Текст книги "Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Расмуссен вежливо произнес:

– Можно мне посмотреть этот снимок?

Я передал ему его, и он стал его рассматривать. С кофейником в руках к столику подошла официантка. Она предложила мне меню, заляпанное следами рук. Сама же она хранила на себе следы своих недавних деяний – и на любвеобильных губах, и в разочарованном взгляде, невымытых волосах и ленивой походке.

– Вы хотите сделать заказ? – спросила она Эрика.

– Я уже завтракал. Выпью кофе.

Я тоже заказал кофе. Официантка увидела снимок передо мной, когда наливала кофе.

– Я знаю эту девицу, – сказал она. – Она была здесь прошлой ночью. Она изменила цвет волос, правда?

– А в какое время вчера?

– Должно быть, до семи. В семь я ухожу. Она заказала куриные сандвичи, все с белым мясом.

Она наклонилась и бесцеремонно спросила:

– Она кинозвезда или какая-то знаменитость?

– Почему вы думаете, что она кинозвезда?

– Не знаю. Она была так одета и так выглядела. Она очень симпатичная женщина. – Почему-то она была возбуждена и приглушила свой голос: Простите, я не хотела быть надоедливой.

– С этим все в порядке.

Она отошла и потом казалась несколько разочарованной.

Расмуссен сказал, когда официантка не могла слышать:

– Забавно, конечно, но я также ее знаю.

– Вполне возможно, она говорит, что выросла здесь, в городе, где-то в районе железнодорожных путей.

Вард Расмуссен почесал свою стриженую голову:

– Я совершенно уверен, что видел ее. Как ее имя?

– Китти Гендрикс. Она жена, вернее, была женой Гарри Гендрикса, но они не живут вместе. Семь лет назад она жила с человеком, которого можно видеть здесь на снимке, – его имя Кетчел и, он, вероятно, жив до сих пор. Она накормила меня вымышленной басней о том, что была личным секретарем крупного бизнесмена, у которого Мартель похитил какие-то деньги. Но я не очень этому верю.

Вард сделал несколько пометок.

– Куда мы отправимся отсюда?

– Вы уже втянулись в это дело? Правда?

Он улыбался:

– Это лучше, чем наказывать людей за переход в неположенном месте. Моя мечта – стать детективом. Кстати, можно я оставлю у себя экземпляр этого снимка?

– Прошу вас. Запомните, сейчас она на семь лет старше и рыжая. Поручаю вам выяснить все о ее родственниках и ее местонахождении. Она наверняка знает гораздо больше того, что рассказала мне. Она может вывести нас на Кетчела.

Он сложил снимок и сунул в записную книжку.

– Я займусь этим немедленно.

Перед уходом Вард записал адрес и телефон на листке в записной книжке. Он сказал, что живет с отцом, но скоро собирается жениться и переехать в другое место. Он дал мне вырванную страничку и вышел из кафе, заспешив куда-то еще. Парень мне очень понравился. Больше двадцати лет назад, когда я был новобранцем в отряде на Лонг-Бич, я испытывал то же, что он сейчас. Он впервые впрягся в это дело, и я надеюсь, что служебная сбруя не слишком глубоко врежется в его добропорядочность.

18

Теннисный клуб закрыт до десяти часов, как сказал мне Эрик. Я застал Рето Столла, управляющего, в его коттедже, расположенном рядом с коттеджем миссис Бегшоу. На нем был голубой блайзер с золотыми пуговицами, что весьма соответствовало темной мебели его жилой комнаты. В ней отсутствовали личные вещи и чувствовался затхлый запах ладана.

Столл приветствовал меня с официальной вежливостью. Он усадил меня в кресло, в котором сам, очевидно, читал утреннюю газету. Он беспрерывно потирал и массировал руки.

– Ужасно, это убийство миссис Фэблон.

– В газетах еще не давали информацию?

