Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

В результате сформировалась среда, где искусственно культивируемая нетерпимость получила наиболее благоприятные условия. Воинствующие индуисты бросились громить галереи, разрушать мечети, требовать ввода цензуры на исторические представления, не соответствующие их восприятию. В 2008 году они потребовали запретить награжденный “Оскаром” фильм “Миллионер из трущоб” под тем предлогом, что он выставляет индийцев в плохом свете. Негативную реакцию вызвала сцена, где мальчик, одетый богом Рамой, зловеще смотрит на мусульманских детей, бежавших от стычки индийцев с мусульманами, и лейтмотив всей картины – любовь девочки-индианки к мальчику-мусульманину.

Протестующие требовали, чтобы только индийцы могли рассказывать об истории страны. Только индийцы имеют право рисовать изображения индуистских богов. Поэтому, по их словам, мусульманину Хусейну следовало бы нарисовать Мухаммеда, нежно обнимающего свою несовершеннолетнюю супругу Аишу, если ему так хочется изобразить священные символы без одежды. Только индийцы должны снимать фильмы, где выступают их исконные соотечественники. Подобная точка зрения губительна как для свободы слова и вероисповедания, так и для развития светского демократического общества в Индии. Когда власти страны в 2006 году запретили “карикатуры на пророка Мухаммеда”, индуисты в ответ потребовали признать Хусейна виновным. Они заявили, что если уж религиозные чувства мусульман защищены от оскорблений, то лишать такого права индуистов было бы откровенной дискриминацией.

Сайед Первез Камбакш

Хотя Запад подключил огромные ресурсы, чтобы ликвидировать религиозную диктатуру в Афганистане и установить новый, более демократический порядок, новая конституция по-прежнему позволяет осуждать граждан страны на смерть за оскорбление Аллаха.

Осенью 2007 года Сайед Первез Камбакш наткнулся на статью, критиковавшую отношение к женщинам в исламском обществе. Она называлась “Стихи Корана, которые дискриминируют женщин” и была написана блоггером иранского происхождения, живущим в Германии. Двадцатитрехлетний афганский студент, изучающий журналистику, обратил внимание на следующее высказывание: “Мухаммед часто совершал грехи. Мухаммед угнетал женщин. Коран изображает женщин, будто они не в полной мере обладают разумом. Ислам – религия, направленная против женщин. Коран оправдывает грехи Мухаммеда. Когда Мухаммеду чего-то хотелось, он тут же сочинял новый стих и утверждал, что это слова самого Аллаха. Он всего-навсего запретил все, что не подходило ему, и позволил вещи, которые ему нравились. Шутка! Таково истинное лицо ислама. Аллаха и Мухаммеда”.

Первез Камбакш изучал журналистику в университете Балх в городе Мазари-Шариф, столице узбекской части северного Афганистана, и был известен среди студентов как бунтарь, бросающий вызов общепринятым истинам. Он скопировал несколько фрагментов статьи, вероятно, добавил от себя пару предложений и распечатал на принтере несколько экземпляров и раздал их другим студентам, чтобы устроить дискуссию. Точно так же он поступал с работами европейских философов и лидеров революций. Его отец во время советской оккупации учился в военной академии в Кабуле, а после падения коммунистического правительства в 1991 году вместе с семьей переехал на север страны, где стал торговать книгами. Камбакш не получил особо религиозного воспитания, зато благодаря отцу имел возможность вместе со своим старшим братом Якубом читать классиков литературы и философии: Гете, Достоевского, Чехова, Горького, Гегеля, Маркса, Ницше и Сартра. Должно быть, именно эти авторы подтолкнули к размышлениям молодого человека, жившего в обществе, где любой вызов религиозным авторитетам и догмам является преступлением.

Многим студентам и преподавателям не понравился изложенный в тексте взгляд Мухаммеда на женщин, и очень быстро экземпляр оказался в службе безопасности. Поначалу студента факультета журналистики допросили и отпустили, однако в университете начались акции протеста против Камбакша. На копиях стояло его имя, и все думали, что автор текста именно он. Духовенство Голубой мечети города Мазари-Шариф потребовало принять меры против богохульника. Из страха за свою жизнь Камбакш перестал появляться в университете, ночевал у друзей и знакомых. В конце октября 2007 года его старший брат Якуб, тоже журналист, связался с источником в службе безопасности, который предложил ему уговорить Сайеда самому явиться в полицию, если он не хочет стать жертвой самосуда, что Камбакш и сделал на следующий же день. После недели допросов он подписал заявление, что скопировал известную статью в Интернете, добавил пару строк от себя и распространил ее в университете. Его слова были восприняты как признание.

