Текст книги "Греховная связь"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

30

Кафе Газули не могло похвастаться большим наплывом посетителей, однако с тех пор, как появилась новая официантка, в „Джаканду“ стало захаживать все больше и больше клиентов, хотя ничего особенного для этого она не делала и попусту глаза не мозолила. Вот и сейчас один из ее поклонников просил девушку совсем не о чашке кофе, которую давно выпил до последней капли.

– Ну давай, Эмма. Скажи только, что мы встретимся, и я готов околачиваться здесь сколько угодно!

– Мне вовсе не надо, чтоб ты здесь околачивался, Гарри! – услышал он в ответ. – А кроме того, нет смысла. Я не свободна после смены. У меня другие планы.

– Уж не с ним ли? – настаивал паренек, нахмурив брови. – С этим стариканом, священником, которого я здесь как-то видел?

– Не твое дело.

– Что ты несешь, Эмма! Не можешь же ты его предпочесть мне! Это ж музейная рухлядь!

– Не суй нос не в свое дело! А теперь вали-ка подобру-поздорову, не хватало мне еще неприятностей с мистером Газули!

– Он не будет лезть к тебе. Я клиент. Плачу деньги!

– Вот и плати. Давай денежку и выкатывайся!

На сей раз это звучало как приказ. Парень поднялся.

– Ладно, ладно! Ухожу! Только не забудь, что обещала прийти в парк в субботу. Если будет солнце, я действительно хотел бы поснимать тебя – может, удастся поймать потрясающий световой эффект на твоих волосах. А это, черт побери, побольше, чем твой старый Иисусик может сделать для тебя за всю неделю!

– Давай без „старого Иисусика“ пожалуйста, – оборвала его Эмма. По лицу ее пробежала тень. – Знаешь, Гарри, у него самого может выйти потрясный портрет. Ты, кажется, подал мне неплохую идею…

Неужели он правда Иисусик, спрашивала себя Эмма, когда он заехал за ней. На такого он не похож. Она украдкой рассматривала его. Ну, начнем с того, что он не выглядит таким уж стариком. Пара морщин, но они делают его еще красивее, прямо Клинт Иствуд. А эти пепельно-белые волосы, которые не берет седина! Что касается Бога – то он ни разу о нем не упомянул. И слава Богу, для нее это пустой звук. Она рассмеялась собственной школьной шутке.

– Вы чего смеетесь?

Он прямо душка, когда вот так к ней наклоняется. Она тут же одернула себя. Что это она себе позволяет? Конечно, он может быть милым. Любой мужчина может быть милым, если захочет. Ну и хорошо, что они бывают милыми.

Не первый раз Роберт замечал, как быстро меняются эмоции на ее нежном личике и думал о том, сможет ли он когда-нибудь узнать, о чем она думает? Но как можно надеяться узнать это, когда он не всегда знает, о чем думает сам. Он улыбнулся собственному легкомыслию. Перестань умствовать. Меррей говорит, надо просто жить. И, если на то пошло, этого-то он больше всего и хочет.

– Я подумал, что мы можем проехаться и посмотреть, где тут неподалеку пляж, – он помог ей сесть в машину. – К сожалению, у меня всего час времени, а то бы я пригласил вас пообедать. Наверное, будет здорово, если вы узнаете, где тут поблизости море – сможете ходить туда в свободные дни.

– Конечно.

Когда он узнал, что Эмма не была ни на одном из сиднейских пляжей, то еще раз убедился, что она в городе вовсе не полгода, как уверяла его. Но Роберт уже привык относиться с осторожностью к тому, что она говорит. Правда, иногда она вполне откровенно болтала о своей жизни в Англии и о том, почему была счастлива уехать оттуда. В этот вечер красота маленькой бухточки, которую им посчастливилось обнаружить, да огромная порция мороженого из удачно подвернувшегося фургончика явно настроили ее на лирический лад.

– О-о-о! Хотелось бы мне показать это там, дома!

– Кому же?

Она опустила веки.

– Всей – всей семье в Англии! Им, небось, тоже захотелось бы сюда.

– А почему ж они не едут?

Она задумалась.

