – совсем?

Роберт кивнул. Он боялся заговорить, чтоб не сказать лишнего.

– Что я такого сделала? Мы же не делали ничего плохого! Почему мне нельзя видеть вас? – В голосе ее звучали слезы. Он даже не думал, что может причинить ей такую боль.

– У меня… меня сегодня словно осенило – я увидел, как это все выглядит со стороны. Посмотри на меня. Я в отцы тебе гожусь. Ты юная девушка, одна – этим можно воспользоваться…

– Но это неправда! И никогда такого не будет!

– Мы-то знаем. Но как на это могут посмотреть со стороны?

– Какое мне до этого дело!

– Да, но я обязан быть осмотрительным за двоих. И мне, кроме того, есть о чем беспокоиться. Моей сестре известно, что я встречаюсь с тобой. Она мне это выложила сегодня вечером. Эта женщина не будет терпеть то, что она не одобряет или не понимает. И потребуется только время, чтобы рано или поздно она начала угрожать мне, шантажировать меня. Здесь все было повязано – ты – я – мы…

Слова эти оставляли у него во рту привкус пепла, он с трудом говорил, с трудом думал. Неужели он верит в то, что произносит? А что же с ней, ведь она дитя его сердца, подкидыш эльфов… она… она что? Кем она была ему? Или он ей? Как утопающий, он хватался за соломинку.

– К тому же я женат. Я люблю свою жену и не хотел бы подвергать ее…

– Но это не мешало вам раньше! – Голос ее стал пронзительно тонким, слезы текли по щекам от бессильной ярости и боли. – Ты ублюдок. Эгоистичный ублюдок! Так вот, что ты нес ей, вот что ты говорил Алли Калдер – вот такую лживую жвачку?

– Нет!

– И ты хочешь, чтоб я поверила?

– Да! С ней все было по-другому!

– Ну почему? Ведь я тебе никогда не надоедала. Я только хочу видеть тебя. Что в этом плохого?

– Ничего.

– Я не она. Но тут уж ничего не поделаешь. Почему ты не любишь меня?

Она плакала, как ребенок, но с неизмеримой горечью взрослого. Никогда он не чувствовал себя таким негодяем, глупцом, обманщиком, поправшим все доброе и прекрасное.

– Послушай, это моя вина. Это я начал. Надо было быть умнее. Просто видеть тебя оказалось достаточно, чтобы все вернулось. Это моя ошибка, а не твоя. Мне очень жаль. А теперь я ухожу.

Он двинулся к двери.

– Ключ к твоему прошлому – только этим я для тебя и была? – Лицо ее блестело от слез. – А как насчет будущего, Роберт? Моего будущего? Тебя это не трогает?

Двигаясь точно осужденный на смерть, он открыл дверь и стал спускаться по ступенькам.

– Не уходи, – закричала она. – Пожалуйста! Не оставляй меня! Не уходи вот так!

Но он шел не оглядываясь, затем сел в машину и всю дорогу до дома упорно не слушал команду, звучащую в каждом ударе сердца: „Поворачивай обратно! Поворачивай обратно!“

* * *

Любовь, любовь и боль – где кончается одно и начинается другое? Без чувств, без сил, совершенно опустошенный, Роберт бездумно гнал машину по автостраде, но даже опасность, подстерегающая его время от времени на шоссе, не могла заглушить карающих мыслей. Сколь же хрупко было его счастье с Эммой! И как же глупо было надеяться, что эта эфемерность может быть долгой! И как быстро, с какой легкостью Джоан вторглась в его жизнь со своим безошибочным чутьем убийцы, чтобы растоптать все и уничтожить…

Слепец… слепец… слепец…

Когда он наконец станет умнее? Все та же вечная история с Алли – с той только разницей, что на сей раз он был чист перед Господом, совершенно безгрешен – даже без греховных помыслов! Его чувство к Эмме – и он готов был принести свою душу перед суровые очи Судии даже в день Страшного Суда – было сама чистота, забота и любовь.