– Нет. Миссис Бегшоу сказала мне. Старушки в Монтевисте имеют свои каналы связи, – добавил он с усмешкой. – Эта новость была для нас как удар среди ясного неба. Миссис Фэблон являлась одним из самых замечательных членов клуба. Кому понадобилась смерть такой очаровательной женщины?

Я не сомневался, говорил он искренне, но в его голосе не было той теплоты, с которой говорят о женщинах.

– Может быть, вы поможете мне, мистер Столл?

Я показал ему несколько увеличенных снимков.

– Вы знаете этих людей?

Он поднес снимки к скользящей стеклянной двери, открывающейся во дворик. Его серые глаза сузились, рот пренебрежительно искривился.

– Да, они находились здесь в качестве гостей несколько лет назад. По правде говоря, я не хотел их пускать. Это были люди не нашего круга. Но доктор Сильвестр поднял шум из-за них.

– Почему?

– Мужчина был его пациентом и, очевидно, очень нужным человеком.

– Он рассказывал что-нибудь о нем?

– Не было необходимости. Я узнал этот тип. Они жители Палм-Спринга или Лас-Вегаса, но не отсюда. – Он сморщил лицо, как от боли, и хлопнул себя по лбу: – Я должен вспомнить его имя.

– Кетчел.

– Да, именно так. Я поселил его и женщину в коттедж рядом с собой. Чтобы они были у меня на виду.

– Вы что, наблюдали за ними?

– Они вели себя лучше, чем я ожидал. Не было диких пьяных вечеринок, лишнего шума, ничего подобного.

– Полагаю, они много часов занимались карточной игрой.

– О!

– Рой Фэблон принимал в этом участие?

Столл смотрел мимо меня. Он почувствовал, что может разразиться скандал.

– Откуда вы это знаете?

– От миссис Фэблон.

– Тогда можете считать, что это верно. Сам не помню.

– Не надо, Рето. Вы подсоединены к информационной системе Монтевисты, и вы должны были слышать, что Фэблон проиграл кучу денег Кетчелу. Миссис Фэблон обвинила его в смерти мужа.

Тень раздражения набежала на его лицо.

– Теннисный клуб за это не несет ответственности.

– Вы находились в клубе в ту ночь, когда исчез Фэблон?

– Нет, меня не было. Я не могу дежурить все двадцать четыре часа.

Он посмотрел на часы. Стрелки приближались к десяти. Он уже хотел закончить нашу беседу.

– Посмотрите еще вот этот снимок. Вы узнаете молодого человека в белом пиджаке?

Он поднес снимок к свету.

– Смутно припоминаю. Кажется, он находился здесь пару недель, сказал он и добавил, глубоко вздохнув: – Похоже, что это Мартель.

– Я совершенно уверен, что это он. Что он здесь делает? Помогает по ремонту автобусов?

Он сделал беспомощный жест руками, как бы обнимая и прошлое, и настоящее, и неясное будущее. Он сел.

– Не имею представления. Насколько помню, он был временным помощником, выполняющим больше работы по уборке. В разгар сезона я использовал иногда этих ребят на уборке коттеджей.

– Откуда вы их набирали?

– В Агентстве по найму работников. Они же представители неквалифицированной рабочей силы. Мы готовим их. Некоторых нанимаем в Бюро по трудоустройству при колледже. Я не помню, где мы нанимали этого.

Он снова посмотрел на снимок, затем помахал им.

– Я могу посмотреть в записях.

– Будьте добры. Это, возможно, самое важное, что вы сделаете в этом году.

Он запер дверь своего коттеджа и провел меня сквозь ворота на территорию бассейна. Вода, не потревоженная купальщиками, лежала как глыба зеленого стекла в солнечных лучах. Мы обошли вокруг и подошли к кабинету Столла. Он оставил меня восседать за своим столом, а сам ушел в комнату архива.

