Текст книги "Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон"

Автор книги: Роберт Лейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава 22
«Это всего лишь кино…»

Первое, что сделала Грейс по прибытии в Монако, – это положила конец знаменитой охоте на голубей. По ее мнению, стрельба по птицам была варварским занятием. У Грейс в уме не укладывалось, как ее супруг может проявлять трогательную заботу о своих подопечных в зверинце на одном берегу гавани в то время, как на другом клиенты принадлежащего Онассису ОМК забавы ради палили по бедным птицам. По мнению Грейс, этот варварский обычай не прибавлял ничего хорошего к имиджу Монте-Карло. Ренье согласился с доводами Грейс. Он переговорил с Онассисом, и печально знаменитой Tir aux Pigeons был положен конец.

Роль Грейс в ее новом доме, как она сама себе это представляла, заключалась в том, чтобы смягчать его, очеловечивать и служить ему. Сознательно или нет, но она воссоздавала отношения, которые существовали в родительском доме на Генри-авеню, где мать заботилась о властном и капризном супруге, посвящала себя целиком детям, а все, что оставалось от ее творческих импульсов, направляла на благотворительность. Предметом забот Ма Келли был «Женский медицинский». Сферой приложения сил для Грейс стало буквально все княжество со всеми его социальными болячками – никуда не денешься: положение обязывает.

Грейс занялась благотворительностью в первый же год, когда была беременна Каролиной. Зимой 1956 года она организовала в княжеском дворце рождественскую елку для всех детей Монако в возрасте от трех до двенадцати лет. Родители на праздник не допускались. Пятьсот детей в четыре приема были приглашены в августейший Salle de Trone [24]24
  Salle de Trone (франц.) – тронный зал.


[Закрыть], где их приветствовали Ренье и бывшая уже на сносях Грейс, затем детям предлагались липкие булочки с содовой, кинофильм и развлекательная программа с фокусником и клоунами. Елка во дворце стала ежегодной традицией, к ней в последующие годы прибавилась еще одна, также принадлежащая святочной неделе, – чаепитие, на котором Грейс встречалась с престарелыми и больными жителями княжества, причем каждого из них она одаривала лично каким-нибудь небольшим подарком (обычно это было что-нибудь из одежды).

Грейс регулярно навещала местные дома престарелых и приюты для сирот. В 1958 году она открыла в Монако больницу, позже названную ее именем, а спустя несколько лет – детский сад в помощь работающим матерям. Грейс проявляла неподдельный, деловой интерес к работе этих заведений: она выбирала для них тон стен и мебели, предлагала приобрести новую технику и приборы, привозила из своих зарубежных поездок сувениры и украшения. В приюте для сирот она распорядилась, чтобы общую спальню перегородками разделили на отдельные кабинки; таким образом, каждый ребенок обзаводился, пусть крошечным, но своим собственным жилым углом.

– Нас воспитали так, чтобы мы не стояли в стороне, – объясняла Грейс, услышав в свой адрес похвалу за активное участие в благотворительности. – Отца мало заботили наши интересы, однако считалось, что мы должны найти себе занятие по душе. Он терпеть не мог, когда что-то делалось без энтузиазма.

Однако Грейс вскоре обнаружила, что должна слегка сдерживать энтузиазм, в особенности на заседаниях Общества Красного Креста. Красный Крест всегда являлся основной благотворительной организацией Монако; поэтому, когда в 1958 году Ренье передал бразды правления Грейс, это можно было рассматривать как высокую честь. Грейс прибыла на первое заседание с конкретными планами деятельности и всякого рода документами, в строгих учительских очках и, к своему удивлению, обнаружила, что заседающие там дамы имеют довольно-таки легкомысленное представление о своих обязанностях, видя в них разновидность досуга.

Чтобы достичь компромисса, понадобилось некоторое время. Местным «активистам» пришлось позаимствовать у Грейс частицу ее американской напористости, в то время как княгине пришлось привыкать, пусть даже в душе и не одобряя этого, к средиземноморской размеренной неторопливости.

