Текст книги "Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)

– А можно ли наслаждаться подобной мыслью? Он был в хорошем настроении.

– Что он за парень? Он попадался мне на глаза, но я никогда с ним не разговаривал.

– Ничего особенно подозрительного я не заметил. Он мог бы стащить у своей матушки деньги, чтоб поиграть на скачках, но вряд ли стал бы толкать пожилую даму в воду. Ненормальный? Может быть, но не совсем. Из того, как человек говорит, это видно.

Надсон наклонился ко мне, широкий, как и крышка стола.

– Вам понравился парень? Поэтому вы позволили ему ускользнуть от Фрэнкса?

– Я, знаете ли, потерял свою обычную бдительность, когда пуля чуть не угодила мне в почку. Мне вовсе не нравится Ривис, но некоторым он нравится, – при этих словах я пригнулся совсем низко к столу. – Кэти Слокум он очень нравится.

Лицо Надсона налилось кровью.

– Неправда! Вы лжете… Кэти не связывается с отбросами общества.

– Не принимайте мои слова близко к сердцу, Надсон. – Я встал. – Хотите, спросите ее отца.

Жизнь словно ушла из его лица. Он взял у полицейского блокнот и вырвал последнюю страницу, исписанную карандашом.

– Эдди, иди отдохни. – И обратился ко мне:

– Что вы-то намерены делать? Поможете нам найти Ривиса?

– Я поговорю с миссис Слокум.

– Она с мужем там, в комнате напротив гостиной.

Я произнес:

– Я не лжец, Надсон.

– Что? – Он медленно выпрямился. Мы были приблизительно одного роста, но Надсон был массивнее и сильнее. Огромное мускулистое тело заполняло любую комнату, даже когда мысль в глубине бледно-голубых глаз блуждала далеко.

– Я не лжец, – повторил я.

Холодно-враждебный взгляд сфокусировался на мне.

– Ладно, – сказал он, будто подумав. – Вы не лжец.

Он снова сел за стол, плечи опустились, словно у крупного пальто на вешалке меньшего размера.

Глава 8

Проходя мимо открытой двери в гостиную, я мельком оглядел людей, сидевших там в ожидании встречи с Надсоном. Лица у всех бледные. И хмель, и веселые разговоры испарились полностью. Не верилось, что это гости, которые собрались провести приятный вечер в мирном доме. Гостиная особенно напоминала пещеру; под потолком витала смертная тень – тень ее хозяйки. Выйти из пещеры было нельзя: у двери на стуле сидел полицейский в голубой рубашке, чуть согнувшись, он изучал фуражку у себя на колене, заинтересованно, будто лицо близкого друга, который был с ним в долгой разлуке.

Я подошел по коридору к двери в другую комнату. Заперто. Я собирался постучать, но тут послышалось, как мужчина за дверью произнес короткое слово, которое никак не вязалось с представлением о теноре, человеке высокой культуры. Я вздрогнул. Тенору ответила женщина, ответила что-то так быстро и тихо, что слов я не разобрал. Но всхлипывания ее после реплики достигли моих ушей, вполне отчетливо.

Я прошел по коридору чуть дальше, к следующей, соседней двери, открыл ее и оказался в темной комнате, рядом с той, где муж и жена беседовали друг с другом. Приглядевшись, заметил, что… моя комната была не совсем уж и темной – свет проникал сюда из холла, слегка мерцая на стекле и серебре посуды, которая наполняла буфет. Да и со стороны комнаты «диалога» шел слабый свет, тонкая полоска его пробивалась из-под старинных раздвижных дверей, что отделяли «мою» комнату (очевидно, столовую) от соседней. Я тихо двинулся к раздвижным дверям и затаил дыхание возле них. Мод Слокум:

– Я перестала пытаться сделать что-либо, перестала… Долгие годы делала для тебя все, что было в моих силах. Это не помогло. Теперь мое терпение кончилось, Джеймс.

– Ты никогда и не пыталась. – Голос Джеймса безжизненный и горький. Ты жила в моем доме, ела мой хлеб и ни разу не сделала даже слабой попытки помочь мне. Если я и законченный неудачник, как ты говоришь, то по твоей вине, ничуть не в меньшей мере, чем по моей.

