Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

В 1999 году мир услышал новую лекцию об оскорбительных изображениях. В Великобритании и США прошла выставка “Сенсация. Молодые британские художники из коллекции Саатчи” (сначала в Королевской академии в Лондоне, затем в Бруклинском музее в Нью-Йорке), вызвавшая ожесточенные споры. В Великобритании недовольство публики вызвала картина Маркуса Харви, на которой была изображена Майра Хиндли, пожизненно осужденная за убийство несовершеннолетних. Мать одной из ее жертв потребовала, чтобы работу убрали из экспозиции, поскольку она оскорбляет ее чувства, сама Хиндли написала из тюрьмы письмо к администрации выставки с аналогичной просьбой, не желая причинять боль семьям, чьих детей она убила, и жертвам детского насилия вообще. Несмотря на все протесты, картину не убрали. За время работы экспозиции неизвестные разбили стекла музея, а двое разгневанных демонстрантов забросали портрет Майры Хиндли яйцами и краской, однако в целом выставка прошла спокойно, собрав больше трехсот тысяч посетителей. Тут заставляет задуматься упорство, с которым музей противостоял оказываемому на него давлению, в то время как британские культурные учреждение одно за другим включали самоцензуру в отношении ислама.

В Нью-Йорке никто не обратил внимания на портрет Майры Хиндли, зато всеобщее негодование вызвала другая работа. Мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани заметил в каталоге картину британского художника Криса Офили “Святая Дева Мария”, на которой была изображена чернокожая Богоматерь с куском слоновьего помета на груди, окруженная фотографиями женских половых органов, вырезанными из порножурналов. Католик по вероисповеданию, Джулиани пришел в бешенство. Он назвал произведение “чушью собачьей”, угрожал свернуть ежегодное финансирование деятельности музея в размере семи миллионов долларов, пока картина не будет убрана, а также инициировал судебный процесс, чтобы выгнать музей на улицу. “Мы не имеем права оказывать поддержку тем, кто оскверняет религию других”, – сказал Джулиани. Его поддержал архиепископ Нью-Йорка кардинал Джон О’Коннор, охарактеризовавший выставку как “оскорбление веры в Бога и, в частности, католичества”. Хилари Клинтон, которая в тот момент претендовала на пост сенатора Нью-Йорка, предпочла дистанцироваться от Джулиани, однако в то же время заявила, что находит выставку “глубоко оскорбительной” и посещать ее не намерена.

Офили считал, что агрессивная реакция вызвана не его работой, а интересами сторон, участвовавших в политической игре. В интервью он рассказал, что слоновий помет был данью его африканскому происхождению. Родители Офили родом из Нигерии, а он во время учебы в Африке узнал, что слон и его помет являются символами могущества и плодородия. Испражнения животных традиционно использовались в африканском искусстве, и в этой связи помет никогда не считался чем-то оскорбительным, скорее наоборот. “В этом есть нечто отличительное и основополагающее. Оно открывает дверь многообразию значений и толкований, – заявил Офили газете “Нью-Йорк Таймс”. – Не думаю, что смогу защитить свою работу. Люди, которые нападают на мою картину, направляют свой гнев на собственное восприятие, а не на мое. Никогда не знаешь, что может оскорбить других”. Однако в одном из более ранних интервью Офили утверждал, что помет в другом контексте может интерпретироваться как нечто отталкивающее. Он говорил, что его намерением было соединить красивое и мерзкое, чтобы при виде его работы зритель всегда чувствовал себя не в своей тарелке.