Он появился через пять минут с карточкой в руках:

– Я совершенно уверен, что это то, что нам нужно: если я могу доверять своей памяти. Но его имя не Мартель.

Его настоящее имя было Фелиц Сервантес. Его взяли через колледж, и он работал неполный день. После обеда и по вечерам за один доллар двадцать пять центов в час. Он работал недолго – с 14 по 30 сентября 1959 года.

– Его уволили?

– Он сам ушел. По записи, он уволился 30 сентября, не забрав двухдневный заработок.

– Это уже любопытно. Рой Фэблон исчез 29 сентября, Фелиц Сервантес уволился 30 сентября, Кетчел выехал 1 октября.

– И вы связываете все три события воедино, – сказал он.

– Трудно этого не заметить.

Я воспользовался телефоном Столла, чтобы назначить на одиннадцать часов встречу с главой Бюро по трудоустройству – человеком по имени Марин. Я попросил его собрать всю информацию о Фелице Сервантесе.

Когда я находился в клубе, я зашел к миссис Бегшоу. Нехотя, но она дала адрес своих друзей в Джорджтауне, Плимсонов, которых якобы знает Мартель.

Я послал письмо воздушной почтой с вложением фото Мартеля человеку по имени Ральф Кристман, который содержит сыскное агентство в Вашингтоне. Я просил Кристмана опросить лично Плимсонов и сообщить результаты по телефону моему агентству в Голливуде. Мне они понадобятся, возможно, завтра, если мои предположения верны.

19

Колледж находился в районе, который еще недавно считался сельской местностью. На оголенных холмах, окружающих его, сохранились остатки апельсиновых рощ, ранее сплошным зеленым ковром покрывавших всю местность. На самой территории колледжа росли в основном пальмы, и казалось, будто их привезли сюда и высадили уже совсем выросшими. Студенты производили такое же впечатление.

Один из них, молодой и заросший бородой, похожий на Тулуз-Лотрека, подсказал мне, как найти контору мистера Мартина. Вход в нее находился за бетонным экраном сбоку от административного корпуса, составлявшего вместе с другими зданиями просторный овал, окружающий открытый центр колледжа.

Я вступил из яркого царства солнечного света в холодное сияние флюоресцирующих ламп. Молодая женщина подошла к стойке и сказала, что мистер Мартин ожидает меня.

Он был лысым мужчиной в рубашке с рукавами и пристальным взглядом продавца. Отделанные деревом стены его заведения казались холодными и безличными, и он казался здесь совсем не на месте.

– Приятная контора, – сказал я, когда мы пожали руки.

– Не могу к ней привыкнуть. Просто забавно. В августе будет уже пять лет, как я работаю здесь, но я все еще испытываю ностальгию по тому казарменному сооружению, в котором мы начинали работать. Но простите, вас не интересует прошлая история.

– Я погружен в прошлое Фелица Сервантеса.

– Правильно. Это то самое имя. Фелиц значит «счастливый», вы знаете. Счастливый Сервантес. Так будем надеяться на это. Я не помню его лично, он не долго работал с нами, но я достал данные о нем. – Он открыл картонную папку на столе. – Что вы хотите знать о счастливом Сервантесе?

– Все, что у вас есть.

– Это не много. Скажите, почему мистер Столл интересуется им?

– Он вернулся в город пару месяцев назад под вымышленным именем.

– Он что-нибудь натворил?

– Его разыскивают по подозрению в нападении, – ответил я спокойно. Мы пытаемся установить его настоящее имя.

– Я рад сотрудничать с мистером Столлом, он пользуется услугами многих наших парней. Но я не могу быть вам очень полезен. Сервантес, может быть, так же вымышленное имя.

– Разве ваши студенты не представляют подлинные документы об образовании, свидетельство о рождении и другие, прежде чем вы их зачислите?

– Предполагается, что они обязаны их представлять. Но Сервантес не представлял их. – Мартин листал бумажки из папки. – Здесь есть памятка, где он претендует на то, что является студентом из латиноамериканского государства, поступившим в порядке перевода.

