Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

На той неделе, когда все обсуждали новость о самоцензуре среди персонала галереи “Тейт”, состоялись три постановки в театрах Дании. В данных случаях речь идет непосредственно о самоцензуре на высказывания об исламе, так что эти спектакли стали фрагментами общей картины, демонстрирующей, как деятели культуры предпочитают воздерживаться от всего, что может быть неоднозначно воспринято исламскими фундаменталистами. Поэтому я решил привести их в своей книге в качестве примера.

В театре города Орхуса состоялась постановка пьесы “Такое случается” английского драматурга и режиссера Дэвида Хэа. Ее название взято из речи министра обороны США Дональда Рамсфелда, который, комментируя массовые случаи мародерства в Ираке после падения режима Саддама Хусейна 11 апреля 2003 года, лаконично сказал: “Такое случается”. Данная пьеса критически оценивает деятельность британского премьер-министра Тони Блэра и американского президента Джорджа Буша от президентских выборов 2000 года до вторжения в Ирак. Одновременно в театре “Нерребро” в Копенгагене прошла премьера мюзикла “Давайте надерем задницу!” шотландского коллеги Дэвида Хэа – социалиста Алистера Битона. Его постановка представляла собой резкую сатиру на войну в Ираке и борьбу с террором, в которой главными злодеями были представлены Джордж Буш и Тони Блэр. Наконец, в театре “Мунго Парк” демонстрировалась комедия “Дабл-ю – молодые годы”, высмеивающая Джорджа Буша. Как заявило руководство театра, это “повествование о клоуне, который стал императором, о придурке, который дурачит самого себя и весь мир, о религиозном фундаментализме как последнем выходе из создавшегося положения и о последствиях сделанного выбора”.

Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы немножко посмеяться над Джорджем Бушем и Тони Блэром, скорее наоборот, поскольку для этого есть все основания. Однако заставляет задуматься тот факт, что все три постановки были направлены против американского президента и британского премьер-министра, и ни в одной из них не оказалась представлена другая сторона конфликта – Саддам Хусейн, Усама бен Ладен и исламисты со своей идеологией. Связано ли это с тем, что критиковать западных политиков – беспроигрышный вариант, а те, кто высмеивает исламских террористов и мусульманские обычаи, боятся получить по голове, или же, по словам юмориста Франка Вэма, еще чего-нибудь похуже.

Ранее я упомянул встречу датского премьер-министра Андерса Фога Расмуссена и двух других министров с имамами, представителями исламских объединений и политиков мусульманского происхождения. Это мероприятие состоялось после теракта в Лондоне, поэтому его целью было обсуждение возможных путей предотвращения радикализации общества и террора. Депутаты фолькетинга начали критиковать встречу еще до ее начала, считая, что правительство таким образом предоставляет политическую платформу имамам и повышает их влияние среди мусульман в ситуации, когда большинство из них напрямую препятствуют интеграции мусульман в датское общество. Трое депутатов в знак протеста против присутствия имамов покинули зал. После встречи двое мусульманских духовных лидеров публично потребовали ограничить свободу слова, объявив, что призвали премьер-министра Андерса Фога Расмуссена принять соответствующие меры. “Я попросил премьер-министра как главу правительства запретить СМИ публиковать статьи, в которых мусульмане всячески высмеиваются и принижаются”, – сказал имам Мохаммед Мехди Хадеми, направленный в Данию теократическим режимом Ирана.

Другой имам сирийского происхождения, Махмуд Фуад аль-Барази, поддерживающий связи с “Братьями-мусульманами” и заявивший летом 2005 года египетской газете, что в Дании необходимо создать параллельное исламское общество для противостояния “неверным” и поддержки живущих в стране мусульман в чужой для них культурной среде, также попросил датского премьера вмешаться в дела свободной прессы. “Мы хотим, чтобы пресса перестала сеять раздор и вражду между членами общества. СМИ не должны преувеличивать ошибки или высмеивать религию”, – сказал аль-Барази в интервью “Юлландс-Постен”. А в интервью “Политикен” сообщил: “Я посоветовал премьер-министру направить обращение в адрес СМИ с просьбой вести себя чуть более умеренно, не оскорблять и не бесчестить различные религии”. Такие слова недвусмысленно призывают датское правительство ввести цензуру на критику религии, установив особые ограничения в отношении ислама, что еще раз подтвердилось после публикации рисунков, когда Европейский совет фетвы и исследований, членом которого является имам аль-Барази, официально потребовал ввести запрет на оскорбление религий и священных символов.