Никто не мог предвидеть, что именно работы Харви и Офили станут предметом дискуссии об оскорбительных картинах. Полагали, что негодование вызовет инсталляция Дамиена Херста с мертвым поросенком (“Этот маленький поросеночек пошел на рынок”) и что активисты защиты животных в Нью-Йорке устроят демонстрации против проведения выставки, однако этого не произошло. В то же время оба случая выявили тот факт, что восприятие оскорбительного в искусстве различается даже в странах с одинаковыми культурными корнями. Во-первых, выяснилось, что намерения художника не имели решающего значения в формировании общественного мнения. Во-вторых, на что обратил внимание Офили, оскорбительный характер носила не сама картина, а ее интерпретация критиками, как в случае с рисунком Курта Вестергора, изображавшим пророка с бомбой в тюрбане. В Лондоне портрет Майры Хиндли (“Самая злая женщина Великобритании”), в 1960-х годах убившей пятерых детей и подростков, вызвал возмущение пострадавших семей, которые все еще жили в стране и выступили против ее размещения на выставке. В Нью-Йорке оскорбительность работы Офили рассматривалась через призму истории страны, где в начале XIX века антикатолические настроения привели к массовым беспорядкам, нападениям на иммигрантов из Ирландии и требованию националистов не брать на работу католиков.

Нью-Йоркский союз гражданских свобод отреагировал на выпад Джулиани, подав на него в суд за нарушение права музея на свободу слова. В свою очередь, 3 октября 1999 года федеральный судья решил, что закон не предусматривает оснований для лишения музея финансовой поддержки в связи с работами, которые он выбирает для своей экспозиции, и Джулиани пришлось прекратить тяжбу.

По словам В. Дж. Т. Митчелла, будет работа воспринята как оскорбление или нет, зачастую зависит именно от надписи, размешенной художником на картине, то есть возмущает не сама картина, а перевод смысла картины в слова. В качестве примера он приводит работу Криса Офили. Те, кто не видел вызвавшее бурные споры изображение Девы Марии, а только слышал, что его называют “мадонной из слоновьего помета”, наверняка сочтут картину оскорбительной. Между тем, по словам Митчелла, увидев картину воочию, большинство найдет ее совершенно безобидной и приличной. Негативное восприятие работы провоцирует приставший к ней ярлык “помет”, заставляя зрителя прийти к заключению, что полотно выказывает неуважение верующим. То же самое происходит и в случае с “Писающим Христом” Андреса Серрано: в качестве оскорбления воспринимается название работы и ассоциации, которые оно вызывает, а не сам ее вид. Если бы Серрано назвал картину “Христос, купающийся в лучах света”, скорее всего никто не стал бы поднимать шум.

Из эпизодов с Мане, Офили, Серрано, Мэпплторпом и многих других подобных ситуаций следует, что оскорбительный характер произведения – не высеченная раз и навсегда из гранита статуя, а всего лишь плод социальной игры между отдельными личностями, общественными учреждениями, а также событиями прошлого и настоящего. Иногда ассоциации, определяющие оскорбительность картины, формируются общественной дискуссией, иногда одни и те же работы по-разному воспринимаются от культуры к культуре, от места к месту и от эпохи к эпохе. Оценка картины может меняться от осуждения до нейтрального отношения и поклонения. Так же может произойти с “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Кто знает, вдруг через полвека кому-нибудь придет в голову создать музей свободы в Тегеране или Кабуле? Во всяком случае, восприятие карикатур изменится со временем и появлением нового контекста, в котором им придется фигурировать.

По словам Митчелла, картины могут оскорбить по-разному. Одни задевают зрителя, другие, например сатирические рисунки политиков, критикуют то, что изображают. Одни картины оскорбляют, принижая то, что все считают ценным, другие – потому что высмеивают что-то священное или, наоборот, прославляют то, что большинство презирает. В связи с этим восхваление Мухаммеда мусульманами могут воспринимать как оскорбление те, чьи близкие были убиты во имя пророка, как, например, в случае с Марией Гомес, муж которой погиб во время теракта в Мадриде в 2004 году. Одни картины нарушают моральные запреты, другие могут оскорбить по политическому или национальному признаку, например привлекая внимание к историческому прошлому, о котором люди стараются забыть.