Мы приняли его временно при условии, что он представит документы к первому октября. Но к тому времени он уже ушел от нас, и даже, если его документы пришли, мы отправили их обратно.

– А куда он уехал?

Мартин пожал плечами, втянув лысую голову, как черепаха, в плечи.

– Мы не следим за судьбой наших выбывших, по сути дела, он никогда и не был нашим студентом.

Он не представил документов. Мартин, таким образом, считал, что его просто не существовало.

– Вы можете попытаться узнать его прежний адрес, если его он оставил. Но это уже у миссис Грэнтам. Прибрежное шоссе, 148. Она сдает квартиры студентам.

Я сделал пометку об адресе.

– На каком факультете занимался Сервантес?

– У меня не записано. Он был здесь недостаточно времени, чтобы участвовать в экзаменах. Нас это не интересует. Можете справиться в деканате, если это важно. Деканат в этом же здании.

Я обошел здание и попал в деканат. Полногрудая брюнетка неопределенного возраста вела себя с подчеркнутой исполнительностью. Она записала имя Сервантеса на бумажке и пошла в архивное помещение. Она вернулась с информацией о том, что он проходил по факультету французского языка и литературы и современной европейской истории.

Теперь, когда было установлено, что Фелиц Сервантес и Мартель одно и то же лицо, мне стало даже жаль его. Он хотел сделать большой прыжок, но сорвался. Теперь он снова оказался в неудачниках.

– Кто преподавал ему французский язык и литературу?

– Профессор Таппинджер. Он все еще ведет курс в колледже.

– Я так и думал, что это должен быть профессор Таппинджер.

– О, вы его знаете?

– Знаком. Он сейчас в колледже?

– Да, но сейчас он на занятиях. – Женщина взглянула на часы на стене. – Так, без двадцати двенадцать. Лекция закончится точно в двенадцать. Она всегда кончается в это время. – Казалось, что она гордится этим обстоятельством.

– Вы знаете где, когда и кто находится здесь, в колледже?

– Только некоторых, – сказала она. – Профессор Таппинджер – это один из наших столпов.

– Он не похож на такого.

– Но он им является тем не менее. Он один из самых блестящих наших ученых. – Будто она сама являлась таким же столпом, она добавила: – Мы считаем себя большими счастливцами, что заполучили его и что он работает у нас. Я боялась, что он покинет нас, когда он не получил назначения.

– А почему он его не получил?

– Хотите правду?

– Я не могу жить без нее.

Она наклонилась ко мне и приглушила голос, будто декан мог установить здесь подслушивающую аппаратуру.

– Профессор Таппинджер очень предан своей работе. Он не занимается политикой. И, откровенно говоря, жена ему не помощница.

– Мне показалось, она хорошенькая.

– Да, она достаточно миленькая. Но она не зрелый человек. Если бы у профессора был более зрелый партнер… – Предложение осталось незаконченным. На какой-то момент ее глаза мечтательно затуманились. Было нетрудно угадать, кого она имела в виду в качестве зрелого партнера для Таппинджера.

Она направила меня с видом хозяйки в его кабинет, находящийся в здании факультета искусств, и заверила, что он всегда заходит туда со своими бумагами перед тем, как отправиться на обед. Она была права. В одну минуту первого профессор появился, шагая вдоль коридора, разрумяненный, с блестящими глазами, что говорило о том, что лекция прошла успешно.

Он протянул обе руки, когда увидел меня:

– Как, это мистер Арчер? Меня всегда удивляет, когда я вижу кого-либо из мира реальности в этих окраинах.

– А все это нереально?

– Не реальная реальность. Это существует здесь не так долго, это прежде всего.

– Понимаю.

Таппинджер засмеялся. Вне своего семейства и вдали от жены он казался более жизнерадостным.