Все эти примеры наглядно показывают, что цензура на высказывания в отношении ислама проникла как в датское, так и в европейское общество. Заметим, что не все это происходило в Дании, но мы с “Юлландс-Постен” изначально решили рассматривать данную проблему в международном масштабе.

Кроме того, в моей статье, сопровождающей рисунки, говорилось о юридическом преследовании шуток и сатиры в тоталитарном обществе. Я писал: “Неслучайно в тоталитарных обществах за шутки или критику в адрес диктаторов людей бросают в тюрьмы. Как правило, их осуждают за оскорбление чувств “своего народа””.

Я много думал о своем опыте работы за железным занавесом. В середине 1980-х мне попалась книга “Советский Союз в зеркале политического анекдота”, написанная двумя советскими эмигрантами. По словам авторов, в то время любители рассказывать политические анекдоты рисковали сесть в тюрьму на три года, поскольку их остроты воспринимались как клевета на советскую общественно-государственную систему и подпадали под ту же статью, по которой судили диссидентов. Авторы трактовали широко распространенные политические анекдоты как элемент фольклора, возникший в связи с отсутствием свободы слова. В книге упоминались святыни и догмы, которые официальная идеология запрещала критиковать, поскольку они составляли основу советской власти, и которые в итоге стали объектом для смеха. Это были: общественно-политический строй СССР, коммунистическая партия с ее монополией на правду, внутренняя и внешняя политика партии, ее интерпретация прошлого и прогнозы на будущее, национальная политика, нерушимость положений о государственной собственности и многое другое.

В первом романе “Шутка” (1967) чешского писателя Милана Кундеры речь идет о риске, которому подвергались те, кто рассказывал политические анекдоты в коммунистической Чехословакии. Вымышленный персонаж романа Людвик Ян, находчивый, обаятельный и популярный в своей среде студент Пражского университета, являющийся также членом коммунистической партии, попал в опалу после того, как во время каникул шутки ради отправил неполиткорректную открытку своей горячо любимой подруге, ученице партийной школы. “Оптимизм – опиум для народа! Здоровый дух попахивает глупостью! Да здравствует Троцкий!” – написал Ян. Он перефразировал высказывание Карла Маркса “Религия – опиум для народа”, высмеивал нездоровый оптимизм, насаждаемый режимом, и под конец прославлял Льва Троцкого, заклятого врага Сталина.

Во времена социализма взамен прежней едкой сатиры требовались новые формы позитивного юмора. На Первом съезде советских писателей в 1934 году Пантелеймон Романов сказал: “Хочется высказать пожелание… чтобы к концу третьей пятилетки у нас в СССР отпала надобность в сатире и осталась только большая потребность в юморе и веселом, жизнерадостном смехе”.

В романе Кундеры послание Людвика Яна попадает не к тем людям, его вызывают на “дружеский разговор” в секретариат университетской партийной ячейки, где юмора, как выяснилось, никто не понимает. “Товарищи, это же всего лишь шутка!” – безуспешно взывает к ним Ян. Дело заканчивается тем, что его выгоняют из университета, на показательном заседании исключают из партии, и в результате он, попав в армейский штрафной батальон, вынужден три года проработать на шахте. Причем его постоянно заставляют заниматься самокритикой и публично каяться на разных собраниях. В конце концов Ян примиряется с мыслью, что заслужил наказание за свои слова, шедшие вразрез с линией партии. Позже старый знакомый сказал ему: “Вы шутили над тем, что они почитали святым”.

В романе Милана Кундеры описана середина 1960-х, когда Чехословакия находилась на пороге реформ и Пражской весны. В какой-то момент один из друзей Людвика Яна говорит о годах до коммунистического переворота: “Когда я вспоминаю самых одержимых коммунистов первого периода социализма в моей стране… они кажутся мне во сто крат более похожими на религиозных фанатиков, чем на вольтерианских скептиков. У того революционного времени – с 1948 года вплоть до 1956-го – было мало общего со скептицизмом и рационализмом. То было время большой коллективной веры. Человек, который шел с тем временем в ногу, был исполнен чувств, схожих с религиозными”.