Митчелл считает, что к тем, кто создает или выставляет оскорбительные произведения искусства, не следует применять закон в широком понимании. Это возможно, только если кто-то пытается заставить кого-то смотреть на картины против воли. “Граждане, – говорит он, – имеют право не засорять свою голову оскорбительными изображениями, но у них также есть и право смотреть на картины, которые уязвляют других людей. Поэтому, говоря о праве демонстрировать оскорбительные произведения искусства, мы в первую очередь имеем в виду контекст, а не содержание; ассоциации, которые она вызывает, а не то, что изображено на картине. То есть всегда имеет значение, где, когда и для кого работа выставляется напоказ”.

Когда-то в датском мире искусства случился скандал, события которого многим вспомнились три десятилетия спустя в связи с карикатурным скандалом. В 1973 году режиссер и художник Йенс Йорген Торсен получил от государства денежные средства на съемки фильма “Любовная жизнь Иисуса Христа”. Известный своими провокационными работами, Торсен хотел продемонстрировать, что Божий Сын также вел половую жизнь. Надо сказать, что Дания стала первой страной, где парламент снял запрет на порнографическую литературу и ее визуальное изображение в 1967-м и 1969 году соответственно. Ограничения свободы слова исчезли, и Торсен хотел на практике удостовериться, что это действительно так.

Проект вызвал гневную реакцию как в самой Дании, так и за рубежом. До того как режиссер успел отснять первую сцену, папа римский назвал фильм “преступлением против христианской религии”. Четыре тысячи молодых христиан прошли по улицам Копенгагена в знак протеста, было собрано больше ста сорока трех тысяч подписей против государственного финансирования съемок. Прилетев в 1977 году в Лондон, Йенс Йорген Торсен был задержан британской полицией прямо в аэропорту Хитроу. Режиссеру сообщили, что ему запрещается находиться в стране, поскольку его пребывание на территории Великобритании представляет угрозу общественному порядку и может вызвать массовые демонстрации. То же произошло тридцать лет спустя с голландским парламентарием Геертом Вилдерсом, снявшим критический фильм об исламе “Фитна”.

Торсена отправили обратно в Копенгаген следующим рейсом. В Риме в дом датского посла бросили бутылки с “коктейлем Молотова” и сожгли дотла машину одного из сотрудников диппредставительства. В Мадриде посольству Дании угрожали взрывом. Члены голландского парламента организовали демонстрацию перед зданием датского диппредставительства в Гааге. Такую акцию провел архиепископ Вены перед посольством Дании в австрийской столице. Руководство французской киноиндустрии высказалось против планов Торсена снимать фильм во Франции, заявив, что их государство не должно стать сценой для “пародии на Елеонскую гору и Голгофу и издевательства над Иисусом”. Дело закончилось тем, что был принят закон, запрещавший снимать фильм на территории Дании. Выделенные деньги правительство изъяло и больше никогда не оказывало финансовую помощь этому проекту.

Осенью 1984 года Йенс Йорген Торсен организовал еще одно представление с Иисусом в главной роли. По инициативе объединения художников его наняли украшать железнодорожную станцию в городке Биркеред на севере от Копенгагена. За один октябрьский день Торсен нарисовал Иисуса на кресте с гигантским эрегированным членом. Ночью какой-то недовольный горожанин закрасил рисунок, и объединение художников обратилось в полицию с просьбой расследовать акт вандализма. Однако силы правопорядка не особенно старались раскрыть “преступление”, поскольку многие считали, что в данном случае имеет место “один акт вандализма в отношении другого”.

“Не понимаю, что рассердило хулиганов, христиане они или нет. Наверное, они просто никогда не видели мужских половых органов. Ведь я далеко не первый художник, снабдивший Иисуса таким пенисом. Вспомните, например, церковь в Равелло, где рисунок сделан еще несколько столетий назад”, – сказал Торсен в интервью газете “Экстра Бладет”.