«Этот Красный Крест меня доконает, – писала она Пруди Уайз в январе 1960 года. – Ты не поверишь, сколько же сил я вкладываю в него!».

В письме своей старой подруге Грейс даже посмела усомниться, «создана ли вообще она для благотворительности»; однако волнения ее были напрасны. Под председательством Грейс ежегодный бал Красного Креста, устраиваемый княжеством, превратился в гвоздь сезона всей Ривьеры. Воспользовавшись старой дружбой, Грейс приглашала на бал голливудских знаменитостей (как в качестве участников развлекательной программы, так и гостей); там побывали Дэвид Найвен, Кэри Грант, Фрэнк Синатра, Сэмми Девис Младший. Грейс так же добилась того, чтобы значительная часть фондов этой организацией направлялась на оказание помощи бедным странам. Ничуть не урезав финансирование местных начинаний, Красный Крест Монако стал одним из самых известных в мире, оказывая помощь жертвам военных конфликтов и стихийных бедствий от Перу до Пакистана.

Однако мягкосердечная Грейс умела подчас быть серьезной. В начале шестидесятых она стала почетным президентом и одной из самых активных основательниц Всемирной ассоциации друзей детства (ВАДД). В странах третьего мира ВАДД содействовала развитию медицинской помощи и системы образования. В более благополучных странах представители этой организации вели борьбу с такими явления, как насилие на телеэкране. И если ВАДД не удалось коренным образом изменить мир (так же, как и другим филантропическим организациям), она однако, пополнила ряды тех, кому небезразлично будущее. Грейс ни разу не усомнилась в том, что время, отданное ею на разнообразные кампании, было потрачено не зря. Ее собственным детям повезло, объясняла Грейс, так как же она может не помочь тем, кто обделен судьбой?

Каролина и Альбер были для матери источником несказанного счастья – как, впрочем, и для отца.

Когда в начале шестидесятых Алехо Видаль-Кадрас, испанский художник, прибыл во дворец, чтобы написать портрет Альбера, он обратил внимание, что мальчик беспрестанно вспоминает свою старую тетушку Леонору. Судя по всему это была забавная согбенная старушка, с добрейшей душой, правда, несколько эксцентричная. Жила она в одном из дальних уголков дворца. Дети с нетерпением ожидали ее еженедельных визитов, когда, опираясь на палочку, она, ковыляя, появлялась из темных коридоров. Когда же Видаль-Кадрас поинтересовался у Грейс, кто эта таинственная старушка, напоминающая фею-крестную, то в ответ услышал, что он уже с ней встречался. Тетушка Леонора была не кем иным, как Ренье, который каждую неделю устраивал представление.

Князь с княгиней не чаяли в детях души. Грейс считала своим святым долгом почитать для них перед сном. Сначала она накрывала их поудобней, а затем начинала рассказ о принцессах и феях с таким чувством и выразительностью, что няня-англичанка Морин Кинг старалась подольше задержаться в детской, чтобы тоже послушать эти замечательные сказки.

Грейс и Ренье серьезно относились к воспитанию детей. Это было их «совместным предприятием», и они сообща обсуждали возникавшие проблемы. Если им вечером предстоял выход в общество и Грейс знала, что не сможет лично уложить детей в постель и почитать им перед сном, она обязательно выкраивала время, чтобы перед тем, как переодеться в вечерний туалет, немного поболтать с детьми за ужином.

Правда, нельзя сказать, что в этих случаях всегда обходилось без слез.

«Каждый раз, когда родители уходили куда-нибудь и не брали дочь с собой, – вспоминала Мэдж Тайви-Фокон о юной Каролине в начале шестидесятых, – она впадала в истерику». Княгиня никогда не могла спокойно смотреть на слезы дочери. Услышав рыдания, она бросалась назад. Обычно эти сцены происходили в Cour'd'Honneur [25]25
  Cour'd'Honneur (франц.) – двор славы.