Друг проводит параллели между несчастной судьбой Яна и тоталитарной Женевой XVI века, когда там правил реформатор французского происхождения Жан Кальвин: “Я расскажу вам вот что: в Женеве, во времена, когда ею завладел Кальвин, жил один юноша, возможно похожий на вас интеллигентный молодой человек, пересмешник, у которого нашли записи с издевками и нападками в адрес Иисуса Христа и Евангелия. Что в том особенного? – быть может, думал этот юноша, столь похожий на вас. Он же не делал ничего дурного, разве что шутил. Ему едва ли была ведома ненависть. Он знал лишь непочтение и равнодушие. Он был казнен. Не считайте меня сторонником такой жестокости. Я хочу лишь сказать, что ни одно великое движение, призванное преобразовать мир, не выносит насмешек и унижений, ибо это ржавчина, которая разъедает все”.

Спустя пять лет после выхода романа Кундеры словацкого писателя Яна Калину приговорили к пяти годам тюрьмы за его собрание сатирических историй под названием “1001 шутка”, которое вышло в Братиславе в 1969 году. Во время судебного процесса прокурор в качестве свидетелей вызвал работников типографии. По их словам, работая с рукописью, они столько смеялись, что общественный порядок в типографии был нарушен. Затем суд объявил, что Калина осужден “за сбор и распространение аудиозаписей провокационного характера и текстов антигосударственного содержания… и за подготовку к публикации юмористическо-сатирической книги, которая грубо оскорбляет государственную власть и общество Чехословацкой Республики, а также их солидарность с политикой СССР”.

В оскароносном немецком фильме “Жизнь других” мы видим Восточный Берлин 1984 года глазами офицера тайной полиции, которому поручено следить за драматургом и его женой. Один из эпизодов происходит в столовой службы безопасности. В обед один из сотрудников собирается рассказать коллегам анекдот о партийном лидере Эрихе Хонеккере. “Приходит Хонеккер на работу и говорит: “Доброе утро, солнце! Как поживаешь?”” – начинает рассказчик и в ужасе замолкает, увидев за соседним столиком начальника, который, однако, разрешает ему продолжить рассказ, словно подшучивать над партийным лидером – обычное дело. “Хорошо, – говорит сотрудник и начинает заново: – Хонеккер видит солнце и говорит ему: “Доброе утро, дорогое солнце!” Солнце отвечает: “Добрый день, Эрих, как дела?” Чуть позже диалог продолжается: “Здравствуй, дорогое солнце!” – и солнце отвечает: “Здравствуй, Эрих, как поживаешь?” В конце дня руководитель партии снова обращается к солнцу и спрашивает: “Дорогое солнце, как твои дела?” – но на этот раз солнце молчит. После нескольких безуспешных попыток Хонеккер начинает сердиться: “Почему ты не отвечаешь, дорогое солнце?” – на что солнце отвечает: “Иди к черту, я сейчас на Западе””. Засмеявшись было, окружающие тут же обрывают смех, потому что начальник (которого зовут Штази) приказывает рассказчику назвать свое имя и звание, обвинив его в издевательстве над лидером партии и страны. После чего Штази вновь заставляет всех засмеяться, сказав, что пошутил. Но на этом история не кончается, и виновника в конце концов понижают в должности. В конце фильма зритель видит его в мрачном подвале за чтением писем от граждан. Анекдот о Хонеккере все же разрушил его карьеру.

В 1990 и 1991 годах я некоторое время провел в Прибалтике, где все назревал бунт против советской власти. Рижская газета “Советская молодежь” в конце 1980-х первой опубликовала анекдот о партийном лидере Михаиле Горбачеве, нарушив таким образом существовавший запрет. С тех пор в газете появилась постоянная рубрика для анекдотов, которые несколько десятков лет было запрещено печатать. Тираж этой ежедневной газеты быстро вырос до шестисот тысяч. В крупных советских городах в то время на каждом углу шла бойкая торговля собраниями анекдотов, однако после развала страны в конце 1991 года тем для высмеивания не осталось. Летом следующего года я написал для своей газеты статью “Уже не смешно”, в которой речь шла об исчезновении советских анекдотов в новой России, где старый мир рухнул, но вырисовывалась новая политическая действительность, над которой также можно подшучивать. Ситуация изменилась довольно быстро, в том числе благодаря так называемым новым русским, ставшим в 1990-х любимым объектом для шуток.

