Текст книги "Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда"

Автор книги: Росе Флемминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Кто-то может возразить, что различия между США и Европой, которые я привел, не соответствуют реальному положению дел во время карикатурного скандала, когда многие европейские газеты напечатали рисунки, а из американских изданий – лишь некоторые. Означает ли это, что европейцы оказались более готовыми защищать свободу слова, когда это действительно понадобилось?.. Не думаю. В 2005 году идея заказать рисунки, чтобы получить реакцию в виде дискуссии о самоцензуре, имела гораздо больший смысл для Европы, чем для США. Ведь большинство американцев восприняли обсуждение проблемы ислама как чисто внешнеполитическое дело. Речь шла не о том, что происходило в США, а о событиях в исламском мире. За терактом 11 сентября стояли мусульмане-иностранцы, а не американские граждане, тогда как убийство Тео ван Гога и теракты в Лондоне и Мадриде совершили выходцы из исламских стран, проживавшие в Нидерландах, Великобритании и Испании.

Существовавший в то время страх перед исламом среди граждан США не принимал формы, вынуждающие подвергать цензуре или вообще удалять из программы театральные постановки, убирать фотографии из музейных экспозиций, избегать мусульманских тем в юмористических постановках или редактировать сцены фильмов. В США дело ограничилось отказом в 2006 году многих книжных магазинов продавать журнал с “карикатурами на пророка Мухаммеда”, а также удалением неоднозначной сцены из одной серии мультсериала “Южный парк”, при этом данные эпизоды никто не воспринял как внутриполитический вызов, аналогичный тому, что произошло в Европе. Дискуссия о самоцензуре в отношении ислама не была актуальна для США, а в Европе привлекла огромное внимание общественности. Все события, которые я приводил, рассказывая о причинах, побудивших нас опубликовать рисунки, произошли именно в Европе. То же касается большинства относящихся к данной теме случаев, которые имели место позднее. Европейские редакторы понимающе кивали, когда речь заходила о проблемах, поднятых “карикатурами на пророка Мухаммеда”, чего нельзя сказать об их коллегах в США.

Кроме того, мусульмане интегрировались в американское общество лучше, чем в европейское. Они лучше образованны, чем среднестатистический житель США, больше зарабатывают и говорят на большем количестве языков. Они не обременяют социальную кассу, скорее наоборот, поэтому здесь не могла возникнуть дискуссия об интеграции мусульман в американскую сатирическую традицию и о попытках некоторых из них навязать свои нормы, как это произошло по другую сторону океана. Мусульмане-радикалисты также не являются проблемой американского общества. Дискуссия на эту тему стала развиваться лишь после того, как майор Нидал Малик Хасан расстрелял тринадцать человек на военной базе Форт-Худ в Техасе в ноябре 2009 года. Должно быть, сыграл свою роль более высокий уровень религиозности в США, чем в Европе. Религия заполняет гораздо больше общественного пространства.

Наконец, американское общество значительно раньше прошло через волнения, связанные с иммиграцией, интеграцией и ценностями, которые происходят в Европе в начале XXI века. Голландский социолог Пауль Шеффер описывает три фазы, обычно сопровождающие иммиграционный процесс. В первой фазе старые граждане общества-реципиента и иммигранты всячески избегают друг друга. В какой-то момент становится невозможным поддерживать два отдельных мира, после чего начинается вторая фаза, в которой происходит конфронтация ценностей, стилей жизни, границ и того, что называется “быть гражданином общества”. По словам Шеффера, карикатурный скандал стал важным эпизодом в дискуссии о том, что в современной Европе включает в себя понятие свободы слова и религии. Наконец, общество вступает в третью фазу, где различные социальные группы договариваются об общем понимании основополагающих ценностей. Весь этот процесс США уже пережили.

Именно поэтому американские СМИ посчитали, что карикатурный скандал не имеет ничего общего с их действительностью. Европейская история “карикатур на пророка Мухаммеда” получила резонанс в исламском мире, но совершенно не затронула внутриполитические отношения в США.