[Закрыть]. Все секретари, услышав вопли девочки, бросались к окнам. Княгиня, склонившись над ребенком, нежно утешала девочку, пока та не успокаивалась. Это могло продолжаться чуть ли не четверть часа. При этом Грейс не выказывала ни малейшего раздражения.

Княжеская чета пыталась сделать детство своих отпрысков более беззаботным и счастливым, чем их собственное. Для Ренье, чьи родители жили порознь, создание для детей дружного, стабильного семейного окружения являлось величайшим достижением. Для Грейс цель заключалась в другом: выработать такой стиль отношения к детям, который бы не подавлял и запугивал их, как это было в случае с ее собственными родителями. Подобно многим представительницам своего поколения, Грейс свято верила в доктора Спока и его прогрессивные идеи воспитания. Она проштудировала все его труды, словно это была Библия, пытаясь найти в них новые решения извечных проблем, что неизменно возникают, если вы хотите совместить дисциплину с любовью. Однажды вечером, купая Альбера, она обнаружила, что у Каролины вошло в привычку кусать своего младшего брата. Грейс, не раздумывая, впилась зубами в руку дочери. «Ни в коем случае нельзя кусать брата! – сказала она. – Ему больно!».

История о том, как Грейс в воспитательных целях укусила дочь, часто фигурировала в публикуемых с монаршего ведома статьях, повествующих о том, как воспитываются в современном дворце отпрыски благородного семейства. Ренье и Грейс постоянно подчеркивали в интервью, какие они строгие родители.

– Боюсь, что я подчас бываю чересчур строга, – доверительно поведала Грейс Майку Уоллесу в 1962 году.

Однако очевидцы, как правило, не находили подтверждения этой строгости. Когда ее детям было три-четыре года, Грейс брала их с собой в картинные галереи и на демонстрации мод, где они с веселым гиканьем катались по скользким, начищенным до блеска полам или же хватали бесценные предметы, словно это были игрушки. Грейс же и не думала одергивать детей, а продолжала наслаждаться живописными полотнами или новомодными фасонами, не обращая внимания на их возню (разумеется, при этом никто другой не осмеливался сделать замечание).

Конечно, дети росли избалованными. Проведя немало часов у ног матери во время бесчисленных примерок, четырехлетняя Каролина потребовала и добилась того, что на ее пятый день рождения родители подарили ей нарядное платье, специально сшитое для нее у Живанши. Скажите, ну как мог тихий и послушный Альбер немного не пошалить, катаясь по дворцу на электрическом автомобильчике, подаренном ему Аристотелем Онассисом?!

В основе этих проблем лежала несовместимость привычек и обычаев. Грейс воспитывала детей как молодых американцев, поощряя их страсть высказывать свое собственное мнение всегда оставаясь собой, что прямо противоположно европейской традиции, согласно которой «детей не должно быть слышно». Когда ее друзья из Нью-Йорка и Филадельфии приезжали в Монако, они обычно восторженно отзывались о юных княжеских отпрысках. Дети росли смышлеными и открытыми. Европейцы и жители Монако были настроены куда более скептически. По их мнению, обычно высказываемому шепотом, Каролина с Альбером вступили на скользкую дорожку. В конечном счете они сделаются классическими продуктами американской культуры с ее извечным телевизором и гамбургером – словом, enfants gates. [26]26
  Enfants gates (франц.) – испорченными детьми.


[Закрыть]

Мишелин Свифт (супруге Дэвида Свифта, нью-йоркского знакомого Грейс) лишь тогда стало ясно, насколько избалованны княжеские отпрыски, когда она принимала у себя в гостях Грейс и Каролину. Ренье, Грейс и дети приехали в Лос-Анджелес отдохнуть всей семьей.

«Сколько здесь построили новых зданий! – восторженно писала Грейс Пруди Уайз. – Просто потрясающе!»