– Ну, как почему. Моя… моя сестра на пару лет старше меня, но уже замужем, и у нее ребенок. А дети, сами понимаете, связывают по рукам и ногам. – Она окинула его долгим, изучающим взглядом. – Потом брат… он-то, казалось, мог бы делать, что пожелает, ездить по всему миру – что душе угодно – плохо ли? – он мужчина, волен делать, что хошь, и не думать о последствиях!

Снова странный взгляд. У него было такое впечатление, что он не улавливает смысла разговора.

– Значит, он мог бы приехать сюда? Но не едет?

– Да нет. Он весь опутан условностями. Все как у всех. „Хорошая работа, хороший заработок, хороший счет в банке“!

– В конце концов, – улыбнулся он ей, – в конце концов вы здесь, и это главное, правда ведь?

– Главное… Черт его знает. И в чем это главное?

Ее непосредственность его рассмешила.

– Я тоже не знаю! – согласился он. – Когда ты молод, тебе кажется, что непременно откроешь тайну жизни, ты убежден, что наступит момент, когда все ответы у тебя будут. Но этот момент так никогда и не приходит. Более того, он все отдаляется и отдаляется, и когда становишься старше, то знаешь все меньше и меньше.

Он помолчал. Не наскучил ли он ей? Но она, не шелохнувшись, пристально смотрела на него, по-кошачьи сосредоточившись, и ловила каждое слово.

– Вот и я, дожив до своих лет, все пытаюсь понять, все ищу. Последнее время…

Стоит ли ей говорить? Честно ли будет обременять юность проблемами старости? Да и к лицу ли это настоятелю кафедрального собора? Ответ был однозначный, но это только подхлестнуло его.

– Последнее время я все чаще задаю себе вопрос, все ли так хорошо обстоит? На что я положил жизнь? Те же ошибки – одни и те же. Те же пороки – спотыкаешься на одних и тех же грехах. Все время ищешь, все время ждешь чего-то особенного – того чувства, когда воскликнешь: „Да, вот оно!“ Ведь только это оправдывает все.

– Я понимаю, что вы хотите сказать.

Мороженое бесцеремонно летит в урну; она вся поглощена его словами.

– У меня то же самое. Я надеялась, что будет лучше.

– Кое-что действительно сбывается.

Она, не моргая, смотрела ему в глаза.

– Не многое, если судить по вашим словам. А потом, где же радость? Жизнь должна быть радостью. Надо насладиться жизнью, пожить! Мы живем всего раз. Многие люди сдаются, даже не подступив к этому, – и забывают, что значит жить. Жить! Жить!

В чем дело, почему почти каждое ее слово проникнуто для него каким-то горько-сладким смыслом? Ему казалось, будто она берет его прямо за сердце так, как не брал никто в жизни. И в то же время его переполняло абсурдное и неизъяснимое желание опекать ее, защищать – абсурдное потому, что она явно и сама за себя постоять умела. Может быть, если бы у нас с Клер был ребенок, думал он, невольно вновь вступая, хоть и мысленно, на эту тропу боли. Или если бы Джоан вышла замуж, а мы стали дядюшкой и тетушкой, мы узнали бы это особое счастье…

– Некоторые люди более живые, другие менее. Так всегда было, – улыбнулся он.

– Ну, а вы?

– О… иногда живой, иногда мертвый – как все люди.

Она подняла на него глаза, и в них светилось любопытство.

– А сегодня?

Ответ не заставил себя ждать.

– Живой, – и он широко улыбнулся, – сегодня совершенно определенно живой!

– А вот и я!

Широко улыбаясь, навстречу им тяжело ступала Молли Эверард.

– О, мама!

Клер и Роберт понимающе переглянулись. Попытка Роберта поколебать уверенность Молли в том, что на этот раз долгожданное решение о досрочном освобождении Поля непременно будет принято, не возымела действия, как он ни бился во время их последнего свидания. Молли так страстно этого хотела, так верила, что желаемое превратилось для нее в реальность. Роберт горячо молился с того дня после их беседы, чтобы она оказалась права.

– Как вы оба поживаете?

Она явно была в приподнятом настроении, несмотря на трудности, связанные с дорогой и ожиданием. Клер сочувственно нахмурилась. Жара стояла изнуряющая, а около тюремных ворот не было ни тени, ни укрытия, ни скамейки, чтобы присесть.

– Мамочка, зачем ты стоишь здесь и ждешь нас? Надо было где-нибудь посидеть, отдохнуть!