Так было до начала беспорядков. В январе-феврале 2006 года карикатурный скандал превратился в новость мирового масштаба, и общественность удивлялась, почему американские СМИ не спешат показать своим читателям и телезрителям вызвавшие бурную реакцию рисунки, чтобы они могли определить свое отношение к проблеме. Из-за этого у людей сформировалось впечатление, что в действительности рисунки более оскорбительны, чем могло показаться. Во время скандала я лично разговаривал с двумя американскими редакторами и поэтому думаю, что были еще две причины, из-за которых они не печатали рисунки. Во-первых, они беспокоились о своих корреспондентах, работавших в исламском мире. Меньше четырех лет назад исламские террористы в Пакистане похитили и убили сотрудника “Уолл-Стрит Джорнал” Дэниела Перла. В начале 2006 года резко вырос уровень насилия в Ираке, и недовольство политикой США в регионе было настолько сильным, что многие СМИ просто не могли обеспечить безопасность своих сотрудников. То же самое касалось Афганистана. Вторая причина связана с политкорректностью и ошибочным убеждением, что религия и раса – одно и то же. По мнению некоторых американских редакторов, мусульмане в Европе имеют тот же статус, что и афроамериканцы в США, поэтому “карикатуры на пророка Мухаммеда” сочли проявлением расизма.

В целом американская общественность убеждена, что мультирелигиозное и мультикультурное общество предполагает гораздо больше различных высказываний, нежели однородное. Это означает, что религиозные группы имеют право, вербуя новых членов, подвергать критике своих конкурентов, проявляя терпимость к аналогичной встречной деятельности. В 1940 году на одном из процессов верховный суд США защитил право одного из свидетелей Иеговы вешать в католическом квартале через громкоговоритель, что католическая церковь – “орудие Сатаны”. В Европе же считают необходимым пресекать подобные действия, и общество оправдывает многие ограничения свободы слова стремлением к мирному сосуществованию.

Эдвин Бейкер, американский эксперт по конституционному праву и защите свободы слова, считает высокий уровень терпимости в США и их успехи в борьбе с расизмом прямым следствием широкой свободы слова: “Я не согласен с тем, что у некоторых стран по сравнению со Штатами есть какие-то особые причины запрещать “язык вражды”. То же самое относится к Европе, пережившей Холокост и фашизм. Ее исторический опыт не оправдывает ограничение свободы слова”.

Джеймс Уайнстейн, автор книги о “языке вражды”, указывает, что в США, в отличие от Европы, значительная часть населения не доверяет государству, поэтому у органов власти гораздо меньше полномочий вмешиваться в то, что делают и говорят американские граждане. Но добавляет, что есть и более прозаичное объяснение. Суды в США обладают многолетним опытом формулирования “доктрины свободы слова”, которым не может похвастаться ни одна демократическая страна. Между тем верховный суд США в первой половине XX века не мог защитить отдельные виды высказываний, которые должны быть разрешены в любом демократическом обществе, например право критиковать участие Америки в какой-либо войне, восхвалять марксизм или критиковать экономическую и политическую систему страны. Вашингтон все же извлек уроки из своих ошибок, в то время как европейским судам еще только предстоит многому научиться в сфере обеспечения свободы слова для инакомыслящих. “Поэтому то, что в глазах многих европейцев (и американцев) выглядит как бессмысленная чрезмерная защита высказываний, в действительности – нелегкий путь к пониманию того, что требуется для всеобъемлющей защиты права на выражение несогласия в демократическом обществе”, – заключает Уайнстейн.

1 февраля 2006 года, когда карикатурный скандал со всеми его демонстрациями, насилием и бойкотом быстро набирал обороты, мы с главным редактором Карстеном Юсте получили электронное письмо от коллеги из одной крупной датской утренней газеты. Там было сказано:

Уважаемый Флемминг Росе,

Постараюсь быть краткой. Я очень горжусь тем, что выросла в стране, где царят свобода мысли, толерантность, открытость и просвещение. И мне очень стыдно жить в одной стране и работать в одной отрасли с “Юлландс-Постегр>, потому что “карикатуры на пророка Мухаммеда”, по моему убеждению, выражают все совершенно противоположное: болезненное невежество, нетерпимость, неуважение и отвратительное высокомерие. Как журналист, я всегда готова безоглядно защищать право каждого свободно выражать свои мысли. Но прикрываться свободой слова, чтобы публиковать свои пренебрежительные представления о религии других людей, по-моему, позорно. Сегодня мы вздрагиваем, глядя на нацистские изображений евреев до и во время Второй мировой войны. Впоследствии мы так же будем вздрагивать при виде рисунков “Юлландс-Постен”, затрагивающих целую мировую религию.

