Текст книги "Греховная связь"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

– Насилие? Коррупция? За кого вы меня принимаете?

Но ею нельзя не восхищаться, ухмыльнулся он про себя. Этой дамочке палец в рот не клади.

– У вас, Мик, связи, это всем известно.

– У кого, у меня? – он комично выкатил глаза. – Это у человека-то в моем положении?

Ей было не до игр.

– Ах бросьте, Мик. Я вас знаю. Коррупция – ваше второе имя, со дня рождения.

– Помилуйте, Джоан…

– „Ваше положение!“ Это было бы положением Поля Эверарда, если бы не ваши свидетельские показания – и вы это прекрасно знаете!

– Это был он. Я видел его.

– Так вы сказали. Но поклянитесь на самом деле.

– Что вы хотите сказать? – Его крошечные глазки подозрительно буравили ее.

Что она хочет сказать? Осторожнее, Джоан, осадила она себя.

Не теряй голову. Из того, что ты знаешь, что он лживый ублюдок, просто воспользовавшийся случаем, чтобы упечь Поля Эверарда в тюрьму, еще не следует, что ты можешь выдвинуть против него это обвинение. Потому что единственный человек в мире, который знает, что он говорит неправду – ты! – и ты не можешь открыть это, не открыв все остальное! Думай!

– Что вы хотите сказать? Хотите сказать, что я все это сделал, чтобы просто отделаться от него? Рискуя угодить за решетку?

Она схватила свою сумку с видом утопающей.

– Вы сделаете это или нет?

– Смотря что.

– Что – что? – Ей не понравилась его ухмылка.

– Смотря что вы мне предложите.

– То, что вас больше всего интересует, Мик, – деньги. Сколько?

Но мысли его были где-то далеко.

– Этот тип, Бейлби, – он часом вам ничего такого не причинил?

– Конечно, нет! Послушайте, Мик, я предлагаю вам выгодную сделку…

Но он продолжал сверлить ее своими глазками, ничего не отвечая. Ужасная мысль пришла ей в голову. Наконец до нее начало доходить. Он не хочет взятки! Ему нужно растоптать ее. Какое унижение молить Мика Форда о милости, а он тебя ногой в зубы! В бешенстве от одной мысли об этом, она вскочила, чтоб уйти. Но при первом же ее движении он поднялся, вразвалку двинулся через пустынный офис и преградил ей дорогу.

– Да что это на вас нашло, Джоани? Откуда вы этого набрались? „Небольшой инцидент. Ничего серьезного?“

Волосы у нее на затылке встали дыбом.

– Меня зовут Джоан.

– Знаете, вы ни капельки не изменились за эти двадцать лет.

Она всеми силами пыталась скрыть страх.

– Вы тоже.

Он погладил свое выпирающее брюхо с самодовольным видом.

– Ну, я набрал несколько фунтов. Но это мне не мешает.

Он стоял почти вплотную к ней. Она чувствовала его запах, тошнотворную смесь застарелого пота, пивного перегара и чего-то еще противнее.

– У вас отличное местечко там, в резиденции. Но вы всегда умели навести красу в доме. Да и на себя марафет навести. Вы все делали хорошо, Джоан, в одном, по крайней мере. – Он как бы невзначай облокотился рукой на стену позади нее. – Но в другом не очень хорошо. Вы так и не сподобились выйти замуж, не так ли? Кто-то там по вас скучает.

– Похоже, и вы не дальше ушли? Какой-то бедняжке посчастливилось ускользнуть!

Это был ее завершающий удар, и он не сработал. Мик аж причмокнул от удовольствия, и его поросячьи глазенки распахнулись.

– Я всегда восторгался твердостью вашего духа, Джоани. И вдруг такое! Такая очаровательная девушка – ах! ах! – вы же дочка пастора и все такое. Бывало мы, пацаны, трепались там, в Брайтстоуне. Да, если б к ней подмазаться, был бы класс – она такая!

Рука его коснулась ее щеки, он с отсутствующим видом поглаживал ее по шее, по плечу, с таким видом, будто левая рука не знает, что творит правая.

– Да только ни у кого из нас и полшанса не было, а, мисс Мейтленд? Разве что встать в очередь за Полем Эверардом!