– Отдохнешь, когда подохнешь! – засмеялась Молли. – Не могла пропустить этот день! Он уже, наверное, знает. Они должны были сказать ему еще утром. Я вся как на иголках.

Клер пропустила ее слова мимо ушей.

– Как ехалось?

– Дорога не стала короче, и поезд из Брайтстоуна комфортабельнее не стал. Особенно учитывая мой вес. Я вся потом изошла. Ужасно хочу пить и чего-нибудь перекусить!

– Подождите, только внутрь войдем, и я вам принесу самую большую чашку чая и торт.

Они повернули к тюрьме. Каждый шаг давался Молли с большим трудом.

– Ты в порядке, мама? – спросила с беспокойством Клер, но зная ее, опасалась подать ей руку.

– Все отлично, милая, все отлично, – задыхающимся голосом отвечала Молли. – Только мои бедные колени. Не много резвости в них осталось. А и чего ждать после восьмидесяти лет забот и слез? Но они еще меня держат. На последнюю пару миль их хватит. Вот только взгляну, как выйдет отсюда Поль, а на остальное начхать!

– Мам, но мы же об этом говорили! Ты же знаешь, сколько раз ему отказывали – сколько раз!

– Но не сегодня, милая, не сегодня! – Она повернулась к Роберту и, уже не притворяясь, вцепилась в его руку. – Твой муженек понимает в этом побольше, чем ты, – и она подмигнула. – Я ходила к святому Иуде. Конечно, сейчас это не то, что раньше, когда там были вы. Ни в какое сравнение не идет. Но я регулярно возношу молитву Всевышнему. И на сей раз, чувствую, она дошла. Оно и понятно, не так у меня много времени осталось!

Роберт уже в который раз был потрясен ее верой и стойкостью. Если бы только мы все относились к жизни с таким мужеством и с таким оптимизмом. Он заботливо помог ей пройти оставшиеся метры до комнаты свиданий.

– Вы бы не узнали Брайтстоун в последнее время, – продолжала говорить Молли, несмотря на то, что совсем задыхалась от одышки. – С этим открытием шахты и прочее. Былой Брайтстоун, разумеется, не возродить, куда там, не мне вам об этом говорить, но все же – особенно для молодежи… – Она глянула на Роберта своими острыми глазами. – Вы-то, надеюсь, приедете? На богослужение? Поминальное?

Клер посмотрела на Роберта.

– Даже не знаю. Как, Роберт?

– Не уверен, Молли. – Они уже давно не говорили об этом. А былое решение ехать как-то забылось в череде будничных забот.

Старушка покачала головой.

– Ах, Роберт, они рассчитывают на тебя. Нет, ты уж приезжай. В Брайтстоуне тебя хорошо помнят, имей в виду. Не забывают. Особенно мать Джонни Андерсона! Помнишь Джонни? Того, что ты из завала извлек. Он женился, я вам не говорила? Двое детишек, да! Есть за что быть благодарным.

– Да.

– А когда Поль приедет домой…

– Мы обязательно будем, Молли, не бойтесь, – внезапно принял окончательное решение Роберт.

– О, дорогой!

Лицо Клер просияло. Он совсем забыл, что она до сих пор спит и видит Брайтстоун. И еще это… „Дорогой“… Он не мог вспомнить, когда последний раз жена обращалась к нему так.

Они были уже в комнате для свиданий. И вновь тягостное ожидание. Возбуждение Молли достигло новой и, на обеспокоенный взгляд Роберта, критической точки. Она с трудом дышала, хотя путь до помещения на первом этаже был не столь велик, лицо ее приобрело серовато-землистый оттенок. Не менее обеспокоенная Клер взяла мать за руку. Они ждали.

Потом, думая об этом, Роберт вспомнил, что неимоверно долго тянущееся время ожидания само по себе уже красноречиво сказало все, что они хотели узнать. И все же они оказались неподготовленными. Дверь открылась, и на пороге появился Поль. Лицо его было словно выжжено огнем. Молли взглянула на него, поднялась на ноги и издала высокий неестественный вопль.

– Поль – нет!

– Да, мама. – В голосе его чувствовалось клокочущее бешенство. – Освобождения не будет.