Советские анекдоты отображали точную картину своего времени. Я иногда обращался к ним, когда читал лекции о процессах в современной России, чтобы рассмотреть их в историческом контексте. Дело в том, что в каждом следующем десятилетии то или иное событие рождало новый поток шуток, характеризующих эпоху. В 1930-е годы, во времена сталинских репрессий, когда шутить над действовавшим режимом было особенно опасно, в народе ходил анекдот: “Сидят в камере трое. “Тебя за что посадили?” – спрашивает один другого. “За то, что я рассказал анекдот, – отвечает тот. – А тебя?” – “За то, что я слушал анекдот”. “А тебя за что?” – обращаются они к третьему. “За лень. Я в гостях услышал анекдот. По дороге домой все думал: сразу донести или подождать до утра? Решил подождать, а ночью меня и забрали””.

В 1950-х годах можно было услышать такой анекдот: “Русский, француз и американец спорят, какая нация самая смелая. “У нас каждый пятый побывал в автокатастрофе, но мы все равно водим машину”, – говорит американец. “А у нас каждая пятая проститутка – венерическая, но мы все равно ходим в публичный дом”, – говорит француз. “А у нас каждый третий – стукач, но мы все равно рассказываем анекдоты”, – говорит русский”.

В своей книге “Хаммер & Тикл” британский режиссер-документалист Бен Льюис юмористически показывает историю коммунизма через призму политических анекдотов. По всей видимости, массовые аресты советских шутников начались в 1933 году. По словам Бена Льюиса, впервые со времен римского императора Марка Антония Аврелия (начало 111 века) столько людей были брошены в тюрьмы за анекдоты о государственном лидере. Советским нововведением было то, что провинившихся отправляли в лагеря на срок до десяти лет, осудив их по статье 58–10 Уголовного кодекса СССР, в соответствии с которой все, начиная от анекдотов, карикатур и проклятий до памфлетов и листовок с критикой в адрес Сталина и его режима считалось антисоветской агитацией и пропагандой.

После смерти Сталина в 1953 году несколько тысяч осужденных за преступления против государства были выпушены на свободу и реабилитированы. В следующее десятилетие историк Рой Медведев получил уникальную возможность – доступ к материалам комиссии, назначенной партией для наблюдения за процессом реабилитации жертв репрессий. По его словам, члены комиссии были удивлены, как много людей (около трехсот тысяч человек) получили срок за то, что рассказывали политические анекдоты, и это было далеко не полное число, поскольку многие из тех, кто был арестован за шутки о режиме, уже вышли на свободу или скончались в лагерях. “Преследование людей, которые рассказывали анекдоты, – заявил Медведев, – стало ключевым элементом сталинского террора, подтвердив, что режим не терпел ни малейшего проявления несогласия”. Политические анекдоты, распространение крамольных слухов и критика советских лидеров четко попадают в разряд “мыслепреступлений”, описанных известным британским писателем Оруэллом.

Именно так я воспринимал контекст, в котором происходила подготовка к публикации рисунков пророка Мухаммеда осенью 2005 года. Наибольшее значение критики придавали другим проблемам, особенно дискуссии об иммиграции в Данию, которая, по мнению многих, превратилась в антиисламскую кампанию, о чем свидетельствовали многие события. Министр культуры Брайан Миккельсен незадолго до публикации рисунков в своей речи жестко раскритиковал “средневековую исламскую культуру”. Один из членов Датской народной партии в сентябре 2005 года разместил на своей странице в Интернете статью, где сравнивал мусульман с раковыми клетками и говорил, что они никогда не смогут интегрироваться в датское общество. По мнению критиков, дискуссия об исламе и мусульманах стала постепенно принимать все более резкий характер в связи с официальным курсом правительства на ограничение количества приезжих, в первую очередь из мусульманских стран, проводимым совместно с настроенной против иммиграции Датской народной партией. Критики восприняли “карикатуры на пророка Мухаммеда” как часть антиисламской кампании.

