Текст книги "Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)

Вдруг в массе возникло какое-то движение, вибрация, которая отозвалась во мне чувством страха. С моим планом случилось что-то такое, чего я не предусмотрел. Можно задохнуться? Да, было похоже, что я тщательно проработал план, по которому мне предстояло умереть, как крысе в колодце. Но откуда вибрация? Я поплыл к кранам, чтобы выключить их. Но прежде всего моим легким был нужен воздух, а наверху его уже почти не оставалось. Все-таки я выключил краны. Держа ботинок в руке, я подобрал под живот ноги, собираясь вынырнуть.

Еще один толчок потряс воду и меня вместе с ней. Дверь! Дверь скрежетала, прогибалась. Дверь была рассчитана на воду, но отнюдь не на такое количество ее, когда склеп целиком наполнился бы ею. Я разворачивался медленным движением пловца, поднимающегося из глубины, но тут белая дверь, словно парус, прогнулась и – исчезла из проема, переворачиваясь под напором воды. Поток вытолкнул меня следом за нею. Моя рука (без ботинка) задала направление в рухнувшей вслед за дверью воде, меня вынесло через пустой дверной проем, ударило о стенку уже в коридоре, и я, сделав сальто, прокатился по нему на дверной плоскости, за которую успел уцепиться. Вода из склепа тянула меня за собой, пока ее уровень не выровнялся.

Дверь из ближайшей комнаты в коридор была распахнута внутрь – ее распахнул поток. В комнате этой находился Меллиотс вместе с медсестрой. Она барахталась в воде, колотя руками и ногами, – видно, поскользнулась и упала. Доктор нагнулся и поднял ее на руки. Она взобралась на него, похожая на розовую безволосую обезьянку, жалобно повизгивающую от страха. Я все еще держал в руке ботинок, добрый шотландский походный ботинок с металлической подковой на каблуке, и я, не раздумывая, с размаху опустил его Меллиотсу на голову. Доктор упал в мелкую воду, вместе с уцепившейся за него женщиной. Шимпанзе-отец с детенышем…

Я огляделся. Белая одежда медсестры, наполненная бумагами корзина, рассыпавшийся букет цветов, разрозненные предметы одежды, оседающие на пол после схлынувшей воды. Тяжелые красные драпировки на окне провисли от пропитавшей их снизу влаги. Белый дубовый стол, кожаное кресло и кушетка – на всем следы воды. Канцелярские принадлежности лежат на столе. Вывеска: «Ангел милосердия. Частная лечебница. Гидротерапия и частичная ирригация. Отдельные комнаты для пациентов. Владелец – доктор Г. М. Меллиотс».

Венецианский адрес и номер телефона.

Кто-то заворочался у моих ног. Я отодвинулся. Я не был расположен прикасаться к мисс Мэкон.

– Он утонул! – крикнула она. – Я не могу его перевернуть.

Меллиотс распростерся на темном от воды ковре, лицом в лужу. Я посмотрел на его окровавленный затылок и не почувствовал ни злорадства, ни сочувствия. Взял доктора за руку и за ногу, перевернул на спину. Белки глаз Меллиотса пронизывали красные ниточки. Грудь вздымалась тяжело, как у загнанной собаки.

Мисс Мэкон засеменила вокруг стола. Открыла ящик. Только теперь я обратил на нее внимание: обеими руками она держала тяжелый револьвер. Я легко выбил у нее оружие. Она издала какой-то звериный визг и стиснула руками тощую грудь.

– Верните мне одежду, – сказал я. – И сами оденьтесь во что-нибудь. Я не могу на вас смотреть.

Ее рот открылся и закрылся, потом опять открылся и закрылся. Как у рыбы. Я поднял револьвер, и она мигом сделала то, что я приказал. Открыла дверь из какого-то чулана, натянула через голову платье. Моя одежда кучкой валялась на полу того же чулана.

Я направил дуло на эту обезьяну:

– А теперь уходите.

Глава 23

Это был револьвер 38-го калибра с шестидюймовым стволом номер серии 58237. Я засунул его в карман пиджака. В чуланчике, на вбитом в стену крючке, висел полосатый пиджак Меллиотса, там я нашел и свой пистолет, и свой бумажник. Я положил их туда, где им и надлежало находиться, и направился к двери. Меллиотс все еще был без памяти.