С трудом удерживаясь на своих неверных ногах, Молли вскрикнула последний раз.

– О, сынок! – затем тяжело опустилась на колени и опрокинулась на бок. Поль склонился над ней, и только слабое движение губ подтвердило, что она знает, что он рядом. А когда появился тюремный врач, Молли уже отошла.

ОСЕНЬ

31

Много раз в своих снах Роберт возвращался в Брайтстоун – но никогда так. Конечно, это было очень мило со стороны архиепископа отпустить его на погребение Молли. Хотя в глубине души Роберт знал, что все равно приехал бы сюда, хотя бы ради Клер. Он прилетел на самолете и должен отправиться в обратный путь через час-другой, и от этого у него было чувство, словно он инопланетянин, попавший сюда из другого мира.

Бедная Клер… Не было слов, чтобы утешить ее. Все, что он мог сделать, это удостовериться, что обряд погребения, который он собирался служить, будет совершен по всем правилам и достоин Молли и ее памяти. Оставив Клер в трагически опустевшем домике матери на попечении семейства Джорди и нескольких других пожилых соседей и друзей, он отправился пешком из города в церковь, чтобы подготовить все к службе.

Погруженный в свои мысли, Роберт выбрался на дорогу, ведущую вверх на мыс. Преодолев наконец подъем, он вышел на вершину крутого утеса. Перед ним высился пасторский дом, – совсем такой же, как и двадцать лет назад, когда он в последний раз повернул ключ в замке и отдал его церковному старосте. Пройдя мимо дома, он направился к церкви и повернул к кладбищу. Благоговейно минуя последнее пристанище почивших, он отыскал могилу своих родителей.

„ВЕЧНОЙ ПАМЯТИ РОБЕРТА ДЖОРДЖА МЕЙТЛЕНДА И ЭММЫ ЛАВИНИИ, ЕГО СУПРУГИ“, – прочитал он. Упокоятся ли они с Клер здесь же, когда придет их день, и перипетии их жизни изгладятся в блаженстве вечного покоя? Неподалеку виднелась могила с надписью „ДЖОРДЖ ЭВЕРАРД, ЛЮБИМЫЙ СУПРУГ И ОТЕЦ“, к которой сейчас будет добавлено: „ЕГО ВЕРНАЯ СУПРУГА МОЛЛИ“, и этот последний союз не разделить никому. Кладбище заметно разрослось за эти годы, осматриваясь по сторонам, он видел все новые и новые надгробия. Наконец он нашел то, что искал. „В ПАМЯТЬ ДЖИМА КАЛДЕРА, ШАХТЕРА СЕГО ПРИХОДА, И ЕГО ДОЧЕРИ АЛИСОН“… В страстном порыве он распростерся ниц, будто пытаясь побудить безразличную землю выдать свои тайны. Здесь ли она лежит? Или восстала из мертвых, чтобы преследовать его?

Воздух был сырым и теплым, а не свежим и сухим, каким, казалось, должен быть на такой высоте. В голове у него стремительно проносились мысли. Вопросы, вопросы, – а где ответы? Как и когда узнает он истину?

Служба близилась к концу. Роберт целиком отдался скорби утраты, глубоким, терзающим душу стенаниям органа и власти случая.

– Этот путь, наш последний путь все мы, очевидно, проходим в одиночку. Молли Эверард умерла так, как всем нам хотелось бы умереть, – в лоне семьи, на руках сына. Но этот последний шаг – шаг во тьму неведомой страны по ту сторону смерти – мы делаем в одиночку.

Внизу, на семейном месте, оставшаяся в полном одиночестве Клер дала наконец волю слезам. В конце церкви, охраняемый тюремными служителями, стоял Поль, и в глазах его кипела ярость.

– И все же мы никогда не бываем совсем одни. В самую темную ночь есть подле нас Тот, Кто просит только об одном – довериться Ему, дать Ему руку, и Он осветит наш путь. В самые мрачные минуты не забывайте обетования, данного каждому из нас Иисусом: „Вот я всегда с вами до скончания века“.

– Вы можете побыть с заключенным пять минут, преподобный, до того, как мы его увезем.

Всем своим видом охранник хотел показать, что на похоронах матери несчастного надо с ним быть как можно мягче, какое бы преступление он ни совершил.

– Спасибо, офицер.