Сказано так, что мало не покажется! Текст буквально излучал авторское негодование, хоть и выраженное политкорректно. Я переслал письмо главному редактору одной газеты, критически настроенной к публикации рисунков, добавив, что автор, должно быть, направила его мне по ошибке, поскольку оно напоминает заявление о приеме на работу. Не знаю, виной ли тому мои слова, но спустя некоторое время сердитая журналистка уже работала именно в той газете. Это, конечно, было не совсем порядочно с моей стороны, но письмо было не менее оскорбительным, так что мы в расчете. Эмоциональный текст отражал распространенный миф о европейских мусульманах как о евреях нашего времени. Создавалось впечатление, будто газета “Юлландс-Постен”, опубликовав рисунки, демонизирует мусульман, как Юлиус Штрайхер в “Штюрмере” – евреев перед началом Второй мировой войны, когда они подверглись массовому уничтожению. Я уже слышал мерный грохот сапогов и нацистские марши, словно доносящиеся издалека, и видел, как мы с сообщниками готовим газовые камеры, обильно удобряя почву антисемитской пропагандой.

Гюнтер Грасс, немецкий писатель и лауреат Нобелевской премии, в интервью португальскому журналу “Визао” призвал читателей присмотреться к рисункам: “Они напоминают иллюстрации в известной немецкой газете “Штюрмер”, которая печатала антисемитские карикатуры именно в таком стиле”. И добавил, что публикация рисунков, несомненно, является провокацией и что “Юлландс-Постен” предупреждали о возможной реакции. Грасс не умеет читать по-датски и не присутствовал на встречах, когда принималось решение о запуске проекта. Интересно, какие критические источники заставили его сделать столь безапелляционные выводы? Или же он, новоявленный агент Штази, каким-то образом получил доступ к наблюдению за электронной почтой, прослушиванию телефонных разговоров и личных встреч? Нужно быть полностью безграмотным в анализе изображений, чтобы вообще узреть сходство “карикатур на пророка Мухаммеда” с антисемитскими карикатурами в “Штюрмере”.

Вряд ли Грасс опирается на уроки истории, ведь он, будучи “совестью немецкой литературы”, последовательно принижал преступления коммунистов и в конце концов высказался резко против объединения Германии. Но так поступает и мой молодой датский коллега из культурной среды, придерживающейся прогрессивных политических взглядов. То же можно сказать и о мусульманах Европы, которые проводят параллели между своей ситуацией и положением евреев в Германии 1930-х, примеряя на себя роль жертвы и всеми оскорбляемого меньшинства, что наносит огромный вред интеграции и равноправию в демократическом обществе.

В ряде случаев общество демонстрирует особое отношение к исламу и мусульманам. Во многих странах выдвинуты законопроекты и приняты законы, защищающие мусульман и ислам от оскорблений. Один британский министр потребовал называть террор, совершаемый мусульманами во имя их религии, “антиисламской деятельностью”. На Би-би-си перестали использовать термин “исламские террористы” после жалобы от Совета мусульман Великобритании. Исламские организации сотрудничают со всеми европейскими правительствами и получают экономическую поддержку от властей. На многих рабочих местах и в общественных организациях оборудованы специальные молельные комнаты. Детские сады и школы предлагают халяльное мясо, а общественные бассейны организовали раздельное посещение для мужчин и женщин, чтобы удовлетворить требование мусульман. Архиепископ Кентерберийский и эксперты по исламу поддерживают ввод элементов исламского права в европейских правовых системах.

