Текст книги "Греховная связь"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

38

В ночь, в ночь…

Надо было захватить плащ…

Да какая теперь разница…

Рассудок оцепенел, фиксируя только ритм собственных шагов. Роберт продвигался вниз по дороге, мокрый до нитки; где-то в глубине сознания гнездилась мысль о том, что в любой момент одна из этих чудовищных молний выберет его мишенью и с безжалостным безразличием обрушится на незащищенную голову. Однако страха не было. Он знал, что события движутся к предопределенному свыше финалу и не нуждаются в его вмешательстве.

Внизу, у подножия мыса городские пабы мигали огоньками, словно маяки добрых дел в море вселенского зла. Сидящие в их душноватом тепле и уюте брайтстоунские завсегдатаи с изумлением взирали на измочаленного штормовым ветром незнакомца, внезапно возникшего в распахнутых дверях из воющей тьмы. Только бармен, гордившийся тем, что знает всю подноготную городка, признал почетного гостя города в этом ночном пугале с прилипшими ко лбу космами волос и мокрой насквозь одежде, болтающейся на нем тяжелыми складками.

– Добрый вечер, настоятель, – бросил он с удивлением. – Чем могу служить?

Скорее усталость, чем грубость заставила Роберта говорить напрямик, без обычных вежливых реверансов. Однако он боялся, что его вопрос вызовет недоумение и отказ.

– У вас есть машина, которой я мог бы воспользоваться?

– М-м-м… – Как любой хозяин кабачка Билл Прайс построил свою карьеру на жесткой шекспировской заповеди: „Не занимай и не ссужай[29]29
  В. Шекспир. „Гамлет“. Акт первый, сцена третья. Пер. с англ. Б. Пастернака.


[Закрыть]“. Но в требовательных, будоражащих, горящих каким-то необычным огнем глазах, сверлящих его насквозь, было что-то такое, отчего лукавое жизненное кредо Билла впервые пошатнулось.

– Да, видите ли, настоятель…

Пока он мямлил, из задней двери вышла его жена с подносом сандвичей. Увидев Роберта, она остановилась как вкопанная.

– Боже праведный, что они с вами сделали? – вскрикнула она, и в голосе ее звучало нечто среднее между неуверенностью и ужасом. – Неужели у вас нет плаща или чего-нибудь прикрыться?

– Да все в порядке, честное слово, спасибо, – живо откликнулся Роберт, абсолютно утративший очертания реальности.

– Но с вас же течет, хоть отжимай!

– Ах, простите, – и Роберт с недоумением взглянул на лужу, растекающуюся на ковре. – О, я сейчас же уйду. Да-да. Мне бы только машину…

Хорошо бы его как-то спровадить, подумал про себя хозяин, испугавшийся, как бы ночной гость не испортил вечер его постоянным клиентам.

– Чего говорить, настоятель. Возьмите мою. – Он сунул руку в карман за ключами. – Красный „форд“ у дверей. Ни с чем не спутаете.

– Я принесу что-нибудь сухое, настоятель, а то вы простудитесь насмерть! – заговорила Фай. – Пойдемте на минутку наверх, что-нибудь из одежонки сына вам подойдет. Нельзя же ехать в таком виде!

– Да нет, не надо, все в порядке, я же говорю, что все нормально. – И он растаял в ночи подобно духу тьмы.

– Ну хоть полотенце захватите, голову вытереть! Вы же простудитесь!

Дверь тихо закрылась, будто это была проделка ночного ветра. Хозяин паба глянул на жену и покачал головой.

– Должно быть, стряслось что-то из рук вон выходящее.

Фай кивнула головой в знак согласия.

– Судя по всему, сегодня все идет вкривь и вкось. – Билл глазами указал на телевизор, монотонно бубнящий в дальнем конце бара. – Ты видела?

– Что? – Она посмотрела на лицо, уставившееся на нее с экрана. – Кто это?

– Да ты послушай!