Но в конечном итоге, какое все это имело значение? Он попытался заставить себя во всем разобраться. Противостоять своим страхам – вот единственный путь. И начать сначала. Ну, что ж, начнем с азов.

– Это все похоть! Ты одержим похотью! – кричала Джоан. Он зло рассмеялся. „Это больше говорит о тебе, чем обо мне, Джоани“, – размышлял он. Он твердо знал, что физического вожделения к Эмме он не испытывал.

Ты то же самое думал поначалу об Алли, напоминал ему голос совести.

Но то было совсем другое!

Почему другое? Ты любил Алли, ты любишь Эмму, тебя страстно тянуло к ним, тебе хотелось заботиться о них, так ведь?

Да!

Так в чем же разница, ваше преподобие? – подначивал главный из его бесенят. Разве все не просто дело времени – и ты целовал бы эти нежные губы, ласкал юные маленькие груди, бедра, непробужденное тело…

* * *

Нет! Нет! Нет!

Чувствуя тошнотворное отвращение к себе, он резко нажал на газ и погнал машину еще быстрее. За окном кабины низкое безлунное небо склонилось над мрачной юдолью скорби. Далеко на горизонте сгрудившиеся тучи полосовали кроваво-красные плети. Уже светает. Снова и снова в голову ему приходили мрачные мысли об утрате и крушении всех надежд.

Еле волоча ноги, он вошел в дом и медленно стал подниматься по лестнице. Может, ему удастся соснуть пару часиков до начала нового рабочего дня… И он начнет все сначала. Переделает все дела в соборе, которые здорово запустил. И прежде всего – постарается уладить отношения с Клер…

В спальне горел свет. У туалетного столика в кресле с прямой спинкой сидела Клер и смотрела на него холодным пристальным взглядом. Что это за взгляд? Неприязнь? Она ждала его появления.

– Почему ты не говоришь мне, что происходит, Роберт? – начала она без всяких предисловий. – Все это время. По крайней мере я могла бы помочь.

Он лихорадочно искал, что ответить.

– Да нет, все в порядке.

Когда, в какой момент отринул он ее любовь, ее почти благоговейное отношение к себе; ведь она буквально впитывала любое его слово, каждое его изречение было для нее евангелием, и она, ничтоже сумняшеся, с энтузиазмом принималась воплощать их в жизнь? Сейчас же от ее взгляда сковало бы льдом и ад.

– У тебя и без меня сейчас забот полон рот, – смущенно пожал он плечами. – И смерть мамы… и Поль…

Она пропустила его слова мимо ушей.

– У тебя кто-то есть, правда? – спокойно спросила она.

– Да нет же!

– Роберт, не относись ко мне, как к ребенку. – Она была пугающе спокойной. – Вы оба так смотрите на меня – ты и Джоан. Я знаю, что она чем-то крайне озабочена, и это касается тебя. От нее тоже слова не добьешься. Вам кажется, что я слишком глупа.

– Да нет же…

– Будто я не знаю! Послушай, Роберт, я не собираюсь играть роль обманутой жены. И не собираюсь допытываться, где ты был допоздна вчера и в ночь, когда погиб Меррей – и в другие дни, ты сам знаешь – и все это – ужасно.

Только слабые, едва заметные придыхания в потоке ее слов свидетельствовали о том, что она на самом деле переживает. Немного помолчав, Клер продолжала.

– Вот что я тебе скажу, Роберт. Да ты и сам знаешь это не хуже меня. Мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. Ты живешь сам по себе…

– Но у меня никого нет! – с отчаянием воскликнул он. Но она даже бровью не повела.

– И больше я с этим мириться не желаю. Ты мне лжешь на каждом шагу, ты всячески избегаешь меня – больше я этого выносить не могу. Я дошла до точки и поняла, что незачем терпеть все это. Не думаю, что брачный обет обязывает меня продолжать жить с человеком, который даже перестал притворяться, что он мой муж.