– Мы оба находились здесь достаточно долго, чтобы понять, кто мы. Но не заставляйте меня стоять. – Он отпер дверь кабинета и пропустил меня внутрь. Две стены с полками, заваленными книгами, многие французские без переплетов и собрания сочинений.

– Я думаю, вы пришли доложить о результатах экзамена?

– Частично. С точки зрения Мартеля, это был успех. Он ответил правильно на все вопросы.

– Даже по поводу шишковидной железы?

– Даже на этот.

– Я поражен, искренне поражен.

– Это может служить комплиментом и вам. Мартель, кажется, был вашим студентом. Он занимался с вами неделю или две, во всяком случае, семь лет тому назад.

Профессор бросил на меня тревожный взгляд.

– Как это могло быть?

– Я не знаю, может быть, это простое совпадение.

Я достал фото Мартеля и показал ему. Он склонил голову над ним.

– Я помню этого парня. Он был замечательным студентом, один из самых замечательных, которые у меня были. Он выбыл как-то незаметно, даже не попрощавшись.

Его оживление пропало. Теперь он качал головой из стороны в сторону.

– С ним что-то произошло?

– Не знаю ничего, за исключением того, что он объявился здесь семь лет спустя с кучей денег и под новым именем. Вы помните, под каким именем он занимался в вашем классе?

– Таких студентов не забывают: Фелиц Сервантес.

Он снова посмотрел на снимок.

– А кто остальные?

– Гости Теннисного клуба. Сервантес там работал пару недель в сентябре 1959 года. Он был на неполном рабочем дне, помогал в уборке.

Таппинджер кашлянул.

– Я помню, он нуждался в деньгах. Одно время я приглашал его домой, он тогда ел все подряд. Но вы говорите, у него сейчас много денег?

– По крайней мере, сто тысяч долларов. Наличными.

– Это как раз десятигодовое мое жалование. Откуда они у него?

– Он говорит, что это семейные деньги, но я совершенно уверен, что он врет.

Он снова посмотрел на фото, будто его немного путало двойное имя Мартеля.

– Я уверен, что у него нет семьи.

– Вы имеете представление, откуда он происходит?

– Полагаю, что он латиноамериканец, может быть, мексиканец в первом колене. Он говорил с явным акцентом. Его французский был лучше английского.

– Возможно, он все-таки француз?

– С именем Фелиц Сервантес?

– Мы не знаем также, настоящее ли это его имя.

– По документам можно узнать его настоящее имя, – сказал Таппинджер.

– Но в его папке их нет. Предполагалось, что он поступил в Латиноамериканский Государственный колледж до того, как он оказался здесь. Может быть, они могут нам помочь?

– Я выясню. Мой прежний студент преподает на французском факультете в этом колледже.

– Я могу связаться с ним. Как его имя?

– Аллан Бош, – он назвал имя по буквам. – Но я думаю, что будет лучше, если я сам свяжусь с ним. Мы, университетские преподаватели, имеем определенные, я бы сказал, подходы, когда разговариваем о наших студентах.

– Когда я могу узнать результаты ваших разговоров?

– Завтра утром. Сегодня я очень занят. Моя жена ждет меня к обеду, а я еще должен вернуться обратно, чтобы просмотреть свои записи к двухчасовому уроку.

Вероятно, на моем лице мелькнула тень неудовольствия, так как он добавил:

– Послушайте, старина, пойдемте ко мне обедать.

– Я не могу.

– Но я настаиваю. Бесс будет просить также. Вы ей очень понравились. Кроме того, она может вспомнить что-то и о Сервантесе, что я позабыл. Помнится, он произвел на нее впечатление, когда был у нас в гостях. А люди, признаться, не мое ремесло.

Я сказал, что встретимся у него дома. По пути я купил бутылку розового шампанского. Мой брифкейс начал разваливаться.