„…сбежал сегодня днем из государственной тюрьмы на украденном „дацуне“ синего цвета под номером 336212. Увидевшие этого человека ни в коем случае не должны пытаться задержать его: он вооружен и очень опасен. Поль Эверард, некогда проживавший в Брайтстоуне, городке на побережье угольного района штата Новый Южный Уэльс, отбывал пожизненное заключение за убийство шахтера. Замеченные полицией машины, похожие на украденную, не позволяют составить представление о том, куда именно направляется Эверард…“

Алли…

Алли…

Где ты, любовь моя? Вернись… вернись ко мне…

Сердце Роберта переполняла боль и радость, глаза ничего не видели от слез, все тело трясло, словно в лихорадке; он вел машину против встречного ветра над обрывом. Записка! От Алли? А если не от Алли, кто мог ее написать? Голова шла кругом, мысли мешались, и вся чистота и ясность, с такой болью рожденные в часы могильного бдения, рассыпались в прах. Одно он знал наверняка – чего бы это ни стоило, надо слушаться ее призыва – даже если он доносится к нему из могилы.

Дорога к бухте Крушения была запечатлена стальным резцом в его сердце. Колеса будто сами находили дорогу, а чужая машина слушалась его рук, как старый добрый друг. Неужели теперь вопреки злой воле все будет как надо? Пожалуйста, Боже – Алли – Клер – Эмма – Алли – Клер – пусть так будет… Отец – Бог – пожалуйста…

Роберту казалось, что путь к бухте Крушения никогда не кончится. Чувства его обострились до предела; наконец он услышал сквозь рев и завыванье ветра сокрушительные удары волн о берег и понял, что добрался до вершины каменной громады. Обрыв должен быть где-то неподалеку, в опасной близости от дороги. Он съехал на обочину, выключил мотор и некоторое время сидел без движения, пытаясь взять себя в руки.

Сквозь кромешную тьму впереди фары вырывали полоску дерна, дальше, очевидно, в том месте, где край утеса обрывался в бесконечность, было чуть посветлее. Почти на краю обрыва стояло одинокое дерево, ствол его был искривлен временем и вечным сопротивлением жестоким ветрам. Роберт содрогнулся и затрясся мелкой дрожью, узнав это место. Он был здесь раньше! С ней! Но как? Когда?

Медленно… медленно…

Неимоверным усилием он заставил сердце умерить свои бешеные удары, а сознание приоткрыть двери всему тому, что с такой настойчивостью стучалось в них. Здесь. Да, здесь! Он когда-то стоял здесь, в этом самом месте, глядя вниз на бухту Крушения и видел, как Алли неслась на гребне волны в белом, как сама невинность, купальнике на фоне сине-зеленой водной толщи – словно она была русалкой, дельфином, морской нимфой. Да! Память вернула ему ее лицо, тело, каждый его изгиб…

Но это же самое место будило в его памяти еще что-то, темное, ужасающее. Что-то произошло здесь и он не осмеливался вспомнить…

Огромная тень вырастала перед ним, простирая свои необъятные черные крыла.

– Нет! – прошептал он. – Нет!

Впереди в кромешной тьме что-то двигалось. Нервы его напряглись до предела, он чуть не закричал от страха. Легкая фигурка мелькнула в свете фар, словно ночная птица.

– Кто ты? – громко закричал он. – Алли? Алли? Приди ко мне! Приди ко мне!

Дверца открылась, и в машину села она. Это была Алли, Алли Калдер, живая и невредимая: взгляд искоса из уголков ее миндалевидных глаз, детский росчерк розовой помады на нежных лепестках губ, тонкого хлопка платье, облегающее стройную фигуру, нитка голубых бус, которую он выиграл для нее в тот последний день на празднике у церкви. Она смотрела на него с торжествующей насмешкой, приоткрыв рот, словно желала что-то сказать. Он затаил дыхание, чувствуя, что вся его жизнь была прожита ради этого мгновения.

– Удивлен? – спросила она.

Все померкло у него в глазах.

– Эмма!

Она посмотрела на него странным восторженным взглядом.

– Я знала, что ты придешь. Как в старые добрые времена, не правда ли?

– Что ты делаешь?

Она одарила его сияющей кошачьей улыбкой.

– О, – просто – хочу – расквитаться.

– За что? – взмолился он.