Я пошел по коридору, увязая я в чем-то мягком и липком, – видно, это было следствием прошумевшего водяного потока. Массивные двери все были заперты. Коридор выглядел так же гадко и мрачно, как тот, что я видел во сне. Единственный источник света находился за занавешенным входом в дальнем конце коридора. Я уже занес одну ногу на порог, как позади меня кто-то вскрикнул. Это был женский крик, отчаянный, хотя и приглушенный стенами. Я повернул назад.

– Выпустите меня, – согласные терялись по дороге, и наружу прорывались только гласные: – Вы-у-й-е-ня! О-а-у-та, вы-у-и-е-ня! – Это было похоже на вой раненой кошки.

У одной из дверей крик зазвучал громче. Здесь! Я толкнул дверь. Женщина закричала уже членораздельно:

– Выпустите меня! Кто там?

Мэвис!

Сердце мое покатилось в пятки, потом прыгнуло вверх, перехватило горло… Ребенок обжегся, но не может отойти от огня подальше. «Да ну вас к черту, Мэвис». Но сколько ни бормочи, а я уже побежал в комнату, где на полу все еще валялся Меллиотс, я забрал связку его ключей, я заметался, по очереди вставляя их в замочную скважину, пока не нашелся тот, что открыл дверь.

Мэвис отступила назад, посмотрела на меня и, всхлипнув, бросилась ко мне на шею. Я обнял ее.

– Арчер! Вы пришли!

– Да, на некоторое время мне пришлось здесь задержаться.

– Арчер! Вы здесь!

Она оторвалась от меня, прошла в глубину комнаты, безжизненно опустилась на койку. Это была в точности такая же конура, какую совсем недавно занимал и я, – с решеткой на окне и мягкообитыми стенами, не пропускающими звуков. Ангелы милосердия одинаково хорошо позаботились о своих пациентах.

– Что за клиентура у Меллиотса?

Бледная, почти обезумевшая от всего, что с ней произошло, Мэвис, конечно, не ответила. Она качала головой вперед-назад, вперед-назад, и ее глаза тоже раскачивались вперед и назад. Я подошел к ней совсем близко.

– Я никогда не была здесь раньше, – и вдруг тем же тихим и жалким голосом:

– Я хочу убить его.

Я заметил, что верхняя ее губа была разбита, остались следы засохшей крови.

– Слишком уж много убийств. Соберитесь-ка с силами, Мэвис. Теперь вы уж точно отправитесь в Мексику.

Она подалась вперед, так и не встав с койки. Голова уперлась мне в бедро, волосы упали на лицо – волна или два широких крыла. Из этого укрытия донесся шепот:

– Если вы поедете со мной, Арчер.

Вот так: мы с Мэвис Килборн вернулись на то же место, с которого началось все на молу. Катер. Яхта. Килборн и Меллиотс. Склеп с «гидротерапией». Актеры и сцены из моего – навеянного морфием – сна. Я вспомнил обугленные черты лица Пэта Ривиса. Я отодвинулся от Мэвис Килборн.

– Я поеду с вами до аэропорта. И куплю вам билет.

– Я боюсь ехать одна, – эти слова были произнесены шепотом, но глаза из-под тонкой вуали волос сверкнули.

Я же сказал, что боюсь ехать вместе с ней. Внезапно она поднялась с койки, выпрямилась, топнула ногой.

– Что такое, Арчер? У вас есть девушка?

Она была никудышной актрисой, но я смутился.

– Хотелось бы мне, чтоб так оно и было.

Она встала напротив меня, подбоченясь, сверкая глазами, разметав волосы, она заявила, что я, видимо, страдаю импотенцией (эту свою мысль она оформила в более энергичных выражениях).

– Мужчины изуродовали ваши представления о них еще со школы, не правда ли? Но, по-моему, сейчас не место и не время обсуждать данную тему. Ровно через две минуты я отсюда ухожу. Если хотите, можете идти со мной. До аэропорта.

– «До аэропорта», – передразнила она. – Я-то думала, что понравилась вам, неизвестный поклонник.