Суд состоялся 22 января 2008 года в городе Мазари-Шариф в присутствии прокурора и трех судей. По словам Камбакша, больше в зале не было никого, даже адвоката или кого-либо, кто мог его представлять. Камбакш защищал право свободно выражать свои мысли, упоминаемое в конституции Афганистана, которая ссылается на положения Всеобщей декларации прав человека. Обвинение, напротив, делало упор на исламское право, которое идет напрямую от Аллаха и по определению является непогрешимым, в связи с чем имеет больший вес, чем положения, сочиненные людьми. И Камбакш, и прокурор строили свою аргументацию на основе положений конституции страны, статья 34 которой гласит о неприкосновенности свободы слова, тогда как статья 1 утверждает, что Афганистан является исламской республикой, а статья 3 – что никакой закон не должен противоречить исламу. По мнению суда, то понимание свободы слова, о котором говорил Первез Камбакш, бесспорно противоречило исламу. Камбакша признали виновным в богохульстве, то есть ошибочном толковании Корана, а также оскорблении пророка Мухаммеда и его религии, назначив наказание в виде смертной казни.

В интервью немецкому журналу “Шпигель” министр юстиции Афганистана Сарвар Даниш защищал приговор, вынесенный Камбакшу: “Он публиковал идеи, направленные против нашей религии. Коран почитают и уважают мусульмане. Поэтому нельзя ожидать, что они будут относиться спокойно к неоправданным враждебным наладкам. Эти нападки следует трактовать и наказывать, как богохульство. Богохульство же запрещено во всем мире, в том числе и в Германии”. “Шпигель” возразил против такого решения в отношении Камбакша, ссылаясь на защиту свободы слова, гарантируемой конституцией, на что министр ответил: “Свобода слова имеет большую ценность, однако не означает, что у вас есть право оскорблять религиозные чувства других людей. Оскорбление религии, неважно, какой именно, является не предметом свободы слова, а противоправным деянием”.

Согласно британской газете “Индепендент”, советник афганского министра культуры поддержал решение суда, заострив внимание на том, что в уголовных кодексах стран – членов Евросоюза есть аналогичные статьи, запрещающие отрицание Холокоста: “Каждая страна имеет собственные границы свободы слова. В Афганистане они находятся внутри шариатского права. У европейцев тоже есть право защищать идеи, которые считаются опасными для их цивилизации. У нас одинаковые условия. У нас шариат”.

В своем репортаже о деле Камбакша журналист журнала “Шпигель”, обменявшись мнениями с судьей по вопросу разумности применения смертной казни в отношении человека за распространение оскорбительного текста, сделал такой вывод:

“Между двумя культурами слишком большая разница. Странное чувство”.

Этот вывод связан с тем, что хотя афганское общество и поддержало смертный приговор Камбакшу, но при общении с его соотечественниками на улицах Кабула складывалось совершенно иное впечатление.

“В свободной стране у всех есть право критиковать религию. Мы не должны идти назад. У консерваторов не должно быть права загонять молодежь в какие-то рамки. Это был несправедливый процесс. Мы должны реформировать нашу правовую систему, потому что большинство судей обучалось в религиозных школах”, – сказала корреспонденту газеты “Индепендент” двадцатилетняя стюардесса Метра Хонари непосредственно после вынесения смертного приговора.

“Я совершенно не согласен с решением суда. Камбакш всего лишь хотел показать своим друзьям, что нашел в какой-то статье. Я хочу, чтобы Комиссия по правам человека помогла нам освободить его”, – сказал девятнадцатилетний Сейл Мохаммед в интервью тому же изданию.

Приговор критиковали также афганский союз журналистов и комитет по защите афганских журналистов.