– За то, что ты меня бросил! – Глаза ее сверкали от гнева. – За то, что отыскал меня, водил за нос – и вдруг сообщил, что не можешь больше меня видеть, потому что это, видите ли, опасно „в твоем положении“! Ты лицемер! И у меня есть доказательство! – Она торжествующе сунула руку в сумку и выудила оттуда пачку фотографий. Его собственная улыбающаяся физиономия с глазами, сияющими любовью, он рядом с ней, он, нежно обнимающий ее за плечи, он в магазине, покупающий ей всякую мелочь женского туалета, он с грудой этих тряпок на коленях. – Только представь, что за шум может устроить пресса со всем этим, ты же такая знаменитость – настоятель Мейтленд!

Два последних слова сорвались с ее губ словно два оружейных выстрела. Она продолжала с мстительным торжеством.

– Славненький скандал, не так ли? „Настоятель и Незнакомка“ – с массой подробностей, полученных от меня! Настоятель, кружащий вокруг моего дома, подглядывающий в окна, караулящий меня днем и ночью, устраивающий сцены из-за моего дружка…

Что она несет? До него с трудом доходило то, что она говорила. В ушах вдруг всплыли слова Джоан, сказанные ему, и он грубо оборвал ее.

– Это что? Шантаж?

– Шантаж? А вы сами ничего ничегошеньки не знаете, не так ли?

Он почувствовал, что голова раскалывается. Машинально он прижал пальцы к виску, откуда рвалась боль, пытаясь сосредоточиться.

– Я… не понимаю.

Ее резкий смех ранил его еще сильнее, чем ее слова.

– Ах да, у вас с головой того, правда ведь? Вы ничего не знаете, ничего не понимаете, ничего не помните! Неплохое объяснение, как вам кажется? И прекрасное алиби. Можно отвертеться от чего угодно – стоит только сказать, что вы ничего не помните!

– Эмма…

Она отмахнулась от него, как от мухи.

– Что ж, может освежить вам память? Вы помните Алли? Алли Калдер? Ваша бедная память сподобилась вернуть вам ее, как нечто смытое морем?

– Да…

– У вас с ней были делишки. На стороне, так сказать.

– Все это было не так…

– А потом, когда вы натешились – когда вас застукала ваша драгоценная сестрица Джоан, вы решили бросить ее, как потом бросили и меня.

– Нет! Я любил ее! Я так ее любил, что готов был всем пожертвовать ради нее!

– Так что же вам помешало?

Ничто не могло остановить поток этих безжалостных вопросов. У него было такое впечатление, что он находится на скамье подсудимых, и борьба идет не на жизнь, а на смерть.

– Она была так молода…

– Но не настолько молода, чтоб нельзя было ее трахать!

Его душил гнев, и он стал говорить грубее, чем хотел.

– Эмма, ты не понимаешь, что несешь! Когда я говорю тебе, что любил ее, это так и есть! И именно оттого, что я любил ее, мне пришлось от нее отказаться! Реакция Джоан, когда она обо всем узнала, показала мне то, что я и без нее знал – миру дела нет до влюбленных. Он карает нарушителей закона – и все. Ей бы пришлось страдать не меньше, чем мне, а больше! В таком городишке как Брайтстоун – потерять доброе имя… оказаться в лапах этой свиньи, считающей себя ее отцом – и быть при этом слишком юной, бедной, необразованной, чтобы стать на ноги где-нибудь в другом месте…

Голос ее задрожал от избытка чувств.

– Однако ей ведь пришлось в конце концов, разве не так?

Он уставился на нее.

– Что ты имеешь в виду?

– Вставать на ноги в одиночку – юной, бедной, без работы…

Он схватил ее за плечи.

– О чем ты говоришь?

– Когда вы спровадили ее в Англию.

– Что? – он слышал, как его голос поднялся почти до визга. – Кого?

– А ты кого думаешь? Алли, конечно. Алли Калдер!

Это было выше его сил. Он чувствовал, как слезы радости выступили у него на глазах.

– Ты хочешь сказать – что она не погибла в море?

– О, нет, она умерла – но не тогда и не здесь. Да только тебе-то что до этого? Тебе и твоей распрекрасной сестрице? Уж коль вы раз отделались от нее…

– Джоан? Но она-то как в этом замешана?

Эмма пристально посмотрела ему в глаза, словно перед ней был полоумный.

