Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

То же касается жертв беспорядков. Насилие в отдельных странах стало следствием особенностей внутриполитических отношений. 17 февраля 2006 года в ливийском городе Бенгази, расположенном на побережье Средиземного моря, демонстранты взяли курс на итальянское консульство, которое разрушили и подожгли. Полиция открыла огонь, в результате погибло одиннадцать человек и около пятидесяти были ранены. Трагедию объясняли по-разному. За два дня до инцидента итальянский министр публично выступил в футболке с рисунком Курта Вестергора, изображающим пророка с бомбой в тюрбане, и призвал установить диалог с исламским миром по поводу “дела о рисунках”. С исторической точки зрения гнев демонстрантов мог быть связан с тем, что с 1911 по 1943 год Ливия была итальянской колонией и воспоминания о том периоде до сих пор причиняют боль жителям страны. По словам ливийского лидера Муаммара Каддафи, нападение на итальянское консульство спровоцировала ненависть к бывшим колонистам, а вовсе не рисунки, при этом один из молодых демонстрантов написал в своем блоге, что виновником протестов был сам Каддафи. “Для нас, молодежи города Бенгази, такие протесты являются шансом восстать против этого Фараона… Демонстрации должны привлечь внимание к ситуации, в которой мы оказались, – без образования, без работы, без денег, без возможностей”.

Никакой рисунок, разумеется, не стоит человеческой жизни, однако нашлись мусульмане, посчитавшие, что Вестергор и я должны умереть. Видимо, они придерживались мнения, что карикатуры оправдывают убийство. Датский юморист Андерс Маттесен почти согласился с такой логикой в феврале 2006 года, когда многие художники были вынуждены скрываться, получив угрозы в свой адрес, а из зданий “Юлландс-Постен” в Копенгагене и Орхусе был эвакуирован персонал из-за возможного заминирования. Комик считал, что газета и художники сами виноваты в сложившейся ситуации, поскольку насилие является естественной и ожидаемой реакцией на оскорбление. “Выйди на улицу, найди какого-нибудь рокера и назови его жирной свиньей! – сказал юморист газете “Палитикен” 4 февраля 2006 года. – Ты, конечно, имеешь на это право, но на самом деле получишь за такое хорошую взбучку. Те, кто нарисовал рисунки, поступили чертовски глупо”. Красиво звучит, не правда ли? Особенно если вспомнить, что юморист сам неплохо зарабатывал, высмеивая разных людей и то, во что они верили. Речь даже не о том, что он сравнил мусульман с хулиганами-рокерам и.

Между тем комик и те, кто придерживается того же мнения, игнорируют тот факт, что люди вроде Дэвида Хедли, членов “Лашкар-и-Тайба” и Аль-Каиды, а также миллионы их сторонников, полагают, что “Юлландс-Постен” и художники оскорбили ислам и Мухаммеда, а не самих приверженцев ислама, что они все время и повторяют. Рисунки были богохульством, поскольку оскорбляли не религиозные чувства верующих, а именно пророка мусульман – а это преступление, которое наказывается смертью. Исламисты сделали крайними не только меня, Вестергора и “Юлландс-Постен”. Парламентскую демократию они воспринимали как богохульство, считая, что верующие мусульмане никогда не должны принимать разделение церкви и государства, свободу слова и вероисповедания, гендерное равноправие и право гомосексуалистов на жизнь. Дело в том, что все это идет вразрез со словами Аллаха и рассматривается как оскорбление их веры. Тоталитарные режимы и движения определяли своих врагов не по их действиям, а по тому, кем они являлись. Так было с коммунистами, фашистами и нацистами в XX веке и с исламистами – в XXI веке.

До встречи с представителями ПСР в первой половине дня 28 октября 2009 года я успел пораньше встать и пробежать почти двадцать километров, чтобы снизить уровень адреналина в крови. Больше всего меня волновало, узнал ли Дэвид Хедли, где я живу. Сотрудники спецслужбы так не думали, несмотря на предпринятые злоумышленником усилия. Для меня это было облегчением.