Может быть, большинство граждан страны и поддержали смертный приговор, но не единогласно, и в такой ситуации важно, чтобы сторонники фундаментальных прав, в том числе свободы слова и вероисповедания, имели возможность ссылаться на международное право и конвенции, приводя аргументы в защиту граждан. В то же время очень трудно добиться такой возможности в условиях, когда ООН помогает вводить уголовную ответственность за оскорбление религии. Опасно соглашаться с утверждением, что резолюции Совета по правам человека и Генеральной Ассамблеи ООН об оскорблении чести и достоинства религии, призывающие все страны внести в конституции изменения и ввести соответствующие законы, являются лишь словами и не оказывают реального воздействия.

“Понятие “оскорбление религии” используется для придания законности нарушению права Камбакша на свободу слова, гарантированную Всеобщей декларацией прав человека и Международным пактом о гражданских и политических правах, – утверждали Остин Дейси и Колин Копроске в своем исследовании “Ислам и права человека – защищая универсальность объединенных наций” весной 2008 года. – Ислам не нуждается в защите от Первеза Камбакша. Именно Первезу Камбакшу нужна защита от тех, кто говорит от имени религии”.

Втайне от всех Камбакша помиловали и освободили в сентябре 2009 года, но ему пришлось покинуть Афганистан, чтобы избежать самосуда мусульман, убежденных, что оскорбление ислама должно караться смертью. Сегодня Камбакш находится в одной из западных стран.

Юнус Шейх

1 октября 2000 года пакистанский правозащитник Юнус Шейх принял участие в дискуссии, состоявшейся в столице страны Исламабаде. Ее темой стали напряженные отношения между Пакистаном и Индией, а также опасность ядерной войны между двумя кровными врагами. Юнуса Шейха не было среди заявленных докладчиков, но в какой-то момент он попросил слова. В своем выступлении Юнус Шейх высказался за то, чтобы признать нынешнюю демаркационную линию в Кашмире границей между государствами. Он критиковал поддержку, оказываемую пакистанским правительством индийским террористам по ту сторону границы, и предупредил о возможности столкновения, подобного гражданской войне 1971 года, которая привела к утрате Восточного Пакистана и образованию независимого государства Бангладеш, если Индия поведет себя таким же образом.

Одного из генералов пакистанской службы безопасности возмутила речь Шейха. По словам Шейха, офицер угрожал разбить ему голову. Два дня спустя Шейх, дипломированный врач, был уволен из гомеопатической клиники в пакистанской столице, где он преподавал физиологию, и затем арестован по обвинению в оскорблении пророка Мухаммеда и богохульстве – преступлении, которое, согласно пакистанским законам, карается смертной казнью.

Формальным поводом для обвинения стали не слова Шейха во время дебатов, а поступившее в полицию заявление от одиннадцати студентов-исламистов, где были указаны тезисы, которые Шейх якобы собирался выдвинуть в предварительном чтении. Ему приписали высказывания, что пророк не был мусульманином до своего сорокалетия – момента, когда он получил первое откровение от Аллаха; что родители Мухаммеда также не были мусульманами, поскольку умерли до появления ислама; что первый брак пророка был заключен без мусульманского контракта; что Мухаммед не делал обрезание и не брил волосы под мышками и вокруг половых органов, поскольку его род не практиковал данный обычай. “Я услышал во время проповеди в мечети, что те, кто совершают богохульство, заслуживают мгновенной смерти, – сказал один из студентов газете “Нью-Йорк Таймс”, намекая на Шейха. – Мы этого не сделали лишь из-за своей слабой веры”. Другой студент заметил: “Мы не избили его до смерти лишь потому, что он был нашим учителем”. Шейх объяснил, что студенты спрашивали его о бритье волос под мышками и вокруг половых органов, на что он честно ответил, что у арабов до принятия ислама не было такого обычая.

Пока он сидел в тюрьме, его родственники связались с представителями исламского движения, инициировавшими судебный процесс. Они передали им сожаление Шейха, что его слова восприняли как оскорбление ислама. На его извинения генеральный секретарь Абдул Вахид Касми, согласно “Нью-Йорк Таймс”, ответил: “Даже если кто-то лишь наполовину осознает, что совершает, когда говорит против пророка, он должен умереть… Сожалеть – недостаточно. Даже если человек сожалеет, он все равно должен умереть”.