– Той ночью, когда ты поехал на шахту, Джоан явилась сюда, на обрыв и отыскала Алли. Она переодела ее в свою одежду, отвезла в ближайший город, дала ей малость деньжат и посадила в ночной поезд с наказанием валить отсюда как можно дальше и никогда не возвращаться. Потом швырнула ее тряпье в воду с утеса, чтоб все подумали, что она тоже погибла, как и Джим. Умно – что и говорить! Исчезновение Алли Калдер!

– Нет! Нет, нет, нет!

От его яростных воплей тряслась машина. Сидящая рядом девушка онемела от потрясения.

– Боже мой! – прошептала она, став белее полотна, что было видно даже в ночном полумраке. – Ты не знал?! Ты в самом деле не знал!

– Нет!

Она судорожно вздохнула.

– Но в таком случае ты не знаешь еще кое-чего. Когда Алли спровадили, она была беременна.

– Беременна?..

– Да, Роберт, она носила ребенка. Твоего ребенка. – Она пристально смотрела на него глазами Алли. – Меня.

В пабе все как один пришли к выводу, что странное появление настоятеля, промокшего до нитки и выглядевшего так, будто он повстречался с призраком, было зрелищем, достойным внимания.

– Очень жаль, Мик, что ты опоздал, – уверял профбосса один из шахтеров. – Тем более, ты-то его знавал.

– Но чтобы в таком виде, пожалуй, нет, – говорил Мик, напрягая все свои не Бог весть какие творческие способности, чтобы вообразить, как выглядел Роберт, и затем соединить это с известным ему образом выдающегося церковного деятеля. – Хотел бы я знать, что там такое произошло? – Мик не отличался особо богатым воображением. Но только что услышанная история пробудила в нем какую-то непонятную тревогу, заглушить которую он никак не мог. – Так говоришь, выглядело презабавно – и даже жутковато?

Ломая голову над этим вопросом, Мик, сидевший спиной к двери, не обратил внимания на следующего посетителя, хотя струя холодного ночного воздуха с улицы, где еще не угомонился шторм, пробежала через весь зал.

– Расскажи еще разок, Рой, все, что ты видел. Что-то в этом есть – мне даже не по себе…

Стоящим за стойкой Биллу Прайсу и его жене в это время было еще более не по себе при виде новоприбывшего, хотя тот обратился к ним достаточно вежливо.

– Привет всем, – улыбаясь, говорил он. – Я ищу настоятеля, настоятеля Мейтленда. Вы случайно не знаете, он остановился в пасторском доме, а? Что он делает сегодня вечером? Было бы здорово, если б вы сподобились сказать, где он.

– Иисусе Христе! – „Это он, – подумал Билл в совершенном изумлении, – в моей лавочке!“

– Ну, не совсем так. Не Иисус Христос. Хотя, сдается мне, вы кое-что могли бы сказать о втором пришествии… – Лицо незнакомца изменилось, хотя вежливая улыбка осталась на месте. – Ладно, если вам известно, кто я, вам должно быть известно, что у меня есть. – Он как бы между делом погладил пальцем оттопыривающийся карман. – Спрашиваю еще раз. Мой старый приятель Роберт Мейтленд – настоятель кафедрального собора – вы его видели?

– Он сегодня заходил сюда. Ну буквально часа два назад! – выпалила Фай, в смертельном ужасе думая о том, как бы ее обычно мирному муженьку не втемяшилось в голову натворить каких-нибудь глупостей. – Он взял машину! Сказал, что позарез нужно ехать!

– Куда ехать?

– Хоть убей, не знаю! Он не сказал! Мы больше ничего не знаем!

Похоже, не врет, подумал Поль. Судя по тому, как женщина ведет себя, она выложит все что хошь. Да и что у нее за резон покрывать Роберта, которого она раньше не видывала. Одарив всех еще одной устрашающей улыбкой, он повернулся было, чтобы уйти.

– Ничего, говорите, не знаете? Это очень хорошо и полезно для здоровья. Вы, например, не знаете меня – и даже не знаете, что я вообще подваливал сюда сегодня, так ведь?

– Так, так!