– Вы мне… нравитесь. Очень, Мэвис! Но у меня две веские причины, чтобы… проводить вас только до аэропорта. Первая – что произошло с Ривисом. Вторая – дело Слокумов, его я должен завершить. Обязательно! – Мне казалось, что вы работаете для меня?

– Прежде всего – для себя!

– Все равно, разве я не лучшая часть этого дела?

Я сказал, как мог мягко:

– Целое всегда больше, чем часть, Мэвис.

Где-то хлопнула дверь и послышался отчетливый нарастающий шум шагов. Кто-то шел по коридору тяжелой и быстрой походкой.

Услышав эти звуки, Мэвис застыла в позе нимфы на урне.

Я достал пистолет и выглянул в коридор, перед тем проверив обойму.

Она была полна, и патрон находился в патроннике.

Постепенно замедляясь, шаги приблизились к открытой двери нашей комнаты.

Пальцы Мэвис стукнули по моему плечу.

– Кто это?

– Тише.

Тяжелые шаги замерли, поспешили обратно. Ну уж нет! Я выскочил в коридор. Килборн поспешно подходил к занавешенному выходу.

Я крикнул: «Стой!» – и выстрелил в стену рядом с входом. Пуля пробила в штукатурке шестидюймовую дыру и остановила Килборна.

Он медленно повернулся, обе руки поднялись, как под действием гидравлического пресса. На нем был темный свежий костюм, в лацкане которого торчала огненно-красная гвоздика. Лицо его было под цвет гвоздики.

– Меллиотс был прав, – сказал он. – Я ошибся. Не следовало оставлять вас в живых.

– Вы совершили слишком много ошибок. Сотни людей все еще живы…

Мы вошли все в ту же комнату-конуру. Килборн – первым.

Я протянул револьвер Меллиотса стоявшей за моей спиной женщине.

– Вы умеете с ним управляться?

– Да.

– Держите мужа под прицелом.

– Да.

Я побежал к входу, спрятался за занавесью. На порог коридора влетел мужчина, из носа которого воздух вырывался, как дым из фабричной трубы. Когда шофер Килборна через дверной проем проскочил в коридор, я подставил ему подножку. Он тяжело шлепнулся на руки и на колени, и рукояткой пистолета я угомонил его.

Эхом вернулся ко мне этот удар – гулким револьверным выстрелом.

Мэвис встретила меня в дверях конуры.

– Я должна была это сделать, Арчер, – быстро заговорила она. – Муж пытался отнять у меня револьвер. Он убил бы нас обоих.

– Но Мэвис…

– Да, да, он собирался убить меня! – из горла Мэвис рвался истерический крик, похожий на крик попугая.

Килборн лежал на полу, подпирая одним своим могучим плечом койку. Состоящий из мяса и мускулов могильный холмик, дорого одетый по случаю смерти и с единственным цветком, который он сам себе купил. В глазной впадине распускалась вторая, другая красная гвоздика, потемнее. Револьвер Меллиотса лежал на коленях убитого.

– Вы отвезете меня в аэропорт? – спросила Мэвис.

– Не сейчас. – Я ощутил, как что-то тяжелое легло мне на сердце. – Вы все всегда делаете не так, как надо, красавица Мэвис.

– Он мертв?

– Все умирают.

– Я рада. Но заберите меня отсюда. Он ужасен.

– Вы должны были подумать об этом минуту назад.

– Не ругайте меня, ради Бога. Заберите меня отсюда.

Я посмотрел на нее и подумал об Экепалко. Чудесная вода, в которой водится рыба, высокие морские утесы, длинные тихие ночи. Десять миллионов долларов и Мэвис… и все, что мне было нужно, так это ненадолго остановиться.

Все это промелькнуло перед потайным глазом моего сознания, как очень старая кинокартина. Все, что от меня требовалось, – это вынуть его из коробки и продублировать в форме диалога. Но не только диалог был неизбежен. Шофер был сбит еще до того, как прозвучал выстрел. Меллиотс был без сознания. И выстрел в голову Килборна пришелся из его пистолета. Мы с Мэвис могли спокойно уйти отсюда и ждать, когда будет утверждено завещание.

Я бросил долгий испытующий взгляд на Мэвис, на ее прекрасную фигуру и на опустошенное лицо.