Ситуация с евреями после прихода Гитлера к власти в январе 1933 года была совершенно другой. Их интернировали в концлагеря, и редко какая неделя обходилась без уличного насилия в отношении евреев. Их магазины подвергались вандализму, население призывали бойкотировать еврейские товары, а многих убивали прямо на улице. В течение следующих лет евреям запретили работать адвокатами, врачами и журналистами. Они не могли пользоваться государственными больницами, работать в социальном секторе и по достижении четырнадцати лет не имели права учиться в государственных учреждениях. Общественные парки, побережья и приморские отели были для них закрыты. Скамейки на улицах, места в автобусах и поездах помечались, чтобы евреи и немцы сидели раздельно. Нюрнбергские законы, принятые в 1935 году, лишали евреев гражданства, запрещали им браки с немцами, то же касалось и внебрачных половых контактов с евреями. Меньше чем два года спустя по-еле прихода нацистов к власти пятьдесят тысяч евреев, то есть десять процентов от их общего числа, покинули Германию. Когда началась Вторая мировая война, в стране осталось не больше ста тысяч евреев. Насилие против евреев, инициированное властями, пронизывало все немецкое общество сверху донизу. Евреи превратились в людей второго сорта. Все указанные меры представляли собой действия, которые дискриминировали евреев и санкционировали их преследование, а не только высказывания в их адрес. Виктор Клемперер, еврей по происхождению, профессор литературы и знаток французского Просвещения, уже в 1933 году записал в дневнике: “Никто не может дышать свободно, всякое слово лишилось свободы, будь оно напечатано или сказано”.

Обидно, что даже одаренному человеку может прийти в голову сравнивать положение, в котором оказались евреи перед Второй мировой войной, с ситуацией вокруг мусульман в начале XXI века. Подобные мысли основываются либо на опасном невежестве, либо на ничем не объяснимой ненависти к собственной цивилизации, либо на чувстве стыда, заставляющем видеть то, чего нет. Редко кто выступает с опровержением, когда исламские деятели заявляют, что Европа готовится дать отпор мусульманам, что может закончиться их отправкой в газовые камеры, как это случилось с евреями во время войны. Разумеется, есть примеры, когда мусульмане действительно подвергаются дискриминации и становятся объектом “демонизации”, но то же самое происходит и с другими социальными группами, которые почему-то не привлекают столько внимания. В таких случаях, естественно, следует бороться с дискриминацией, как и с другими формами преступного обращения.

В начале XXI века европейские мусульмане пользуются теми же правами, что и все остальные граждане стран Старого Света. Более того, в некоторых случаях их ждет “особое обращение” по сравнению с представителями других меньшинств, в то время как евреи в 1930-е годы были лишены всех прав граждан Третьего рейха. Настоящая проблема с мусульманами и правами человека заключается в том, что мусульмане, при всех преимуществах европейского либерально-демократического социума, часто не имеют возможности воспользоваться ими внутри своих сообществ. Это относится к женщинам, гомосексуалистам и тем, кто решил расстаться со своей религией.

Карикатурный скандал стал буквально звездным часом сторонников ввода ограничений для оскорбительных высказываний. Между тем их деятельность основана на заблуждениях, что у некоторых социальных групп есть привилегия, дающая им право избегать оскорблений, и что у устных оскорблений есть жертвы, как и у обычных преступлений. Кроме того, они опираются на представление о том, что слово есть дело и что плохие слова ведут к плохим делам. По мнению сторонников ограничений для оскорбительных высказываний, нет принципиальной разницы между тем, что человек говорит, и тем, что он делает. Эту точку зрения разделяют многие активисты-правозащитники, но, к счастью, далеко не все. Вряд ли сторонники ограничений догадываются, что стирание различий между словом и делом – одна из важнейших предпосылок власти Римской империи, европейских центральных органов управления и тиранических монархистских режимов всех исторических эпох.

Майкл Скэммелл, основатель журнала “Индекс цензуры”, который с 1970-х годов является важнейшей площадкой для международной дискуссии о свободе слова, в своем знаменитом эссе 1988 года об истории цензуры писал, что установление различия между словом и делом стало знаменательным событием для свободы слова в истории Западной Европы. Дело в том, что с него началось сопротивление цензуре, которая в течение столетий жестко подавляла инакомыслящих. До XVII века высказывания и действия воспринимались в Европе как нечто единое. Если кто-то устно выражал отношение к религии, отклонявшееся от общепринятых взглядов, это воспринималось как действительное нападение на церковь, ее членов и Бога, а если кто-то публично говорил о необходимости политических изменений или критиковал существовавший порядок, его слова интерпретировались как призыв к бунту и государственная измена. То же самое происходило в тоталитарных обществах XX века.