– Дом не твой, а твоей матери, – язвительно возразила она, – хлеб не твой, а твоей матери, чрезвычайно пресный каравай!

– Оставь эту тему!

– Как я могла это сделать? – Теперь голос Мод лился плавно, как у человека, что держит под контролем и себя, и ситуацию. – Твоя мать была центральной фигурой в нашей супружеской жизни. У тебя был прекрасный шанс оторваться от нее, когда мы поженились, но тебе не хватило смелости.

– У меня не было такой возможности, Мод. – Голос тенора-актера задрожал под бременем жалости к себе. – Я был слишком молод, женился в самом деле рано. Я зависел от нее, даже не закончил школу. Кроме того, – ты знаешь – в те времена было не особенно много работы вокруг, а ты так спешила замуж…

– Я спешила? Ты со слезами на глазах умолял меня выйти за тебя замуж.

Ты говорил, что твоя бессмертная душа без этого погибнет.

– Я считал, что так оно и было, – отчаянно отозвался Джеймс Слокум. Но ты ведь тоже хотела выйти за меня. У тебя были свои причины.

– Ты чертовски прав: у меня были причины – ребенок в животе, и никого, к кому я могла бы обратиться за помощью. Конечно, мне следовало бы поступить по-иному – проглотить свою гордость и убраться куда-нибудь подальше от столь благородной семьи. – Голос Мод понизился до едкого шепота:

– Именно такого ждала твоя мать, не так ли? От меня, маленькой простушки…

– Ты никогда не была «маленькой», Мод.

Она разразилась неприятным смехом:

– Да уж, видно, так. Женщины не были для тебя «маленькими». Колени твоей матери всегда были достаточно велики для тебя, достаточно удобно-велики!

– О, знаю, что ты чувствуешь по отношению ко мне, Мод!

– У меня вовсе нет никаких чувств, Джеймс. Никаких!.. Как только я стала кое в чем разбираться, ты превратился для меня в пустое место. Джеймс Слокум попытался придать твердости своему голосу.

– Теперь, когда мама умерла, я хотел бы думать, Мод, что ты будешь несколько снисходительнее к ее памяти. Она всегда была добра с Кэти. Это она пожертвовала собственными интересами, чтобы устроить Кэти в достойную нас школу и как следует одеть ее…

– Я признаю это. Но вот чего ты совсем не понимаешь, так это моего отношения к Кэти. Я люблю ее и хочу, тоже хочу, чтобы у нее все было самое лучшее. Но так, как я это понимаю. Ну а еще… Знай, я не готова к тому, чтобы меня списать в расход. Я мать, но и женщина, которой всего тридцать пять.

– В таком возрасте, видимо, поздно начинать что-то заново.

– Как раз теперь я чувствую, что ничего и не начинала, что пребывала в летаргическом сне, целых пятнадцать лет сна. Хватит. Так больше не может и не будет продолжаться. Я не хочу зачахнуть.

– Ты сейчас только придумала все это. Если бы мама не умерла, ты, конечно, пожелала бы, чтобы все шло по-прежнему.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, Джеймс.

– Ну ладно… Чтоб шло примерно, как раньше… Нет, ты придумала себе новую цель не сейчас, раньше. Я знаю, что-то произошло с тобой с тех пор, как ты побывала в Чикаго.

– А что такое произошло со мной в Чикаго? – Угроза прозвучала в вопросе. Будто мускул напрягся – перед тем, как действовать.

– Я ни разу не спросил тебя об этом, не правда ли? И я не намерен спрашивать. Я знаю только, что ты изменилась, когда этой весной побывала в Чикаго.

Она оборвала его:

– Ты не спрашивал? Да потому, что тебе был дан замечательный совет не спрашивать!.. Кстати, я тоже могла бы кое о чем спросить тебя. Например, о Фрэнсисе. Да мне уже известен ответ.

Минуту-другую он молчал. Я слышал его тяжелое дыхание. Наконец, диалог продолжился.

Джеймс:

– Ладно, так мы ни к чему не придем. Чего ты хочешь теперь?

– Я скажу тебе, чего я хочу. Половину всего, что ты теперь получаешь в собственность. И сразу же!

– Сразу? Смерть мамы оказалась тебе очень кстати, так, что ли? Если б я не знал тебя, Мод, то был вправе подумать, что это ты виновата в смерти моей матери.