Боялся ли я? Нет. Злился ли я? Нет. Я привык следить за своим окружением, обращать внимание на того, кто садится рядом со мной в автобусе или наблюдает, как я выхожу из здания. В кафе и ресторанах я всегда устраиваюсь лицом ко входу. Я наблюдаю за теми, кто ведет себя странно или не вписывается в общую картину улицы, и при этом стараюсь быть как можно спокойней. Я говорю себе: “Если ты позволишь всему этому оставить на тебе след и прекратишь делать то, что тебе нравится, считай, что они уже победили”.

Поначалу специалисты в области терроризма не принимали всерьез Дэвида Хедли и его планы по совершению терактов в Дании. Своими высказываниями в открытых чатах о намерении отомстить тем, кто оскорбляет ислам, он привлек к себе ненужное внимание. Сначала предполагалось, что Хедли всего лишь любитель, однако данное мнение менялось по мере поступления все новых сведений. Оказалось, что он играл главную роль в планировании теракта в Мумбай в ноябре 2008 года, когда минимум сто шестьдесят шесть человек погибли и больше трехсот получили ранения. На многих трупах были обнаружены следы пыток и нанесенные увечья. Двое суток десяток террористов “Лашкар-и-Тайба” удерживал южную часть центра Мумбай в состоянии войны.

Вечером 26 ноября они прибыли из города Карачи, расположенного на северном побережье Персидского залива, а перестрелка с индийскими спецслужбами прекратилась только утром 29 ноября. В ходе операции террористы захватили рыболовное судно, убили четырех членов экипажа и вынудили капитана доставить их в Мумбай. Когда показался город, они убили капитана и оставшееся расстояние преодолели на резиновых лодках. Они атаковали главный вокзал, расположенный у побережья, больницу, популярный ресторан и бар “Леопольд Кафе”, отели “Тадж Махал” и “Оберой Трайдент”, а также центр еврейской культуры. Все террористы, за исключением одного, были убиты. Выживший впоследствии признался, что за терактом стояла организация “Лашкар-и-Тайба”.

Начиная с лета 2006 года Хедли два года вел тщательную разведку в Мумбай в интересах “Лашкар-и-Тайба”. Многомесячное пребывание в городе без привлечения внимания властей стало возможным благодаря его американскому имени и открытию в Мумбай отделения фирмы его сообщника Тахаввура Раны “Ферст Уорлд Иммигрейшн Сервис”. За отведенное ему время Хедли пять раз посещал Мумбай. Затем он возвращался в Пакистан, чтобы передать “Лашкар-и-Тайба” сделанные записи о целях нападения. Хедли наведался в “Тадж Махал”, где попытался достать список проводимых в нем конференций, сфотографировал конференц-зал и актовый зал на третьем этаже, а также изучил все входы и выходы из здания. Он также обошел все закоулки в гавани с GPS-навигатором, что позволило ему узнать самые удобные места для высадки на берег во время предстоящего нападения и передать исполнителям точные указания. За два года Хедли настолько скрупулезно изучил местность для предстоящего теракта, что его никак нельзя считать любителем. Он действовал как хладнокровный и профессиональный террорист.