Пора убираться. Продолжая улыбаться, Поль сделал шаг к двери. Но обычная безмятежность паба уже была нарушена. Головы начали поворачиваться в его сторону. Чувствуя на себе любопытные взгляды, Поль попытался успокоиться и не вести себя как зверь, удирающий от опасности. Однако из дальнего конца зала раздалось низкое задыхающееся бульканье. Это был голос страха, и Поль, круто развернувшись, в мгновенье ока прижался спиной к стене и выхватил пистолет.

– Эверард! – Лицо Мика Форда было серым и дряблым от ужаса.

На физиономии Поля появился волчий оскал.

– Привет, Мик! Ты меня еще помнишь. Как же это мило. Приятно знать, что тебя не забыли! И главное, не надо тратить время на разъезды.

Мик бессвязно забормотал:

– Эверард… я…

– Заткнись, Мик. Ты-то уж распрекрасно знаешь, что сделал, не отвертишься. За тобой должок. Жизнь. Твоя за мою. И хочешь отгадать? Сегодня день отгадок. Ты подвернулся прямо как по заказу!

– Нет! НЕТ! – Мик валялся на полу в соплях и слезах, канюча и вымаливая пощаду с нескрываемым ужасом. – Не надо, не надо… Я никогда не думал так подставлять тебя, засаживать на двадцать лет… и убирать с дороги Меррея Бейлби тоже не моя идея… я только договаривался… Не убивай меня! Не стреляй! Я сделаю все… все!

Это был уже не Мик Форд, а сама воплощенная мольба о спасении, человек уничтоженный, растоптанный, совершенно раздавленный. Выразительное пятно начало растекаться по его брюкам и тонкий острый запах страха засмердил вокруг него. Но Поль был словно вырезан из мрамора. Прищурив глаза и тщательно прицелившись, он поднял пистолет и выстрелил. Затем повернулся спиной к распростертому телу и спокойно покинул паб.

39

Дочь Алли.

И его.

Его дочь!

Омытый светом нежданного, незаслуженного чуда радости, Роберт все еще не мог освободиться от объятий тьмы и обмана, и Эмма не готова была отказаться от чувств оскорбленности и обиды, сопутствовавших всей ее короткой жизни. Они тщательно взвешивали информацию, но с некоторой усталостью, словно враги, которым только что велели остановиться и пополнить свои запасы.

– Я долго был в коме, это может подтвердить кто угодно, – неторопливо заметил Роберт. – А когда наконец пришел в себя, последствия сотрясения мозга были столь тяжелы, что я едва ли сознавал, где нахожусь. У меня была ретроградная амнезия, так назвали это врачи. То есть я забыл все, что происходило со мной за несколько недель до несчастного случая. А мы были с ней знакомы всего несколько недель. – В его голосе звучала боль.

– Так вот что… – полувопросительно, полуподозрительно произнесла Эмма, – ты совершенно не помнил ее? Сплошное белое пятно?

– Не совсем. Большую часть своей жизни я не утратил. И какие-то фрагменты памяти о ней – тоже. На протяжении многих лет что-то вдруг пронзало меня, как нож – взгляд, улыбка, запах – но я никогда не понимал, что и почему. А порой, – он передернул плечами от досады, – порой я вдруг слышал музыку или что-то в этом роде и весь переполнялся беспричинным счастьем – я так ее любил…

Эмма не могла не поверить ему.

– Она тебя тоже любила, – проговорила она просто. – Ты был первым, о ком я от нее узнала, о ком мы говорили. Она назвала меня в честь твоей матери. А второе мое имя Лавиния. Эмма Лавиния Калдер – вот кто я. Ты этого никогда не знал.

– Назвала тебя в честь моей матери? – Роберт поднял брови от изумления. – Да откуда же она знала имя моей матери?

– Видела на могильном камне на церковном кладбище. Если бы я родилась мальчиком, то была бы Робертом Джорджем в честь тебя и твоего отца.

– Значит… значит, она меня простила?

– Ты был ее жизнью. Она всегда жила надеждой, что когда-нибудь увидит тебя снова.

– Но как… как она могла надеяться на это?

– Она считала, что ты знаешь, где она.

– Знаю, где она? Откуда я мог знать?

– Потому что знала Джоан. Джоан знала, почему мама решила ехать в Англию, хотя могла уехать в Америку или в любое другое место на земле.

– Но почему?

– Потому что ее мать была англичанкой.