На самом деле это было не так. Я решил опубликовать рисунки по двум причинам. Во-первых, наш журналистский проект должен был привлечь внимание к самоцензуре в культурной жизни страны – значительному явлению, которое обсуждалось в связи с книгой Блюитгена. Во-вторых, отношение художников к запрету на изображение пророка и самоцензура их мнения об исламе могли повлиять на борьбу с возможным страхом перед мусульманами. Кроме того, все это напоминало мне ситуацию за железным занавесом, где коллективные акции протеста помогали преодолеть страх. Чем больше было тех, кто бросал вызов существовавшим запретам, тем труднее было запугать общественность. Например, во время так называемого “дела Рушди” 1989 года, когда британскому писателю индийского происхождения пришлось скрываться от гнева иранского духовного лидера, Коре Блюитген предложил своим коллегам, выпуская книги, включать в них страницу с самыми резкими цитатами из “Сатанинских стихов”. “В таком случае им придется убить нас всех, как богохульников, но сделать это фанатикам будет непросто, если эту идею поддержат многие, – пояснил Коре Блюитген перед публикацией “карикатур на пророка Мухаммеда”. – Мой коллега из Союза писателей согласился нас поддержать, но на собрании мою идею восприняли очень негативно. Но, думаю, это совершенно нормально. Нужно бросать вызов религиозным запретам, из-за которых Рушди вынесен смертный приговор, и делать это снова и снова, сотни раз, спрашивая при этом, что собираются предпринять наши противники. Ведь именно так побеждались все проявления радикализма, так было и с христианством. Закон о богохульстве сегодня не имеет никакой силы, раз его постоянно нарушают”.

То же подумала и Айаан Хирси Али, когда авторы американского телесериала “Южный парк” весной 2010 года получили угрозы в свой адрес, создав в одном из эпизодов сатирический образ мусульманского пророка. Она призвала Голливуд провести кампанию солидарности с мультипликаторами и прокомментировала ситуацию для “Уолл-Стрит Джорнал”: “Мысль такова: создавать различные истории о пророке Мухаммеде, чтобы изображать его как можно чаще. Эти истории вовсе не должны порицать или оскорблять пророка, нужно лишь раздвигать границы риска. Цель такой акции – атаковать сверхчувствительность мусульман сразу с нескольких сторон, чтобы они не могли охватить их все. Другое важное преимущество такой кампании – это возможность приучить их к обращению, к которому уже давно привыкли последователи других религий”.

Более глубокое исследование выявило и другие примеры самоцензуры и ограничений свободы слова помимо тех, на которых было основано мое решение опубликовать рисунки. Приведу еще пять эпизодов.

1. Осенью 2005 года в маленьком французском городке Сен-Жени-Пуйи, расположенном на границе со Швейцарией, группа исламских активистов протестовала против литературных чтений трагедии Вольтера “Фанатизм, или Пророк Магомет” (1741). Мусульмане считали, что это произведение оскорбляет их районную общину, и поэтому мероприятие следует отменить. Двенадцатью годами раньше подобный инцидент произошел по другую сторону границы – в Женеве и закончился тем, что постановка трагедии не состоялась, лишившись поддержки общественности. Между тем мэр французского городка занял твердую позицию, и в день мероприятия в город были направлены специальные патрули для обеспечения безопасности. В итоге демонстранты подожгли один автомобиль, а в отдельных районах произошли перестрелки.