Завершив приготовления к нападению на Мумбай, Хедли обратил свое внимание к “Юлландс-Постен”. Методы были те же, что и в Индии. Он шпионил за газетой под прикрытием фирмы своего друга Тахаввура Раны, которая якобы направила его в Данию. Хедли делал видеозаписи и собирал сведения, отправляя их тем, кто должен был совершить теракт. Его интересовало все: места, где могли бы остановиться террористы, кафе, маршруты, расстояния между объектами, чтобы незнакомые с Копенгагеном люди знали, как выглядят здания, и смогли ориентироваться без карты. Покинув Данию, Хедли отправился к своим “работодателям” в Пакистан, где на основе собранной информации были спланированы последующие действия. Весной 2009 года, по словам Хедли, лидеры “Лашкар-и-Тайба” постепенно утратили интерес к датской операции, которую было решено отложить. Вместо нее предполагалось осуществить новые теракты в Индии, однако Хедли был одержим идеей осуществить акцию именно против “Юлландс-Постен”. Поэтому он продолжил подготовку к ней вместе со своим старым знакомым по военной школе в Пенджабе отставным майором пакистанской армии Абдуром Рехманом Хашимом Сюйедом, связанным с “Лашкар-и-Тайба”, и Ильясом Кашмири, который в 2005 году объединился с АльКаидой. Для исламских боевиков и террористов Пакистана и Афганистана последний был легендой.

По словам источника, близкого к американским органам власти в Чикаго, которые цитировала газета “Политикен”, Хедли арестовали, когда подготовка к нападению на “Юлландс-Постен” вошла в завершающую фазу. Через день после того, как ФБР и ПСР раскрыли планы террористов, я получил электронное письмо от главного редактора немецкой газеты “Вельт” с просьбой написать комментарий под заголовком “War es das wert?” (Стоило ли оно того?). “Сожалею ли я, что “Юлландс-Постен” опубликовала “карикатуры на пророка Мухаммеда”? – начал я. – Признаюсь, говорить о ставках в этой игре не совсем корректно. Точно так же можно спросить жертву насилия, сожалеет ли она, что вечером в пятницу надела короткую юбку и в ней пошла на дискотеку. В Дании откровенная одежда не воспринимается как приглашение к изнасилованию. Соответственно публикация рисунков, высмеивающих тех, кто во имя религии взрывает самолеты, поезда и города, не является призывом к насилию и террору. Религиозная сатира– законное и совершенно нормальное явление. В какую же мы, европейцы, превратились цивилизацию, если у нас иссякло чувство юмора и мы не можем посмеяться над террористами?”

Прошло уже больше четырех лет с момента публикации рисунков[13], однако они по-прежнему вызывают споры как внутри самой Дании, так и на международном уровне, став значительной частью моей жизни. Есть несколько причин, по которым “дело о рисунках” долго не уходило из общественной жизни. С одной стороны, появлялись новые угрозы, планировались убийства как месть за рисунки и происходили покушения. С другой – повсюду в мире возникали новые карикатурные скандалы. Многие из них вошли в повестку дня Совета ООН по правам человека, где исламские страны и их союзники пытаются с помощью новых фактов добиться внесения изменений в конвенции о политических и гражданских правах и против расизма. Они требуют приравнять оскорбление чести и достоинства религии к оскорблению чести и достоинства личности. Они настаивают на том, чтобы члены ООН осуждали критику религии так же, как и расизм, в связи с чем “карикатуры на пророка Мухаммеда” можно было бы запретить как проявление ненависти к другим нациям.

Стало очевидным, что возникшие в результате публикации “карикатур” вопросы, корни которых уходили в общественные отношения внутри самой Дании, приобре13 “Карикатуры” были опубликованы в газете “Юлландс-Постен” в 2005 году, книга Флемминга Росе вышла в Дании в 2010 году, – Примеч. ред.

ли глобальный масштаб, и людям, проживающим на огромном пространстве от Копенгагена до Карачи, пришлось определять свою позицию исходя из собственного опыта и условий в каждой конкретной стране. Дискуссия о фундаментальном конфликте между свободой слова и самоцензурой вкупе с более внимательным отношением к религиозным чувствам имела прямое отношение к глобализованному миру с постоянно растущим религиозным, культурным и этническим многообразием. Обсуждение затронуло всех, будь то атеисты в Иране, копты в Египте или мусульмане в Великобритании, критики системы от Ближнего Востока до Китая или правительства от Польши до Пакистана. Карикатурный скандал в начале XXI века стал самой популярной темой в дискуссии о духовных ценностях.