– Как, эта… – Ему не хотелось называть ее „хористкой“, это как-то и на нее бросало тень. Но она и так почувствовала, что он хотел сказать.

– Да, танцовщица. Она ездила в турне по Австралии, там встретила Джима Калдера, и они поженились. Но бабушка была из Англии.

Ну конечно! Он вдруг как будто услышал эти странные неавстралийские интонации речи Алли, вспомнил, что та говорила ему о своей матери.

– Так она отправилась в Англию посмотреть, нельзя ли найти свою семью?

– Да. Она знала девичью фамилию матери и город, откуда она родом. Бабушка скончалась в Австралии за год до этого – она так и не вернулась на родину. Но мама надеялась, что остался кто-нибудь – из родственников.

– Ну и?

Эмма покачала головой.

– Нет, ничего не получилось. Кое-что она, конечно, разыскала. Бабушка была из приличной семьи, достаточно состоятельной. Ее родители и слышать не хотели, чтобы их единственная дочь пошла на сцену. Они не разрешили ей поступить в театральное училище. В результате она сбежала с каким-то проезжим театром – единственное, что ей оставалось.

Все было яснее ясного.

– И после этого, – задумчиво проговорил он, – найти что-нибудь получше она уже не могла.

– Нет. А они так никогда и не простили ее. Она один раз приезжала домой, чтобы попробовать наладить отношения. Но отец буквально впал в неистовство и даже разговаривать с ней не захотел. Они просто послали ее ко всём чертям. А вскоре после этого они умерли, один за другим. Ни сестер, ни братьев у бабушки не было. Но мама надеялась, что раз уж мы добрались до дома, то сможем как-то прожить.

Сердце его переполняло чувство сострадания. Ему было ясно, почему Алли поступила именно так. Это ближе всего к понятию дома – корней, своего места – то есть к тому, что она хотела бы обрести, оставаясь за пределами Австралии. А до тех пор, пока Джоан знала, где она, у нее были все основания жить там, потому что это была единственная возможность не утратить связи с ним.

– Так значит, Джоан знала, где вы?

– Да, она знала – и могла быть уверена, что мы там! Ведь Джоан обещала, что если мама не будет оттуда никуда соваться, то она пришлет тебя к нам. Мама никогда не теряла надежды свидеться с тобой. И я тоже. Мы часто говорили о том, как вот откроется дверь и на пороге появишься ты.

Он чуть не заплакал, представив, как они ждали, как страдали, как безнадежно мучились всю жизнь.

– В конце концов мама не выдержала. Она сказала, что, по-видимому, Джоан водит ее за нос и вовсе не собирается позволять драгоценному братцу повидать своего внебрачного ребенка и вообще возвращаться к этой неприятной истории. – В словах ее вновь почувствовалась вся накопленная горечь. Чему ж тут удивляться, если у нее такой ужасный взгляд на природу человеческую – и на мужчин прежде всего! – Тогда она и решилась нарушить обещание и попробовать разыскать тебя сама.

– Обещание? Какое обещание?

– Джоан взяла с нее обещание никогда в жизни не пытаться связаться с тобой. Джоан сказала, что мама единственный свидетель убийства и что, если она когда-нибудь вернется, тебя тут же будут судить и посадят за решетку.

Он почувствовал невыносимую боль, будто у него отдирали с кровью еще один слой кожи.

– Убийства?..

– Ее отца, Джима Калдера.

Вот, кажется, наконец то самое, вот оно перед его глазами, оно здесь.

– Ты убил его. Он хотел избить тебя, а ты его оттолкнул. И он свалился с обрыва.

Он слышал, как из его горла со свистом вырывается воздух.

– Я толкнул его с обрыва?..

– Она была единственным свидетелем. Она все видела. Но она и мысли не допускала, чтобы ты оказался за решеткой.

– Так Поль…

Боже праведный, не может того быть! Поль! Козел отпущения. За его грехи! Поль!

– Ты или он. Так сказала Джоан. Ты или он.

О да. Джоан.

Теперь ему все было ясно.

Отличная работа тонкая, что и говорить. В духе Джоан. Это сама мисс Мейтленд в лучшем виде. Ну, спасибо, Джоан.

– Но неужели Алли не пыталась как-то связаться со мной?