Мишелин уговорила Грейс позволить ей взять с собой Каролину в поход за покупками (вместе с собственной дочерью Мишель, ее ровесницей).

Грейс сильно переполошилась. «Еще никому не позволялось брать с собой Каролину в мое отсутствие», – сказала она. Однако согласилась, что малышке эта вылазка наверняка будет интересна, и компания отправилась в универмаг «Сакс» на Пятой авеню. Там Каролина, еще совсем юное существо, устроила безобразную сцену: она примеряла то одно платье, то другое, бесцеремонно швыряя их затем на пол, и обращалась с продавцами как с людьми второго сорта.

– Не поверю, что это ваша дочь, – сказала Мишелин одна из шокированных продавщиц.

– Я ведь вижу, что ваша собственная дочь умеет себя вести. Где вы подобрали этого ребенка?

Из соображений безопасности и не желая привлекать внимание прессы, решили, что поход за покупками останется для широкой публики секретом, однако для «юной Марии-Антуанетты» это ровным счетом ничего не значило.

– Я Каролина! – заявила она. – Принцесса Каролина! – И вы не смеете со мной так разговаривать!

Джей Кантер не переставал снабжать Грей сценариями и новыми задумками. Он не давил на нее (это было не в его стиле), однако, будучи ее агентом, Джей заботился о том, чтобы Грейс всегда была в курсе, какие имеются новые предложения. Грейс по привычке отвергала их и, судя по всему, с легким сердцем. Она восприняла все как шутку, когда Спирос Скурос предложил ей миллион долларов за роль Девы Марии в картине «Величайшая из повестей».

– Деву Марию? Вряд ли, – отвечала она.

– Ну если только Марию Магдалину!

Голливуд стал для нее пройденным этапом, частью совершенно иной жизни. Княгиня Грейс была замужем, имела детей, занималась благотворительностью и вела собственную напряженную, исполненную огромной ответственности жизнь. И тем не менее… Когда в 1961 году Кэри Грант посетил Монако, ему бросилось в глаза, что Грейс не находит себе места. Рита Гам заехала к ней по пути домой с Берлинского кинофестиваля и с гордостью продемонстрировала награду, которой удостоилась за роль в фильме «Нет выхода». Грейс открыла бутылку шампанского, чтобы поздравить подругу. «Но я чувствовала, – писала позднее Рита Гам, – что за праздничным настроением и искренней радостью скрывается актерская зависть». На самом деле в начале шестидесятых Грейс была не столь счастлива, как могло показаться. Смерть отца стала для нее тяжелым ударом. Его кончина оставила Грейс более одинокой, чем она готова была признаться. В Монако у нее не было настоящих друзей. Что хуже всего, после рождения в 1958 году Альбера у Грейс случилось два выкидыша. «Я только что поднялась с постели, – писала она Пруди Уайз после второго из них (Грейс потеряла ребенка на третьем месяце беременности). – Это было ужасно, я разбита – морально и физически».

По мнению Грейс, «производство» на свет младенцев было одной из составляющих ее имиджа в качестве образцовой супруги, и выкидыши явились для нее неприятной неожиданностью, а кроме того, подорвали ее самоуважение. Грейс обнаружила, что существуют такие вещи, которые невозможно сделать так, как хотелось бы. Все это вместе взятое погрузило Грейс в столь нетипичные для нее отрешенность и апатию. Она чувствовала себя ужасно усталой, временами в неурочное время ложилась спать и подчас спала по несколько часов подряд.

«Телефон может трезвонить не умолкая, посетители могут подождать, – вспоминает Мэдж Тайви-Фокон. – Княгиня изволит спать, и приказано ее не будить».