Дело закончилось тем, что министр транспорта распорядился закрасить стену, вернув ей первоначальный вид, однако дискуссия продолжилась в СМИ, где представители левого крыла защищали право Торсена богохульствовать, в то время как правые общественные деятели (и среди них “Юлландс-Постен”) осуждали настенную живопись и поддерживали решение правительства ее убрать. Двадцать лет спустя на повестке дня оказался аналогичный вопрос, когда акт “богохульства” обсуждался уже в связи с пророком другой религии. Границы дозволенного в отношении Иисуса сильно расширились, и “Юлландс-Постен” также публиковала рисунки, которые христиане могли бы воспринять как богохульство. Газета “Политикен”, жестко критиковавшая “карикатуры на пророка Мухаммеда”, в 2008 году поместила в передовице большое изображение Иисуса с эрегированным членом. В Великобритании этот факт публикации стал поводом для обращения в суд в связи с богохульством. “Бледная фигура в длинных одеждах, с бородой и длинными волосами. А в том месте, где туника Спасителя свободно спадает на пол, торчит колоссальный эрегированный пенис” – так описывалось изображение Иисуса в газете.

Несколько лет спустя один из священников лютеранской церкви публично признался, что не верит в Бога. Мир не привык к подобным заявлениям, поэтому история пошла гулять по всей планете, как и сорока годами раньше – новость о легализации порнографии в Дании. Видимо, датчане легко относятся к Богу и сексу в публичной сфере.

Проверяя почту утром 30 сентября 2005 года, я нашел там первые отзывы на рисунки. За единственным исключением они оказались положительными. “Спасибо за исключительную инициативу, проявленную при подготовке сегодняшней статьи “Лицо Мухаммеда”! Такие материалы заставляют нас ценить свою газету еще выше. Статья демонстрирует истинное лицо сатиры, поскольку многие рисунки такие смешные, что я громко смеялся! И при этом никакого негативного образа ислама”, – делился один читатель. Другой писал: “Редко так чувствуешь руку мастера, какие все же блестящие рисунки! Живые, острые, невероятно смешные! Предвижу реакцию, которая обязательно вскоре последует! Блестяще!” Негативный отзыв пришел от мусульманина: “Хватит играть с религией! В Дании есть место для всех. Мы живем в Дании и должны принимать датские правила. Мы должны слышать и писать о позитивных сторонах нашей жизни”.

В тот же день мне позвонил владелец киоска в городке Брендбю к западу от Копенгагена и раскритиковал рисунки, сообщив, что во время пятничной молитвы они с коллегами обсудили их и в итоге решили бойкотировать “Юлландс-Постен”. Я объяснил ему, почему мы опубликовали рисунки, уверяя, что они никоим образом не нарушают принятые в Дании границы сатиры, даже наоборот. Я указал ему на то, что в сопроводительной статье подчеркивается равное отношение к мусульманам, христианам, буддистам, индуистам, иудеям и другим верующим, а также неверующим. И что “Юлландс-Постен”, поместив ислам в один ряд с другими религиями, делает очень важный акцент: рисунки призваны интегрировать мусульман в датскую традицию сатиры, поскольку мы рассматриваем их как неотъемлемую часть датского общества. Они вовсе не чужие. Рисунки скорее присоединяют мусульман Дании, чем отталкивают их. “Карикатуры” не несут в себе ни однозначно плохого, ни однозначно хорошего отношения к мусульманам. В течение следующих месяцев я так часто повторял этот довод всем мировым СМИ и во время общественных дискуссий, что в конце концов выучил его наизусть, как припев какой-нибудь популярной песни.