Что она такое говорит? Совсем растерявшись, он все же пытался сосредоточиться и понять смысл ее слов.

– Когда ты вернешься из Брайтстоуна… – Брайтстоун! Бог ты мой, он совсем забыл про эту торжественную панихиду по случаю открытия шахты, – нам надо будет сесть и спокойно все обмозговать…

– Обмозговать? – Он впал в панику и скороговоркой выпалил: – Клер, но никого нет. Поверь мне, я говорю правду! У меня нет никого, кроме тебя. И никогда не было. Поверь мне! Ради всего святого!

– Роберт – я требую развода!

35

В Брайтстоун.

Что еще готовит ему жизнь?

Брайтстоун был последним местом на земле, где бы он хотел сейчас оказаться.

Все началось в Брайтстоуне, вся история – и все с самого начала пошло наперекосяк. Все плохое случилось в Брайтстоуне. Но, видно, это проклятое место еще не закончило с ним свои игры! И в тот самый момент, когда его брак трещит по швам, ему приходится оставлять Клер и возвращаться туда, чтобы служить панихиду по умершим и праздновать открытие шахты. „После этого, – клялся Роберт, – ноги моей никогда не будет в Брайтстоуне!“ Но в тот самый миг, когда он давал себе столь торжественное обещание, в самой глубине сознания зашевелилась странная мысль. Это было не случайное посещение. Это прошлое вставало на дыбы перед лицом настоящего, сталкивая его с той правдой, которую он избегал или отрицал все свои зрелые годы. Если все началось в Брайтстоуне – то почему не может там же и закончиться?

В напряженном молчании Джоан везла его на вокзал. День был хмурый, серый; небо затянуто низкими облаками. Роберта одолевало беспокойство, он совсем не выспался; потрясение от слов Клер о разводе развеяло всякую надежду поспать часок-другой. В затянувшемся споре он не смог возразить ей что-нибудь существенное по поводу того, что их брак зашел в тупик. Единственное, что ему удалось добиться от нее это обещания, что она не будет предпринимать никаких шагов до его возвращения. Все станет на свои места! – с сардонической усмешкой говорил он себе. Потому что придется биться за ее любовь и за свою жизнь – ставки немалые!

Он бросил взгляд на сидевшую за рулем Джоан и с горечью подумал, что даже в мыслях не допускает, что с ней можно поделиться всем этим. Он сам не понимал, почему еще терпит ее. Когда она стала такой далекой, такой чужой? Глядя на тонкие руки, вцепившиеся в баранку, на чуть побелевшие костяшки пальцев, слыша пронзительный с хрипотцой голос, перехватывая агрессивные взгляды, ощущая всем своим существом исходящий от нее дух накопившегося за долгие годы недовольства, он ловил себя на мысли, что видит сестру в таком свете впервые, и сердце его наполнила боль за ту девочку, которой уже нет. О, Джоан, что с тобой произошло? Что произошло со всеми нами?

Наконец они подъехали к вокзалу. При прощании Джоан изобразила лицемерное оживление и радость, будто ему предстояла увлекательная поездка.

– Везет же тебе! Ну, желаю хорошо провести время! Постарайся развлечься как следует до службы!

– Постараюсь, – бросил он, надеясь, что эти слова не будут восприняты слишком саркастически.

– Я поставлю машину и пойду на вокзал – куплю тебе чего-нибудь почитать на дорожку.

– Ради Бога, не беспокойся.

– Не хочешь никакого журнальчика?

Она огорчилась как ребенок, которого лишили сладостей. Роберт наклонился вперед и пристально посмотрел ей в глаза.

– Нет, Джоан, – ровно произнес он. – Даже журнальчика.

Она вспыхнула.

– Не знаю, с чего ты злишься! – резко бросила она. – Я ничего не сделала! Это ты вовлек нас в эту переделку!

Он открыл дверцу.

– Ну, так я вас из нее и выведу, только подожди немного. – Он потянулся за своей сумкой.

Лицо ее осветилось надеждой.