Он подошел к тому месту, где ждал Поль, окаменевшее тело которого и прямые плечи являли собой картину одиночества и непокорности. Роберт искал слова.

– Мне очень жаль, – промолвил он наконец.

Поль повернулся к нему, и тот же яростный взгляд, который Роберт ловил в церкви, словно пронзил все его существо.

– Напрасно. – В голосе его звучали жесткие, металлические нотки. – Она понимала, что дальше тянуть незачем, и все видела правильно. Когда подходишь к концу веревки, остается только одно. – Он стоял на мысу и смотрел в море – на далекий горизонт.

У Роберта к горлу подступил комок; он видел, что Поль оказался слишком близко к краю обрыва. Неужели… неужели он хочет?..

– Человек не может без конца тянуть лямку, приятель. Приходит момент, когда надо взять судьбу в свои руки. – Голос Поля был очень спокоен. Похоже, он решился идти до конца.

Что делать? Закричать? Или схватить Поля и повалить на землю, прежде чем он прыгнет? Что он задумал? Слабый ветерок затих, и опять воздух стал знойным и липким. Мысли в голове мешались. Воротничок, вечное его мучение в жару, казалось, душит его. Он видел, что взгляд Поля устремлен на край обрыва Было что-то смертельно-притягательное в этом зрелище, в этой безмерной зияющей бездне… так и чувствуешь падение, падение и сокрушительный удар о камни внизу…

Море ревело в ушах. Он падал, падал… крик, мужской крик впереди, а позади пронзительный женский… пронзительный, пронзительный…

– Эй, дружище, – что с тобой?

Он почувствовал, как сильная рука обхватила его за пояс. Перед глазами плыло полное сочувствия лицо Поля. Роберт попытался сфокусировать взгляд: лицо Поля вновь обрело свои четкие жесткие черты, он ослабил руки и отступил на шаг.

– Пять минут прошло, Эверард! – крикнул охранник, направляясь к ним.

Поль выпрямился и пожал плечами.

– Пора идти. – Пройдя пару шагов, он обернулся к Роберту: – Но я бы на твоем месте, старина, обратился к врачу! Не знаю, что случилось с тобой, но вид у тебя, должен сказать, был такой, будто ты увидел призрак!

Опущенные жалюзи в кабинете Меррея Бейлби не пропускали холодного осеннего солнца, отчего вся комната казалась пронизанной серовато-зеленым светом. Роберт лежал на кушетке, расслабившись, насколько можно. За головой пациента, вне его поля зрения, Меррей молча поводил пальцами и затем сжал их в кулак. Вот так. Проделав все предварительные приготовления, чтобы расчистить почву, он собирался при помощи гипноза провести Роберта в глубины его подсознания.

– О’кей.

В ушах Роберта зазвучал плавный, почти напевный ритмический голос Меррея, не похожий на его обычную речь.

– Поднимите глаза к потолку, поднимите глаза к потолку, к потолку, выше, как можно выше и фиксируйте на реальной или воображаемой точке, высоко над головой… сделайте теперь вдох, глубокий вдох, вдохните полной грудью и не выдыхайте, не выдыхайте и считайте до пяти… затем выдохните и опустите веки, расслабьте веки, пусть они станут тяжелыми и сами закрываются… выдохните, закройте глаза и засыпайте… спите теперь…

Спите теперь…

Спите теперь…

Спите…

Голос Меррея проникал в отдаленные уголки его сознания; Роберт чувствовал, как все его тело наливается тяжестью, которой он не может сопротивляться. Но он и не хотел сопротивляться – его охватывало такое внепроникающее тепло, такая обманчивая вялость, такое соблазнительное чувство свободы и вольного парения – с этим ничто не могло сравниться, ничего подобного раньше он не испытывал.

– Спите теперь… – доносилось повелительное бормотание, словно воркование голубки. – Спите… – Со вздохом человека, сбросившего наконец тяжелый груз с плеч, Роберт погрузился в сон.

– Сейчас мы возвращаемся назад… назад в Брайтстоун… вы вновь молодой священник, и вы встречаетесь впервые с девушкой, с юной очаровательной девушкой на похоронах Джорджа Эверарда…

– Нет…

– Расскажите мне…

– „В кладовке осталась всего одна коробка чипсов, Вик“, – заговорил он высоким, не своим голосом. Меррей затаил дыхание. – Я знаю кто вы, преподобный“.