Обсуждалась также проблема идентичности: что сделало людей именно такими, какими они стали, каким пережитым событиям они придавали наибольшее значение при формировании образа самих себя и своего отношения к миру, как полученный ими опыт влиял на их выбор и поведение. Определение позиции относительно “карикатур” – стоит ли их осудить или, напротив, поддержать – основывалось не только на трезвых логических рассуждениях, но и на чувствах. Что скажут о человеке, который одобрил публикацию рисунков или же негативно ее воспринял, – что о нем подумают семья, друзья и коллеги? Одних “карикатуры” так возмутили, что они были готовы совершить насилие, а другие рыдали в прямом эфире.

Карикатурный скандал вынудил Курта Вестергора задуматься о своем детстве, проведенном среди представителей протестантской религиозной организации “Внутренняя миссия”, и о более поздних своих попытках справиться с душевной травмой, которую нанесла ему встреча с христианскими фундаменталистами. Получив возможность взглянуть на религию глазами художника-сатирика, он вздохнул с большим облегчением, однако изображение пророка Мухаммеда едва не стоило ему жизни. Оно ограничило его свободу передвижения, а коллеги по творческому цеху начали косо посматривать на художника.

В то же время карикатурный скандал сделал его знаменитым. Курт Вестергор стал частью датской истории. Известность и вся шумиха вокруг него оказались для художника своеобразной проверкой на способность справиться с нахлынувшими эмоциями, в битве с которыми он, скорее всего, далеко не всегда выходил победителем.

Карикатурный скандал еще больше запутал Карима Серенсена, пытавшегося обрести себя и начать управлять своей жизнью. Он принял несколько судьбоносных решений, чрезвычайно затруднивших реализацию надежд, с которыми Карим приехал в Данию.

Карикатурный скандал также заставил меня задаться вопросом, кто я такой, что сделало меня именно такой личностью и какие пережитые события определили направление моей жизни, оставив на мне свой отпечаток.

Я вырос в городке Каструп на острове Амагер, недалеко от аэропорта. Мои родители были еще очень молоды, когда я появился на свет. Отец работал шофером, водил молочные цистерны и такси, а мать, сдав профессиональный экзамен, получила должность офисного работника. Мой самый младший брат едва успел родиться, когда отец бросил нас, переехав к молоденькой любовнице, впоследствии они поженились и завели детей. После этого нам не раз пришлось переезжать, часто не зная, удастся ли найти на следующей неделе место, чтобы переночевать. Помню, что мы ежегодно шесть-семь раз меняли крышу над головой и жили то у друзей, то у родственников, то в пансионатах, то в съемных квартирах, то в летних лагерях, пока мать тщетно обивала пороги муниципальных контор в надежде получить жилье. В конце концов меня и одного из моих братьев отправили в Фреденсборг на попечение семьи, где мы большую часть времени были предоставлены самим себе. Самого младшего из нас поместили в детский дом. Матери нужно было сосредоточиться на работе, при этом она не прекращала поиски жилья. Жизнь не стала легче, после того как ее отец перестал нам помогать. В августе 1963 года все это надоело братьям моей матери, которые обратились в редакцию газеты “Экстра Бладет” с просьбой помочь достучаться до властей.

Незадолго до того главным редактором издания стал легендарный Виктор Андреасен, перед которым встала задача спасти газету от банкротства. Тираж и бюджет были на краю катастрофы. Виктор Андреасен, один из крупнейших редакторов Дании XX века, считал, что датские газеты утратили связь с простыми людьми. Он искал тему, которая увлекла бы человека с улицы, стремился узнать, о чем люди говорят по вечерам за чашкой кофе в своих небольших домах или в обеденный перерыв в столовой. Газета получила информацию, что проблема с жильем в стране стоит еще острее, чем можно было бы подумать, почитав датскую прессу. Ведь устами разных изданий политики без устали вещали об экономических успехах и о том, что люди живут все лучше и лучше по сравнению с 1960-ми. Вскоре после вступления в должность Виктор Андреасен вызвал к себе в офис бывшего редактора отдела культуры Ракель Беклунд, чтобы поручить ей разработку темы о жилищных проблемах в стране. Он хотел, чтобы она написала историю из жизни простых людей, а другие провели бы тем временем журналистское расследование.