Во второй половине дня 30 сентября 2005 года я вышел в город, чтобы встретиться со старым другом из Вашингтона, который в тот момент находился в Копенгагене. Мы сидели в уличном ресторане на площади Конгенс Нюторв и наслаждались вечерним солнцем. Мимоходом я рассказал ему, что опубликовал несколько рисунков, вызвавших живую реакцию читателей. Потом мы обсуждали датскую внешнюю политику, события в России и США, а также наши общие интересы. В тот момент меня больше волновало, что мы будем публиковать в следующих номерах, чем материал, с которым вышла “Юлландс-Постен” в ту пятницу. Я совершенно не подозревал, что ждет меня в последующие месяцы и годы.

Отвратительная способность человека приспосабливаться

Быть диссидентом на Западе очень легко.

Андрей Синявский

Я работал изо дня в день и однажды стал диссидентом. Но это не было запланировано, я не принимал такого решения.

Вацлав Гавел

Именно здесь, по информации Полицейской службы разведки (ПСР), собирались убить Курта Вестергора. В его собственном доме на тихой улице в пригороде Орхуса. За рисунок. “Иногда я представляю себе, как убийца делает это с помощью какого-нибудь предмета кухонной утвари. Отвратительное зрелище!” – сухо произносит Курт Вестергор.

Художник предстает перед нами в образе хиппи: черная велюровая куртка с ярким шейным платком, клетчатая рубашка, бирюзовые носки и резиновые сапоги. Цвета его одежды кричат, как гитарное соло Джимми Хендрикса, но держится он спокойно, как гора в пустыне.

После восьми месяцев подполья Курт и его жена Гитте наконец-то могут насладиться первой неделей жизни дома в городке Вибю. Стоит прекрасный датский летний вечер, один из тех, когда свет не исчезает с североевропейского неба до поздней ночи. Мы сидим в саду под навесом, который Гитте устроила буквально перед звонком представителей спецслужбы в 2007 году. Они попросили о встрече и, явившись на следующий день, сообщили, что группа мусульман планирует покушение на ее мужа. Преступники раздобыли план дома и уже какое-то время наблюдают за ним. За оставшиеся несколько часов супруги собрали все самое необходимое и пустились в бега, которые закончились за неделю до нашей встречи. Они жили в летних домах, отелях и чужих квартирах. Восемь переездов за восемь месяцев научили Гитте Вестергор расставаться с лишними вещами, которые теперь отправляются в мусорные мешки. “Во время таких переездов начинаешь понимать, что тебе действительно нужно, а что нет, – усмехается она. – Поэтому, вернувшись домой, я в первую очередь выкинула кучу ненужных вещей, которые годами копились в шкафах”.

Курт уверен, что ему придется провести остаток своих дней под охраной полиции. Через две недели он собирался отмечать свой семьдесят четвертый день рождения. “Я слишком стар, чтобы бояться”, – говорит Курт.

Сотрудники ПСР превратили дом в небольшой форт: установили камеры наблюдения, заменили стекла в окнах на пуленепробиваемые, а также оборудовали особую комнату безопасности с кнопкой вызова полиции, которая по сигналу прибывала на место через две минуты. Гарантия полной защищенности успокоила супругов, и они решили вернуться домой. По их словам, хуже всего – ходить по собственному дому, постоянно оглядываясь от страха.

Определенно, комната безопасности спасла Курту Вестергору жизнь, когда 1 января 2010 года на него было совершено покушение. Пока вся страна отдыхала после праздников, двадцативосьмилетний мужчина сомалийского происхождения около одиннадцати часов вечера ворвался в дом художника, где Вестергор находился вместе со своей пятилетней внучкой. Ее родители ушли в кино смотреть “Аватар”, а Гитте уехала на рождественские каникулы за границу. Вестергор и внучка, которая недавно сломала ногу и была в гипсе, смотрели “Волшебника страны Оз”, когда внезапно кто-то прервал их уютный вечер. “Я вышел из туалета и собирался вернуться в гостиную, но, услышав грохот ударов по стеклянной двери в сад, бросился обратно в уборную и заперся там”, – рассказывал Вестергор во время моего визита весной 2010 года, когда были предприняты еще более жесткие меры предосторожности, чем за два года до этого, и сотрудники службы безопасности постоянно дежурили в павильоне рядом с домом художника.