Поль! О Поль! Она придушенно застонала и отдернула голову от ненавистной лапы. Он хрюкнул каким-то отвратительным горловым звуком и, сжав ее лицо железными пальцами, мокрыми слюнявыми губами поцеловал взасос; затем крепко прижал к стене, пальцы его теперь бродили по ее шее, ниже, ниже. Запутавшись в пуговицах, он рванул ворот ее платья и с садистской медлительностью сдернул с плеч бретельки лифчика.

– Ах, кто бы мог знать? – с нарочитым интересом бормотал он, уставившись на сосок, затвердевший от его прикосновения. – А он хорош! И другой тоже?

Она стояла перед ним обнаженная, закрыв глаза, сгорая от стыда и боли.

– Ты первый раз, а, Джоани? – впился он ртом в ее шею. – Не бойся, я аккуратненько. Можешь довериться мне… вот теперь мы заключаем сделку…

32

Из семи кругов ада, составляющих тюремное бытие, последний, как известно, оставлен за теми, кто после невыносимой пытки ожидания амнистии получает отказ. Как бы ни похвалялся своим безразличием заключенный, сколько бы ни пытался он подготовиться к разочарованию, в действительности нет такого человека, который мог бы напрочь изгнать надежду, которая теплится незримая и неистребимая даже в самой ожесточенной душе. И поэтому гибель надежды и насильственное погружение в новую пучину отчаяния приносит невыразимое страдание и ожесточение, избегнуть которых не в силах даже самые сильные люди. Да здесь и нет никакого выбора, потому что продолжать чувствовать – значит чувствовать боль.

Все это Клер, сидя за столом напротив Поля, читала в его лице. Все горячие приветствия застыли у нее в горле, когда она увидела, как он вошел, и впервые за все эти годы почувствовала, что не знает, что сказать.

Поль поздоровался отрывисто и отчужденно, словно ему тоже с огромным трудом давались слова.

– А Роберт? – спросил он.

– Он не приехал. – „Не буду я выкручиваться из-за него“, – подумала Клер. С какой стати изображать верную жену с вечными извинениями. „Ах, у него столько работы!“, „Ах! Он никак не мог выбраться!..“ – У него столько работы, – пробормотала она. – Никак не мог выбраться.

– Еще бы, стоит ли ради этого бросать большой город! – желчно подхватил Поль, окидывая взглядом убогое помещение для свиданий с дешевенькой, потасканной мебелью и буфетной стойкой в углу. – Да и компания здесь не ахти какая! – Он боком сел на стул, уставив глаза куда-то вдаль, словно перед ним была не голая стена в двадцати шагах, а далекий горизонт.

– Поль… – Даже произнести его имя было свыше ее сил, не говоря уж о связной речи. Словно какой-то злой дух парализовал язык. Но надо было говорить. Надо. – Поль, что ты собираешься делать?

– Делать?

Он вздернул голову и резко расхохотался, так что все присутствующие повернулись к нему.

– Делать? Да вот подумываю податься в горы на лыжах покататься, потом прошвырнусь до Англии – всегда хотелось посмотреть, откуда появились шпицы и как их разводят. А с приходом зимы надо будет присмотреть за плодовыми деревьями в поместье и, может, посадить новенькие вдоль забора Ну и потом родственники, друзья. Всех надо повидать. У плейбоя и бизнесмена разве есть свободное время? Жизнь бьет ключом.

Клер опустила голову на грудь.

– Я не это хотела сказать? – тихо обронила она.

– А что же ты хотела сказать, – агрессивно выкрикнул он. – Думаешь, мне улыбается торчать здесь еще десять-пятнадцать лет? – Его голос вновь стал набирать силу и высоту; у женщины это назвали бы истерикой. – Пятнадцать лет, только подумай, сестричка!

– Не могу.

– Ну, а я могу! А я, значит, могу, не так ли? – Безумная гримаса исказила его лицо, и ей показалось, что он сейчас набросится на нее, вопьется зубами.

– Но разве они тебе – они тебе ничего не обещают? – запинаясь, выдавила она.