Так состоялось знакомство двух младших братьев моей матери с Ракель Беклунд, которое дало начало журналистской кампании, ставшей своего рода торговой маркой газеты “Экстра Бладет”. Журналистка приехала на главный вокзал Копенгагена, где ее ждала моя мать. Я и мой младший брат только что вернулись из летнего лагеря и находились поблизости. Беклунд поговорила с матерью, сделала несколько фотографий. В какой-то момент она ощутила всю странность ситуации, что мы стоим в толпе, ведя разговор о таких серьезных вещах, и предложила моей матери поехать к себе домой. “Меня глубоко тронуло положение, в котором вы находились. Твоя мать не знала, куда идти. Вы, дети, за последние месяцы столько раз переезжали! Я все думала, что же, черт возьми, можно сделать”, – сказала мне Ракель Беклунд во время нашей встречи весной 2010 года. Ей исполнился девяносто один год, но она была в здравом уме и помнила все, словно это было вчера: “Та история, о которой все только и говорили, стала большим прорывом в моей журналистской карьере”.

В понедельник 2 сентября 1963 года “Экстра Бладет” начала серию публикаций под общим заголовком “Хорошо ли Вам спится, господин министр жилищной политики?” – цитатой из статьи Ракель Беклунд о бездомной матери-одиночке с тремя детьми. Большую часть передовицы занимала большая фотография – я и мой младший брат – с надписью “Мама, когда мы получим квартиру?”. Ниже было написано: “Вы видите пятилетнего Флемминга и трехлетнего Эрика. Они сидят на чужой кровати. Эрик спал на ней две ночи. Их собственные кровати сданы в комиссионный магазин. В течение полугола они жили в шести разных местах, потому что у их матери нет больше квартиры”.

Свой рассказ Ракель Беклунд оформила в виде открытого письма к датскому министру жилищной политики, представителю Социал-демократической партии. Она писала статью ночью. В гневе. В предисловии было написано: “Я не могу заснуть, так что могу начать свой рассказ прямо сейчас. Это письмо адресовано Вам, господин министр жилищной политики, поскольку Вам должно быть стыдно. Вам и другим политикам. Вы много раз слышали эту историю. Но я все же расскажу Вам ее снова – новую вариацию. Когда-нибудь она должна произвести впечатление в нужном месте”.

Затем начиналась сама история.

“Мне все-таки удалось заснуть, но я вдруг проснулась от чьего-то крика. Чуть позже он повторился.

Я лежу в своем рабочем кабинете и через открытую дверь вижу гостиную. Там на диване лежит Флемминг, ему пять лет. Я знаю его лишь со вчерашнего дня. Я иду в гостиную и шепчу ему, что он не должен бояться: “Твоя мама и брат Эрик рядом, они спят в соседней комнате…” “Ну да”, – отвечает мальчик, заворачивается покрепче в одеяло и засыпает. Он кричал, потому что не знал, где находится. В этом нет ничего странного, ведь за полгода он сменил шесть мест”.