Двадцативосьмилетний преступник, который, по данным Полицейской службы разведки, имел контакты с террористической группой “Аль-Шабаб”, действующей в Сомали и других странах Восточной Африки, прибыл поездом из Копенгагена в Орхус в вечер покушения. На вокзале он взял такси до дома Курта Вестергора и высадился в начале улицы. По словам водителя, сомалиец заявил, что сможет сам найти дорогу, поскольку уже был здесь. Он пересек зеленую зону, обошел дом Вестергоров и перелез через садовую калитку. У преступника были топор и нож. С помощью топора он пытался проникнуть в гостиную, где на диване сидела внучка художника со сломанной ногой, в то время как сам Курт Вестергор искал укрытия в туалете. “Мне нужно было скорее принять решение. Вступить с ним в бой, рискуя погибнуть на глазах внучки, или же спрятаться и вызвать полицию? Я выбрал второй вариант, вспомнив слова сотрудников спецслужбы о том, что такие террористы охотятся лишь за тем, кто, по их мнению, нанес оскорбление исламу, а близких не трогают. К счастью, так и вышло, но я боялся, очень боялся!” – рассказывает Вестергор.

Преступник рубил топором дверь в туалет, где прятался художник, с криками: “Я убью тебя! Месть!” Когда подъехали полицейские, он покинул дом, пообещав вернуться. Вестергору сначала показалось, что нападавших было несколько, – такой шум поднял террорист с топором, разбив телевизор и компьютер. Когда он ворвался в дом, девочка закричала. Убегая, преступник сказал, что ей нечего бояться, а позднее, очнувшись от наркоза, первым делом спросил, все ли в порядке с маленькой девочкой.

Человек с топором покинул дом тем же путем, каким проник в него. На улице он столкнулся с полицией. Бросив в полицейского топор, преступник стал угрожать ему ножом. В ответ полицейский прострелил ему правую ногу и левую руку, после чего молодого человека обезвредили и арестовали. Впоследствии ему предъявили обвинение в попытке убийства и терроризме.

Покушение на жизнь художника застало Полицейскую службу разведки врасплох. В Дании Вестергор был одной из главных целей террористов. Два года он находился под защитой спецслужбы, и все же злоумышленнику, которого разведка к тому же подозревала в связях с террористической сетью, удалось войти в дом художника и попытаться его убить. Однако Вестергор и его жена больше не хотели скрываться, поэтому пришлось принять дополнительные меры предосторожности, и с тех пор супругов повсюду сопровождала вооруженная охрана.

Парикмахер Вестергора был так напуган нападением, что отказался стричь его. Крупный аукцион под предлогом заботы о безопасности своих сотрудников не стал продавать акварель, которую художник создал, чтобы поддержать жертв землетрясения на острове Гаити. Кроме того, летом 2010 года ему пришлось перестать рисовать для “Юлландс-Постен” ради спокойствия сотрудников газеты.

Когда летним вечером 2008 года мы с Гитте и Куртом Вестергорами обсуждали у них в саду, через что им пришлось пройти, они и представить не могли такое драматическое развитие событий. Тогда им обоим казалось, что худшее уже позади.

Поначалу казалось, что шум, поднятый вокруг их семьи, никак на них не отразился, однако это было не так. В какой-то момент Гитте предложили уволиться из детского сада, потому что ее присутствие беспокоило коллег. Она обратилась в прессу, и дирекции пришлось отменить решение об увольнении. Тогда же Курту в отеле “Рэдиссон” в Орхусе намекнули, что его дальнейшее проживание там нежелательно, поскольку гости начали узнавать автора карикатуры и его присутствие могло помешать нормальной работе гостиницы. Необходимость уйти в подполье в собственной стране, словно он преступник, Курт воспринял как вопиющее нарушение своих прав. Он не особенно остерегался последствий своих поступков – ведь художник всего лишь занимался своим делом! “Это были не самые приятные переживания”, – сказал он.