– Ты хочешь сказать?..

– Все кончено, вот что я хотел сказать.

– Это правда?

– Джоан, Бога ради!

Она даже не пыталась скрыть дикой радости, охватившей все ее существо.

– О’кей! О’кей! Ты меня еще когда-нибудь поблагодаришь! – восторженно воскликнула она. – Ты мне еще скажешь спасибо! Подожди! И, думаю, очень скоро! Вчера я беседовала с архиепископом…

– Джоан… – Он придержал ручку дверцы. – Не надо. Не надо говорить обо мне с кем бы то ни было – или за меня. Хватит! Отныне я сам принимаю решения. Маловероятно, чтобы они пожелали сделать меня епископом. И еще менее вероятно, что они когда-либо снова будут слушать тебя. – Он без особого нажима закрыл дверцу. – Ты больше не работаешь, Джоан, – спокойно бросил он в побелевшее лицо с вылезшими из орбит глазами. – Мне придется подыскать другую помощницу. – И, не оглядываясь, зашагал к вокзалу.

Путешествие на поезде дальнего следования утомительно. Слушая стук колес, несущих его по равнинной, удаленной от моря части острова, Роберт думал о том, что с каждой милей приближается к своему прошлому, к Брайтстоуну, откуда все началось, и в то же время движется вперед к последнему шансу, пусть очень незначительному, научиться жить более осмысленно, более правильно и открыто. Его не оставляло чувство, будто с каждой милей этого пути у него отслаивается слой за слоем защитная кожа. Журнальчик. Какой тут журнальчик, когда перед ним вся книга его жизни, и ее надо перечитать, а кое-что и переписать заново!

Роберт задремал, но сон был неглубокий и не принес отдохновения; его преследовали какие-то видения, которые таяли, как только он просыпался, и оставляли неотвязное ощущение страха и утраты. Он знал, что снится ему что-то очень важное, но понять, или хотя бы уцепиться за смысл, не удавалось. Ему надо подумать о Клер, говорил он себе, об их браке, а не о разводе, что бы там она ни несла, но разум его при одной мысли об этом превращался в сухой, съежившийся орех.

А как справиться – да что там справиться, хотя бы подступиться к сосущей пустоте в сердце, к той невосполнимой утрате, которую он чувствовал при одной мысли о том, что никогда не увидит Эмму. В сочетании с былой утратой, совсем недавно возвращенной его памяти Мерреем, это давило его тяжестью двойного горя, вынести которое было не по силам смертному. Он метался между тревожными мыслями и мучительными снами, как арестант на допросе, не приближаясь, однако, к искомым ответам.

Никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, выстукивали колеса. Он горько улыбнулся. Нет, неправда. Надо возвращаться. Тайна будущего погребена в прошлом. Без знания, без истины, грехи отцов обречены переходить к детям – и так без конца, аминь.

Верую, Господи.

Помоги моему неверию.

Даруй нам мир Твой.

Все не так просто. Стоило ему сойти под пронизывающим осенним ветром на брайтстоунский перрон, как на него обрушился поток мучительных воспоминаний о весеннем полном надежд деньке много, много лет тому назад: комитет по встрече во главе с напыщенным боссом шахты Уилкесом, Джордж и Молли Эверарды, так и сияющие от радости, и Поль, милый Поль, в гордыне своей юности и мужественности на ревущем любимом „додже“ „Голубая стрела“.

„А где все мы теперь?“ – с горькой отстраненностью размышлял он. Уилкес, сломленный убытками после катастрофы на шахте, продал ее международной корпорации, которая не знала и знать не хотела брайтстоунских обитателей и жаждала только одного – открыть шахту во что бы то ни стало и получать доходы. Джордж и Молли до срока призваны Богом; последние годы жизни Молли омрачены тяжелейшим несчастьем, которое только может выпасть на долю матери – погребен заживо ее единственный сын Поль… а Клер… Джоан… туда же надо причислить и его самого… ведущие призрачную жизнь, искривленные обрубки того, чем они должны были быть… Почему? И может ли эта, пускай и запоздалая, попытка вернуться к корню всей этой беды, всего несчастья увенчаться успехом?