История привлекла внимание общественности. Министр жилищной политики обиделся на Ракель Беклунд. Он жаловался, что его супруга, идя к своему парикмахеру, столкнулась с негативным отношением людей. Заголовок “Хорошо ли Вам спится, господин министр жилищной политики?” превратился в лозунг, который отныне использовался в рекламе в кинотеатрах. Много лет спустя газета “Информашон” опубликовала эту историю в серии о классиках журналистики. Следующие полгода Ракель Беклунд поддерживала мою мать, которая все это время жила у нее дома. Они вместе ездили в жилконтору коммуны города Торнбю, где сидели в очереди, чтобы узнать последние новости о перспективах получения жилья. В результате через пол года мы получили двухкомнатную квартиру в Каструпе, где прожили следующие десять лет. Я хорошо помню наш переезд. Я буквально прыгал от радости, потому что снова был вместе с мамой и братьями. Это был великий день. Спустя какое-то время я пошел в первый класс, и теперь могла начаться новая, более стабильная жизнь.

В нашей семье никогда не говорили об отце. Для матери эта тема была слишком болезненной. Я хорошо понимал, что она не хочет вспоминать все то, что ей пришлось пережить. Она не зарабатывала столько денег, чтобы сорить ими направо и налево, но я никогда не считал нас бедными, поскольку мы всегда были одеты и обуты, а на столе была еда. Я неплохо учился в школе, прижился в коллективе, но в переходном возрасте начал “спотыкаться” и почти перестал делать домашние задания. Большую часть времени я проводил на улице, играл в футбол и гулял с товарищами. Я записался в футбольный клуб города Торнбю, и игра заполняла большую часть моей жизни до поступления в университет в 1979 году, где я начал изучать русский язык. Именно благодаря футболу я стал мечтать о карьере и стремиться к успеху. Когда взрослые спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту, их ждал готовый ответ: “Профессиональным футболистом”. Это желание не было откровенным бегством от действительности или пустым мечтанием. В шестнадцать лет меня пригласили участвовать в юношеском чемпионате страны в Вайле, где собрались самые талантливые футболисты Дании, чтобы целую неделю тренироваться и соревноваться. Я был нападающим в команде от Копенгагена, где играл вместе с Кеннетом Брюлле, который потом уехал в Бельгию, стал профессиональным футболистом и был приглашен в сборную страны, и Хенриком Йенсеном, который, начав карьеру в Ванлесе, провел сотни матчей за Видовре и Брондбю.

На футбольном поле я имел возможность самоутвердиться, реализовать свои амбиции и цели. Я ненавидел проигрывать. Но вне футбола мое внимание рассеивалось, я ленился и больше интересовался противоположным полом, чем хорошими оценками, хотя порой бывал стеснителен и меня было легко задеть. Обычно я предпочитал слушать других и не слишком выделяться, что помогало мне скрыть большую внутреннюю неуверенность, причиной которой была тоска по отцу и чувство, что я не такой, как все. Мне было стыдно и тяжело говорить об этом. Когда учителя или товарищи задавали мне вопросы, я выдумывал для них всякие истории или называл своим отцом какого-нибудь знакомого моей матери. Далеко не всегда мне удавалось справиться со своими чувствами.

На меня повлияла культура хиппи. Я отпустил волосы до плеч, ходил в “афганке” – длинном меховом пальто, индийских хлопковых рубашках и ковбойских ботинках. Одно время курил гашиш, верил в честность и открытость, презирая тех, кто был ориентирован на материальные ценности и почитал государственные символы, в то время ставшие чуть ли не синонимом ругательства. Религия не играла для меня никакой роли ни в школе, ни дома. Как и у всех, одним из предметов было христианство, и в седьмом классе я ходил на подготовку к конфирмации, которую вел далекий от действительности полубезумный пастор. То, что он рассказывал, меня совершенно не впечатлило, даже истории из Библии. Религия как социальный институт была для меня совершенно чуждой и неспособной к переменам. Свое представление о священниках я почерпнул из фильмов Ингмара Бергмана и датских телесериалов, где слуги Господа изображались лицемерами с двойной моралью. В их основные задачи входило осуждение окружающего мира, порицание любой радости в жизни и отклонений от “нормального” поведения. В то же время они колотили своих детей, спали с чужими женами и пили в одиночестве. Позже я осознал, что сформировавшийся у меня образ религии был довольно однобок, но так ни разу и не почувствовал, что протестантизм имеет хоть какое-то отношение к моей жизни.