В подавленном состоянии, устав от бесцельности своего существования, Грейс обратилась к Альфреду Хичкоку. Режиссер всегда отказывался признавать тот факт, что Грейс навсегда распрощалась с киноэкраном. Он воспринял ее уход как дезертирство. Хичкок испытывал примерно те же чувства в 1949 году, когда Ингрид Бергман сбежала с Роберто Росселлини. Правда в случае с Грейс, «Хич» постарался не портить с ней отношений. Монако не раз становилось для маэстро остановкой в пути во время его гурманских экспедиций по югу Франции, и, как ни странно, Хичкок в лице князя Ренье нашел добровольного слушателя для своих скабрезных анекдотов. Оба джентльмена, смакуя, обсуждали такие незамысловатые вещи, как надувные задницы или пластмассовые собачьи экскременты. Хичкок пообещал князю с супругой, что подыщет для Грейс хорошую роль, и действительно весной 1962 года сообщил, что таковая нашлась. Режиссер послал актрисе сценарий фильма, написанный им по роману Уинстона Грэма. Картину предполагалось озаглавить «Марни».

Как и в других работах Хичкока, где снималась Грейс, сюжет «Марни» строился на обыгрывании сексуальных противоречий. Отмена же голливудского «Кодекса» и атмосфера начала шестидесятых позволяли режиссеру сделать повествование более откровенным. Марни – эта роль и предназначалась для Грейс – прекрасная, но совершенно холодная юная женщина, чья фрустрация выражается в том, что она крадет вещи. Один из предлагавшихся вариантов названия звучал как «Я женился на фригидной воровке». Ее друг, а затем муж Шон Коннери спасает Марни от ареста и помогает ей вернуть утраченную чувственность и познать себя тем, что докапывается вместе с ней до истины о ее нелегких детских годах. В самый напряженный момент киноповествования героиня вынуждена вспомнить, как ребенком она спала в постели матери-проститутки, приводившей клиентов к себе домой.

Это была сложная, непростая роль для повзрослевшей Грейс Келли, казалось, в ней встретились героини «Деревенской девчонки» и «Поймать вора». Другое дело, насколько эта роль приличествовала княгине Монако. Грейс с Ренье целиком передоверили Хичкоку улаживать столь тонкое дело. В трех своих последних работах: «Севернее Северо-Запада», «Психо» и «Птицы» – режиссер с блеском преодолел все трудности. Однако в данном случае судьбу Грейс решили совершенно другие вещи.

Как ни странно, главный импульс, подтолкнувший Грейс ухватиться за роль Марни, исходил от Ренье. Нет, он ни на йоту не изменил своих взглядов на честь и достоинство супруги князя. В дни, предшествующие их свадьбе, и потом он не позволял демонстрировать в Монако фильмы с участием Грейс. Дельцы туристического бизнеса давно усвоили, что им лучше не стоит эксплуатировать былую славу княгини на кружках, майках или открытках. Изображение Грейс присутствовало на почтовых марках вместе с Ренье, однако, за исключением этого факта, в Монако не желали создавать культ Грейс Келли.

Разумеется, за шесть лет супружества в Ренье заметно поубавилось чопорности. Нет, вспышки гнева и напыщенности никуда не исчезли, от них он так и не избавился. Однако его патологическое стремление контролировать всех и вся заметно поостыло (по крайней мере, в том, кто касалось Грейс). Князь научился доверять супруге и тем самым находил отдохновение в своих собственных чувствах. Ренье глубоко сочувствовал Грейс после перенесенных ею выкидышей.

«Случалось, – рассказывал он своему официальному биографу Питеру Хокинсу в 1966 году, – что княгиня впадала в меланхолию (что я прекрасно понимаю) из-за того, что, добившись в кино значительных успехов, она оказалась совершенно от него отрезанной. Поэтому нельзя сказать, что решение сняться в кино исходило целиком от княгини. Эта мысль давно не давала ей покоя, и поэтому она совершенно искренне обрадовалась, когда я вроде бы как подтолкнул ее к этому решению».