Криминализация высказываний – самый эффективный из всех изобретенных обществом способов контролировать мысли людей, которые в демократических странах не могут становиться объектом государственного надзора. Воплотить его в жизнь очень трудно, хотя тоталитарные режимы и делают все возможное, чтобы установить контроль над мыслями людей. Высказывания находятся где-то на полпути между мыслями, куда власти не вмешиваются, и действиями, которые, по мнению многих, независимо от политических убеждений иногда следует запрещать. Нельзя помешать людям думать об афроамериканцах как о низшей расе, но если, основываясь на данном мнении, мы исключим их из общественной жизни, откажем в социальном обслуживании или запретим вступать в брак с другими гражданами, то совершим акт грубой дискриминации и нарушим закон. Если же мы только говорим, что чернокожие не заслуживают тех же прав, что и другие граждане, но никак не проявляем свое отношение на практике, то в обществе нет единого мнения, следует ли подвергать нас наказанию. Либеральный ответ предполагает, что высказывания имеют гораздо больше общего с мыслями, чем с действиями, и поэтому нужно не запрещать расистские высказывания, а наказывать за конкретные факты дискриминации. Менее либеральный ответ гласит, что высказывания ведут к действиям. Есть и более радикальное мнение: высказывания равны действиям, поэтому следует запретить расистские высказывания, поскольку они сами по себе носят дискриминационный характер и в какой-то момент обязательно приведут к дискриминации.

Весной 2006 года во время поездки в Нью-Йорк я посетил профессора юриспруденции Рональда Дворкина, человека либеральных взглядов и убежденного сторонника свободы слова как всемирного права человека, выходящего за рамки политического устройства какой-либо отдельно взятой страны. Незадолго до встречи он привлек внимание общественности своим комментарием в журнале “Нью-Йорк Ревью оф Букс” под названием “Право высмеивать”, выразив свою реакцию на дискуссию о “карикатурах на пророка Мухаммеда”: “В демократическом обществе никто, будь он могущественным или полностью лишенным власти, не имеет особого права избежать высмеивания или оскорбления. Этот принцип особенно важен для общества, которое стремится к этнической и расовой справедливости”. И добавил, что нельзя делать исключение и для религиозных чувств, хотя они якобы и представляют особую важность для самосознания верующих и их идентичности. Сидя на бежевом диване в его офисе на юго-западном углу площади Уошингтон Сквер, я попросил Дворкина пояснить его утверждение о том, что в демократическом обществе никто не может рассчитывать на право избежать оскорблений. Он ответил:

– В гражданском обществе у нас много прав. Есть право не подвергаться насилию, право избежать причинения нам вреда, право не стать объектом дискриминации, но единственное право, которого у нас нет, это право избежать вышучивания, высмеивания и глумления.

– Почему это так?

– Потому что свобода слова – основа демократического процесса. В демократическом обществе мы обсуждаем и голосуем, после чего ожидаем, что те, кто проиграл в дискуссии и при голосовании, примут решение большинства и подчинятся законам, которые оно приняло. Кому-то может показаться странным, что мы хотим этого от людей, но мы же не говорим, что принуждаем их повиноваться воле большинства. Нет, мы заявляем, что у нас есть право соблюдать законы. Я убежден, что так можно говорить, только если все участники демократического процесса получили возможность выдвинуть свои аргументы именно в той форме, в какой хотели. Иначе подрывается легитимность законов. Если представить себе, что какая-то социальная группа имеет привилегию, позволяющую ей избежать высмеивания, это будет означать, что другим запрещается выражать свои мнения в отношении данной группы.

– Нельзя ли просто попросить людей высказывать свою критику в вежливо-уважительной форме, чтобы случайно кого-то не задеть своими насмешками?

– Нет, вышучивание, высмеивание и глумление – особый способ выразить свои мысли, которые нельзя сформулировать в менее оскорбительном тоне, не изменив содержания того, что хочешь сказать. Ведь сатирические рисунки и другие формы высмеивания и вышучивания становятся важным и эффективным инструментом различных политических движений. Так было всегда. Любые возражения не имеют исторических примеров. Кроме того, нельзя навязывать другим свои вкусы и стандарты относительно формы, в которой они хотят услышать чужую точку зрения во время дискуссии, если мы просим их принять решения большинства.