Бесс Таппинджер была в хорошеньком голубом платье, с напомаженными только что губами и в облаке духов. Мне не понравился игривый огонек в ее глазах, и я начал испытывать сожаление по поводу бутылки с розовым шампанским. Она взяла бутылку из моих рук с таким видом, будто собиралась разбить ее о корпус судна.

Обеденный стол был накрыт свежей льняной скатертью, перекрещенной следами от складок.

– Надеюсь, вы любите ветчину, мистер Арчер. Все, что у меня есть, это холодная ветчина и картофельный салат. – Она обернулась к своему мужу: – Папаша, что говорят винные путеводители о ветчине и розовом шампанском?

– Уверен, что они соседствуют очень хорошо, – произнес он отрешенно.

Таппинджер утратил свое возбуждение. Стакан шампанского не возродил его. Он рассеянно жевал свой бутерброд с ветчиной и задавал мне вопросы о Сервантесе-Мартеле. Мне пришлось признаться, что его бывший студент разыскивается по подозрению в убийстве. Таппинджер покачал головой по адресу рухнувших надежд молодого человека.

Шампанское привело в возбуждение Бесс Таппинджер. Она хотела нашего внимания:

– О ком вы говорите?

– О Фелице Сервантесе. Ты помнишь его, Бесс?

– Предполагается, что я помню?

– Я уверен, что ты помнишь его – молодой испанец. Он пришел в наш кружок «Французский ледокол» семь лет назад. Покажите его фотографию, мистер Арчер.

Я положил ее на льняную скатерть около ее тарелки. Она узнала Мартеля сразу же.

– Конечно, я его помню.

– Я так и думал, – многозначительно произнес профессор. – Ты часто вспоминала о нем впоследствии.

– Что вас поразило в нем, миссис Таппинджер?

– Он мне показался приятным, сильным, мужественным. – В ее глазах блеснул злой огонек. – Мы, факультетские жены, устали от бесцветных, унылых лиц ученых личностей.

Таппинджер не удержался и возразил:

– Он был блестящим студентом. У него была страсть к французской цивилизации, являющейся величайшей после Афин, и удивительно чувствительное восприятие французской поэзии, при этом не забывай о недостаточности его подготовки.

Его жена наливала новый бокал шампанского.

– Ты гений, папаша. Ты из одного предложения сделаешь пятидесятиминутную лекцию.

Возможно, она хотела лишь слегка задеть мужа, о чем говорила ее милая улыбка, но слова прозвучали зло и неуместно.

– Пожалуйста, прекрати звать меня «папашей».

– Но тебе же не нравится, когда я называю тебя Тапсом. И потом – ты отец наших детей.

– Детей здесь нет, и я вполне определенно не твой «папаша». Мне всего сорок один.

– Мне только двадцать девять, – сказала она, обращаясь к нам обоим.

– Двенадцать лет – не большая разница, – он резко прекратил разговор, будто захлопнул ящик Пандоры. – Кстати, где Тедди?

– В детском саду. Я заберу его после дневного сна.

– Бог мой!

– Я собираюсь в Плазу после обеда, мне нужно сделать кое-какие покупки.

Конфликт между ними, затихший на момент, вспыхнул с новой силой.

– Ты не можешь. – Лицо Таппинджера побледнело.

– Почему?

– Я заберу «фиат». У меня в два часа лекция. – Он посмотрел на часы. – По сути, я должен отправиться в колледж уже сейчас. Мне нужно подготовиться.

– У меня не было возможности поговорить с вашей женой, – сказал я.

– Понимаю. Сожалею, мистер Арчер. Дело в том, что я должен быть пунктуальным, как часы, в буквальном смысле слова, как рабочий на конвейере. А студенты становятся все больше и больше продуктом такого конвейерного производства, приобретающего тонкую прокладку образованности, когда мы за этим следим. Они учат неправильные глаголы. Но они не знают, как вставлять их в предложения. На деле очень немногие из них способны составить правильную фразу на английском, оставим в стороне французский, являющийся языком привилегированного класса.