Несмотря на отвод ряда свидетелей и допущенные процессуальные нарушения, суд состоялся, и в августе 2001 года Шейха приговорили к смертной казни. Вердикт выносился в атмосфере запугивания защитников обвиняемого. Следующие два года Шейх провел в изоляции в камере смертников в Равалпинди без доступа к книгам, газетам и лекарствам от диабета. После длительного рассмотрения апелляции верховный судья приказал пересмотреть дело из-за допущенных первой инстанцией процедурных нарушений. В то же время никто из адвокатов не стал защищать Шейха из страха перед репрессиями со стороны исламистов, так что ему пришлось взять все в свои руки.

Друзьям удалось пронести в тюрьму законы, чтобы он мог подготовиться. Обвинение безуспешно пыталось превратить процесс в суд над еретиком, и в конце концов Шейха признали невиновным. Впоследствии он рассказывал, что во время подготовки к защите его вдохновляла речь Томаса Мора из фильма “Человек на все времена” (1966), основанного на одноименной театральной постановке. Мор, занимавший влиятельный пост лорда-канцлера при Генрихе VIII, в 1532 году оставил эту должность, чтобы не потакать королю, решившему развестись с женой, которая не могла родить ему наследника. Вместо нее король хотел взять в жены сестру своей любовницы. Несмотря на давление, Мор отказался идти на компромисс со своей совестью и нарушить обещание, данное им римско-католической церкви. Его арестовали и позднее казнили. “После смерти вас будет ждать рай, ибо вы поступали по совести, а меня – ад, ибо я пошел против нее. Вы пойдете со мной – за компанию?” – спросил в фильме Мор своих обвинителей.

В действительности он сам не брезговал присуждать еретиков к сожжению на костре. В первые годы английской Реформации благодаря Мору казнили нескольких протестантов, и окажись он судьей в процессе против Шейха, скорее всего, без колебаний осудил бы его на смерть. Конечно, Мор и сам пошел на смерть ради веры, но у него она была тесно связана с нетерпимостью, как и у тех, кто стремился лишить жизни Юнуса Шейха.

В конце 2003 года Юнус Шейх втайне от всех был освобожден из тюрьмы. Как и афганцу Первезу Камбакшу, чтобы избежать самосуда исламистов, ему пришлось скрываться, и в конце концов он принял решение уехать в Европу, где получил убежище в Швейцарии. В Пакистане самосуд над гражданами, обвиняемыми в богохульстве, считается в порядке вещей. Одних обвиняют во время заключения, других– после оправдания или до того, как полиция отреагирует на заявление. Адвокатам, защищающим богохульников, угрожают смертью, а ушедшего на пенсию судью, который оправдал одного из них, в середине 1980-х застрелили прямо на улице города Лахор.

Примерно в то же время в богохульстве обвинили христианского рабочего-строителя из Карачи, который якобы сказал какому-то мусульманину, что если он хочет узнать правду об исламе, то ему следует прочитать роман Салмана Рушди “Сатанинские стихи”. Обвиняемый все отрицал, но его осудили на шесть лет тюремного заключения, где исламисты безнаказанно совершили на него покушение. В другом случае трое заводских рабочих избили до смерти своего коллегу-индийца, обвинив его в богохульстве. Все они были арестованы, но никому из них не было предъявлено обвинение в убийстве. Вместо этого они были осуждены за то, что не сообщили о богохульстве в полицию. По словам одного из пакистанских борцов за права человека, в его стране еще ни разу никого не осудили за убийство богохульника. Напротив, в полицейских участках по всей стране их принимают как героев, если вдруг кто-то из свидетелей или выживших в результате покушения обратился за помощью.

Богохульство рассматривается в Пакистане как одно из наиболее тяжких преступлений. Поэтому когда летом 2007 года британская королева произвела Салмана Рушди в рыцари за его вклад в развитие литературы, ее решение вызвало резко отрицательную реакцию в стране. Министр по делам религии Мухаммед Иджаз-уль-Хак, сын диктатора Зия-уль-Хака, который в 1980-х годах вел политику ужесточения наказаний за богохульство, сделал такое заявление в отношении терактов в Великобритании и других странах Запада: “Если кто-то взорвет себя, он будет считать свои действия оправданными. Как мы можем победить терроризм, если тех, кто совершает богохульство, на Западе награждают?”