Она разгадала мое намерение прежде, чем я заговорил.

– Вы не хотите помогать мне, Арчер?

– Теперь вы вполне способны помочь себе сами. Хотя и не в достаточной степени. Я бы мог прикрыть вас, но… когда явятся люди из районной прокуратуры, вы опять сделаете все не так, как надо, и жертвой окажусь тогда и я.

– Вы так сильно заботитесь о свое проклятой костлявой шее?

– У меня только одна шея.

Она изменила тактику:

– Мой муж не составил завещания… Вы знаете, как много у него денег?

– Возможно, даже лучше, чем вы. Но нельзя будет их потратить, если вы умрете или попадете за решетку.

– Вы… вы… так хотите засадить меня туда. – Ее губы дрогнули.

– Не надолго… Вы можете раздобыть прекрасного защитника по делу о непредумышленном убийстве или даже выдвинув версию самозащиты. С такими адвокатами, которых вы сможете купить, вы не проведете за решеткой и ночи. – Вы мне лжете.

– Нет. – Я поднялся, глядя на нее. – Я желаю вам добра, Мэвис.

– Если вы и впрямь желаете мне добра, тогда заберите меня отсюда. Мы могли бы уехать вместе. Куда вам угодно.

– Я об этом тоже думал… Нет.

Она была расстроена и озадачена.

– Вы говорили, что я красива. Я могла бы сделать вас счастливым, Лью.

– Но не на всю мою оставшуюся жизнь, Мэвис.

– Не знаю, – отозвалась она. – Вы еще никогда… не были со мной.

Мне стало стыдно за нее. Стыдно за себя. Перед глазами, словно бриллиантовая змея, промелькнули кадры-картинки из киноленты об Экепалко. – В комнате Меллиотса есть телефон, – сказал я. – Вызовите полицию… Лучше всего держаться версии о самозащите.

Она разразилась слезами и, рыдая, порывисто вскочила, плотно зажмурив глаза. Необузданное горе Мэвис было более трогательным, чем любая из ее «игровых» поз. Когда она стала искать, во что бы ей по-настоящему выплакаться, я подставил ей плечо. И повел вдоль по коридору к телефону.

Глава 24

Охранник на студии – здоровенный бывший полицейский, неприступный в своей вежливости. Он наклонился к отверстию в окне из зеркального стекла:

– Кого вы хотите видеть?

– Милдред Флеминг. Она секретарь у одного продюсера… или режиссера.

– О да… мисс Флеминг. Одну минутку, если позволите, – он что-то сказал в трубку стоящего рядом с его локтем телефона и взглянул снова на меня, вопросительно подняв брови:

– Мисс Флеминг интересуется, кто ее спрашивает.

– Льюис Арчер. Скажите, что меня прислала Мод Слокум.

– Кто прислал Вас?

– Мод Слокум, – это имя вызвало неожиданное эхо в глубине моего сознания.

Охранник снова побеседовал с телефонной трубкой и заулыбался.

– Мисс Флеминг скоро спустится к вам, мистер Армчер. Присаживайтесь, прошу вас.

Я не стал поправлять перевравшего мою фамилию охранника и уселся на собранный из хромированных железок стул в дальнем конце большого, просторного вестибюля. Я был в нем единственной живой душой по сю, мирскую, сторону от зеркального стекла. Стены же населяли небожители. Гигантские фотографии звезд и героев кинофильмов глядели на меня сверху вниз из нереального возвышенного мира, где каждый был молод и очень весел. Одна из кобылиц с выкрашенными в яркий цвет волосами напомнила мне о Мэвис; один из темнолицых молодых жеребцов мог быть Пэтом Ривисом, тщательно ухоженным и снабженным фарфоровыми зубами. Но Пэт настоящий был убит и даже не покоился под какой-нибудь плитой, Мэвис, скорее всего, до сих пор сидит в здании суда и беседует с адвокатами о поручительстве. «Хеппи-энд» различных киноисторий – это был такой же калифорнийский экспорт, как и огромные апельсины.