2. Летом 2005 года британское правительство, сформированное партией лейбористов, выдвинуло законопроект о введении юридической ответственности за критические высказывания в отношении религий в невиданных ранее масштабах. Эту инициативу, известную как “закон против разжигания межрелигиозной ненависти”, члены британского ПЕН-клуба в своих выступлениях назвали компенсацией проживающим в стране мусульманам за дискриминацию, которой они подверглись вследствие борьбы с терроризмом, усиления контроля над гражданами, жестокого обращения с заключенными в Гуантанамо и войны в Ираке. Разумеется, борьба с дискриминацией – это благородная цель, но, по мнению Салмана Рушди и комика Роуэна Аткинсона, данный закон, будучи принят, приведет к установлению самоцензуры и повышению напряженности в мультикультурном британском обществе. “Мы понимаем намерение правительства найти способ на законодательном уровне защитить мусульман по аналогии с правовыми нормами, запрещающими любые проявления расизма. Однако закон, который устанавливает широкие полномочия по урегулированию конкретных случаев, изначально свидетельствует о непонимании сути вопроса, – написали Рушди и Аткинсон ответственному министру. – Законопроект неминуемо обострит противоречия между различными вероисповеданиями, завалит работой суды и приведет к (само)цензуре в искусстве, СМИ и издательствах. Мы также опасаемся, что из-за него в обществе будут ограничиваться любые критические высказывания о пороках, так или иначе имеющихся в религиозных структурах, и в то же время воодушевятся те, кто желает использовать суды и СМИ для самовозвеличивания”.

Больше четырехсот писателей открытым письмом предупредили министерство внутренних дел, что законопроект фактически санкционирует цензуру, обедняя культурную жизнь и усиливая религиозную нетерпимость во всех конфессиях. “Создается впечатление, что нам приходится снова вступать в битву за эпоху Просвещения в Европе”, – говорит Салман Рушди в одном из своих эссе. По словам комментаторов, “Сатанинские стихи” Рушди также подпадали под действие нового закона. Парламентское голосование должно было состояться несколько месяцев спустя, и инициатор предложения заявил, что оно также поставит вне закона рисунки, опубликованные “Моргенависен Юлландс-Постен”. Несмотря на непрекращающиеся протесты и острую критику, правительство все же выдвинуло законопроект на голосование, причем именно в тот вечер, когда карикатурный скандал достиг своего апогея. В тот день я участвовал в выпуске новостей на телеканале “Скай Ньюс”, где подробно обсуждались британский законопроект и скандал, вызванный “карикатурами”. Инициатива правительства в итоге провалилась с перевесом всего в один голос, в немалой степени благодаря тому, что Тони Блэр рано ушел домой, полагая, что закон примут и без него.

3. 29 декабря 2004 года Музей мировой культуры в Гетеборге открыл двери для посетителей пяти выставок, одна из которых называлась “Безымянная лихорадка: СПИД в эпоху глобализации”. На ней демонстрировалась работа художницы арабского происхождения Лузлы Дараби “Любовная сцена” (2003). Картина изображала сцену соития: женщина лежит на спине с раздвинутыми ногами, лица стоящего мужчины не видно. Заметно, что женщина наслаждается этим актом любви. В верхней части картины приведен первый стих из Корана на арабском языке: “Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. / Хвала Аллаху – Господу миров, / милостивому, милосердному, / властителю дня Суда! / Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи: / веди нас прямым путем, / путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, что подпали под Твой гнев, и не путем заблудших”.

По словам Дараби, у мусульман на ее родине, в Алжире, есть старая традиция: прежде чем лечь с женой, муж обращается к Богу. Она объяснила, что ее картина символизирует связь между любовью и верой и что физическая любовь помогает установить контакт с духовным миром. При этом Дараби подчеркнула, что ее работу также можно рассматривать как критику патриархального общества и насилия над женщиной, а также как вызов суровому табу на право женщины получать сексуальное наслаждение, действующему в том мире, откуда она родом. “Картина стала результатом моих размышлений о женщинах, прежде всего о насилии, которому они подвергаются, о чем я знаю из личного опыта моей мамы и тети”, – сказала Лузла Дараби, рассказывая о своей картине.

В январе музей получил порядка шестисот или семисот электронных писем от оскорбленных мусульман с требованиями убрать картину из экспозиции. Некоторые сообщения содержали угрозы со ссылкой на убийство голландского режиссера Тео ван Гога в 2004 году. “Ты и твоя отвратительная работа оскорбляют мусульман Швеции! Извлеки уроки из события в Голландии! Даже крупнейшая мировая сверхдержава не может себя защитить, поэтому спроси себя, кто защитит тебя”, – говорилось в одном письме.