– Не стану притворяться, будто очень уж опечалена случившимся. Как только все эти неприятности закончатся и ты согласишься решить этот вопрос, официально, мы идем в суд.

– Я сделаю, как ты хочешь, – слабо произнес он. – Ты достаточно долго ждала доли моего состояния. Теперь ты ее получишь.

– И долю Кэти, – не сдавалась она. – Не забывай о Кэти. Она вот-вот станет взрослой.

– Я ее не забыл. Кэти останется со мной, Мод.

– Она будет жить втроем, по-твоему? Я не думаю, что она согласится, да и я не хочу. Фрэнсис…

Сделав над собой усилие, Джеймс сказал:

– Фрэнсис тут ни при чем. Он не вписывается в картину наших семейных отношений.

– Фрэнсис или кто-нибудь вроде него… Я знаю твои склонности, Джеймс.

– Нет, Кэти будет со мной – это все, чего я от тебя хочу.

– Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтоб рядом с тобой был здоровый нормальный человек, чтоб обвиться вокруг него, подобно ползучему растению, пить его соки. Ты пытался такое проделать со мной, но я разорвала твои путы. И ты не будешь виться вокруг Кэти, Джеймс. Я уезжаю отсюда и забираю ее с собой.

– Нет. Нет, – слово выползло из-под раздвижных дверей, сопровождаемое хныканьем. – И ты… Мод, не должна оставлять меня одного.

– У тебя есть друзья, – заметила она не без иронии.

– Не покидай меня, Мод. Я боюсь оставаться один. Вы обе нужны мне, намного больше, чем ты думаешь. – Мне показалось, что с Джеймсом сейчас начнется истерика.

– Пятнадцать лет ты пренебрегал мной. Когда наконец у меня появилась возможность уйти…

– Ты должна остаться, Мод. Это твой долг – остаться со мной. Я не могу быть один.

– Будь мужчиной, – произнесла она твердо. – Во мне не просыпается никаких чувств, если я слышу жалобный писк медузы.

– Ты привыкла… любить меня…

– Да неужели?

– Ты же хотела быть моей женой, заботиться обо мне.

– Это было давным-давно. Не могу вспомнить когда.

Я услышал, как в соседней комнате с шумом двинули стулом или креслом.

– Шлюха! – вскрикнул Джеймс, задыхаясь (это было то самое слово, которое привлекло мое внимание в первый раз). – Шлюха! Распутная, холодная потаскуха. Я ненавижу тебя!

– Любую женщину расхолаживает, – произнесла она нарочито четко и ясно, – муж, который… фея.

– Негодная… развратница. – Цезуру между его словами заполнил, кажется, удар, шлепок по живому. Потом что-то глухо стукнулось об пол. Его колени, что ли? – Прости меня, о, прости меня, Мод, – услышал я внезапно. – Ты ударил меня. Ты причинил мне боль! Ты?

– Я не хотел этого. Прости меня. Я люблю тебя, Мод. Пожалуйста, прости меня, – рыдания с неудержимой силой прорвались сквозь бормотание, становясь все более ритмичными. Довольно долго ничего не было слышно, кроме этого плача, не похожего на плач мужчины.

И она… стала успокаивать его.

– Ну, все, все, Джеймс, ну хватит плакать. Дорогой Джимми, я останусь с тобой. У нас еще будет хорошая жизнь…

Меня слегка пошатывало. Я слышал разговор у микрофона, вмонтированного в стену, за которой находится ад. Не замедляя шага, я прошел мимо запертой двери соседней комнаты, прошел коридором, холлом и верандой выбрался на лужайку. На черном небе все время что-то двигалось, мерцали какие-то отблески, длинные серые тени текли через зазубрины гор к морю, струились, подобно реке.

Я направился к месту, где гости поставили автомашины, и тут вспомнил, что моя-то машина припаркована на одной из улиц Нопэл-Велли. О черт! Как теперь поступить? Войдя снова в дом, через другую дверь, прямо в кухню, я увидел там то ли экономку, то ли кухарку. Миссис Стрэн, пожилая женщина с вытянутым лицом, поседевшими волосами и добрыми глазами, что-то готовила, суетясь около стоящей на плите кастрюли.

Она чуть не упала от страха, заслышав мои шаги.