В то же время я пытался наполнить свое существование духовным содержанием. Где-то внутри я ощущал необходимость лучше понять самого себя, структурировать хаотичный и ранимый внутренний мир, найти свое место в мире внешнем и задать направление своей жизни. В связи с этим, получив в 1978 году посредственные оценки на выпускных экзаменах, я начал изучать трансцендентальную медитацию по методу Махариши Ма-хеш Йоги – восточную мистику и одну из форм альтернативной культуры. “ТМ”, как обычно называли эту технику медитации, привлекала таких поп-идолов, как “Битлз”, “Бич Бойз”, Донован и Миа Фэрроу, с которой гуру после личного инструктажа в индийской пещере, вероятно, занимался сексом. Их отношения вдохновили Джона Леннона на создание песни “Секси Сейди” с такими строчками: “Что ты наделал? Ты одурачил всех!” Какое-то мгновение я испытывал радость от медитации, но вокруг нее царила аура фанатизма и сектантства, а также упрощенные рассуждения о спонтанных потоках креативности, которым нужно было лишь дать свободно течь и все такое, а остальное бы произошло само собой. Однако все пошло по-другому. Через два месяца я перестал испытывать чувство свободы, которое ощущал в самом начале. Моя натура воспротивилась этому, и я решил прекратить занятия.

Год спустя я начал практиковать новую форму медитации, так называемую асем-медитацию, в которой не было никакой мистики. Готовые ответы на все вопросы заменило понимание сложности протекающих внутри человека психологических процессов; не было веры в “легкие” решения и представлений об “экзистенциальной честности” и порядочности в отношениях как основе духовного роста. Постепенно я понял, что есть взаимосвязь между моей способностью к медитации, предполагавшей тесное соприкосновение с частью моей натуры, подверженной чувству стыда, дискомфорта и несвободы, и тем, как я боролся с ними на протяжении всей своей сложной, полной конфликтов жизни. При этом требовалась определенная толерантность, чтобы соприкоснуться с теми качествами личности, которые делали ее беспокойной, подавленной и агрессивной. Эта медитация стала для меня своего рода экзистенциальной лабораторией, техникой расслабления, от которой я получал большое удовольствие. Теперь меня гораздо больше занимала внутренняя свобода, работа над своими психологическими ограничениями и тем, как они препятствовали раскрытию моей жизни, и, наконец, борьба за политическую революцию, а также экономические и социальные преобразования, которые приобрели большое значение в жизни моего поколения.

Когда я учился в гимназии, леворадикальная террористическая организация “Фракция Красной Армии” фактически обладала героическим статусом, а ее лидер Ульрика Майнхоф воспринималась как мученица. Все верили, что она не совершала самоубийство в тюрьме “Штаммхайм” в Штутгарте, а была убита. Меня тоже захватила эта волна, которая, впрочем, никогда не отнимала все мое время и силы. Любовь и работа стали именно теми сферами, которые получили наибольшее значение для моей самореализации – еще одно популярное слово из нашей эпохи. Я отдавал большее предпочтение Фрейду, чем Марксу. Как я полагал, изменение общества следовало начать с изменения самого себя. В понимании этого тоже прослеживалась связь между большой и маленькой историей. Мой более поздний интерес к общественно-политическим темам вырос из моих попыток понять, как соотносятся между собой внутренняя и внешняя свобода.

В 1982 году, продолжая изучать русский язык, я начал работать переводчиком русского в Датской организации помощи беженцам, где через два года получил должность преподавателя языка, которую занимал до 1990 года, когда стал первым московским корреспондентом “Берлинске Тидене”. Языковая школа была просто фантастической работой, где собралась разношерстная толпа учащихся и людей с высшим образованием, живших в кильватере эпохи молодежных протестов. Я прекрасно чувствовал себя в этом обществе, где регулярно встречался с культурами далеких стран, слушал рассказы о ситуации в Иране и Ираке, Румынии и Турции, Эритрее и Ливане. В результате я осознал, что отсутствие свободы слова, которое я наблюдал в Советском Союзе, характерно и для других мест. Сам я был женат на иммигрантке, и мне были понятны многие проблемы, возникавшие у беженцев по прибытии в Данию – страну, которая на первый взгляд кажется открытой и дружелюбной по отношению к иностранцам. Однако при более тесном знакомстве люди чувствовали себя как бы вне общества, поскольку его культура и население были настолько однородны, что любой, кто говорил по-датски с едва заметным акцентом или имел чуть экзотическую внешность, автоматически попадал в категорию “чужих”. Датчане вовсе не враждебны к иностранцам, просто они не привыкли к соседству с представителями других культур. Им приходилось осознавать, что человек с арабской или турецкой внешностью, который одевается совершенно по-другому и говорит по-датски с акцентом, – такой же датчанин, как те, чей род жил в Дании на протяжении нескольких сотен лет.

В Датской организации помощи беженцам я познакомился с эмигрантами из Советского Союза. Впоследствии мой интерес к общению с ними приобрел политический оттенок. Я стал придерживаться антитоталитарных и вдобавок либеральных взглядов. Я пришел к такой позиции не через опыт, полученный внутри Дании, а благодаря знакомству с мужественными людьми, которые отказывались подчиниться лжи и “тирании молчания”, насаждаемой советской диктатурой.

Борцы за права человека в СССР были идеалистами, в основном настроенными либерально, но их идеализм вовсе не казался чем-то далеким от действительности или каким-то абстрактным понятием. Когда того требовала ситуация, он насквозь пропитывался реализмом, заставлявшим режим бояться диссидентов больше, чем иностранных армий, оснащенных самым современным оружием. Для движения по защите прав человека так называемая реальная политика, проводимая Западом в отношении Советского Союза, фактически означала предательство тех принципов, на которых основывается либеральнодемократическое общество. Эти принципы, закрепленные во Всеобщей декларации прав человека ООН, принятой в 1948 году, рассматриваются западными странами как идеальная форма согласия между государством и каждым его отдельным гражданином, для которой не существует границ. Критики системы, их несгибаемость, стали для меня примером. Они шли в тюрьму с высоко поднятой головой. Их чувство собственного достоинства и верность своим убеждениям были важнее приспособленности к преступному режиму, который они глубоко презирали. Диссиденты жили в соответствии с тем, что говорили в своих речах. В их случае не существовало никакого раскола между словом и делом. Как выразился один из критиков системы, они “счастливые политические пленники”.

В первые годы у меня сформировалось одностороннее романтическое представление о диссидентах, независимо от их убеждений, будь они демократическими, националистическими или же либеральными. Я безгранично восхищался всеми, кому хватило мужества выступить против советской диктатуры, рискнув своим благополучием. Мое отношение к ним со временем не изменилось, но их образ в моих глазах стал более многогранным. Они ведь были такими же людьми из плоти и крови, как и мы, со своими сильными и слабыми сторонами. Среди диссидентов встречались тщеславные и эгоцентричные люди, которые изменяли своим женам и злоупотребляли алкоголем, но в своей основе они обладали нравственной чистотой и стремились вести себя как свободные люди в несвободном обществе, за что платили высокую цену. Иногда настолько высокую, что им приходилось жертвовать жизнью, как это случилось с Анатолием Марченко, который, проведя большую часть своей взрослой жизни политическим заключенным ГУЛАГа, в 1988 году посмертно стал первым лауреатом вручаемой Европарламентом Премии “За свободу мысли” имени Андрея Сахарова.