Этот комментарий примечателен тем, что раскрывает суть политической культуры, где богохульство – преступление без жертвы – приравнивается к терроризму. То же самое произошло, когда в 2008 году подверглось теракту датское посольство в Исламабаде. Впоследствии Аль-Каида распространила заявление, что это была месть за “карикатуры на пророка Мухаммеда” и что организация намерена продолжать теракты, пока Дания не принесет извинения. Именно таких слов и следовало ожидать. Интересно, что и посол Пакистана в Дании, комментируя теракт, который унес жизни шести человек и покалечил тридцать, высказала мнение в духе международных террористических организаций, собственно, как и министр по делам религии. Вину за теракт она возложила на газету “Юлландс-Постен”. “Не только пакистанский народ чувствует себя оскорбленным действиями вашей газеты. Я хотела бы знать, удовлетворена ли она тем, что совершила и к чему это привело?” – спросила Фаузия Муфти Аббас у репортера “Юлландс-Постен”.

Когда высокопоставленные политики и должностные лица в пакистанском правительстве раз за разом повторяют, что богохульные выражения являются формой террора и что за них следует наказывать столь же строго, то наиболее логичным и подходящим ответом на богохульство и оскорбление чувств верующих становится именно террор против тех, кто кощунствует против религиозных ценностей.

Но так было не всегда. Явление, которое пакистанская писательница Камила Шамси называет “разгневанный оскорбленный мусульманин”, более свойственно новому времени, хотя подобный тип существовал и до “карикатур на пророка Мухаммеда”, “Сатанинских стихов”, Винни-Пуха, игрушечного медвежонка и свиней-копилок. По словам Шамси, этот тип становится все сильнее по мере того, как меняющиеся правительства в очередной раз пытаются разыграть “исламскую карту”, чтобы подчеркнуть национальную идентичность невзирая на этнические различия и родовые отношения, мобилизовать население в борьбе с заклятым врагом Индией, а также придать легитимность любым действиям против гражданского общества и светских сил, которые, как считалось, подтачивали мощь армии. В ходе данного процесса, движущей силой которого стал союз военных и духовенства, сформировалась база для исламистов и приверженцев джихада при поддержке армии и служб безопасности, успешно запугивавших население, которое, с одной стороны, страдало от насилия фундаменталистов, а с другой – не осмеливалось бросить вызов им и их идеологии из страха получить клеймо вероотступников, еретиков или богохульников.

Исламизация началась после 1979 года, когда советские войска вторглись в Афганистан, началась революция в Иране и исламские бунтовщики захватили Большую мечеть в Мекке, удерживая ее в течение двух недель, пока силы безопасности не утопили восстание в крови, убив сотни, а может быть, и тысячи человек. В то время страной правил генерал Зия-уль-Хак, хотя именно социалист Зульфикар Али Бхутто, стремившийся улучшить отношения с Саудовской Аравией и в целом усилить влияние Пакистана в исламском мире, в 1974 году провозгласил вероотступниками представителей Ахмадийской мусульманской общины, являвшихся религиозным меньшинством, запретив им называть себя мусульманами. С конца 1970-1980-х во главе военной диктатуры стоял Зия-уль-Хак, сделавший исламское право основой правовой системы и сферы образования. Усилия по исламизации Пакистана превратили страну в центр мирового джихада, что помогало мобилизовать исламский мир на войну в Афганистане. В 1982 и 1986 годах Зия-уль-Хак вносил дополнения в уголовный кодекс, расширив статью о богохульстве и увеличив наказание за ее нарушение, а в 1992 году исламистские партии вынудили премьер-министра ввести обязательную смертную казнь за богохульство.

Первоначально провинции, где доминировал ислам, заимствовали закон о богохульстве из британской Индии, принятый в далеком 1860 году. Первое зарегистрированное дело на территории нынешнего Пакистана датировано 1927 годом, за последующие шестьдесят лет отмечено лишь девять процессов. После ужесточения законодательства при генерале Зия-уль-Хаке в условиях усиливающейся исламизации дела о богохульстве буквально шли потоком. С 1984 по 2004 год пакистанцы самовольно расправились с тридцатью четырьмя своими соотечественниками. Обвинения в основном предъявлялись мусульманам-ахмадийцам, христианам, индийцам и шиитам, в то время как сунниты в некоторых случаях использовали закон о богохульстве для решения частных вопросов, связанных с бизнесом, землей, соседскими отношениями, и просто в случае личной неприязни, чтобы вывести соперника из равновесия. Частью пакистанской действительности также стала принудительная смена религии.