Но многие знакомые и незнакомые люди поддерживали художника. Когда Курта выгнали из отеля “Рэдиссон” в Орхусе, за короткое время супруги получили больше четырехсот предложений крова со всего света, от Фарерских островов до Австралии.

Внутренний конфликт и противоречивые эмоции, вызванные подпольным существованием, нашли свое отражение в серии иллюстраций, которые Вестергор начал рисовать в квартире родственников, расположенной в крупном центральноевропейском городе, вскоре после того, как Полицейская служба разведки попросила супругов покинуть свой дом. Переполняемый чувствами, он не мог оставить работу. В игру вступили могущественные силы: эротика и страх, насилие, животные инстинкты и подавленные эмоции, добро и зло.

Когда в ноябре 2007 года сотрудники спецслужбы сообщили о планируемом группой мусульман убийстве художника, Вестергор сразу понял, что его жизнь в корне изменится. На следующий день они с женой собирались отправиться в Париж – это был подарок от “Юлландс-Постен” за двадцать пять лет совместной работы. Но поездку пришлось отменить, и вместо Франции их ждал летний домик на востоке Ютландии.

“Оказавшись в таком тяжелом положении, можно вести себя по-разному. Или запаниковать, или, наоборот, стать крайне рациональным и здравомыслящим. Мы выбрали второй вариант, настроились на новую действительность, упаковали чемоданы, взяв с собой вещи, которые помогли бы нам создать ощущение обычной жизни: цветы, полотенца, свечи. Мы учились видеть прекрасное в повседневности со всеми ее банальными и рутинными событиями, поскольку это означало, что ситуация находится под контролем. В какой-то момент такая жизнь начинает нравиться”. Гитте Вестергор добавляет: “Сотрудники спецслужбы спросили, что именно мы хотим: отправиться в кругосветное путешествие, переехать на некоторое время в США или что-нибудь другое, но мне больше всего хотелось остаться рядом с детьми и, если возможно, работать. Никто из нас не хотел уезжать”.

Представители ПСР сообщили о сложившейся ситуации только близким родственникам. Нужно было создать впечатление, что семья Вестергоров по-прежнему живет дома, чтобы взять злоумышленников на месте преступления. Почтовый ящик регулярно опорожнялся. Свет в доме автоматически включался и выключался. Везде были установлены камеры видеонаблюдения. Вестергорам не разрешили уехать на машине. Ее надо было припарковать у дома и периодически перегонять с места на место.

Поэтому 14 декабря 2007 года супруги решили отпраздновать день рождения Гитте Вестергор традиционно. Супруги вернулись домой за день до торжества, чтобы украсить свое жилище рождественской елкой, гирляндами и новогодним венком. Всего было приглашено пятьдесят гостей, для которых Гитте приготовила свиное жаркое, ветчину, яичницу и прочее угощение для рождественского “шведского стола”, сервированного также красным вином, пивом и шнапсом. Никто не показал своей тревоги. Вооруженные агенты сидели наготове в деревянном сарае посреди сада, откуда через камеру, спрятанную в скворечнике, могли наблюдать за происходящим в доме. “После праздника мы все убрали, переночевали в доме и вернулись в свое секретное убежище на берегу моря”, – рассказывает Гитте Вестергор.