Для Дворкина свобода слова не сводится лишь к “инструменту демократии”, он воспринимает ее как всемирное право, выходящее за рамки политического устройства какой-либо отдельно взятой страны. Такой взгляд на свободу слова основан на представлении о ценности и самобытности каждого отдельного человека, а также на аксиоме, что каждый гражданин, независимо от политических взглядов, этнического происхождения и религиозной принадлежности, является свободным и равноценным членом общества. Его слова произвели на меня сильное впечатление, и я часто ссылался на них в своих лекциях или в дискуссиях о свободе слова, в каком бы уголке мира они ни происходили.

Многие думают, что суть свободы слова в праве граждан и прессы выступать против власти и что это ее главная функция. Считается, что нельзя злоупотреблять свободой слова, нападая на слабых членов какого-либо общества, как это сделала “Юлландс-Постен” в отношении социальной группы, уже подвергающейся давлению и насмешкам со стороны СМИ, и что поэтому публикация “карикатур на пророка Мухаммеда” скорее искажает смысл понятия свободы слова.

У подобных рассуждений есть несколько неверных предпосылок. Если считать свободу слова универсальным правом, то оно должно включать и право выступать с отвратительными, непристойными и уничижительными высказываниями. Одна из важнейших задач прессы – наблюдать по мере возможности за государственной властью, и здесь примером для многих журналистов является раздутый газетой “Вашингтон Пост” Уотергейтский скандал, который в 1974 году привел к падению президента Никсона и его изгнанию из Белого дома. Такие журналисты мечтают в один прекрасный день повторить подвиг Боба Вудворда и Карла Бернстейна, в полной уверенности, что, раскрыв злоупотребления государственной властью, особенно в области политики и экономики, возьмут главный журналистский приз. Однако у свободной прессы есть и другие задачи.

Английский мыслитель Джон Стюарт Милль, автор произведения “О свободе” (1859), ставшего, по словам его биографа Ричарда Ривза, “Новым Заветом либерализма”, уже в середине XIX века отмечал, что у прессы есть задачи и помимо зашиты граждан от государственной власти. Милль считал, что серьезную угрозу правам и свободам людей представляет тирания доминирующих взглядов. Он прекрасно видел все существовавшие в обществе предрассудки, различные запреты, попытки вытеснить “все лишнее” и предостерегал от “деспотии привычки”, нетерпимости, зачастую принимавшей агрессивную форму, и назидательного тона главенствующих мнений в отношении поведения индивидов и их точек зрения, отклонявшихся от общепринятых норм. По его мнению, то же самое происходит и в демократическом обществе. Задача прессы – выставлять общепринятые истины на обсуждение, бросать вызов догмам, устанавливающим границы понимания обществом самого себя, независимо от того, идет ли речь об отношении к иммиграции, налоговой политике, монархии, отделению церкви от государства, войнам в Афганистане и Ираке или самоцензуре.

Очевидно, что если ввести иерархию высказываний, поместив наверху слова, которые выгодны демократии – по мнению власть имущих и наиболее влиятельных общественных деятелей, – то можно запрещать те выражения, которые “не нужны” демократическому развитию в зависимости от толкования этого процесса. Если начать оценивать высказывания по их важности для демократии, по тому, вносят ли они вклад в раскрытие фактов злоупотреблений властью, способствуют или препятствуют демократическому развитию, то вполне логичным окажется ввод запрета на выражения, не соответствующие этим целям. Именно это произошло с дискуссией об иммиграции в Европе в 1980” 1990-х годах, когда все больше граждан и политиков стали критически высказываться об этом процессе. Консервативные политические партии тут же принялись всячески препятствовать дискуссии и буквально выдавили проблему с повестки дня, назвав скептические заявления об иммиграции проявлением расизма и сравнив сложившуюся ситуацию с обстановкой в фашистской Германии 1930-х. В результате население перестало выносить на обсуждение наиболее существенные вопросы, опасаясь вызвать подозрения своими ответами и столкнуться с иными мнениями. К власти пришли конформизм и тирания общественного мнения.