Дело закончилось тем, что спустя три недели после открытия выставки картину решили убрать, причем без согласия художницы и куратора выставки. Сначала вместо работы повесили объявление о том, что картина будет заменена другим произведением Дараби без стихов из Корана. По словам персонала музея, “Любовную сцену” изначально выбрали для экспозиции, потому что она символизировала эротическую любовь, в то время как другие работы в основном представляли мрачные чувства, такие как печаль, слабость и страх. В официальном сообщении руководства музея говорилось: “Принятое музеем решение об изъятии полотна из экспозиции и его замены другим произведением продиктовано тем, что само по себе противоречивое сочетание изображения и текста не отвечает содержанию выставки”.

Впоследствии директор музея Йетте Сандаль прокомментировала свое решение в интервью газете “Юлландс-Постен”. В частности, ее спросили, трудно ли отказывать художнику в размещении его произведения на выставке по той причине, что оно тем или иным образом задевает посетителей.

– Подобные действия наверняка затрудняют проведение каких-либо выставок.

– Мы выставляем много предметов, которые могут кого-либо задеть, причем достаточно сильно. Наш музей – это место, которое бросает политический вызов. Я не боюсь кого-либо задеть, но если мы совершаем ошибку, то должны ее признать. Выставлять ту картину было бессмысленно, поскольку она не имела отношения к проблеме, которую мы хотели поднять. Мы рассматривали картину именно с точки зрения эротического искусства, а не религии.

– Но разве художники не вольны создавать свои работы именно так, как хотят?

– Личная свобода зависит от свободы других. Ни у кого нет права оскорблять другого. Нельзя говорить о других что захочешь. Любая философия права подразумевает уважение к правам и свободам других. Это заложено в законодательстве. Я могла бы оказаться в похожей ситуации, если бы мы выставили работы, задевающие женщин или гомосексуалистов. Мы, как профессионалы, стремимся к диалогу с публикой, и если ее реакция однозначно негативна, я убираю произведение из экспозиции. Мы не хотим оскорблять своих гостей.

– Разве это не цензура?

– Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, но мы выставляем действительно много предметов, которые могут кого-то обидеть, и вовсе не боимся негативной реакции. Иногда все же следует обращать внимание на чувства людей, хотя очень непросто вообще никого не обидеть.

Логика в объяснении директора сильно хромала. Или оставляешь за собой право обидеть кого-то, или нет. Руководитель государственного музея не должен делить публику на тех, кого можно оскорблять, и тех, кому лучше не наступать на мозоль, в частности когда речь идет о духовных и религиозных убеждениях. Таким образом, музей грубо нарушил права своих посетителей. Очевидно, что в данном случае отдельным категориям посетителей выказывалось особое отношение – из-за страха или просто из желания принять во внимание их потребности. Кроме того, ограничение свободы людей, выражающееся в запрете говорить то, что может быть расценено как оскорбление, само по себе абсурдно. Таково определение “свободы” при авторитарных режимах, но не демократических странах. Во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года, впоследствии взятой либерально-демократическими странами за основу, понятие свободы определяется так: “Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому; таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом”.

Данное определение фактически противоречит философии права в интерпретации Йетте Сандаль, с помощью которой она обосновала свое решение об изъятии картины Дараби из экспозиции. Точно такой же аргумент я слышал от премьер-министра Турции Реджепа Тайипа Эрдогана, бывшего министра иностранных дел Дании Уффе Эллеман-Йенсена, ведущего сирийского режиссера Наждата Анзура и многих других.

Кристиан Гетер, директор музея “Аркен”, расположенного в 20 км к югу от Копенгагена, с пониманием отнесся к дилемме, перед которой шведский музей оказался из-за угроз, но счел достойным критики положение, при котором решение о том, выставлять или нет произведение искусства, зависит от реакции публики. “Такой вариант решения проблемы должен применяться лишь в крайнем случае, когда остается лишь признать, что свобода слова ограничена и больше не существует ни одного открытого общественного учреждения, – сказал он в интервью газете “Дагбладет Информашон”. – Крайне важно, чтобы учреждения культуры и искусств могли работать в безопасности, не рискуя подвергнуться насилию. Не нужно налагать на себя какие-либо ограничения в самовыражении. Если хочешь сказать что-то важное, то это нужно сказать. Если при этом нарушены какие-то границы, то для оценки этого есть суд, а не какая-то группа самозванцев”.