Хичкок назначил съемки «Марни» на лето 1962 года в одном из северо-восточных штатов США. Ренье и Грейс уже запланировали для себя длительный отдых в Америке. Поэтому, если Грейс по утрам будет отлучаться на съемочную площадку, это не нарушит их семейного отдыха или публичных мероприятий, если таковые возникнут.

«Я полагал что, для всех нас это станет настоящим развлечением, – сказал Ренье, вспоминая этот инцидент двадцать пять лет спустя в разговоре с Джеффри Робинсоном, – особенно для детей. Я ведь знал, что ей хочется сниматься. И к тому же, это означало работу с Альфредом Хичкоком, которого она просто обожала».

18 марта 1962 года в пресс-релизе Монакского дворца говорилось, что княгиня Грейс приняла приглашение сняться в период летнего отдыха в картине Альфреда Хичкока, съемки которой состоятся в Соединенных Штатах. Дабы предвосхитить возможную реакцию, в коммюнике подчеркивалось, что князь Ренье большую часть времени будет присутствовать на съемочной площадке и Ее Высочество вернется вместе с семьей в Монако в ноябре.

Однако ни Грейс, ни Ренье, ни тем более Хичкок не были готовы к тому, какой скандал последует за этим известием. В марте 1962 года Франция и Монако еще только обменялись первыми залпами в погранично-таможенной заварушке, однако этот спор тотчас был раздут до вселенских масштабов. Грейс снова собирается сниматься, трубили газеты от Ниццы до Нью-Мехико, в пику генералу де Голлю, чтобы доказать независимость Монако и чтобы собрать средства для попавшего в осаду супруга.

«Мне все равно, что скажет князь Ренье, – заявила Шейла Грэм из «Нью-Йорк-Миррор».

– Тот факт, что его жена Грейс Келли хочет возобновить карьеру в кино – все равно, из каких соображений, – недвусмысленно свидетельствует о том, что их брак оказался не столь удачным».

В МГМ не замедлили присоединиться к этому дружному хору, послав в адрес Хичкока возмущенное письмо. «Когда Мисс Келли покинула страну, чтобы стать княгиней Грейс, – писал президент МГМ Джозеф Фогель, – у нее еще оставалось четыре с половиной года до истечения контракта. Эта неиспользованная его часть представляла и представляет для нашей компании величайшую ценность. До тех пор, пока княгиня Грейс не возобновляла деятельности в качестве актрисы, мы считали, что нам не остается ничего другого, как терпеливо мириться с невыполненными ею обязательствами. Мы искренне полагаем, что, с точки зрения справедливости и равенства, ее возвращение на экран должно осуществляться при участии студии «Метро-Голдвин-Майер».

Все это, однако, вовсе не входило ни в чьи планы. В течение считанных дней решение Грейс подработать во время отпуска переросло в запутанный международный скандал. Ренье по-прежнему продолжал твердить о летнем отдыхе. Руперт Аллен настойчиво названивал знакомым журналистам, уверяя что браку Грейс ничего не грозит. Дворец сделал официальное заявление, что гонорар Грейс за «Марни» (около восьмисот тысяч долларов) будет передан в специальный фонд для детей-сирот и юных спортсменов Монако.

Увы, все было тщетно. Возвращение на экран бывшей богини разбудило всеобщее любопытство. Разумеется, имевшее место подозрение, что Грейс разочаровалась в прелестях дворцовой жизни, довольно точно соответствовало действительности. И тот факт, что княгиня вознамерилась вернуться в Голливуд, одновременно пугал и разочаровывал, как прокрученная назад кинопленка.

Когда Грейс впервые обмолвилась по телефону Джуди Кантер насчет «Марни», ее голос «дрожал от восторга, как у подростка». Однако газетная шумиха и разгоревшиеся дебаты произвели совершенно противоположный эффект. Неожиданно заманчивая идея потеряла свою привлекательность. Грейс снова заперлась в своей дворцовой спальне.