– А то как же! Спят и видят, чтобы все их мальчики были счастливы! Мне прислали формальное послание от начальника тюрьмы: „Не нам судить почему, Эверард. Закон – что дышло. Комиссии по освобождению виднее. Их решения не всегда нам ясны, но все, что ни делается – к лучшему“. Смешно? Я думал, что сдохну! – И снова он издал дикий, лишенный всякого веселья, пугающий смешок, как в начале свидания.

Что тут скажешь? Перед лицом этой сокрушенной надежды, этого леденящего кровь сарказма, его понятного бешенства любое слово могло только подлить масла в огонь, любое утешение звучало издевательством. Она сидела как школьница, глядя на собственные ладони, и мучительно думала, что сказать, как нарушить невыносимое молчание.

Его настроение вдруг резко переменилось, словно ветер, неожиданно изменивший направление.

– Тут вот какое дело…

– Да? – Что угодно, Поль, что угодно.

– Прислали сюда нового капеллана – он прибыл как раз в тот день, когда мне дали от ворот поворот. Вечером явился ко мне. Я, говорит, знаю о происшедшем, что, значит, меня мордой об стол – и, говорит, хотел бы помочь. Ну, дружеских чувств я поначалу, прямо скажем, не выказал. Отделался доморощенными банальностями на тему великого Начальника на Небесах.

Не нужно было и особого воображения, чтобы понять, какое терпение, человеческую доброту, да просто святость надо иметь, чтобы такое выдержать. Поль в этом состоянии был, вероятно, подобен разъяренному быку. Попытаться приблизиться к нему, вызвать на разговор значило попасть ему на рога.

– Он малость поговорил со мной и спросил, какие у меня шансы выйти не по амнистии. Я сказал, что апелляция заморожена – нет новых свидетельств, а при наличии столь неопровержимых улик против меня шансы на пересмотр равны нулю. Тогда он спросил, не хотим ли мы пойти другим путем.

– Что он имел в виду? – насторожилась Клер.

Взгляд Поля был по-прежнему агрессивный.

– Ему довелось посмотреть по телевизору, как твой муженек валял дурака во главе демонстрации или Бог весть чего. Говорит, он в Сиднее хорошо известен как заступник слабых и угнетенных. Почему бы, говорит, Роберту не начать компанию в мою защиту – апеллируя не к закону, а к человечности и требуя моего освобождения? Он уверяет, что у Роберта достаточно влияния, чтобы оказать давление на тюремное начальство и комиссию по амнистии.

– Правда? – Лицо Клер загорелось энтузиазмом. – Как это мы раньше не подумали!

– Раньше он не был столь знаменит, – с некоторым ехидством пояснил Поль. – Впрочем, может, и сейчас еще недостаточно. Что ты об этом думаешь? Стоит попытаться?

Говорил он с таким видом, будто его это особенно не касается, и она почувствовала укол в сердце.

– Что ты говоришь, – не задумываясь, выпалила она. – Конечно, стоит. Если есть хоть малейшая надежда.

– А он взялся бы?

– Разумеется, взялся…

С ужасом она почувствовала, как голос ее дрогнул. Взялся бы он? Год назад, даже месяц, она, не задумываясь, ответила бы за Роберта. А сейчас – Боже мой! – она не знает! Клер мысленно перенеслась в то утро, когда проснулась, как это теперь бывало почти всегда, одна в кровати – в кровати, которая была пуста и прошлой ночью, и ночью до этого. Она даже не знала, где находится ее муж в данную минуту, почему не с ней и куда ушел, не оставив даже записки, почему ей пришлось отправляться в тюрьму одной, чтоб не опоздать или не пропустить свидание. Она чувствовала, как краснеет от гнева и стыда Так нельзя, Роберт, так нельзя! Что-то с этим надо делать.

Как всегда чуткий ко всему происходящему, Поль сразу же заметил растерянность Клер.

– Не возьмется, так что ли? – требовательно спросил он, и его лицо исказилось враждебностью. – Что ему мешает? – презрительно продолжал он, еще больше разъярясь от разочарования. – Боится ручки замарать и попортить себе карьеру? А ты спроси его, что он думает о моей карьере, которая вместе со мной здесь погребена заживо, пока он порхает по собору в своем бабьем платье?