Было похоже, что обиду на жену он переводит на свою работу и все вместе на предстоящую лекцию. Она смотрела на меня с легкой улыбкой, будто уже забыла о нем.

– Почему бы вам не подвезти меня в Плазу, мистер Арчер? Это также даст нам возможность завершить нашу беседу.

– Буду очень рад.

Таппинджер не возражал. Он завершил еще один параграф о тяготах преподавания во второсортном колледже и отстранился от остатков обеда. Уже через минуту его «фиат» зафырчал, отъезжая. Бесс и я сидели в столовой и попивали шампанское.

– Ну вот, – сказала она, – мы и прикончили шампанское.

– Как вы и рассчитывали.

– Я не рассчитывала на это. Вы – да. Вы купили шампанское, а я не могу перед ним устоять. – Она посмотрела на меня кокетливо.

– А я могу.

– Кто вы такой, – ядовито спросила она, – еще одна холодная рыба?

Бесс становилась резкой. Они становятся такими иногда, когда выходят замуж слишком молодыми и запираются на кухне и просыпаются десять лет спустя, удивляясь, куда подевался белый свет. Будто угадав мои мысли, она сказала:

– Я знаю, я как назойливая муха. Но у меня есть на то причины. Он засиживается в своем кабинете каждый день за полночь. И что же, моя жизнь должна окончиться на этом, потому что все, что его интересует, – это Флобер и Бодлер и эти ужасные студенты? Они делают меня больной, когда толпой ходят вокруг него и говорят, какой он чудесный. – Она глубоко вздохнула и продолжала: – Мне следовало бы знать, в первые годы замужества, что он не такой уж чудесный. А я прожила с ним двенадцать лет и притерпелась к его темпераменту и его хамству. Можно подумать, что он Бодлер или Ван Гог, если посмотреть, как он себя ведет. И я продолжаю надеяться, что куда-нибудь он придет. Но этого никогда не было. И не будет. Мы увязли в этом вшивом колледже, и он даже не имеет мужества поговорить о себе и о продвижении по службе.

Потрепанная маленькая дурочка, или, может быть, повлияло шампанское, начала произносить речи. Я сделал замечание:

– Вы слишком резко говорите о муже. Ему приходится бороться с трудностями, и для этого ему нужна ваша поддержка.

Она наклонила голову, ее волосы в беспорядке растрепались и свесились на лоб.

– Я знаю. Я пытаюсь оказать ему эту поддержку, честно.

Она опять стала говорить голосом маленькой девочки. Это не соответствовало ее состоянию, к счастью, она скоро прекратила говорить. Она сказала ясным резким голосом, таким, как накануне говорила со своим сыном:

– Нам не следовало бы жениться, Тапсу и мне. Ему вообще не следовало бы это делать. Иногда он напоминает мне средневекового священника. Два самых счастливых года в его жизни – это всего лишь два года до нашей свадьбы. Он часто говорит мне об этом. Он провел их в Национальной библиотеке в Париже, незадолго до войны. Я, конечно, все это знала, но я была всего лишь подростком, а он был светлой надеждой французского факультета в Иллинойсе, и все сокурсники говорили, как было бы чудесно выйти за него замуж, с его импозантным видом Скотта Фицджеральда, и я подумала, что смогу закончить свое образование сидя дома. Вот это я точно смогла.

– Вы вышли замуж очень рано.

– Мне было семнадцать. Самое ужасное то, что я сейчас чувствую себя семнадцатилетней. – Она провела рукой меж грудей. – И что у меня все впереди, вы понимаете? Но годы бегут, и ничего нет.

Впервые в ней прорвалась женщина.

– Но у вас есть ваши дети.

– Конечно, наши дети. И не думайте, что я не делаю все, что могу, для них, и я всегда буду все для них делать. И тем не менее это все – и больше ничего!