– Господи! Как вы меня напугали…

– Прошу прощения. Я Арчер, друг Мод Слокум.

– О да, вы звонили, я помню. – Ее губы дрожали.

Я спросил:

– Как себя чувствует Кэти?

– С ней все в порядке. Я дала ей горячего молока, чтобы она уснула. Бедному ребенку нужен отдых после всех этих ужасов. Я не мог отказаться от своей ответственности за Кэти, хотя бы потому, что больше здесь никто не чувствовал такой ответственности. Я да вот миссис Стрэн. А родители полностью поглощены своей собственной войной, переговорами по поводу временного перемирия. Возможно, так было всегда в этой семье.

– Вы и впредь позаботитесь о Кэти? – спросил я миссис Стрэн.

Она ответила мне не без гордости:

– Я постоянно забочусь о ней, мистер Арчер. И она того стоит. Некоторые ее учителя говорят, что она гений.

– Насколько я понял, этот дом просто кишит гениями…

Тут же я покинул кухню, не давая миссис Стрэн развернуть дискуссию. Спустившись через кухонную дверь на лужайку перед домом, я увидел в темноте за гаражами какие-то вспышки. Вроде капель побелки, падающих с кисти. Видно, около бассейна все еще фотографировали.

Надсон вместе с тремя работниками своего ведомства осуществлял необходимые для следствия измерения. У кромки бассейна лежало тело, накрытое одеялом, терпеливо ожидающее, когда его заберут отсюда. Подводную подсветку не отключили, так что вода в глубине выглядела бледно-изумрудной, неспокойно мерцала, притягивая к себе.

Надсон увидел меня первым из группы. Когда я подошел ближе, спросил своим низким голосом:

– Ну, что она сказала? – и без перехода:

– Так будете сотрудничать с нами?

– Ее я не видел. Она заперлась в какой-то комнате со своим мужем.

Его ноздри раздувались, рот дергался в усмешке, непонятной, но, по-видимому, не относящейся ко мне.

– Я послал наши машины с передатчиками на поиски Ривиса. Вы могли бы помочь нам, раз уж вы его видели.

– Это несколько выходит за рамки моей компетенции, вы не считаете?

– Это уж вы знаток таких тонкостей. – Надсон повел плечами. – Но мне кажется, на вас лежит определенная ответственность…

– Возможно, и так… Не могли бы вы подбросить меня в город? Только не с Фрэнксом.

– Идет. – Надсон обернулся к фотографу, стоявшему на коленях около тела:

– Заканчиваете, Виновский?

– Да. Еще пара снимков. – Виновский скинул с трупа одеяло. – Надо, чтобы все было в ажуре, как того требует моя профессия.

– Возьмите с собой в город Арчера.

Виновский согласно кивнул. Потом изогнулся над телом, включил лампочку, прикрепленную к верхней части камеры. Белый магниевый свет выхватил из темноты мертвое лицо, белую, как известь, кожу. Обильная белесая пена запеклась у ноздрей и широко раскрытого рта. Мне вдруг вспомнились существа подводного мира… Но незакрытые зеленые глаза в полном изумлении глядели в темное небо – совсем по-человечески живо.

– Еще один снимок, – сказал фотограф и перешагнул через тело. – Смотри-ка, сейчас вылетит птичка.

Лампочка вспыхнула снова, еще раз осветив неподвижное лицо.

Глава 9

Большое, – новое и уродливое, – здание покрыли розовой штукатуркой.

Над боковым входом зажгли красным неоном: «Бойкое место». Стена почти слепая, если не считать дверь и пару круглых, вмонтированных в стену вентиляторов. Оттуда доносился изнутри шум: грохот оркестра, взявшего какой-то ускоренный темп, шарканье множества ног. Когда я, потянув за ручку, открыл тяжелую дверь, шум со всей силой ударил в уши.

На эстраде, удаленной от входа, группа молодых людей, одетых во фланелевые костюмы, усердно пыталась сломать фортепиано, гитару, тромбон, трубу и барабан. Фортепиано гремело от ужаса, тромбон ревел, труба пронзительно кричала. Гитара крошила хроматическую гамму и, не прожевывая, выплевывала все ее ступени горящими порциями. Парень-ударник колотил во все, что попадалось под руку: барабаны, подставки, тарелки, прикрепленные к полу, лупил по ножкам своего стула, по серебристо-хромовой подставке микрофона. На боку самого большого его барабана красовалась надпись: «Неистовая пятерка».