Она больше не могла сдержать слез, которые копились, если говорить по правде, целых двадцать лет. Потрясенный Поль схватил ее за руку.

– Эй, сестренка! – крикнул он, и голос его дрожал от избытка чувств. – Что с тобой? – Вдруг в голову ему пришла мысль, ужасающая по своей простоте. – Да послушай – у вас что, совсем плохи дела?

– Чашку чая? Кофе? Да вы садитесь. Не смотрите на этот беспорядок, у меня вчера были девчонки, и мы полночи проболтали.

Стоя на пороге комнаты, Роберт с изумлением озирался вокруг. Для него, привыкшего к чистоте и порядку, который поддерживала в доме аккуратная Клер, валяющиеся повсюду банки из-под кока-колы и пива, жуткая вонь от переполненных пепельниц и остатков дешевого обеда из китайского ресторанчика были чем-то немыслимым и говорящим о настоящей оргии.

– Девчонки? Полночи?

С трудом он отыскал, куда присесть. Роберт знал, что выглядит усталым – многие ему говорили об этом – но как можно было объяснить, что он никогда себя не чувствовал лучше. Не покидающее его последнее время острое ощущение близости цели, уверенность, что покров, окутывавший двадцать лет его память, вот-вот будет сброшен – все это переполняло его, и ему приходилось изо всех сил сдерживать свои эмоции, подавлять возбуждение, так и рвущееся наружу.

Было в этом и немало страха, что правда, то правда Что в действительности случилось в ту ночь? Что это была за ночь, которую вызвал из глубин его подсознания Меррей? Все еще много разрозненных частей предстоит подобрать, чтобы они сложились в общую картину. Но разгадка уже близка. Он следил за девушкой, колдующей над чайником, и думал о том, что она могла бы пролить свет на его тайну.

Но главное – и он признавал это со всей откровенностью – ему просто хотелось видеть ее. Больше всего на свете хотелось быть с ней, узнавать о ней, разговаривать с ней. Когда он проснулся рано утром и выбрался из постели, стараясь не разбудить Клер, ему как никогда захотелось побыть одному, поразмыслить над ожиданиями и страхами, навеянными сеансами с Мерреем, а потом встретиться с ней, побыть в удивительной атмосфере близости, которая постепенно возникла между ними. Он не сомневался, что она тоже знала об этом. И ничего не имела против. Его сегодняшний визит был жданным и желанным. Она совсем не удивилась, когда открыла дверь. И не потому, что больше ни с кем не виделась, вовсе нет – сегодняшний бедлам тому свидетель. Он снова улыбнулся.

– Приятно узнать, что у тебя есть подружки. – Действительно, это было замечательно. Значит, она жила своей нормальной беззаботной и счастливой жизнью, как и все девушки ее возраста. „Мы только один раз живем! – вспомнил он. – И не много времени нам отпущено!“

– Да, я познакомилась с ними по работе, – улыбнулась она в ответ. – Одна из них официантка, а другая – ее подруга. Вообще-то они не совсем в моем вкусе, но когда все время одна, бывает немного скучно.

Он впервые слышал от нее признание такого рода – некоторое отступление от воинственной независимости.

– Если б ты осталась здесь, нашла бы много друзей. – Он помолчал, внимательно глядя на нее. – Не думаешь остаться? Совсем осесть? – Он с удивлением поймал себя на том, что с нетерпением ждет ответа и что этот ответ очень важен для него.

Она выказала к его вопросу еще большее равнодушие, чем это пытался сделать он, задавая его.

– Да не… Хотя – как знать. Это зависит…

– От чего?

Она вдруг сердито повернулась к нему.

– Много будете знать – скоро состаритесь, мистер Длинный Нос!

– Ах, прости. – Он сразу замолк. Но рана была нанесена.

– Почему вы меня все это спрашиваете?

– Так – из любопытства. Хочу знать.

– Обо мне?

– О тебе – и обо всем.

Но ее не так-то просто было провести. Насмешливый взгляд яснее ясного говорил, что его отговорки ее не обманут.