– Это больше, чем имеют многие.

– Я хочу больше. – Ее хорошенький красный ротик выглядел удивительно жадным. – Я хотела большего в течение долгого времени, но у меня не хватало духу завладеть этим.

– Иногда приходится ждать всю жизнь, пока вам этого не дадут, сказал я.

– Вы полны нравоучительных сентенций, вам не кажется? Вы ими нашпигованы больше, чем Ларошфуко или мой муж. Но действительные проблемы словами не решишь, как думает Тапс. Он не понимает жизни. Он ничто просто говорящая машина с компьютером вместо сердца и центральной нервной системы.

Мысль о муже преследовала ее постоянно. Она прониклась даже красноречием, но мне начала надоедать ее загнанная внутрь распаленность. Возможно, я сам спровоцировал ее, но в принципе я не имел к ней никакого отношения. Я сказал:

– Ваш рассказ очень затронул меня, я вам сочувствую, но вы собирались рассказать о Фелице Сервантесе.

– Собиралась? Правда? – Ее лицо приобрело задумчивое выражение. – Он был очень интересный человек. Горячая кровь, агрессивный, такой, каким по моему представлению должен быть тореро. Ему было только двадцать два или три – столько же и мне. Но он был мужчина. Понимаете?

– Вы разговаривали с ним?

– Мало.

– О чем?

– Большей частью о картинах. Он очень любил французское искусство. Он сказал, что решил побывать в Париже когда-нибудь.

– Он это сказал?

– Да, это неудивительно. Каждый студент французского факультета хочет побывать в Париже. Когда-то и я хотела поехать в Париж.

– Что еще он говорил?

– Это почти все. Появились другие студентки, и от отошел от меня. Тапс сказал впоследствии, у нас была ссора после вечеринки, он сказал, что подозревает, что я была нежна тогда с молодым человеком. Думаю, Тапс привел вас сюда, чтобы заставить меня признаться. Мой муж очень изощренный истязатель и мстительный.

– Вы оба для меня слишком изощренные. Признаться в чем?

– Что я интересовалась Фелицем Сервантесом. Но он мной не интересовался. Я даже близко к нему не подходила.

– Этому трудно поверить.

– Неужели? На этой вечеринке была молодая блондинка из группы новичков Тапса. Он преследовал ее с глазами, как у Данте, когда тот встречался с Беатриче. – Ее голос звучал враждебно и холодно.

– Как ее имя?

– Вирджиния Фэблон. Я думаю, она все еще в колледже.

– Она ушла, чтобы выйти замуж.

– Действительно? И кто же счастливчик?

– Фелиц Сервантес.

Я рассказал, как это произошло, и она выслушала меня не прерывая.

В то время как Бесс готовилась к походу в магазин, я обошел дом, знакомясь с репродукциями того мира, который так и не отважился войти в жизнь. Дом представлял большой интерес для меня как исторический монумент или место рождения великого человека. Сервантес-Мартель и Джинни встречались в этом доме, что делало его также и местом действия в моей детективной версии.

Бесс вышла из своей комнаты. Она переоделась в платье, которое застегивалось на крючки сзади, и я был избран для этой работы. Хотя у нее была красивая спина, мои руки старались как можно меньше касаться ее. Легкая добыча всегда доставляет неприятности: это либо фригидные, либо нимфы, шизоидные, коммерциалки или алкоголички, иногда все это вместе. Их красиво упакованные подарки в виде самих себя часто оказываются самодельными бомбами или стряпней с начинкой из мышьяка.

Мы ехали к Плазе в абсолютном молчании. Это был новый большой торговый центр с залитыми асфальтом территориями вместо зеленых лужаек. Я дал ей деньги на такси, которые она приняла. Это был дружеский жест, слишком дружеский в тех обстоятельствах. Но она смотрела на меня так, будто я обрекал ее на судьбу более худшую, чем сама жизнь.