Мерный шум шел в зал еще из кабинок, вытянувшихся вдоль стен, и с танцевальной платформы посередине помещения, где два-три десятка пар толкались, извивались, пыхтели в облаках пыли и запахов, пробуждающих у подвыпивших женщин и мужчин животные звуки разных регистров – от басовых урчаний до визгливого хихиканья. Столпотворение вавилонское!

Невозмутимая огненно-рыжая девица в переливающейся шелковой блузке готовила напитки в баре, расположенном недалеко от двери.

Покачивающиеся ее груди в вырезе блузки были похожи на огромные яйца, если уж не всмятку, то помятые изрядно, с облупленной скорлупой. Официантки подходили к ней и удалялись от нее муравьиным, без перерывов, ручьем. Улучив удобный момент, я тоже вклинился в шествие к бару. Девица как раз швырнула под стойку пустую бутылку из-под виски и, тяжело дыша, выпрямилась.

– Я Хелен, – сказала она с дежурной улыбкой. – Вы хотели бы выпить? Подыщите свободное место, а я пришлю к вам официантку.

– Благодарю… Я ищу Пэта.

– Пэт? Она здесь не работает.

– Это мужчина. Молодой, высокий, с темными волнистыми волосами.

– Послушайте, друг, у меня своих забот хватает. Впрочем, вам не стоит уходить таким озабоченным… Так посылать официантку?

Хелен так глубоко вздохнула, что ее груди подпрыгнули чуть ли не до подбородка.

– Две бомбы! – Подошедшая официантка нас торопила.

Я спросил, обернувшись к ней:

– Гретхен здесь?

– Гретхен Кек? Вы ее знаете? – Официантка указала пальцем на высокую девушку среди танцующих:

– Вон она, блондинка в голубом платье.

Я прошел в свободную кабинку. Некоторые пары, лишь кончился оркестровый номер, остановились там же, где были, держась друг за друга, а иные так и просто повиснув друг на друге. С высокой блондинкой сцепился мексиканец в синих джинсах и белой рубахе. Насколько Гретхен была светлой, настолько парень был темноволос, темнокож (темная бронза! красивый), высокая прическа, прибавляла ему роста. Ноги обоих – и ее, и его – все еще выписывали какие-то круговые па, а как только снова грянула музыка, пара кинулась выделывать такое, чего и я не видывал. Точнее – он, парень. Блондинка крутила попой и бедрами без особой выдумки, мексиканец то вращался вокруг нее по-индюшачьи важно, задирая ноги, то вскидывал руками ничуть не хуже, чем петух крыльями. Он прыгал и топал. Его голова и шея двигались горизонтально, от одного плеча к другому и обратно, он на восточный манер танцевал на каблуках, а то вприсядку, словно казак, он на глазах изобретал всевозможные вращения бедрами, а порой руки и ноги его дергались в различных ритмах по отношению друг к другу. Она же так и оставалась на месте, иногда слегка копируя его движения, а круги мужчина описывал все ближе и ближе к ней. И вот он приник, она замерла у него на груди, руки ее бессильно повисли вдоль его вибрирующего тела. Они выключились из танца, и музыка уже была без них.

В кабинке рядом с моей женщина, выругавшись колоритно по-испански, призвала тут же Матерь Божию в свидетельницы и защитницы ее, бедной, обманутой… и так далее, которая свершит сейчас свою страшную месть негодяю, ее обманувшему, завлекшему и так далее, – худая девушка-мексиканка вылетела из кабинки, с развевающимися пышными и черными как смоль волосами. В правой руке она сжимала нож, дюйма в четыре длиной. Я тоже кинулся вперед – и во время! Левой ногой я успел подставить ревнивице подножку, и она рухнула лицом вниз. Нож выпал из ее руки, со стуком шмякнулся на пол. Словно по сигналу, темнокожий парень и блондинка отпрыгнули друг от друга. Блондинка едва устояла на высоких каблуках. Парень посмотрел на нож, потом на женщину, с трудом поднимавшуюся на колени. Его глаза потухли; ссутулившись, с удрученным видом, не оглядываясь на блондинку, он подошел к мексиканке, сделал неуклюжую попытку помочь ей подняться. Та разразилась потоком испанских слов. Будто раздался выстрел хлопушки. Ее поношенное черное платье запачкалось. Болезненное, покрытое мелкими оспинами лицо выглядело зловеще. Потом вдруг она принялась плакать. Он приобнял ее и сказал:

– Ну, пожалуйста, не надо… Я прошу прощения.