В вестибюль вошла невысокая женщина в огненной блузке. Зеркальная дверь захлопнулась за ней и автоматически защелкнулась на замок. Коротко остриженные черные волосы обрамляли маленькую головку женщины плотно, как слой китайского лака. Взгляд темно-карих глаз свидетельствовал о жизненном опыте, полном испытаний.

Я поднялся, чтобы поздороваться с ней. Она подошла быстро, движения ее были раскованны и нервно энергичны.

– Мисс Флеминг? Я Арчер.

– Здравствуйте. – Женщина протянула мне твердую, холодную руку. – А Эл сказал, будто ваше имя Армчер.

– Да, он так меня назвал вам по телефону.

– Я рада, что это не так. Отношение к человеку, впрочем, не зависит от имени. Режиссеры иногда меняют фамилии, если первая не принесла им успеха, но и последующие редко меняют репутацию, если она уже сложилась. – Темп ее речи примерно сто слов в минуту, произношение – будто диктует на пишущую машинку. – Эл сказал также, что вас прислала сюда Мод. Это так, или это еще одна из ошибок его произношения?

– Это не совсем так.

Сопровождавшая улыбку морщинка около ее глаз исчезла, и глаза эти посмотрели на меня сверху вниз и снизу вверх испытующе. Я был рад, что переоделся в чистый костюм по пути из здания суда. Взгляд изучающий и цепкий: и через пять лет она, я думаю, еще будет помнить расцветку моего галстука.

– Ну тогда… скажите мне, что вас сюда привело. И я, может быть, скажу вам, что меня это ни в какой мере не касается. Я очень занятой человек, братишка.

– Меня прислал сюда мой служебный долг. – О нет, только не это!

– Я частный детектив. До прошлой ночи я работал для Мод Слокум.

– И что же вы делали?

– Занимался расследованием. Некоего дела, ее касавшегося.

– Странно, что она ничего не сказала мне об этом деле. – Мисс Флеминг снова заинтересовал мой визит. – Позавчера я видела ее на ленче. А что случилось прошлой ночью? Она вас уволила?

– Нет. Она… успокоилась.

– Не понимаю вас.

Но она поняла. По моей интонации. Волнение нахлынуло на лицо, в ее темные, как чернила, глаза.

– Она совершила самоубийство, – сказал я.

Милдред Флеминг внезапно опустилась на край обитого зеленой клеенкой дивана.

– Вы не шутите?

– Нет.

– Но почему, почему же? Скажите мне ради Бога. – На ее глазах выступили слезы, угрожая наложенному толстым слоем макияжу. Она стерла их уголком смятого платка. – Простите меня. Я была очень привязана к бедной девочке. Еще со школы.

– Мне она тоже нравилась. Именно поэтому я и хочу поговорить с вами.

Мисс Флеминг порхнула к выходу – этакая маленькая колибри:

– Давайте перейдем на ту сторону улицы. Я угощу вас кофе.

В расположенной на углу улицы «дрог-стори» было абсолютно все, чему положено быть в американской аптеке, за исключением разве что лекарств. Газеты и журналы, кинопроекторы и трости, защитные очки от солнца, косметика, купальные костюмы – все это терпеливо ожидало, когда в дверях лавки появятся кинознаменитости. В глубине был и бар, вдоль стены тянулись столики, большинство которых пустовало в это дневное время. Милдред Флеминг скользнула за один из столиков и подняла два пальца, подзывая стоявшую у стойки официантку. Та подбежала, держа на подносе две тяжелые кружки кофе, и во всю засуетилась около моей соседки.

– Вот глупая, – сказала Милдред Флеминг, когда официантка убежала. Она думает, что я какая-то влиятельная особа. Больше в Голливуде нет влиятельных особ. – Она облокотилась на столик, отхлебнула кофе. – Ну а теперь расскажите мне о бедняжке Мод. Без кофе я не смогла бы этого вынести.

Я-то пришел к ней, чтобы самому получить какие-нибудь сведения, но… пришлось сначала рассказать ей то, что она должна была узнать. Что сделала вода с Оливией Слокум, что сделал огонь с Рианом, что сделал стрихнин с Мод. Я не стал рассказывать о Килборне и Мэвис, о том, что они сделали друг с другом.

Мисс Флеминг слушала меня спокойно, если не считать, что к концу рассказа ей понадобилось поправить свой макияж. Она не произнесла ни слова до тех пор, пока я не упомянул Надсона и не сообщил, что он выпроводил меня из города.