– Настоятель Мейтленд?! – Сияющий молодой человек в пасторском воротничке, поспешивший взять у него из рук сумку, был явно возбужден важностью события и величием знаменитого гостя. – Я Линдсей, священник этой округи, – немного нервничая, выпалил он. – Брайтстоун один из моих приходов. Рад приветствовать вас здесь. Мы тронуты тем, что вы окажете нам честь присутствовать на нашем торжественном богослужении!

– Я не мог это пропустить, мистер Линдсей, – машинально ответил Роберт, идя вслед за молодым человеком к его машине. – Это старинное местечко… – он затаил дыхание при виде знакомых улочек Брайтстоуна, – это старинное местечко было когда-то мне очень дорого. И сдается, я не многое забыл из тех времен.

– С вашим пребыванием здесь возникли некоторые проблемы, настоятель, – все также нервничая, откликнулся Линдсей. – Мы получили ваше письмо с пожеланием остановиться в пасторском доме, и все было там приготовлено. Но епархиальный совет счел, что вам будет гораздо удобнее в отеле. Дом уже многие годы пустует с тех пор, как Брайтстоун перестал быть самостоятельным приходом.

– Я не сомневаюсь, что там будет замечательно.

– О, разумеется, женщины из прихода поддерживают его в чистоте и порядке, а на этой неделе они приготовили постель и все необходимое. Но телефон там не всегда работает, а электричество частенько барахлит, потому что мы не в состоянии содержать все как положено – это нам не по карману, – нахмурившись, он переключил скорость: машина медленно преодолевала подъем на мыс. – Вы, действительно, уверены, что хотели бы остановиться там, сэр?

– В память былых дней…

В пасторском доме время как будто остановилось. Словно во сне, Роберт вышел из машины, поднялся по каменным ступеням и толкнул тяжелую дверь. Его спутник, явно вздохнувший с облегчением при виде наведенной чистоты, запаха мебельной политуры и тщательно застеленной наверху в гостевой комнате постели, суетливо проверив все, что можно было проверить, оставил наконец господина настоятеля наедине с самим собой.

– Надеюсь, вы славно отдохнете сегодня, настоятель, – сказал он на прощание. – В холодильнике еда, а если что понадобится, мой номер на столике, рядом с телефоном – сразу звоните. Замечательно, что вы смогли приехать заранее. Комитет по поминовению хотел еще кое-что обсудить, но с ними связаться легко. Ну, отдыхайте!

Улыбнувшись и помахав рукой, Линдсей удалился. Неужели и он был таким молодым, изумлялся Роберт, таким расторопным и зеленым? Конечно, был. Только молодой и зеленый Линдсей явно не оставлял за собой обломки крушений. Это, как остро чувствовал сейчас Роберт, было его личной привилегией и вовлекало в свой круг всех, кто любил его и чья жизнь пересекалась с его жизнью за эти двадцать последних лет.

О, Боже, надо взять себя в руки, а то он скоро уподобится Старому Мореходу или иному зловещему созданию, обреченному скитаться по семи морям в муках вечного раскаяния! Пора на свежий воздух! Малоприятная и даже мучительная прогулка привела его на главную улицу Брайтстоуна. Перед ним, освещенный полуденным солнцем, развернулся городишко, словно поношенная полустертая лента, давно вышедшая из употребления. Он чувствовал, как липкий пот покрывает все тело, и в то же время его била дрожь: холод пронизывал до мозга костей, до самой души.

Ноги сами вели куда надо. В конце главной улицы, где начиналась, как он мрачно припоминал, „бедная часть города“, до сих пор работало кафе „Парагон“, предлагая разочарованной местной молодежи свой нехитрый набор молочно-фруктовых коктейлей. Секунду помешкав у входа, он распахнул дверь и вошел внутрь.