И вместе они пошли к выходу.

Музыка прервалась. Грузный мужчина средних лет в полицейских штанах появился в кругу танцующих. Он поднял нож, сломал его лезвие, опустил обломки в карман своего вполне цивильного синего пиджака. Он подошел к моему столику, ступая осторожно, но по-хозяйски уверенно.

– Аккуратная работа, а, сынок? – заметил он. – Иногда эти южане вспыхивают быстрее, чем я могу их утихомирить.

– Этот спектакль с ножом испортил мне коктейль.

Его лицо приняло виноватое выражение.

– Вы здесь в первый раз, да?

– Да, – ответил я, хотя мне казалось, что я уже очень давно в Нопэл-Велли. – Но мы говорили о коктейле. Не возражаю, если…

Он поманил официантку.

– Что вы желаете заказать?

– Бутылку пива, – вдруг изменил я свое намерение: виски, приготовленные за стойкой у Хелен, не взывали к повторению. – Спросите, пожалуйста, у Гретхен, какой из напитков она предпочитает и не могу ли я ее угостить?

Коктейль и Гретхен прибыли одновременно.

– Хелен говорит, что денег не надо, – сообщила официантка. – Для вас напитки бесплатны. Равно как и все остальное.

– И еда?

– Нет, с едой вы опоздали. Кухня уже закрыта.

– Тогда что же остальное?

Официантка с такой силой поставила на стол мое пиво, что оно дополнительно, я думаю, вспенилось. Сама она удалилась, без ответа на мой наивный вопрос.

Опустившись в кресло напротив меня, Гретхен хихикнула, что не оставило у меня, однако, неприятного впечатления.

– У Хелен наверху комнаты. Она говорит, что в этом городе слишком много озабоченных мужчин, и надо же что-нибудь делать, чтоб снять напряжение.

Гретхен медленно потягивала свой напиток, кока-колу с ромом, и комично моргала наивными и ясными глазами, цветом своим напоминающими цветочки кукурузы. Даже полные губы, для сексуального призыва густо подведенные ярко-красной помадой, не испортили ее свежий вид.

– Я не страдаю переизбытком напряжения.

Она медленно, изучающе оглядела меня – разве что не пощупала достаточно дорогую ткань, из которой было сшито мое пальто.

– Я допускаю… ваш вид такой… что верхние комнаты – это не для вас… Впрочем, вы весьма реактивны, и нож выбили классно.

– Забудьте об этом.

– Хотела бы забыть. Я никогда не пугаюсь в тот момент, когда что-нибудь случается, а после… Бывает, вскакиваю среди ночи и пронзительно кричу. Будь они прокляты, эти ревнивые курицы и задиристые петухи.

– Они уже далеко.

– Да, я знаю. Испанские нравы ужасны. Неужто девушка не может поразвлечься?

– Будет совсем хорошо, если вы сможете убедить в этом своем праве Пэта.

Ее глаза расширились, и лицо залилось краской.

– Вы знаете Пэта?

– Он был моим приятелем, – вовсю лгал я. – В морской пехоте.

– Так он и вправду служил в морской пехоте? – Она выглядела удивленной и одновременно обрадованной. Видно, оказалась человеком тоньше, чем я думал.

– Мы вместе были в Гваделе. – Я чувствовал себя немного сводником.

– Может быть, вы сможете мне сказать и о том… – тут она закусила нижнюю губу, на зубах остался след от помады, но потом решилась:

– …что он якобы секретный агент. Или что-то в этом роде, как он мне внушает…

– Был им на войне?

– Нет, сейчас. Он говорит: то, что он шофер, это прикрытие, маскировка, а на самом деле он какой-то секретный, или тайный агент. – Понятия не имею об этом.

– Он мне столько всего рассказывает, что не знаю, чему верить. Хотя, вообще-то, Пэт просто шикарный вояка, парень что надо, – прибавила она, защищая свой выбор. – У него и мозгов достаточно, он, мне кажется, далеко пойдет.