– Ну так спрашивайте. Валяйте. Спрашивайте, что хотите знать. – Она резким движением налила кипяток в чайник и помешала ложечкой. – Ну, валяйте.

– Э-э-э – где у тебя чашки?

Они дружно прихлебывали чай, ее дурное настроение улетучилось, но разговор никак не клеился.

– Ну, раз вы меня не спрашиваете, буду спрашивать я, – объявила она.

Он немного напрягся, но останавливать ее не собирался.

– Эта девушка – Алли. Та, которую я вам напоминаю. Вы ее любили?

У него было такое чувство, будто он что-то открывает в своей душе и пытается показать – что-то такое бесконечно хрупкое и драгоценное, что никакими словами передать невозможно.

– Очень, очень.

– Почему же вы не женились на ней?

– Я же говорил. Она умерла.

– А до того?

– Я был уже женат.

Презрение в ее глазах было явным и неприкрытым.

– Ага, погуляли и бросили! Романчик на стороне? – Он не мог понять, что больше ему причиняет боль – то, что об Алли говорят такими словами или что Эмма действительно так на это смотрит. Она поняла, что он чувствует.

– Ну я не знаю! Не обижайтесь! Но скажите мне правду.

– Правду?

– Да, правду! Вы действительно ее любили? Вы бы женились на ней, если б могли?

Он был не в силах говорить. Его воспоминания об Алли, столь новые, столь свежие, столь бесценные – только-только возвращенные ему стараниями Меррея после того, как пролежали под спудом в темной бездне времени и забвения годы и годы, не могли вынести такого беспощадного допроса. Но в то же время разговор о ней доставлял ему какое-то жестокое болезненное блаженство.

– О да! Да! – Его буквально разрывало от нахлынувших чувств и воспоминаний. – Я любил ее больше всего на свете – просто невозможно выразить, как сильно… – Он прикрыл глаза, и ее лицо в тот же миг всплыло перед ним. Он видел ее такой, какой она была, словно девушка стояла рядом: Алли улыбающаяся, Алли смеющаяся, Алли, бросающая на него эти свои странные взгляды искоса, Алли, обнимающая его, Алли, любящая его… Окружавший мир начать таять, и он сам жаждал исчезнуть, раствориться, чтобы быть с ней…

– Эй! – Глуховатый, изменившийся голос Эммы достиг его слуха, но как бы издалека. – Что с вами?

– Ничего…

– Сюда. – Маленькие ручки крепко подхватили его и отвели к кровати, на которую он с благодарностью прилег. Влажная салфетка на лбу быстро сняла боль в виске.

– В чем дело? Вы больны? – ее тон совершенно изменился.

Он покачал головой.

– Несчастный случай. Давным-давно. Сильная травма головы. Я месяцами лежал в коме. Выздоравливал два года. Когда пришел в себя – память как отшибло, ничего не помнил. – Лицо его вдруг исказилось от жесточайшей боли, пронзившей на сей раз не голову, а сердце. Она видела по закрытым векам, как бьется его пульс. – А когда очнулся – ее не было.

Наступило долгое молчание. Потом он услышал, как она пошевелилась на стуле рядом с кроватью.

– А память к вам вернулась?

– Нет. Вот только совсем недавно.

– А вы не пытались?

Он сердито засмеялся.

– Это не такое простое дело.

– А что же произошло недавно?

– Я встретил тебя.

– И сразу – раз! Как в кино – пленка прокрутилась назад?

– Нет. Отдельные черты в тебе напоминали мне о ней. Твои волосы. Форма головы. Твои ладони. И как ни странно – твой голос. О, я знаю, что ты англичанка, и не утверждаю, что ее голос звучал так же. Но дело в том, что ее интонации не были чисто австралийскими. У нее был какой-то акцент – никогда не подумаешь, что она чистая австралийка, как того можно было ожидать. А когда она говорила…

Эмма резко оборвала его, словно разговор о другой девушке был ей невыносим.

– Для того, кто начисто все забыл, вы помните чересчур много!

Он улыбнулся.

– Это ты провела меня туда И мне кажется, будто все было как вчера.