– Кофе или что?

За стойкой стоял грек, как две капли воды похожий на Вика. Он протирал грязной тряпкой стакан и смотрел на Роберта с таким же подозрением, как Вик в первое его посещение. Тот же солнечный свет проникал через то же окно, освещая то же место на полу, где стояла она…

Из задней двери вышла девушка и повернулась к нему. Она была маленькой и чернявой с выражением мучительной скуки на лице. В руке у нее было потрепанное меню. Всем своим видом девушка как бы давала понять, что ей все до лампочки. Увидев перед собой незнакомца, она широко раскрыла глаза и уставилась на него, будто он был идиотом или уродцем.

Резко развернувшись, он вышел из кафе на улицу. Чего он ищет здесь, на что надеется? Может, он и правда идиот? Что бы там ни было, надо как следует пошевелить мозгами, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги!

Внезапно тяжелая рука хлопнула его по спине.

– Вы посмотрите, кого я вижу! Да это же настоятель собственной персоной!

Он обернулся. Перед ним стоял Мик Форд в окружении целой свиты, по-видимому, шахтеров, потому что кое-кого он узнавал в лицо, хотя не мог бы назвать по имени.

– Мик, – с горькой улыбкой отозвался он. – Рад вас видеть здесь. Какими судьбами?

– Теми же, что и вы, настоятель. Мы здесь, полагаю, по одному делу. Открытие шахты – моя официальная работа, как и ваша, так-то вот. Должен же кто-то хоть одним глазком глянуть что тут да как в смысле новой организации и прочего. Да и кто, по-вашему, вел переговоры?

– Конечно, вы, так ведь, Мик?

Мик подозрительно посмотрел на него сквозь щелки глаз, его вечно ущемленное самолюбие искало подвоха, но не успел он ответить, как их прервали.

– Эй, Мик, – голос принадлежал высокому худощавому молодому человеку, стоявшему позади профбосса. – Познакомьте нас, а?

– Само собой! – засуетился Мик. – Роберт, это Дейв Гастингс, продюссер, делает видеофильм об открытии шахты. Это как раз то, что вам нужно, – широким жестом указывая на Роберта, бросил Мик Гастингсу. – Этот человек придаст остроту вашему ролику! „Герой Катастрофы“ – вот кто такой наш настоятель. Спас уйму людей. Причем одного парня чуть ли не ценой собственной жизни – он едва сам не погиб в шахте, наш настоятель. Сейчас он настоящая звезда, с телеэкрана не сходит! Его так и называют „народный настоятель“ помните его?

– О, еще бы!

Теледеятель смотрел на него с нескрываемым интересом.

– Никакой рекламы, Мик! – твердо сказал Роберт. – В этой службе я сам заинтересован и…

– Никакой рекламы! – Все коротенькое, заплывшее жиром тело Мика заколыхалось от смеха. – Пресса со всего мира устроила десант в Брайтстоуне, настоятель! Даже из России прикатили, это же такая история! Ваша физиономия опять будет во всех газетах и на телеэкранах, как тогда! Попробуйте-ка сами остановить их!

– Эй, что за гонка?

Гарри Йетс не обманывался насчет отношения к нему Эммы и знал, что девушка не питает к нему никаких чувств, но все равно был уязвлен, когда она выхватила у него из рук пакет и бросилась к ближайшему столику, даже не удосужившись сказать „привет!“

– Возьми кофе, если хочешь, Гарри, – только и сказала она. – Я говорила мистеру Газули. Он ничего не имеет против.

„Зато я имею“, – хотел возмутиться Гарри, но побоялся ее острого язычка, правда, еще больше парень боялся, что пожалуйся он хоть раз на ее отношение к себе – и пиши пропало, не видать ему ее как своих ушей. Вконец раздосадованный, он поплелся к стойке и получил чашку нехотя заваренного невкусного кофе, еще более неохотно выданного нелюбезной рукой.

– Недурно, недурно, Гарри.