В 1956 году, во время предсвадебной недели, Ренье тщательно просеивал поступающую во дворец информацию, чтобы оградить Грейс от негативных отзывов. Теперь же Джордж Лукомски, личный адъютант и друг Ренье, получил неприятное задание передать правдивую картину того, что говорится в мире.

«Княгиня шокирована сверх всякой меры… – докладывал Лукомски – Она на грани нервного срыва».

Особенно яростно протестовали против возвращения Грейс в кино ее подданные – граждане Монако.

– Ей же придется целовать главного героя! Как она собирается это делать? – задавался кто-то из них вопросом.

Именно эти местные настроения и повлияли в начале июня на решение Грейс покориться судьбе.

– В конце концов я решила не сниматься, – сказала она в интервью репортеру газеты «Нис Матен».

Контракт так и не был подписан. К тому же, весь проект зависел от того, одобрит ли княгиня сценарий.

«Для меня невыносимо тяжело отказываться от этой картины, – писала Грейс Хичкоку 18 июня 1962 года. – Я с нетерпением ждала начала съемок и особенно того, что буду снова работать с вами. Когда мы встретимся, я постараюсь объяснить вам все причины, побудившие меня принять это решение (мне трудно сделать это в письме или через кого-либо). Жаль, что все так неудачно сложилось. Поверьте мне, я глубоко сожалею».

«Дорогая Грейс, – писал в ответ Хичкок неделю спустя. – Разумеется, это печально. Я ничуть не сомневаюсь, что ты не только приняла лучшее решение, но и единственно возможное, отказавшись от нашего проекта… В конце концов, это всего лишь кино…

P.S. Я посылаю небольшую магнитофонную запись, которую сделал специально для Ренье. Будь добра, попроси его прокрутить ее, когда он будет один. Это не для посторонних ушей».

«Это всего лишь кино» – любимое изречение маэстро, и он вполне мог позволить себе пожать плечами, имея на счету более сорока картин. Режиссер снял «Марни» в 1963 году, и заглавную роль в фильме вместо Грейс сыграла Типпи Хедрен. Из-за поднявшейся шумихи Хичкок потерял не слишком много времени и денег, и газетные нападки ничуть не отразились на его последней кинопродукции. Что касается Грейс, то она вряд ли могла позволить себе подобное великодушие, ведь то, чего лишилась княгиня, было для нее невосполнимой потерей.

До «Марни» надежда на то, что, возможно, в один прекрасный день она вернется в кино, служила Грейс душевной опорой и утешением, пусть даже иллюзорным. Шанс сыграть новую роль всегда оставался где-то на заднем плане, вселяя уверенность и надежду, и до сих пор Грейс не пыталась воплотить его в жизнь. Однако как только она попробовала повернуть волшебный ключик, заветная дверца захлопнулась навсегда. Реакция широкой публики на «Марни» ярко высветила противоречие, о котором начал забывать даже сам Ренье. Княгиня или актриса – сделай свой выбор. Увы, Грейс не дано было быть и той и другой одновременно.

Грейс прекрасно справилась со своей новой ролью княгини. Она умела ослепительно улыбаться, быть модной и исполненной достоинства. Ей великолепно удавалось воплощать в себе образ человеческой отзывчивости и доброты. Однако – Грейс это теперь доподлинно знала – роль княгини не могла предложить ей ничего большего. Возможности реализовать себя как зрелую личность были крайне мизерными. Неудивительно, что наиболее значимые из царственных особ либо еще совсем юные, либо убелены сединами. Ежедневно быть просто княгиней недостаточно для зрелой, думающей личности. Грейс отчаянно недоставало напряженного волнения, свойственного актерской профессии, творчества, эмоциональной насыщенности, духа соперничества, возможности провала, сплетен, дружеских шуток, стремления к успеху, которые зависят в первую очередь от ее собственных усилий и одаренности и о которых судят по реальным стандартам реального мира.

В 1956 году Грейс бездумно отказалась от всего этого, весьма смутно представляя себе, чего ей будет недоставать. Теперь она это знала.