– Вам не следовало бы обращать слишком большое внимание на то, что он говорил. Могу вообразить себе его чувства. Не убеждена, что стоит вам знать о том, но…

– Надсон любил ее, это было заметно.

Я отыскивал слабые места в ее линии поведения. У большинства секретарш есть профессиональная слабость: они молчаливо накапливают информацию, но после того, как накопят ее в достаточном количестве, должны кому-нибудь ее сообщить.

Мисс Флеминг почувствовала себя уязвленной:

– Если вам уже все известно, зачем вы пришли ко мне?

– Я знаю крайне мало, мисс Флеминг. Я не знаю, кто утопил Оливию Слокум, почему Мод Слокум приняла стрихнин. Я пришел к вам, потому что вы ее самая близкая подруга. Я думал, что вы в праве знать, что произошло, и что вы захотите помочь мне выяснить все до конца.

Мои объяснения удовлетворили ее.

– Хорошо, я попробую вам помочь. Мод мне всегда доверяла. Могу сказать вам: у нее была очень трагическая жизнь. – Мисс Флеминг заказала еще кофе и продолжала:

– Раз уж речь зашла о ее свекрови… вы говорили, что Пэт Риан убил ее?

– Это версия Надсона, и большинство улик ее подтверждает. У меня была другая версия, я не смог пока ее подтвердить.

– Но вы не думаете, что Мод… – Глаза моей собеседницы сверкнули угольком.

– Нет.

– Я рада. Каждый, кто знал ее, мог бы сказать, что она никого и пальцем не тронет. Она была кротким созданием. Несмотря ни на что.

– Несмотря ни на что?

– Я говорю обо всей ее проклятой жизни, полной неприятностей. Обо всем, что заставило ее покончить с собой.

– Значит, вы знаете, почему она это сделала?

– Думаю, что да… Ее истязали в течение пятнадцати лет. Она была единственной женщиной, из тех, кого я когда-либо знала, которая хотела жить правильно. Но никогда ей этого не удавалось. Она сделала пару ошибок, которые так и не смогла исправить. Я расскажу вам, но при одном условии… Можете вы дать мне честное слово?

– Да. На войне я был офицером, хотя джентльменство в той среде не пользовалось успехом.

Меня снова смерили суровым долгим взглядом.

– Так… Буду доверять вам столько же, сколько доверяю себе, но не больше. Дайте мне слово, что Кэти никогда не услышит того, что я расскажу вам, и мои сведения никак не повредят Кэти.

Я догадывался, что именно она собиралась рассказать.

– А если об этом знают другие?

– Никто не знает, кроме меня… И конечно, Надсон и, возможно, жена Надсона.

– Так у Надсона есть жена?

– Он не живет с ней уже пятнадцать или шестнадцать лет, но они не разведены, и так будет всегда. Она никогда не даст ему развод, а то, что он делает «на стороне», для нее не имеет значения. Она его ненавидит. Правда, она весь мир ненавидит. Она наверняка обрадуется, когда узнает, что Мод Слокум покончила с собой.

– Вы знаете эту женщину?

– Знаю ли я ее! Я жила в ее доме почти целый год, и я знаю ее лучше, чем мне того хотелось бы. Элеонора Надсон – одна из тех праведниц, которые не пожертвуют и двух центов на то, чтобы закрыть глаза умершего. Мод тоже жила там, мы были соседками, вот как все это началось. Мы учились тогда на втором курсе в Беркли…

– Миссис Надсон сдавала меблированные комнаты?

– Общежитие для девушек. Ее муж служил сержантом в полиции Окленда. Она была старше его; я никогда не могла понять, как ей удалось его заполучить. Возможно, сыграло роль обычное для владелиц таких комнат поведение: близость, материнская забота, и потом еще большая близость. Она не глупа, и ее нельзя было назвать некрасивой, вам нравятся статуи? Как бы то ни было, они с Ральфом Надсоном состояли в браке уже несколько лет, когда мы въехали в дом.

– Вы и Мод?