Я согласился с легким сердцем:

– Да, Пэт хороший парень. Я надеялся увидеть его сегодня вечером. В нашей фирме появились отличные шансы проявить себя, выдвинуться… для таких, как он, в первую очередь.

– Выдвинуться? – слово обладало магическим действием, и она повторила его с уважением, как рекламный призыв. Глаза ее уже видели себя в свежевыстиранном фартучке, готовящей что-то своему Пэту вкусненькое в выложенной кафелем кухне их однокомнатной квартирки где-нибудь в приятном пригороде какого-нибудь города. Какого? Ну хоть Лос-Анджелеса.

– Он, наверное, у меня. Иногда он ожидает моего прихода в нашем прицепе.

– Вы можете сейчас отсюда уйти?

– Почему бы нет? Я сюда не нанималась.

Может быть, и так. Я видел, что мысли ее еще не вернулись из того будущего, где она, Гретхен, играла новую роль: привлекательная молодая жена продвигающегося вверх бизнесмена или чиновника Пэта Ривиса.

Мы вышли на улицу.

Гретхен погладила рукой крыло моего автомобиля – так гладят домашнее животное, которое сумели к себе расположить. Я хотел бы ей сказать, чтобы она забыла его, что он никогда не останется надолго с какой-либо одной женщиной, что он не будет платить долги ни одному мужчине, который даст ему что-то в кредит. Вместо всего этого я произнес:

– Сейчас у нас ответственное дело. Нам может пригодиться такой парень, как Ривис.

– Если бы я могла помочь ему получить действительно стоящую работу… – сказала Гретхен. Конец фразы она опустила, но, вне всякого сомнения, должно было прозвучать: «Пэт тогда женится на мне».

Проехав несколько кварталов по главной улице, я повернул, куда она указала, и поехал вниз, среди больших старых домов. Разбитый асфальт заставлял дребезжать все детали моей машины. Когда-то улица эта и принадлежала, видимо, к лучшим в городе. С обеих сторон нас сопровождали викторианские дома-особняки. Теперь там располагались сдававшиеся в наем квартиры, меблированные комнаты, быстро терявшие остатки непрочного былого благополучия.

Мы поднялись пешком по аллейке между двумя такими домами и очутились во дворе, в черных тенях под большими дубами. В дальнем углу двора, тоже под деревьями, стоял прицеп. Свет фар своей машины, оставленной на тротуаре, я не выключил, и потому в его луче мог увидеть металлическую стенку прицепа, шелушащуюся, покрытую ржавчиной, похожую на заброшенную доску для объявлений. Грязный двор к тому же источал запахи всевозможных отбросов. – Вот и наш прицеп. – Девушка пыталась держаться бойко, но в голосе чувствовалось беспокойство. – Хотя там нет света почему-то… – прибавила она, когда я вернулся от машины, выключив и фары, и мотор.

– А он не может ждать в темноте?

– Видно, он лег спать. Иногда он приходит сюда заночевать. – Она снова заняла оборону; пусть это и дурные привычки, но привычки большого и беспокойного домашнего зверя, которого ей случилось полюбить.

– Вы, кстати, сказали «наш прицеп». Ваш и Пэта?

– Нет, сэр, Пэт только навещает меня. А живу я вместе с Джейн. Она никогда не бывает дома по ночам. Ночами она работает. На предприятии, принадлежащем фирме по производству гамбургеров. Сухие, ломкие дубовые листья хрустели под нашими ногами. Гретхен (бледное лицо в тени) повела меня к прицепу. Дверь оказалась незаперта. Девушка вошла первой и включила верхний свет.

– Его здесь нет, – разочарованно произнесла она. – Входите, пожалуйста.

Нагнув голову, я шагнул в комнату – с деревянного чурбака, который служил для прицепа «парадной лестницей».

Интерьер комнатки состоял из расшатанной газовой плиты, двух узких топчанов, приколоченных к стене и застланных дешевыми красными покрывалами, стенного шкафчика, на полках которого громоздились флаконы, предметы бижутерии и в дешевых обложках романы. Было еще непротертое старое зеркало, выдававшее расплывчатое и искаженное отражение убогой комнаты, девушки и моей персоны.