Глаза Эммы блестели. Он никогда не видел ее в таком возбуждении. С восхищением она рассыпала пачку фотографий по столу; ее маленькие пальчики бегали от одного изображения к другому, останавливались на отдельных снимках и постукивали их ноготком.

– Вот этот, например! Чертовски здорово! И как тебе это удалось?

С некоторой обидой он взял у нее из рук фотографию.

– Фотографировать не так уж сложно, Эмма, ты знаешь. Даже если объект съемки и не подозревает, что его щелкают.

Эмма с глубочайшим вниманием рассматривала снимок.

– Он не знал, – растягивая каждый слог, проговорила она.

– Но почему? В чем смысл? Я не понимаю.

– А тебе и не надо понимать, Гарри, – резко парировала она. – Я тебя просила щелкнуть мне несколько снимков по дружбе. Между прочим, предлагала заплатить, а ты сказал, что не надо, что это будет забавно.

– Я просто думал, что будет забавно пощелкать, вот и все, – проворчал Гарри. – Почему ты не попросила его улыбнуться в камеру и не сказала, что его снимают, как всех?

– Потому!..

– Что ты хочешь сказать?

– Потому что мне хотелось сделать ему сюрприз.

Гарри смотрел на бесчисленные изображения Роберта Мейтленда, разбросанные по столику: Роберт отъезжает с Эммой от кафе, Роберт покупает ей мороженое и улыбается, глядя на нее.

– Он будет очень удивлен. Вот уж сюрприз так сюрприз.

– Ну вот и хорошо. Большое спасибо, Гарри. – Она собрала фотографии и сложила их. Парень почувствовал, что сейчас ему дадут от ворот поворот.

– Послушай, Эмма, – начал было он.

Она мгновенно приняла оборонительно-агрессивную позу.

– Что-то не так, Гарри?

Он набрался храбрости.

– Видишь ли, эти снимки. Сюрприз, сказала ты. Я как-то особенно голову тогда над этим не ломал. Но потом… скажи мне, будь добра, с какой стати ты должна ему делать подарок? Кто он такой? Какой-то старый чудак, шляющийся вокруг кафе. Почему ты хотела, чтобы я всю дорогу следил за вами и делал вот такие снимки?

– Не задавай лишних вопросов, Гарри, тебе это не идет. Все, что от тебя требовалось, это направить объектив и щелкнуть. Работа окончена? Не так ли?

– Нет, не так. – Эмма бросила беспокойный взгляд через плечо. Старик Газули, насупясь, уже посматривал в их сторону. Ей в голову не приходило, что от Гарри можно ожидать неприятностей!

– Это моя работа, – он с каждым словом повышал голос. – И я имею право знать, что ты с этим собираешься делать. Мне не очень все это нравится – то, как ты заигрывала с ним, завлекала его и все такое.

– Ну, ладно, Гарри, раз ты хочешь, я тебе скажу. – Лицо ее побледнело, и глаза были холодны и тверды как сталь. – Ты говоришь о праве. Так вот, все что я делаю, я вправе делать. Клянусь тебе в этом. В мире никто не имеет большего права на время и внимание настоятеля Мейтленда, чем я, и я полмира проехала, чтобы доказать это! А твои фотографии и есть доказательство – вот что они такое. Свидетельство. Мое свидетельство. И увильнуть от этого ему не удастся, как бы он ни пытался. А он попытается, ставлю на это последний доллар, попытается! Мужчины. Все они одинаковы! Но на сей раз ему не отвертеться. На сей раз – нет! На сей раз нет! Нет, этого не будет снова!

Она замолчала, мысли ее были где-то далеко.

– Некоторое время мы не увидимся, Гарри. Я собираюсь уехать. На несколько дней – на побережье. Ты едва ли слыхал о таком местечке, оно называется Брайтстоун. Но сначала надо заехать в другое место – вглубь континента. Пора повидать кое-кого, и этот кое-кто очень удивится, увидев меня. И обрадуется, надеюсь, – не многие женщины его посещают…