– „Зовите меня Робертом“.

– „Преподобный… Роберт…“

Теперь другой голос – постарше, ниже, но тоже женский, судя по интонации.

– „Никакая она не родственница Вика! Это Алли Калдер, дочка бывшего профсоюзного босса… Все зовут ее Алли…“ – Голос смолк.

Молчание.

– А дальше… – Почти беззвучно прошептал Меррей.

– В церкви… похороны Джорджа. Удивительно красивая девушка. С этой свиньей, этой мерзкой свиньей!

Ничто из того, что всплывало под гипнозом, не удивляло Меррея.

– Ее отец?

– Ублюдок!

– Вы ненавидели его.

– Да! Она пришла к нам! Пришла у нас работать. Клер любила ее, как… как ребенка.

– И вы любили ее…

– Да! Да! Да!

– Но не… как ребенка?

Тонкое слоновой кости лицо порозовело, и лежащее на кушетке тело вдруг словно захлестнула волна неописуемого счастья. Больше привыкший к созерцанию человеческих несчастий, Меррей был потрясен, почувствовав приступ зависти. Что бы там ни случилось, это были не обыкновенные отношения! Имеет ли он право вторгаться в самое сердце этого видения? Он сжал зубы.

– Расскажите мне.

– Я любил учить ее всему… вождению… ей так многому надо было научиться… некому было учить ее… некому любить ее… – Он проявлял явные признаки недовольства.

– Вы двигаетесь теперь еще глубже, еще глубже, – нашептывал Меррей. – Вы парите, вы свободны… вы там, где хотите быть, куда стремитесь всей душой.

Молчание.

Затем снова высокий нежный голос.

– „Смотрите! Вон там, на горизонте корабль. Куда он уходит?“

– „В Англию.“

– „А священники – они такие же, как все мужчины?“

– „Ну конечно, совсем такие же.“

– Теперь вы двигаетесь глубже, Роберт, еще глубже, вдохните воздух – и в путь. В ночь, когда на шахте произошел обвал…

Он сопротивлялся, как мог, каждый дюйм приходилось брать с бою.

– Нет! Нет!

– Вы уже там, Роберт! Вы там. Говорите. Где вы?

– Темно… О, Боже. – Его всего трясло. – Далеко, далеко вниз!

– Вниз – в шахту? В стволе?

– Крик – кричат. И плач…

– Где вы?

– Смотрю.

– Что вы видите?

– Темнота.

– Темнота, Роберт, и вы двигаетесь далеко, далеко вниз, вы в глубине шахты…

– Наверху.

Меррей с удивлением переспросил:

– Наверху?

– Очень высоко.

– Высоко? Вы очень высоко? Где? – Врач понимал, что давит на него слишком сильно. Неподвижно лежащая фигура вдруг стала в возбуждении дергаться. Сжав кулаки, Меррей склонился над пациентом, чтобы помочь расслабиться и ему, и себе. – Теперь все глубже, еще глубже. Не торопясь, спокойно, пусть все идет своим чередом…

Он подождал немного, прежде чем решил, что можно продолжать.

– Вы снова туда возвращаетесь. Темно, вы поднимаетесь все выше, вы очень высоко, и кто-то плачет…

– Пронзительно кричит…

Ответ на вопрос Меррей знал прежде, чем задал его.

– Это Алли?

– Она там! Она на обрыве со мной! Мы на самом краю! Опасность! Страшная опасность!

– Опасность? От кого она исходит? Или от чего?

– Он хочет меня убить!

Его трясло теперь всего с головы до ног, он стонал и что-то выкрикивал, пытался поднять кулаки, словно желая защититься, но руки были как ватные, и со стороны казалось, что человек видит кошмарный сон. Меррей заметил, что он запомнил опасность, но не все событие – и главное, не то, чем кончилось дело. Оставлять его на этом было нельзя, но в то же время нельзя и толкать дальше. На сегодня достаточно. Еще один последний вопрос – и хватит. И снова он знал ответ на него.

– Где он, Роберт?

– Ушел! Ушел! Он ушел! – Раздался дикий крик. – Алли! Он умер!

Молчание – долгое молчание.