– Она хотела повидать тебя. Но еще больше хотела – так она сама говорила – чтоб ты увидел меня, свою плоть и кровь. Она хотела, чтобы у меня была возможность получить образование, как у дочери настоятеля – законно признанной. Она надеялась, что мне удастся поступить в колледж, ей так этого хотелось. Ты помнишь – мы как-то говорили об этом в кафе, я тогда и повела себя, как чокнутая, потому что у меня как раз такой возможности никогда и не было, ни разу не было.

– Да, я помню.

– И еще ей всегда было не по себе из-за Поля. Он к ней так хорошо относился, и она очень переживала, что все так получилось. Она собрала все вырезки по процессу – полную документацию. Это, собственно, все, что она мне оставила после смерти – это да свидетельство о рождении с твоим именем, да еще пару фотокарточек, где мы вместе – там я совсем крошка. Мама скупила все газеты в Сиднее перед тем, как Джоан прислала ей деньги на отъезд. Она частенько пересматривала вырезки и плакала.

– Ну а когда она решилась, наконец, связаться со мной – что она сделала?

– Отправила тебе письма.

– Письма! Какие письма? – Боже, сколько лжи, обмана! Ради Бога, сколько можно!

– Она писала тебе. Последний год перед смертью – дважды.

– Но я ни одного не получил!

А как могло быть иначе? Ведь почту просматривала Джоан! Дикий приступ ненависти охватил его, Роберта трясло, как терьера при виде крысы. Сейчас он мог бы убить ее. И поделом. Он ей этого никогда не простит.

– Она думала, что получил. И просто плюешь на нее. Это-то и убило ее в конечном итоге.

– Убило ее?

– Врачи сказали, что у нее вирус, какой-то редкостный вирус. Но я думаю, что это разбитое сердце. – Видно было, как Эмма напряглась, чтобы не расплакаться: только костяшки пальцев побелели. Он не посмел высказать ей свое сочувствие.

– А потом я осталась одна. Она так никогда и не вышла замуж, даже другом не обзавелась. Кроме тебя, она ни о ком не думала. Всегда говорила мне одно и то же: если что-нибудь с ней стрясется, я должна приехать сюда и разыскать тебя; взять с собой вырезки и свидетельство о рождении и обо всем рассказать тебе. Но я не знала, как это сделать. Да и не так-то это было просто.

– Да.

Все постепенно вставало на свои места.

– Ты хотела сначала сама узнать меня по-своему, правда? Чтобы убедиться, что я могу тебя полюбить такой, какая ты есть, а не какого-то подкидыша из Англии, свалившегося на меня помимо моей воли?

Наконец, последние детали картины улеглись на нужные места. Теперь он понял, для чего она высмотрела его в соборе, затем попалась ему на глаза, хотела залучить его на собственную территорию, на собственных условиях, в нужное ей время.

– Да, – она смотрела ему прямо в глаза. – Я хотела, чтобы ты узнал меня – такой, какая я есть. И хотела узнать, что за человек ты сам. Мне надо было понять, не использовал ли ты ее, а затем отбросил как ненужный мусор. Мне не хотелось, чтоб это оказалось правдой. Я хотела удостовериться, что ты достоин быть моим отцом.

– А если б я оказался недостойным? – Он помолчал и посмотрел в бездонность ее глаз, от которых щемило сердце. – Эмма, это все?

– Нет, – и она посмотрела ему в глаза с пронзительной искренностью. – Не все. В таком случае я готовила свою месть. Свою и мамину.

– Свою месть?

– Да. И я знала, что хочу сделать. Я все продумала. Разоблачить тебя, смешать с грязью, обольстить и потом бросить – как ты поступил с мамой.

Брайтстоун! Наконец-то!

Вцепившись в баранку, полуодуревшая от усталости Джоан увидела указатель на подступах к городку и возрадовалась в сердце своем. Доехала, цела и невредима! Теперь надо только разыскать Роберта, спасти его, и он снова полюбит ее, как любил всю жизнь, как любил ее, когда они были детьми много, много лет тому назад…

Осторожно она продвигалась по узкой улице: повороты и выбоины таили еще большую, чем обычно, опасность из-за непрекращающегося проливного дождя. Давно не обновляемое уличное освещение Брайтстоуна с трудом пробивало черноту ночи. Но зато и бояться нечего: на улице не было ни души. В такую ночь воистину хороший хозяин собаку из дома не выгонит, думала про себя Джоан. И крыса из норы носа не высунет. Кроме одной. Кроме одной. Для того она и здесь, чтоб отрубить ее длинный хвост.