Приведенные пять историй наглядно показывают, что обвинения в оскорблении чувств верующих используются как инструмент преследования художников и всех остальных, кто пытается сделать религию предметом дискуссии, а также как предлог для борьбы с диссидентами. Те, кто во время карикатурного скандала обвиняли меня и “Юлландс-Постен” в том, что мы якобы не думали о последствиях своего поступка, или порицали нас за невнимание к религиозным чувствам миллионов мусульман, возможно, в чем-то правы. Но пусть они ответят: чем рисунки пророка Мухаммеда отличаются от преступлений Камбакша, Карима, Хусейна, Самодурова? И пусть объяснят, действительно ли верующие, независимо от того, где они живут – в Александрии, Мазари-Шарифе, Исламабаде, Мумбай, Москве или Копенгагене, занимают привилегированное положение, позволяющее им избежать каких-либо оскорблений? Почему важнее защищать религиозные чувства, чем право оскорблять их?

И разве не следовало бы критикам задуматься, что осуждение рисунков (которое в отдельных случаях сопровождалось призывом объявить их вне закона) едва ли выглядит не как поддержка тех сил, которые в странах ОИК используют законы против оскорблений, чтобы заглушить критические голоса?

Это далеко не риторические вопросы, и я задаю их не только для того, чтобы обратить против критиков их же оружие. Я поднимаю эти вопросы, потому что карикатурный скандал выявил несколько серьезных проблем. Надо ли считать, что эти разные ситуации должны рассматриваться вне их взаимосвязи, что в каждой стране свои уникальные условия, которые определяют, защищать ли право оскорблять или, наоборот, право избежать любых оскорблений. Некоторые убеждены, что сама дистанция между большинством и меньшинством позволяет определить, кто имеет право оскорблять, а кто нет. В то же время индийская история показала, до чего можно дойти, если большинство требует привилегии оказаться вне всяческих оскорблений, а меньшинство исходит из принципа одинакового обращения со всеми, используя его как орудие политической борьбы.

Сложно не заметить двойной стандарт и в отношении карикатурного скандала. Окажись критики рисунков чуть более последовательными в своей аргументации, им следовало бы направлять свой прицел в сторону “Юлландс-Постен” только в период от публикации карикатур в сентябре 2005 года до конца января 2006 года, когда это был сугубо внутриполитический вопрос. Однако с того момента, когда кризис приобрел международный размах, те же самые критики почему-то не стали защищать новое меньшинство – “Юлландс-Постен” и датчан – от разгневанных мусульман со всего света. Поскольку это не произошло, можно предположить, что у них были какие-то скрытые мотивы или же имела место банальная непоследовательность в аргументации.

Проблема, возникающая при попытке провести границу между большинством и меньшинством, связана с растущим многообразием мирового сообщества, в результате чего среди любого меньшинства можно встретить индивидов, находящихся в оппозиции к своей группе. Если же представить карикатурный скандал как конфликт между большинством и меньшинством, то в таком случае следует всячески поощрять мусульман, которые борются за право исповедовать свою веру иначе, чем большинство. При этом по мере определения, кто имеет право говорить оскорбительные вещи, а кто нет, может появиться “двойная бухгалтерия”. Кроме того, мы фактически ставим под сомнение необходимость отстаивать принцип существования прав личности независимо от культуры, национальности, религии, класса, принадлежности к большинству и меньшинству. Разрушается сама идея универсальных прав и свобод человека.

Думаю, в XXI веке человечеству все нужнее защищать универсальные права, приближаясь к общим правовым нормам, так как все общества становятся все более мультикультурными, мультиэтническими и мультирелигиозными. Если принять за идею право человека вообще не подвергаться никаким оскорблениям и последовательно повсеместно продвигать ее, то вскоре можно прийти к “тирании молчания”. Едва ли тогда найдется высказывание, которое в той или иной степени нельзя будет расценить как оскорбительное. Есть и другой вариант: определить минимальный набор универсальных ограничений свободы слова, необходимых для мирного сосуществования людей независимо от их различий.