Центральное место в рассуждениях Милля занимает принцип предотвращения вреда, вызвавший разногласия у общественности. По его мнению, государственная власть имеет право ограничивать свободу граждан только в тех случаях, когда их действия могут причинить вред окружающим. Милль не считал, что указанный принцип применим к оскорблению религиозных чувств. Фактически он подтверждал необходимость иметь возможность критиковать религию. Хотя Милль и не определил четких границ свободы слова, но привел пример того, что власти должны вмешиваться в ситуацию только при реальной угрозе насилия: “Заявления, что из-за торговцев хлебом бедняки голодают… могут быть напечатаны, но справедливо подлежат наказанию, если высказаны перед возбужденной толпой у дома торговца”. По мнению Милля, в данном случае речь уже идет о высказывании, которое с высокой вероятностью приведет к насилию непосредственно после того, как оно прозвучало. Восприятие границ свободы слова английским мыслителем очень напоминает американскую точку зрения.

Во время дискуссии о “карикатурах на пророка Мухаммеда” многие решили расширить принцип предотвращения вреда, чтобы объявить карикатуры вне закона. Они говорили: “Твоя свобода заканчивается там, где реализация твоих прав начинает задевать мои религиозные чувства”. Или: “Оскорбление религиозных чувств противоречит свободе слова”. Я слышал подобный аргумент от ведущего режиссера Сирии Наждата Анзура, посетившего Данию в 2010 году. В 2007 году он снял о карикатурном скандале тридцатисерийный фильм “Крыша мира”, где изобразил меня украинским евреем, связанным с американскими неоконсервативными кругами и израильской разведкой “Моссад”. В интерпретации Анзура я оказывался доктором Зло, главой заговора, цель которого – спровоцировать конфронтацию Запада и исламского мира, между которыми оказались зажаты бедные датчане. Когда я заявил режиссеру, что его фильм – ложь от начала и до конца, он ответил, что его ассистенты провели глубокое исследование в Интернете. Оказалось, что их ввела в заблуждение статья обо мне в Википедии, где было написано, что я еврей украинского происхождения. Той же информацией воспользовались два профессиональных журналиста, придерживавшихся антиимпериалистических взглядов, авторы большой статьи о моих еврейских корнях и контроле “Моссада” над “Юлландс-Постен”, опубликованной в Интернете в 2006 году. Некоторые мусульмане так одержимы ненавистью к Израилю, что в любом неординарном событии стараются отыскать еврейский след. Прямо вижу, как их осеняет: “А, так он еврей, значит, связан с Израилем! Теперь все ясно!”

Поначалу я не собирался дискутировать с Наждатом Анзуром, показавшим отрывок из своего фильма в копенгагенской режиссерской школе. Но когда он снова стал излагать свое искаженное понимание принципа предотвращения вреда, я не смог сдержаться и заявил, что его определение свободы и ее границ свойственно авторитарным режимам. Я объяснил, что основное различие между демократией и диктатурой заключается в том, что в демократическом обществе воздерживаются от криминализации каких-либо высказываний, что слово и дело – не одно и то же и что свобода в демократическом обществе заканчивается там, где начинает мешать реализации прав других. Такова либеральная интерпретация свободы слова.

Публикация рисунков не мешала мусульманам молиться пять раз в день, ходить в мечеть, поститься во время Рамадана, не пить алкоголь, не есть мясо или исповедовать свою религию другими способами, поэтому утверждение, что они оскорбили свободу слова мусульман, мягко говоря, полная чушь.

Но так утверждали не только приверженцы ислама. Очень многие, под внешним давлением, соглашались, что газету “Юлландс-Постен” следует осудить за богохульство или расизм. Уффе Эллеман-Йенсен, бывший министр иностранных дел Дании и вдобавок представитель либеральной партии, сказал, что мы с “Юлландс-Постен” “переступили черту”, ссылаясь на французскую Декларацию прав человека и гражданина 1789 года. “Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому”, – цитировал он статью 4 данного документа, а раз многие мусульмане считают, что рисунки нанесли вред их религиозным чувствам и что газета втоптала в грязь то, что для них имело священный смысл, то, по его мнению, “Юлландс-Постен” нарушила основной принцип демократии. Однако бывший министр забыл вторую часть статьи 4 Декларации прав человека и гражданина, которая гласит: “Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом”.