– Да. Я и Мод. Мы окончили первый курс Педагогического Колледжа в Санта-Барбаре, но не могли там оставаться. Еще со школы мы должны были зарабатывать себе на жизнь, а в Санта-Барбаре работы не хватало. У отца Мод было ранчо в Венчуре – там, где мы учились в школе, но депрессия уничтожила это ранчо. Мой же отец умер, а мать не могла мне помочь. Да и как? Она должна была содержать семью в свои тридцать два года. Так мы с Мод отправились в большой город. Мы обе знали машинопись и стенографию и начали с этого, мы стенографировали разные там выступления и печатали диссертации. Тогда жизнь была дешевой. Мы платили миссис Надсон за комнату десять долларов в месяц, и сами себе готовили. Мы даже ухитрялись брать уроки…

– В то время я находился неподалеку от вас, – сказал я.

Мисс Флеминг допила остатки своего кофе, затянулась сигаретой, продолжая разглядывать меня сквозь облачко дыма.

– То время… оно было скучным и тоскливым, то время. Были долгие дежурства на кухне в Сан-Франциско и Окленде, но мы хотели стать профессионалами, самостоятельными людьми, идущими против ветра. Ну, это была целиком моя идея. Мод только шла со мной рядом. И я в ней нуждалась. Она была умнее меня, и добрее. Знаете, есть такой несчастный тип женщины: все, чего ей хотелось, так это мужа, семейного очага и возможности вырастить таких же порядочных детей, как и она сама. А связалась она с мужчиной, который никогда не смог бы на ней жениться. По крайней мере, пока была жива Элеонора. Я видела, как все это у них происходило, и ничего не могла сделать, чтобы остановить события. Они, Мод и Ральф, были созданы друг для друга прямо как в романах. Он настоящий мужчина, она настоящая женщина, а вот его жена – фригидная стерва. Мод и Ральф не могли, живя в одном доме, не влюбиться друг в друга.

– И не сочинять вместе музыку?

– Да как вы можете! – взорвалась моя собеседница. – Не надо иронии. Понимаете, это было настоящее чувство. Ей двадцать, и она бедна, и никогда до этого не знала мужчин. Он был ее мужчиной, а она была его женщиной. Адам и Ева! Не Мод виновата, что он был женат. Она бросилась в свою любовь, как… в омут, слепая, как ребенок, непосредственная, и так же поступил он. Это было настоящее чувство, – категорично повторила мисс Флеминг. – И посмотрите-ка, чем закончилось…

– Я видел.

Она заерзала на стуле, сминая в маленьких сильных пальцах сигаретный окурок.

– Не знаю, почему я все это вам рассказываю. Что это вам даст? Вам кто-нибудь заплатил?

– Мод. Двести долларов, они уже кончились. Но раз уж я оказался причастным к этому делу, я должен закончить его. Здесь больше, чем любопытство. Она умерла по какой-то причине. Я обязан, перед ней или перед самим собой, не знаю, но выяснить эту причину, обязательно выяснить.

– Ральф Надсон знает причину. И Элеонора Надсон знает. А Мод должна была провести свои лучшие годы с мужчиной, которого не любила, ее просто тошнило от него.

– Что значит – должна была выйти за Слокума?

– Вы не дали мне закончить, – сказала она. – Насчет Кэти…

– Вам не нужно беспокоиться о Кэти. Я чувствую вину перед девочкой.

– После всего случившегося это уже не имеет большого значения. Джеймс Слокум знал, что Кэти не его дочь. Говорили, что она родилась семимесячной, но Слокум знал.

– Отец Кэти – Надсон?

– Кто ж еще? Когда обнаружилось, что Мод беременна, он умолял жену о разводе. Он предлагал ей все, что у него было. Никакого толку. Тогда Надсон бросил жену, работу и уехал. Он был настолько сумасшедшим, что хотел взять с собой и Мод, – уехать в никуда, но она… не поехала… Она была напугана и думала о ребенке, которого носила. Джеймс Слокум захотел, чтобы она вышла за него замуж, и Мод согласилась.

– А каким образом он появился на сцене?

– Всю зиму Мод печатала для него дипломную работу, его первую драму, он казался хорошо обеспеченным, а оказалось совсем не так. У него, вы знаете, хорошо подвешен язык. Он уверял, что Мод нужна ему, что она может его спасти. Но так получилось, что она не смогла этого сделать.