Для меня граница свободы слова проходит там, где начинается подстрекательство к насилию, то есть при непосредственной опасности того, что за высказыванием последуют какие-либо враждебные действия. Я имею в виду, что в первую очередь нужно защищать того, кто выражает свое мнение, а не то, в отношении чего оно высказывается. Во время карикатурного скандала из-за смешения понятий иногда утверждалось, что рисунки оскорбили свободу вероисповедания мусульман – не потому, что призывали к насилию против группы, ставшей объектом высказывания, а потому, что насилие шло от группы, которая посчитала себя оскорбленной ими.

Я верю, что первая поправка к американской конституции, наделяющая свободу слова особым статусом, содержит именно то условие, которое сослужит наилучшую службу новому миру. Чем более многообразным будет общество, тем выше будет его потребность в многообразии высказываний. Значит, необходимо пересмотреть те положения конвенций о правах человека, которые требуют ввода уголовной ответственности за высказывания, содержащие ненависть и дискриминацию, но не представляющие реальной опасности. Такие высказывания могут не иметь практической ценности для дискуссии (и обычно не имеют), но их запрет обойдется обществу еще дороже. Негативным последствием запрета может быть то, что европейские страны окажутся разделены законами о наказании за богохульство, за отрицание Холокоста и преступлений коммунизма, за проявление расизма – в общем, законами, предусматривающими ответственность за разного рода оскорбления. Статьи уголовного кодекса о клевете вполне способны защитить граждан, ставших жертвой ложных обвинений.

Когда весной 2009 года я брал интервью у Салмана Рушди, упомянутое в начале этой книги, он много говорил об экзистенциальном и политическом значении права рассказывать свою собственную историю. Его слова произвели на меня сильное впечатление и задали направление моей книге, которое мне было сложно самостоятельно сформулировать до встречи с писателем.

Во время интервью я попросил Салмана Рушди посоветовать читателям газеты три книги. Отвечая, он первым назвал роман пакистанской писательницы Камилы Шамси “Сожженные тени”. Я положил ее в чемодан, когда осенью 2009 года отправился на семинар в Париж, посвященный проблемам иммиграции и интеграции в Европе и США. Я давно позабыл, о чем говорили на семинаре многочисленные эксперты, но по-прежнему вспоминаю персонажей книги Шамси, их диалоги и посещаемые ими места, описанные ею встречи и конфликты на разных континентах: Нагасаки в 1945 году, когда Япония подверглась атомным бомбардировкам, Дели в 1947 году, незадолго до раскола британской колонии на Пакистан и Индию, Пакистан при диктаторе Зия-уль-Хаке в 1982–1983 годах, после советского вторжения в соседний Афганистан, и медленная, но упорная исламизация страны, которую Исламабад так и не преодолел, теракт в Нью-Йорке в 2001 году и последовавшая затем война в Афганистане. Шамси писала о дружбе и отношениях, которые выдерживали проверку временем, преодолев все непонимания и конфликты, или разбивались. Верность постоянно подвергалась испытанию, а предательство переставало быть однозначным понятием, когда люди образовывали связи через границы. Происходило столкновение идентичностей, как на поле боя, так и в загородном доме. Существовавшие образы врага плохо сказывались и на личных отношениях, и на большой политике.

По духу роман “Сожженные тени” чем-то напоминает и эту книгу, и семинар в Париже. Он о том, как нужно относиться к многообразию и существующим различиям, о том, как жизнь ставит людей перед выбором и заставляет искать ответы на вопросы: кто есть “мы” и “они”? откуда мы пришли и куда идем? как люди, имеющие различное происхождение, историю и религию, могут жить в мире и согласии? как остаться верным себе, не оттолкнув от себя других? Словом, что ждет нас в мире, где каждый на своем жизненном пути встречает так много чужаков, как никогда прежде.

Осенью 2009 года в Лондоне я взял интервью у Камилы Шамси. Мы обсуждали ее роман. Я рассказал ей идею Рушди, что каждый должен иметь право рассказывать свою историю именно так, как он или она хочет; что для Рушди это сущность того, кто рассказывает историю. И что благодаря этому свобода слова стала бы не только политическим правом в демократическом обществе. Она приобрела бы новое значение, более фундаментальное и экзистенциально независимое от общественно-политического устройства конкретной страны. Право рассказывать свою историю стало бы необходимым условием, чтобы человек мог называть себя человеком, а оскорбление свободы слова в таком понимании являлось бы не только политическим правонарушением, а преступлением против человеческой природы.