– О’кей, о’кей, не расстраивайтесь, спокойнее, спокойнее, дышите глубже, глубокие вдохи, все в порядке, вы в безопасности, вы здесь. Сейчас, еще немного, и я верну вас в полное сознание, и вы снова будете самим собой, отдохнувший, раскрепощенный, свободный – и никаких беспокойств, никакой боли.

Напряжение в мышцах постепенно спадало. Но негромко бормочущий голос у него над ухом продолжал.

– Сейчас мы начнем обратный отсчет, и сознание вернется, как только я скажу, начинайте считать: десять, девять, восемь. Но теперь, Роберт, когда вы выйдете из-под гипноза, вы не забудете. – Меррей склонился над самым ухом, чтобы быть уверенным, что каждый слог доходит до спящего. – Все, что вы восстановили под гипнозом, вы теперь будете помнить.

С жалким подобием улыбки – только на это и была она теперь способна – Джоан вошла в кабинет Роберта и приблизилась к письменному столу. С чувством удовлетворения она взглянула на записку, приготовленную к его возвращению.

„Преп: Молебен и Освящение, св. Иуда, Брайтстоун. Очень необычное и интересное богослужение, тем более, что его совершает духовное лицо такого ранга, являющееся к тому же и героем этой давней катастрофы на шахте. Все вместе – замечательный „по-человечески интересный“ рассказ для прессы и телевидения, так что надо подготовить пресс-релиз и в ближайшие дни передать в средства массовой информации. Отметь в своей записной книжке, чтобы быть готовым к интервью по выходе сообщения“.

Так. Это сработает. Немножко хорошей и добросердечной рекламы не помешает для возмещения убытков в связи с этой абсурдной демонстрацией у „Алламби“. Ну хоть одно доброе дело.

Есть и второе. Архиепископ и его коллегия полностью простили Роберту тогдашнюю неуместную выходку. Разумеется, обеспокоенность его здоровьем и твердый отказ Роберта воспользоваться случаем и снять с себя часть возложенных на него обязанностей только еще более расположили их в его пользу, и симпатии их вернулись ему сторицей.

И все же Роберт вел себя странно. Что-то у него на уме, но что именно, она никак не могла докопаться. Но пока внешне все тишь да гладь, она готова смотреть на это сквозь пальцы. Главное, чтоб ничего не пронюхала общественность. А в этом плане он сейчас молодчина – комар носа не подточит.

Но, пожалуй, настоящим бальзамом были новости о Поле Эверарде. Допустим, она с самого начала не верила в это досрочное освобождение. Но даже сама возможность освобождения или того хуже – нового следственного дознания, а то и пересмотра дела стоила ей нескольких неприятных минут и не одной бессонной ночи. Ну хоть это теперь можно спокойно выкинуть из списка забот. Словом, тем хуже для него – да только кого это трогает!

Она положила записку на стол и хотела было удалиться, но в этот момент ее внимание привлекла записная книжка Роберта, не официальная, с темно-синей обложкой, которая обычно не покидала его стола, а маленький карманный вариант, который по большей части он носил с собой. Подталкиваемая любопытством, она открыла ее и заглянула в записи на сегодняшний день. В глаза бросилось одно слово: „Меррей“.

Меррей Бейлби! Невролог и психиатр! – тот человек, к которому обращался Роберт, когда потерял память после падения в шахту! Они с Клер столкнулись с ним в соборе перед службой освящения и поставления Роберта в настоятели, и тогда он был там в качестве друга, а не доктора. Почему Роберт снова обратился к нему за консультацией? Почему?

Страх, физически явственный страх, словно страшное крылатое чудовище из кошмарного доисторического пейзажа, зашевелился у нее в душе. Нет, Роберт, нет! Почему он решил открыть эту банку с червями? Чтобы всех их погубить? Джоан била дрожь от злости и дурных предчувствий. Рука ее потянулась к телефону.

Он чувствовал себя совершенно измученным. Видит Бог, он уже слишком стар для таких игр!

Чувствуя себя выжатым как лимон, Меррей Бейлби проводил столь же вымотавшегося Роберта до дверей кабинета и через приемную к входной двери. Мужчины молча пожали друг другу руки, взаимно удовлетворенные сеансом, который прошел гораздо лучше, чем можно было ожидать. Скороговоркой бросив:

– Пока, до вторника? – Роберт удалился.