– Но она пыталась, – заметил я. – Вам следовало бы выполнять мою работу, мисс Флеминг. – Вы имеете в виду то, что я умею видеть, что происходит? Да, я умею.

Но что касается Мод… Мы были, как сестры. Мы обсудили с ней все, прежде чем она ответила Слокуму. Это я посоветовала ей выйти за него замуж. Это моя ошибка! Я часто ошибаюсь. – Горькая улыбка тронула ее глаза и губы. – Между прочим, я вовсе не мисс. Я миссис Милдред Краус Петерсон Дэниелс Вудбэри. Я была замужем четыре раза.

– Значит, вас поздравляли четыре раза.

Она не приняла этого тона.

– Как я уже призналась: я совершила и совершаю ошибки. За большинство из них я расплачивалась сама. За ту – расплатилась Мод. Они вместе со Слокумом покинули школу еще до окончания весеннего семестра и отправились жить к его матери в Нопэл-Велли. Она решила стать ему хорошей женой, а ребенку – хорошей матерью, и ее борьба с собой продолжалась двенадцать лет. Двенадцать лет!

В сорок шестом году ей попалась фотография Надсона, напечатанная в «Лос-Анджелес таймс». Лейтенант полиции в Чикаго, он поймал какого-то беглого преступника или еще кого-то, не знаю. Мод осознала, что она все еще любит его и что жизнь в Нопэл-Велли – не жизнь. Она приехала сюда и рассказала мне об этом, я посоветовала ей поехать в Чикаго. Если будет надо, добираться на попутках. Немного денег она накопила. И она поехала. Надсон жил один. Неразведенный, но один. Но с ее приезда начиная, он перестал быть одним.

Так случилось, что начальник полиции в Нопэл-Велли был уволен за взяточничество. Надсон подал заявление и получил это место. Он хотел быть рядом с Мод и хотел видеть… дочь. Так все трое, наконец, оказались вместе. Но… – Милдред Флеминг вздохнула. – У Мод не было в Нопэл-Велли любовника. До Надсона не было.

– И из этого не вышло ничего хорошего.

– С Надсоном она бы ушла. Но было слишком поздно. Кэти… Самое неприятное во всей этой истории, что Кэти не нравился Надсон. И она без ума от Слокума.

– И даже слишком без ума, – вставил я.

– Я знаю, что вы имеете в виду. – Темные проницательные глаза погасли и снова вспыхнули. – Но ведь она полагает, что Слокум – ее отец. Это… привязанность дочери. Думаю, лучше ей и впредь так думать. Как вы считаете?

– Это не мое дело.

– И не мое тоже. Я рада, что не мое. Чтобы ни случилось с Кэти, я виновата перед ней. Мне стыдно. Она чудесная девочка. Я поеду повидаться с ней через недельку. Ах да… Я почти забыла – похороны. Где будут похороны?

– Не знаю. Лучше позвоните к ним домой.

Миссис Флеминг быстро поднялась из-за стола, протянула мне руку.

– Я должна идти – есть работа, которую надо закончить. Который час?

Я посмотрел на часы.

– Четыре.

– До свидания, мистер Арчер. Спасибо, что выслушали меня.

– Это я должен вас благодарить.

– Нет. Я должна была рассказать кому-нибудь об этом. Я чувствую себя виноватой. До сих пор.

– Виноватой в чем?

– В том, что еще жива, надо полагать. – Она улыбнулась мне какой-то странной улыбкой и выбежала на улицу.

Я сидел над третьей чашкой кофе и думал. О Мод Слокум. В ее истории не отыщешь ни злодеев, ни героев. Здесь некем восхищаться и никого нельзя винить. Каждый причинил страдания и себе, и другим. И каждый потерпел неудачу. Каждый пострадал.

Возможно, больше всех Кэти Слокум. Мои мысли и симпатии переместились от умершей матери к живой дочери. Кэти родилась на этот свет ни в чем не виновной. Ее отняли от груди и сразу окунули в море ненависти, ее школьные годы проходили в сущем аду, где ничто не было настоящим, кроме ее любви к отцу. Который вовсе не был ее отцом.