– Ах эти мужчины. Все вы одним миром мазаны! – Каждый раз слыша от нее такие слова, он ломал себе голову – на основании какого жизненного опыта девушка столь неодобрительно отзывается о половине рода человеческого. Она говорила так, будто ей уже далеко за сорок, и жизнь поступила с ней не лучшим образом – и вот теперь она выжата как лимон, брошенная и никому не нужная. Трудно было представить, что слова эти принадлежат юной девушке, только вступающей в жизнь, у которой все впереди. Она нагнулась над ним и сняла салфетку с лица.

– Я еще смочу.

Он посмотрел снизу вверх в ее ясные холодные глаза.

– Спасибо. Ты очень добра. Я никогда не забуду.

Она так и прыснула от смеха.

– Вы! Самый непомнящий из всех, что живут на свете! Если верить вам, вы забыли больше, чем иной человек переживает за всю жизнь! – Она чуть помолчала. – Хотела бы я знать, забудете ли вы меня?

– Никогда. – Он выпалил это с какой-то невероятной силой убежденности. Но откуда у него такая уверенность?

Что-то столь же странное промелькнуло на личике Мадонны.

– Ну что ж, поживем – увидим.

– Да, – улыбнулся он. Он говорил, как думал, без задней мысли, и никак не мог предположить, что односложное слово может причинить обиду. Но она вся так и вскинулась.

– Вы думаете, я слишком молода и не понимаю, что говорю! Вы думаете, я и представить себе не могу, какую большую любовь вы утратили! Так вот послушайте, настоятель Роберт Мейтленд. Может, я для вас и ничего не значу, так, дитя малое, не в счет! Но я знаю, что это такое – страстно хотеть человека, который никогда не будет с тобой, мечтать, чтобы к тебе вернулись и любили тебя, зная, что этого не будет. Я знаю! Знаю! Знаю!

Было уже поздно, когда Роберт приехал домой. Они с Эммой говорили и говорили; он всеми способами пытался уверить ее в своей любви и заботе, она кружила вокруг да около, желая что-то открыть ему – он это чувствовал – но всячески отказываясь как-то объяснить свою внезапную вспышку.

Устало потягиваясь и разминая затекшие от долгой дороги члены, он вдруг сообразил, что уже далеко за полночь, если вовсе дело не идет к утру. Несколько абсурдно – и подозрительно для женатого человека и уважаемого представителя Церкви возвращаться домой в такой час! Что он скажет Клер? Любой жене простительно косо смотреть на супруга, который исчезает из дома ни свет ни заря „по делам“ и возвращается в два часа ночи. Как можно оправдываться? И к тому же он был с юной девушкой – никакой не родственницей – один на один в ее комнате весь вечер! Невинно, конечно, – но почему он думает, что ему поверят?

Прокручивая в уме различные варианты, он открыл входную дверь и вошел в дом. И тут же почувствовал, что случилось что-то нехорошее. Клер ожидала в холле, и новости, которыми она встретила его, исключали всякие расспросы о том, где он так поздно задержался.

– Ох, слава Богу, ты наконец приехал! – устало произнесла она. – Боюсь, Джоан заболела. Я застала ее здесь, она вся тряслась в ванной, пытаясь помыться. Видно, промерзла до костей. Мне с трудом удалось довести ее до постели, но она продолжала так трястись, что я опасалась судорог.

– Бедняжка Джоан! Доктор был?

– Конечно. Он сказал, что это скорей всего вирус, сейчас такого добра полно.

– Мне можно повидать ее?

– Пожалуй, лучше не стоит. Доктор дал ей снотворное. Оно долго на нее не действовало, но теперь она наконец уснула. – Клер заметила тревогу в его глазах. – Хотя взглянуть на нее, думаю, можно. Это не причинит ей вреда.

Немного воспрянув, он стал подниматься по лестнице наверх.

– К сожалению, это еще не все, – донесся до него голос Клер. – Есть еще кое-что – тебе надо знать.

Он обернулся. Клер стояла внизу с выражением смертельной усталости – такой он никогда не видел ее.

– Печальные новости, хотя, насколько мне известно, ты не виделся с ним последние годы. С Мерреем Бейлби. Несчастный случай – разбилась машина. Меррей был за рулем. Он погиб.