Сначала все напоминало какой-то голливудский фильм. Курт Вестергор вспоминает, что один из агентов, провожавших их в первое укрытие, был похож на Аль Пачино в фильме “Серпико”. Они тогда ехали кружными путями, совершая различные ложные маневры и прочие действия, какие можно увидеть в кино. Однако время шло, а ситуация не прояснялась, и постепенно на супругов стала накатывать тоска. Им было неприятно ощущать потерю контроля над собственной жизнью. “Я не представлял, насколько это еще может затянуться, и очень хотел домой. Видимо, поэтому у меня началось что-то вроде депрессии. Во всяком случае, я чувствовал огромную усталость, ведь обычно мы гуляли по темным окрестностям своего убежища, где в это время года не бывает людей и нормальной жизни”, – говорит Вестергор.

У художника редкий дар быстро и остроумно отвечать на любые вопросы. При этом его глаза загораются, выдавая не только хорошее чувство юмора, но и довольно упрямый характер, подобный ветру в родном краю Вестергора – Химмерланде, который великий датский прозаик XX столетия Йоханнес Вильхельм Йенсен увековечил в своих “Химмерландских историях”: “Ветер, что стоит здесь днями и неделями, не меняя силы, как невидимая балка в воздухе, наверное, следует искать лишь на тибетском плато; нигде в мире я не видел места, где ветер дул бы хуже, с тем же постоянством и в любое время года”.

Прохладным весенним днем 2008 года Курт и Гитте Вестергор снова переехали, на этот раз в номер отеля на улице Фреденсгаде в центре Орхуса. Они радовались, что окажутся ближе к семье и друзьям после долгого времени, проведенного в летних домах и отелях за чертой города. Когда супруги вынимали из машины багаж, мимо них подругой стороне улицы проходили два человека восточной наружности. Один из них узнал Курта. “Чтобы ты в аду горел!” – крикнул он, намекая на судьбу, ожидающую, в соответствии с исламом, каждого богохульника. “Хочешь поговорить об этом здесь или подождем до встречи в аду?” – осведомился Вестергор, после чего мужчина разразился проклятиями.

Неожиданная встреча означала, что чете Вестергор, доложив о ней Полицейской службе разведки, предстояло сложить багаж в машину и вернуться в прежний отель.

Когда Курта Вестергора спросили о его отношении к Богу и религии, он ответил: “Я атеист и должен сказать, что реакция на мой рисунок заставила меня еще больше укрепиться в этой позиции”. В ответ на критику и обвинения в причастности к насилию и смерти невинных людей Вестергор любит рассказывать историю о своем любимом испанском художнике Пабло Пикассо. Во время Второй мировой войны Пикассо встретился на юге Франции с немецким офицером. Они разговорились, и поняв, кто перед ним, офицер вспоминает известную картину, изображавшую бомбардировку итальянской и немецкой авиацией одноименного баскского города в апреле 1937 года: “О, так это вы создали, Гернику”!” “Нет, это сделали вы”, – ответил Пикассо. А когда Курта спрашивают, каково быть под охраной спецслужбы, он цитирует жену: “Когда я ухожу на работу, она прощается со мной словами: “Счастливо! И да пребудет с тобой ПСР!””

Курт Вестергор всегда был хорошим рассказчиком. Кое-кто считает, что даже чересчур хорошим. В родной деревне Деструп в Химмерланде его часто называли врунишкой. Он любил что-то придумывать, затевать игры и фантазировать. У его отца, владельца бакалейной лавки, в которой отоваривалась вся деревня, иногда возникали проблемы из-за историй, которые постоянно сочинял его сын. “Но я скоро понял, что если вместо “вранье” говорить “фантазия”, это в корне меняет дело”.

Особенно Курту запомнился такой эпизод. Во время немецкой оккупации в деревенском доме для собраний праздновали серебряную свадьбу. Курт стоял на крыльце с маленьким мальчиком и сказал ему, что на ликеро-водочном заводе в Хобро пожар. Мальчик пошел к гостям и сообщил им новость. Через несколько минут большая часть собравшихся уже мчались на машинах в Хобро. “Не помню, потерпела ли наша лавка серьезные убытки, но отец страшно рассердился. Вообше-то, он был мирным человеком”.