Вот и мыс, и огромный старый утес вздымается впереди во всем своем гордом величии. Машина карабкалась вверх по дороге. Когда крутой подъем кончился, она попыталась разглядеть очертания пасторского дома и церкви в непроглядной мгле, но ей это не удавалось. Но она знала, что дом и церковь здесь, она чувствовала их незримое присутствие и радушие, с которым они ее приветствовали.

Преодолевая усталость и слезы, она поставила машину и с неимоверным напряжением оторвала замерзшее тело от сиденья. Казалось, что она гнала машину часами, днями. Ну, все, приехала, наконец. Ей бы только поговорить с Робертом, и все опять будет замечательно.

Ни одно окно в доме не светилось. Может, он в маленькой гостиной с задней стороны дома, где любила читать и работать Клер? С трудом передвигая затекшие ноги, она поднялась по ступенькам и толкнула дверь. Та оказалась открытой. Значит, он дома. Глубоко вздохнув, Джоан вступила во мрак холла. Ее встретил до боли знакомый запах старого помещения. Дома.

– Роберт!

Ни звука. Она пересекла холл и открыла дверь комнаты Клер. Всюду было темно и пусто. Но в доме чувствовался человеческий дух – все замерло в ожидании, словно дом, затаив дыхание, надеялся, что вот-вот закипит в нем человеческая жизнь, и нить из прошлого будет подхвачена, будто ее обронили лишь вчера.

И все же присутствие мужчины ощущалось с такой силой, что Джоан не сомневалась: Роберт только что вышел, просто выскочил, может по вызову комитета по празднованию на заключительное совещание-летучку. Качаясь от усталости, она побрела наверх. „Буквально минутку передохну в своей комнате, – говорила она себе, – потом внесу сумку и приготовлю все на ночь“. Ноги сами вели ее куда надо – так хорошо они помнили каждую ступеньку, каждую выбоинку в старом доме. Свет она даже не включала – зачем ей свет? Джоан знала здесь каждый дюйм.

В ее комнате ничего не изменилось, будто и не было этих долгих лет. Джоан охватило чувство благодарности. Она сделала шаг к кровати, и вдруг – без звука, без предупреждения мужская рука железной хваткой обхватила ее талию, а ладонь зажала рот и нос, так что невозможно стало дышать. Она ощущала его тело, крепкую выпуклую грудь, длинную стройную ногу, сладострастно прижавшуюся к ней сзади. В воображении, если не в памяти, это тело когда-то давным-давно находило в ее собственном теле такой сильный отклик! Она знала каждый его изгиб, оно владело всеми ее чувствами и желаниями. Вскрик застыл на ее губах вместе с надеждой.

– Привет, Джоани, – раздался приятный голос, но в кем чувствовалась смертельная угроза. – Что такая очаровательная девушка делает в этом месте?

– Поль!

Он почувствовал, как свистит у нее в горле воздух, и рискнул немного ослабить свою хватку.

– Ты, стало быть, тоже за Робертом, – проворковал он ей на ухо. – Значит, я на верном пути?

– Пусти!

– Не торопись! Где твой разлюбезный братец – пресвятой Роберт?

– Не здесь! Ему надо было уехать. Убирайся. Для того я и здесь!

Он рассмеялся, и дыхание его теплой струей защекотало ей макушку.

– Ты врешь, Джоан. Но ведь ты что хошь готова нести, чтобы спасти его, правда ведь – все что угодно?!

Она всем существом ощущала его тело, его близость, его потрясающий мужской запах. Его руки – одна на талии и бедрах, другая, легко лежащая на груди и плечах – жгли ее, словно каленым железом.

– Твое вранье стоило мне жизни, Джоани, – почти пропел он. – Ты всегда знала, что это он убил Джима Калдера И тебе ничего не стоило подставить меня вместо него – на всю жизнь! Пожизненный приговор! За тобой должок, Джоани.