Мужчина в зеркале был большим, толстым, да еще со съехавшими на сторону чертами лица. Один его серый глаз был больше другого, в стекле он колебался, как и мои намерения; второй глаз был, однако, твердым и проницательным. На мгновение я замер, пораженный видом собственной физиономии: черт побери, вот таинственная фигура, двойник без собственной жизни, который всматривался одним своим большим и одним своим маленьким глазами в грязную жизнь людей в очень грязном мире.

– Это разновидность конуры, – Гретхен старалась казаться веселой, но мы называем ее домом, нашим милым домом.

Она затворила дверь. Запах прогорклого масла, разлитого по плите, и тошнотворно-сладкий запах дешевых духов в шкафчике тотчас повели между собой войну, замешанную на давней кровной вражде. На чью сторону встать?

– Уютно, – сказал я.

– Присаживайтесь, сэр, – предложила она с наигранной веселостью. – У меня нет ни рома, ни кока-колы, но могу предложить вино мускат.

– Спасибо, но его не пьют после пива.

Я уселся на край одного из красных топчанов. Движения человека в зеркале были ловки и быстры, как у юноши, не хватало, правда, юношеского энтузиазма. Теперь мой лоб стал неестественно выпуклым, будто на карикатуре, изображающей интеллектуала, а рот оказался маленьким, сжатым и жестоким. А ну его к черту, этого двойника!

– Можем устроить небольшой вечер двоих… если хотите, – неуверенно предложила Гретхен.

Вовсю сияла с потолка лампочка, и Гретхен была похожа на красивую куклу с настоящими человеческими волосами – не совсем уже новую.

– Не хочется.

– Ладно. Вас не оскорбила эта идея, правда? – она пыталась спросить это с детской непосредственностью, но вышло все равно неловко. Девушка была смущена, расстроена.

– Я вижу, как вы озабочены. Вам надо повидать Пэта. Знаете, может быть, он у себя в Лос-Анджелесе? Обычно он не уезжает отсюда посреди ночи, дороги-то идут по горам, но несколько раз он так все же делал.

– Я не знал, что у него есть квартира в Лос-Анджелесе.

– Маленький уголок, однокомнатная квартирка. Однажды в воскресенье он возил меня туда – показать, где живет. Вот забавно, если бы вышло так, что вы проделали путь в горы, чтобы разыскать его, а он все это время был в Лос-Анджелесе!

– Да, забавно. Вы не знаете, где его уголок находится? Я бы смог повидать его завтра.

– Завтра его там не будет. Он вернется на работу к Слокумам.

Я не стал с ней спорить.

– Очень жаль. А я должен сегодня ночью возвратиться в Лос-Анджелес. Может, вы дадите его адрес?

– Я не знаю точного адреса. Я могла бы найти это место. – Она уселась на топчан напротив меня, наши колени соприкасались. Пара нейлоновых чулок, свисавших с вешалки для полотенец, устроенной над кроватью, щекотала мне шею.

– Я готова сделать все, чтоб вам помочь, – сказала она.

– Да, я ценю это… Есть ли у того места какое-нибудь название?

– Грэхэм-Корт, кажется так. Я помню: одна из маленьких улиц, идущих от Норт-Мэдисон. Между Голливудом и самим Лос-Анджелесом.

– И нет телефона?

– Насколько я знаю, нет.

– Еще раз благодарю.

Я встал. И она поднялась, как моя тень. И мы оказались сжатыми узким проходом между топчанами. Я попытался обойти девушку и почувствовал прикосновение ее бедер к своим.

– Вы мне нравитесь, мистер… Могу я что-нибудь сделать лично для вас?

Затруднительное положение. Но мужчина в зеркале смотрел на меня холодно.

– Сколько тебе лет, Гретхен? – спросил я, уже стоя у выхода.

Она за мной не пошла.

– Не ваше дело, сэр… Около ста, понимаете? А по календарю, семнадцать.

На год или два старше Кэти. И у обеих Ривис.

– Почему ты не поедешь домой, к своей матери?

Она засмеялась: смех вроде звука разрываемой бумаги.

– Обратно в Хэмтрэмк? Она оставила меня со Станислаусом Вэлфером, когда развелась в первый раз. Я живу одна с сорок шестого года.