– Простите, доктор Бейлби. – Это была Джанет, его надежная и изобретательная секретарша Одной рукой она держала трубку, другой зажимала мембрану. – Вы можете ответить?

– О нет, Джанет, Бога ради, – замахал руками Меррей. – Делай что хочешь, только меня уволь. Мне плевать даже, если это премьер-министр. Я потом перезвоню.

– Но на этот звонок, доктор, вам лучше ответить, если вы в силах. – Джанет смотрела на него очень серьезно. – Она звонит с утра, который раз, и мне кажется, вам лучше самому переговорить! Я переключу на ваш телефон.

– Да, да, конечно, я прекрасно помню вас, мисс Мейтленд, Джоан – прошлой осенью мы встречались в Соборе на инаугурации Роберта Да, последние годы все хорошо. Чем могу служить?

Голос Джоан стал более хриплым, но ничто на свете не может изменить ее неустанную заботу о Роберте.

– Дело касается Роберта.

– Да? – Не зная почему, Меррей насторожился.

– Я знаю, что он вас посещает. Он говорил что-нибудь об этих… о своих помрачениях… или о чем-нибудь таком?

Меррей вздохнул.

– Мисс Мейтленд, вы должны знать, что я не могу обсуждать проблемы пациента – пусть даже вашего брата – с вами или с кем бы то ни было.

– Да, да, конечно, но…

– Боюсь, никаких „но“. Я знаю, как вы заботитесь о Роберте, но доверие между пациентом и психиатром священно.

Он почти физически чувствовал, как напряженно работает ее мозг перед следующим ходом.

– Не думайте, что я вмешиваюсь, доктор, но я так беспокоюсь за него, вот и все.

– Прекрасно вас понимаю.

– Я и подумала, что, может, как-нибудь могла бы помочь. Я хочу сказать, что вдруг что-то еще мучает его? Скажем, ситуация дома? Семейный кризис?

Меррей видел, что она начала импровизировать. Но даже если так, то какой кризис?

– Если что-нибудь есть, – сухо сказал он, – сразу же позвоните мне. Любые посторонние возбудители Роберту сейчас противопоказаны.

– Вы хотите сказать, что во время сеансов подошли к чему-то важному?

– Я так не говорил. – Но он сказал и понимал это.

– К чему именно? – Быстро переспросила она явно взволнованным голосом. – Что это такое? О том несчастном случае? О той ночи?

– Вы очень близки друг другу, – медленно произнес Меррей, тщательно выбирая слова. – Я знаю, что он почти во всем зависит от вас…

– В чем именно? – снова крикнула она. – Что он сказал? Он не знает! Он не знал, что делает! И это все ради него, все, что я сделала, все, что я вообще делала – все ради него!

Наступила долгая пауза.

– Зачем вы это говорите, Джоан? – спросил он необдуманно – слишком необдуманно.

Что она сказала? И зачем? Ее трясло еще сильнее. Молча она положила трубку.

Чуть позже, когда тяжелые тучи с востока начали затягивать низкое небо, она надела пальто и вышла из дома.

– А теперь выкладывайте все напрямик.

Мик Форд гордился собой за то, что достаточно владел искусством сделки. И правило номер один гласило: выясни, что ты должен сделать за то, что должен получить.

– Этот тип, Бейлби, – вы хотите убрать его, так? И просите меня сделать это?

Твердое выражение лица Джоан и весь решительный вид не могли скрыть внутренней тревоги. Еле заметная дрожь в голосе выдавала ее.

– Небольшой инцидент на дороге, – ответила она. – Ничего серьезного. Так, чтобы он не мог работать некоторое время. Чтобы было о чем поразмыслить на досуге, так сказать.

Мик Форд не выглядел чересчур привлекательным и в тот вечер по спасению „Алламби“, когда она видела его последний раз, даже несмотря на великолепие антуража званого обеда. Сейчас, в неверном свете дня с водянистым, едва пробивающимся сквозь тучи солнцем, льющим серую муть в давно немытые окна штаб-квартиры профсоюзов, он казался засаленным и неухоженным.

Не прибавил ему обаяния и невинный вид, который он напустил на себя, чтобы усилить эффект произнесенной залпом фразы: