Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Если говорить кратко, страна находилась в состоянии латентной гражданской войны, которая велась не политическим оружием, а шаг за шагом принимала формы насилия. Различные события от “спартаковского восстания” до актов агрессии и фемических судов[14], осуществляемых добровольческими корпусами и “Черным рейхсвером”, от мартовских столкновений в Средней Германии до марша нацистов к Фельдхернхалле в Мюнхене, от рабочих стачек в Гамбурге и Вене до “кровавого мая” в Берлине постепенно зажимали демократию в тиски между воюющими сторонами…

В 1932 и 1933 годах в Германии и Австрии произошел раскол общества, который чем-то напомнил современную ситуацию в Ливане. Различные народные ополчения – “Штурмовые отряды”, “Союз красных фронтовиков”, военизированные организации “Штальхельм” (“Стальной шлем”), “Хаммершафты”, “Рейхсбаннер” (“Государственный флаг”), “Шутцбунд” (“Союз обороны””) и “Хеймвер” (“Защита родины”) сражались друг с другом прямо на улице, и смертельная битва в Веймарской республике достигла критической точки”.

Энценсбергер делает такой вывод:

“Чувство бессилия вынудило большинство немцев податься в экстремисты. Люди считали, что защиту и безопасность можно найти лишь в таких организациях, как Коммунистическая партия Германии, Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, рейхсвер или штур14 Фемические суды (Fememord), или фемгерихт – средневековая система тайной судебной системы, возникшая в Вестфалии и действовавшая в ряде европейских стран. В Веймарской республике данный термин означал убийство действующего или бывшего члена какой-либо организации в качестве мести за измену этому объединению.

мовые отряды. Народные массы пытались сделать выбор между левыми и правыми; колебания между двумя полярными силами приняли характер эпидемии. Из страха оказаться в изоляции люди искали убежище в коллективах, пытались найти спасение в мировом сообществе или советском коммунизме. Парадоксально, что для многих из них подобное бегство обернулось полным одиночеством – изгнанием, концентрационным лагерем, этнической чисткой, ГУЛАГом или депортацией”.

Непохоже, что в Веймарской республике царила неограниченная свобода слова, – скорее шла дикая схватка за власть. Политическая культура страны сохраняла признаки авторитаризма эпохи кайзера и выражала презрение демократии. Государство было просто не в состоянии защитить свободу слова и прочие фундаментальные права граждан.

Как уже говорилось, буквально за неделю до начала Второй мировой войны Арье Найеру и его еврейской семье удалось выскользнуть из нацистской Германии. Многие его родственники погибли во время Холокоста, поэтому никакая гипотетическая любовь к свободе слова не побудила бы его защищать право нацистов на демонстрации в Иллинойсе, выдвигая аргументы против запрета фашистской идеологии. “Я не смог бы заставить себя защищать свободу слова в Скоки, если бы не считал, что шансы предотвратить повторение Холокоста наиболее высоки в обществе, где все нападки на свободу слова наталкиваются на противодействие. Свобода включает определенные риски, однако ее подавление – готовый рецепт катастрофы”, – утверждает Арье Найер в своей книге “Защищая своего врага”.

Он тоже не воспринимает Веймарскую республику как “рай для свободы слова”. Политические убийства были там в порядке вещей, и преступники зачастую слишком легко ускользали от правосудия. Когда в 1919 году убили коммунистов Карла Либкнехта и Розу Люксембург, один из убийц получил два года тюрьмы, а другой отделался четырьмя месяцами за решеткой. Согласно результатам исследования 1922 года, после окончания Первой мировой войны праворадикалы совершили триста пятьдесят четыре политических убийства, в то время как леворадикалы ответственны за двадцать два убийства своих политических соперников. Триста двадцать шесть убийств, приписываемых группам правового крыла, так никогда и не были раскрыты, или же их участники получили незначительные наказания. Одно из наиболее громких убийств произошло в июне 1922 года, когда погиб министр иностранных дел еврейского происхождения Вальтер Ратенау. Месяц спустя правительство приняло закон о предоставлении чрезвычайных полномочий для защиты республики, который позволил осуждать тех, кто возводил в ранг героев исполнителей политических убийств и их заказчиков – организации. Кроме того, новый закон запрещал высмеивать республиканские политические учреждения. По словам Найера, веймарское правительство соблюдало его с удвоенной энергией, тогда как в других сферах все осталось по-прежнему. Иллюстратора-сатирика и художника Георга Гросса, который тогда был членом коммунистической партии, осудили за оскорбление общественной морали из-за созданной им серии картин “Ессе Homo” (Се человек)[15]. Кроме того, цензура запретила фильм известного драматурга и 15 Слова Понтия Пилата о распятом Иисусе Христе (Евангелие от Иоанна, XIX, 5).

режиссера Бертольда Брехта “Куле Вампе, или Кому принадлежит мир?” из-за сцены самоубийства рабочего, непосредственно связанной с президентским декретом о предоставлении чрезвычайных полномочий. Цензор посчитал, что данный эпизод оскорбляет главу государства.

Правительство, напротив, не спешило прекратить политическое насилие. После попытки переворота, предпринятой Гитлером в 1923 году, когда четырнадцать нацистов погибли в перестрелке, будущего фюрера осудили на добрых пять лет тюрьмы за государственную измену, но уже через восемь месяцев он был освобожден. Немецкие адвокаты отказывались участвовать в процессах, где пострадавшими оказывались евреи. В одном из случаев еврейскую женщину ударили тростью по голове, в другом – на молодого еврея напали и избили его прямо на улице пятеро антисемитски настроенных хулиганов, в третьем – член студенческой организации разбил витрину лавки еврейского торговца. Когда молодого человека допрашивала полиция, он сказал: “Разбивая окна еврею, я не причиняю никакого вреда”. Все трое пострадавших обратились в полицию, но им было отказано в возбуждении уголовного дела под предлогом “отсутствия общественного интереса”. Иногда власти все же обращали внимание на происшествия, связанные с антисемитскими настроениями, правда, избегая преследовать в судебном порядке граждан, совершивших насилие по отношению к представителю другой расы.

Найер считает, что ошибочное восприятие Веймарской республики как свободного общества вызвано тем, что в 1920-е годы там наблюдался расцвет изобразительного искусства, музыки и театра. “Однако, – добавляет он, – при отсутствии у правительства желания и сил для прекращения захлестнувшего страну политического насилия невозможно было обеспечить безопасность населению Германии, в том числе и его праву на свободу слова”.

“Нацисты одержали победу над своими политическими соперниками в двадцатых годах не в результате свободной и открытой борьбы идей. Они победили, потому что терроризировали и убивали своих противников”, – подводит итог Найер.

По его мнению, история Веймарской республики достойна изучения, поскольку в наши дни общественность либеральнодемократических стран вновь обсуждает возможные способы борьбы с антисемитскими высказываниями и расизмом. Найер полагает, что правительство республики уклонилось от выполнения своей обязанности по защите права граждан на свободу слова. Слишком часто органы власти отказывались преследовать тех, кто противостоял своим политическим соперникам путем насилия. “История не поддерживает тех, кто считает необходимым запретить нацистам выражать свою позицию. События в Германии 1920-х учат нас, что свободное общество не сможет существовать, пока органы власти не начнут жестко и последовательно наказывать за политическое насилие, – утверждает Найер. – Насилие противоречит слову. Мы пытаемся убедить других в силе наших идей с помощью слова. Насилие же, напротив, использует вооруженные силы, чтобы терроризировать других, препятствуя выражению противоположных точек зрения”. В этом вся суть дискуссии. Слово может оскорбить и шокировать, однако с ним можно бороться другим словом. Слово – как оружие в руках демократии, используемое для урегулирования конфликтов. Разум и чувства материализуются в слове. Поэтому противостояние борьбы с расизмом и права на свободу слова в корне неправильно.

Агнес Калламар, директор правозащитной организации “Статья 19”, в своем выступлении на конференции о расизме и свободе слова сказала, что свободу слова нужно использовать в борьбе с расизмом, а не запрещать ее. Она подчеркнула, что ограничения свободы, изначально предпринятые для защиты меньшинства от ненависти, обычно приводили к негативным последствиям для активистов, в том числе к тюремным срокам для них. “Двадцатилетний опыт применения статьи 19 показал, что ограничения свободы слова вкупе с законами против “языка вражды” редко защищают нас от злоупотреблений, экстремизма или расизма. В действительности их обычно используют как эффективный способ закрыть рот оппозиции и любым “несогласным”, заставить замолчать меньшинства. Они также усиливают доминирующую социально-политическую и духовную идеологию и действующий государственный строй, – заявила Калламар. – Правильным ответом на “язык вражды” должны стать не новые попытки его ограничить или установить над ним контроль, но конкретные программы действий по борьбе с причинами неравенства во всех его проявлениях и усиление тех, чье право на свободу и равенство подвергается нападкам со стороны расистов. Власть свободы слова в борьбе против расизма далека от вседозволенности”.

Арье Найер, который руководил не только “Американским союзом защиты гражданских свобод”, но и правозащитной организацией “Хьюман Райтс Уотч”, а позднее возглавлял институт “Открытое общество” Джорджа Сороса, спустя тридцать лет после дела о марше неонацистов в Скоки выразил мысль, что защита от “языка вражды” на законодательном уровне должна рассматриваться в контексте общей ситуации со свободой слова в конкретной стране. По его словам, чем хуже защищается свобода слова, тем выше вероятность того, что “язык вражды” начнет угрожать общественному порядку. Чем больше ограничивается свобода слова, тем выше риск, что “язык вражды” привлечет к себе внимание, которое никогда не получил бы в обществе, где враждебным высказываниям противопоставляются другие точки зрения, где слова противопоставляются словам, где расистские выражения подвергаются высмеиванию, вышучиванию и глумлению.

“В государствах, где принято ограничивать свободу слова, “язык вражды” представляет еще большую опасность, чем в США. Ситуация, когда власти допускают существование “языка вражды” и при этом ограничены другие высказывания, придает таким выражениям вес, отсутствующий там, где свобода слова защищается более последовательно. В США, где разрешается говорить все что угодно и все что угодно говорится, те, кто слушает, более склонны обращать внимание на высмеивание, являющееся нормальной реакцией на “язык вражды”, чем на сами враждебные высказывания. Свобода слова сама по себе наилучшее противоядие для отравленных идеологий тех, кто пытается распространять ненависть, – утверждал Найер в журнале “Индекс/Досье на цензуру”. – Там, где другие виды высказываний хорошо защищены и где принято думать, что лучшая реакция на негативные высказывания – другие высказывания, я предпочитаю американский подход к “языку вражды”… Гарантируя право каждого человека свободно выражать свои мысли независимо от того, насколько отвратительными они кажутся, мы не даем властям воспользоваться отговоркой о борьбе с “языком вражды”. Ведь они используют ее для цензуры высказываний, которые на самом деле беспокоят их по другим причинам. Кроме того, возможность свободно выражать свои мысли гарантирует, что любое проявление “языка вражды” будет встречено самым эффективным образом, то есть высказыванием противоположных точек зрения”.

Если считать, что существует взаимосвязь между “языком вражды” и массовыми убийствами, о которой твердят сторонники криминализации враждебных высказываний, то европейцам придется констатировать обескураживающую односторонность своих взглядов. Почему сторонники ввода уголовной ответственности за “язык вражды” не требуют запретить марксистскую пропаганду в западных университетах и в СМИ? Ведь именно эта идеология с 1917 года служила оправданием одного массового убийства за другим – от ГУЛАГа в СССР до “полей смерти” “Красных кхмеров” в Камбодже, от “культурной революции” Мао Цзэдуна в Китае до северокорейских концлагерей эпохи Ким Ир Сена! В “Черной книге коммунизма”, изданной во Франции в 1997 году под редакцией Стефана Куртуа, упоминается от восьмидесяти до ста миллионов жертв. Людей уничтожали не за то, что они делали, а за то, кем они были, например евреев и цыган. СМИ и искусство, от кинематографа до литературы и театра, были мобилизованы для разжигания ненависти и зависти населения к социальной группе из-за ее принадлежности к определенному классу. Будучи первым руководителем тайной полиции на Украине, Мартын Лацис сформулировал эту мысль сразу после большевистского переворота, в 1918 году, поэтому не имело никакого значения, что люди, подозреваемые в контрреволюционной деятельности, действительно “подняли бунт против советской власти словом и действием”. Решающее значение имели “класс, которому они принадлежали… их происхождение, образование и профессия. Ответ на эти вопросы определял судьбу обвиняемых”, – утверждал Мартын Лацис.

“Красные кхмеры” делили население на “старых” и “новых” людей. К “старым” относились крестьяне и люди без образования, составлявшие опору партии в стране, в то время как “новые” включали всех остальных: капиталистов, квалифицированных рабочих, интеллигенцию и средний класс. “Новые” были объявлены врагами и подлежали уничтожению. Их геноцид стоил жизни одной пятой населения Камбоджи.

В мирной Дании один ревностный революционер и член партии левых социалистов, получившей места в фолькетинге, в 1973 году мечтал о бесклассовом обществе, счастливом обществе, “рае”, как он назвал его в одном из ведущих журналов о культуре. Чтобы достичь этого “рая”, нужно было сначала разделаться с классовым врагом: “Чтобы иметь возможность жить, рабочие должны убить капиталистов. Чтобы рабочий класс мог прийти к власти, он должен отправить буржуазию на смерть… В мире слишком мало ненависти, и она живет не в тех сердцах. В мире слишком мало оружия, и оно находится не в тех руках”, – написал учитель высшей народной школы Лейф Вармарк в газете “Виндросен”.

Австралийский обозреватель Стив Эдвардс высказал свое мнение о подобной форме “языка вражды”: “Если согласиться с фактом существования “шаблонности” в действиях тех, кто поддерживает запрет “языка вражды”… то таким же образом можно аргументировать запрет всех высказываний, откровенно разжигающих ненависть к другим по классовому или имущественному признаку”.

Почему не введена ответственность за коммунистический “язык вражды”, направленный против капиталистов и крестьян? Ведь исторические документы изобилуют примерами насилия и массовых убийств определенных классов и социальных групп во имя коммунизма! Возможно, это связано с тем, что существуют так называемые хороший и плохой “языки вражды”. Марксистско-ленинские враждебные высказывания относятся к первой категории, поскольку направлены против врагов левого крыла или за высшую справедливость, а нацистский “язык вражды” признан однозначно “плохим”. Свою роль также сыграло поражение Германии во Второй мировой войне, тогда как Советский Союз входил в число победителей, поэтому именно нацистский геноцид других народов стал основой законов против “языка вражды”, ограничивающих свободу слова. Массовые убийства людей, совершенные коммунистами, стали широко обсуждаться только после падения железного занавеса.

Дискуссия о преступлениях коммунизма и нацизма, идеях, которые их вдохновляли, сходстве и различии обеих идеологий стала особенно важной для Европы в начале XXI века, в значительной степени благодаря падению Берлинской стены и объединению востока и запада в рамках Евросоюза. Финско-эстонская писательница Софи Оксанен высказала мнение, что история бывших коммунистических стран не стала частью общего представления о Европе в XXI веке и что нужно ее написать, чтобы можно было говорить об объединенном континенте. Она полагает, что коммунизм лишил истории отдельных людей, утративших право рассказывать, чему подвергались отдельные представители и социальные группы восточноевропейского общества, в то время как официальная история, представленная в газетах, книгах и фильмах, полна лжи и замалчивания. “Как можно создать свою идентичность, если у тебя нет материала?” – спрашивает Оксанен в одном из интервью.

Американский историк Тимоти Снайдер обозначил рамки для исследования истории массовых убийств в Европе XX века в своем нашумевшем эссе, опубликованном в журнале “Нью-Йорк Ревью оф Букс” (2009). Он утверждает, что ГУЛАГ и Освенцим, описанные Александром Солженицыным и Примо Леви, охватывают не всю историю массовых убийств, совершенных коммунистами и нацистами в Европе. Ведь только выжившим узникам советских и немецких лагерей удалось рассказать о своей судьбе, и общественности неизвестны другие примеры, поскольку все непосредственные участники событий погибли.

Многие даже не подозревают, что большинство жертв политики уничтожения гражданского населения, проводимой обоими режимами, погибли на территории нынешних Белоруссии, Украины, Польши, Латвии и Литвы. В двенадцатилетний период с 1933 по 1944 год было убито почти двенадцать миллионов европейцев, проживавших в странах между Германией и Россией, а не в них самих. Жертвы можно условно разделить на три равные по численности группы: евреи, которых убивали немцы, неевреи, также уничтожаемые немцами, и советские граждане, погибавшие в результате действий советского режима. Нацисты, как правило, убивали лиц, не являвшихся немецкими гражданами, а советский режим главным образом умерщвлял собственных граждан. Исключением в случае Германии стали семьдесят тысяч так называемых неизлечимых больных, которых уничтожили через оказание “активной врачебной помощи” в первые два года войны, и сто шестьдесят пять тысяч немецких евреев.

По словам Снайдера, Украина и Белоруссия в те годы “стали сердцем европейской тьмы”. Эти страны подверглись советским репрессиям в 1930-х и немецким – в первую половину 1940-х. Из 5,7 миллиона евреев, погибших во время Холокоста, 4 миллиона до войны были советскими и польскими гражданами. Войска Гитлера в период с 1941 по 1944 год превратили Белоруссию в самое опасное место на земле. Половину белорусского населения убили или депортировали. Через такое не проходила ни одна европейская страна. Ужасы войны в Белоруссии показал Элем Климов в своем выдающемся фильме “Иди и смотри” (1985), поражающем зрителя кадрами массовых убийств, осуществлявшихся нацистами, и рассказом о том, сколько местное движение сопротивления сделало для победы над Гитлером. По мнению Снайдера, европейцам следует узнать, что Белоруссии была уготована судьба “граунд зироу” (буквально – “нулевой отметки”) нацистских массовых убийств.

“Обычно Освенцим рассматривают как всеобъемлющий символ массового убийства людей, но фактически с него только начинается наше знание, это лишь намек на правдивое описание истории, которое пока еще ждет своего часа”, – считает Снайдер. Он обратил внимание, что мотивацией нацистов и коммунистов при совершении массовых убийств мог быть трезвый экономический расчет. Но эту сторону явления общество словно не замечает, подсознательно отрицая возможность рассматривать причины массовых убийств с рациональной точки зрения.

“И нацистская Германия, и СССР шли по пути экономического самообеспечения. Германия желала уравновесить свою промышленность созданием аграрной утопии на востоке, Советский Союз хотел преодолеть свою экономическую отсталость и аграрный статус посредством быстрой индустриализации и урбанизации. Оба режима стремились к установлению экономической автаркии в большой империи и искали пути распространения влияния на Восточную Европу. Они рассматривали Польшу как “заблуждение истории”, но Украину с ее богатыми землями им ничто не могло заменить. Они считали различные социальные группы своими врагами, стоящими на пути реализации их планов, хотя в Советском Союзе не было аналога планам германского руководства по полному уничтожению евреев. Главную роль играла идеология, которая помимо легитимизации массовых убийств включала особое видение экономического развития. Недостаток ресурсов, особенно продуктов питания, вынудил оба режима внести массовое уничтожение людей в план своего экономического развития, – говорит Снайдер. И делает вывод: – Общий политический урок, который необходимо извлечь из истории массовых убийств: нужно опасаться того, что можно назвать “привилегированным развитием”, – попытки государства осуществить экономическую экспансию, сопровождаемую человеческими жертвами, смерть которых положена в основу благосостояния страны. Нельзя исключать, что гибель одной социальной группы окажется выгодной другой или по меньшей мере будет так восприниматься. “Привилегированное развитие” – особая форма политики, которую Европе пришлось пережить и через которую, возможно, придется пройти снова. Единственным полноценным решением может быть лишь обязательное этическое отношение к индивиду, когда его жизнь ценнее его смерти, и только в этом случае подобную схему невозможно будет воплотить”.

Между ограничениями свободы слова в США и в Европе есть принципиальная разница. В отличие от государств Старого Света, в США нет законов, запрещающих “язык вражды”. На протяжении всего XX века постепенно расширялись границы того, о чем в США можно говорить, не подвергаясь судебному преследованию. Интерпретация американским верховным судом первой поправки к конституции, защищающей свободу слова и религии, а также отделяющей церковь от государства, становится все более и более либеральной. Взгляд судебной системы на свободу слова характеризуется двумя явлениями. Во-первых, американцы традиционно избегают как-либо влиять на содержание высказываний независимо от того, насколько уничижительными и оскорбительными они являются. Государственная власть не вмешивается в содержание того, что говорят граждане страны. Во-вторых, суды особенно внимательны к последствиям сказанного, если им предстоит определить, требует ли выражение чьего-то мнения защиты закона. Даже подстрекательство к насилию и угрозы подлежат наказанию далеко не всегда, а только если есть риск, что за угрозами последует их непосредственное выполнение. В Европе к этой проблеме относятся иначе.

Свобода слова в США обладает особым статусом, тогда как в Европе она приравнена к другим правам человека. Это означает, что другие права, например право избежать оскорблений того или иного рода, в некоторых случаях оказываются приоритетнее защиты свободы слова. В Западной Европе это относится в первую очередь к Германии, где право на достоинство ставится выше свободы слова, поэтому там на нее есть ряд ограничений. Например, художники и СМИ могут быть наказаны за публикацию карикатур, изображающих политиков в виде животных. Кроме того, Германии удалось пролоббировать на уровне ЕС рамочные решения, обязывающие европейские страны принять новые законы против “языка вражды”. В результате свобода слова в Европе ценится гораздо меньше, чем в США.

Различие между двумя континентами наглядно продемонстрировали еще несколько примеров последних лет. В июле 2007 года четырех британских мусульман приговорили к длительным срокам тюремного заключения за разжигание расизма и призыв к убийствам во время демонстраций против “карикатур на пророка Мухаммеда” перед зданием датского посольства в Лондоне 3 февраля 2006 года. Один из осужденных был в поясе, напоминающем “пояс смертника”, другие несли плакаты с призывами к убийству оскорбителей ислама, что видно на фотографиях, опубликованных прессой. Американский суд вряд ли вынес бы обвинительный приговор этим мусульманам, поскольку они не предъявили конкретной угрозы никому из причастных к публикации карикатур, однако в Европе это все же произошло.

Другой случай. В октябре 2008 года Европейский суд по правам человека отклонил жалобу французского карикатуриста Дени Леруа. Шестью годами раньше его осудили за восхваление террора, после того как баскская газета “Экаитза” 13 сентября 2001 года опубликовала его рисунок теракта против нью-йоркских башен-близнецов с надписью “Мы все об этом мечтали, а “Хамас” это сделал”. С точки зрения американцев, подобное высказывание крайне оскорбительно, однако в США оно едва ли привело бы к судебному процессу и вынесению вердикта. В задачи суда не входит контролировать даже самые оскорбительные высказывания. Вместо этого общественность могла резко осудить рисунок через СМИ.

Наконец, вспомним еще одно решение Европейского суда по правам человека, который в 2004 году отклонил жалобу Марка Норвуда, британского гражданина и члена Британской национальной партии, которого осудили за оскорбление мусульман как социальной группы. После теракта в США он вывесил в окне своей квартиры на втором этаже плакат с изображением нью-йоркских башен в огне и надписью “Ислам, вон из Великобритании – защитим британский народ!”, рядом с которой поместил символы ислама, полумесяц и звезду, в обрамлении запрещающего знака. Американская конституция, скорее всего, защитила бы подобное высказывание, но в Европе оно было воспринято как наказуемое проявление “языка вражды”.

В современной Европе, впечатленной Холокостом и расцветом фашизма в 1920—1930-х, очень многие неподобающие вы-оказывания, особенно расистского характера, оказались вне закона. То же самое произошло в бывших коммунистических странах – Польше, Венгрии и Чехии, которые после присоединения к Европе приняли законы, предусматривающие уголовную ответственность за отрицание или оправдание преступлений коммунизма и нацизма. В США любые идеи и мнения, в том числе расистского характера, имеют одинаковое право на существование, хотя американская история, как и европейская, изобилует примерами рабства, гражданских войн, линчевания и дискриминации чернокожих. Нацистам не запрещается проводить демонстрации в районе, где живут выжившие при Холокосте, белым расистам – сжигать крест (символ ку-клукс-клана) в негритянском квартале, а критикам США – жечь американский флаг или флаги других стран.

История свободы слова в США ослабляет позицию тех европейцев, которые считают, что легализация “языка вражды” связана с расизмом и геноцидом. В течение XX века в США последовательно расширялись границы свободы слова. Суды не призывают к ответу за грубые расистские высказывания, тем не менее в начале XXI века в стране отмечается гораздо меньше случаев выражения ненависти к людям другого цвета кожи, чем сто лет назад. Штаты стали свидетелем успешного движения за гражданские права, обеспечившего равные права афроамериканцам. Во второй половине XX века США приняли больше иммигрантов, чем любая другая страна, и в 2008 году американцы выбрали первого чернокожего президента Барака Обаму. В 2001 году Колин Пауэлл стал первым афроамериканцем, возглавившим внешнеполитическое ведомство страны. За ним последовала Кондолиза Райс – первая женщина, вставшая в 2005 году у руля американской дипломатии. Значительно вырос и стал играть большую роль в общественной жизни афроамериканский средний класс. В 1967 году верховный суд США отменил действовавший во многих штатах запрет на браки между представителями разных рас. С тех пор количество межрасовых браков выросло с шестидесяти пяти тысяч в 1970 году до четырехсот двадцати двух тысяч в 2005 году. Все эти примеры опровергают утверждение, что легализация “языка вражды” повышает риск преследования и маргинализации этнических, религиозных или других меньшинств.

В развернувшейся на Западе дискуссии о свободе слова американская и европейская точки зрения противоположны. Американская традиция гарантирует широкую свободу слова. Согласно конституции США, свобода слова занимает особое положение и не может рассматриваться наравне с другими гражданскими правами, хотя и не является абсолютной. В Европе иная ситуация. Здесь у свободы слова нет никакого особого положения по сравнению с другими институтами ЕС, Европейского суда по правам человека, правозащитных организаций и каждой отдельной страны Старого Света, где постепенно вводят юридическое преследование за все больший спектр высказываний с целью защиты прав и свобод других. То есть с такими правами, как право на равенство, право не стать объектом чьей-то ненависти, право не подвергаться дискриминации и право на защиту чести и достоинства. Законы о богохульстве, активно применявшиеся в прошлом, заменены на правовые нормы в отношении “языка вражды”, защищающие от оскорблений религиозные, этнические и прочие социальные группы.

Американский эксперт в области конституционного права Гай Карми считает, что причина кроется в историческом понятии чести, когда один дворянин вызывал другого на дуэль, если считал, что тот его оскорбил. Нацисты тоже ссылались на необходимость защищать кровь и честь нации, запрещая немцам вступать в брак с евреями и заниматься с ними сексом. По мнению многих обозревателей, изучающих историю свободы слова, главенствующие европейские течения в этой сфере будут с годами лишь усиливаться, в то время как США с их либеральным пониманием свободы слова, похоже, ждет все большая изоляция. Парадоксально, но в Европе бытует мнение, что увеличение религиозного, этнического и культурного многообразия общества требует меньшего разнообразия высказываний, в то время как США занимают диаметрально противоположную позицию. То есть здесь американские и европейские взгляды расходятся. Это означает, что в Европе все меньше толерантность к оскорбительным высказываниям, в то время как требования об уважении, выдвигаемые индивидами и группами, все чаще провоцируют очередное сужение границ того, что может быть сказано в рамках закона. Количество высказываний, классифицируемых как “язык вражды”, растет, и они охватывают все новые области.

Поначалу европейские законодатели защищали от враждебных высказываний лишь отдельно взятые социальные группы, в первую очередь этнические и религиозные меньшинства. Затем к ним добавились гомосексуалисты. Количество различных меньшинств продолжает расти, а общественность придает все большее значение сексуальным, культурным, этническим и религиозным особенностям других людей, определяя, кто может требовать защиты от оскорбительных высказываний; следовательно, число культур и религий, о которых нельзя негативно отзываться, будет только увеличиваться. Соответственно уменьшится количество тех, кого можно критиковать без риска судебного преследования. Кто знает, может быть, в один отнюдь не прекрасный день защиты потребуют все, от веганов и трезвенников и до плоскогрудых работниц фаст-фуда и фанатов футбольной команды, которая слишком часто проигрывает. Характерным примером такой ситуации стал британский закон о равноправии, принятый в 2010 году.