Текст книги "Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон"

Автор книги: Роберт Лейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Глава 15
«Лебедь»

Грейс Келли и Жан-Пьер Омон даже не собирались скрывать своего восторга по поводу того, что во второй раз влюбились друг в друга. Когда по завершении Каннского фестиваля они в середине мая 1955 года отправились в Париж, то остановились в соседних номерах-люкс отеля «Рафаэль». Рука об руку они у всех на виду «совершали набеги» на достопримечательности Парижа. Жан-Пьер, можно сказать, играл на своем поле и с гордостью представлял Грейс таким своим друзьям, как Жан-Луи Барро – французский Лоренс Оливье. Импульсивный, оптимистичный, полный безумных прожектов, Жан-Пьер видел в Грейс женщину, с которой был готов провести всю свою жизнь до самых своих последних дней.

– Когда мужчина влюблен в женщину, подобную мисс Келли, – сказал он кому-то из журналистов, – брак – это единственное, о чем можно мечтать.

Грейс светилась не меньшим счастьем.

– Мне просто повезло, что я открыла для себя Париж в обществе Жан-Пьера, – заявила она репортерам перед отлетом в Америку 18 мая 1955 года. По ее мнению, не существовало никаких препятствий для ее брака с французом.

– Любовь не имеет никакого отношения к национальности, – сказала она.

Отметив, что ее возлюбленный делает свою актерскую карьеру по обе стороны Атлантики, Грейс заявила, что не будет против, если ей придется делать то же самое.

– Я была бы просто счастлива, – сказала она, – делить время поровну между Соединенными Штатами и Францией.

В голове Грейс уже созревал сценарий. Где любовь, там положено быть браку, тем более – какая удача! – что Жан-Пьер был холост, вернее вдовец, не запятнавший себя разводом. В последние дни своего пребывания в Париже Грейс познакомилась и подружилась с Марией-Кристиной – девятилетней дочерью Жан-Пьера от его брака с актрисой Марией Монтез, которая умерла четырьмя годами ранее. Разумеется, ситуация была куда бы проще, будь Жан-Пьер католиком, а не евреем.

– Уж лучше бы ты собралась замуж за негра, чем за еврея, – сказал как-то раз дочери Келли Старший.

Однако за год до этого Джек Келли наконец-то согласился благословить брак своей младшей дочери Лизанны, когда та собралась замуж за Дональда Левина – еврейского юношу, с которым встречалась еще со дней учебы в колледже. Свадьба была назначена на следующий месяц. Грейс должна была выступить в роли одной из подружек невесты и поэтому уже в конце мая вылетела в Соединенные Штаты, «прихватив» заодно для отца новость, что тому вскоре предстоит познакомиться со вторым зятем-евреем. «Мы с Грейс дали друг другу слово, – вспоминает Жан-Пьер Омон. – Наша помолвка была неофициальной, но мы были душой и телом преданы друг другу. Мы думали, что вскоре поженимся».

Однако история предыдущего лета повторялась до мельчайших подробностей: роман на Ривьере, неофициальная помолвка, франтоватый и неординарный возлюбленный южных кровей. Когда же Грейс вернулась домой в Штаты, реакция последовала абсолютно такая же. Репортеры преследовали актрису буквально по пятам, колонки светской хроники пестрели всевозможными домыслами, в МГМ тоже не высказывали ни малейшего энтузиазма по поводу последнего романа. Но самыми серьезными, хотя Грейс и не предполагала иного, стали трудности, без конца создаваемые ее родителями. «Они подняли настоящий переполох, – вспоминает Жан-Пьер Омон. – И отец, и мать – оба были строгих правил. Грейс рассказывала мне о них, особенно об отце». Влюбленные обменивались письмами и терпели расходы и неудобства трансатлантической телефонной связи. Жан-Пьер сумел выбраться в Америку, чтобы повидаться с Грейс, лишь осенью 1955 года, и к тому времени стало ясно, что момент упущен. Любовь, как роза, начала увядать, и к тому же, предстояло преодолеть немало препятствий. «Я был евреем и французом, у меня имелась маленькая дочь», – вспоминает Омон. Когда французский актер повнимательнее взглянул на препятствия, стоявшие на пути его брака с Грейс, то был вынужден признать, как и Олег Кассини до него, что не сможет без посторонней помощи, в одиночку сдвинуть камень с места. Грейс не собиралась признавать поражение, но теперь она была у себя дома, и поэтому ей было трудно с прежней самоотдачей уделять все свое внимание Жан-Пьеру. Ситуация же требовала от нее проявления большей решительности, чего, увы, так и не произошло.

«Многое в наших отношениях, – говорит сегодня Жан-Пьер, – получилось не так, как хотелось бы. Как бы то ни было, я был совершенно счастлив исходом, да и она тоже. В конце концов, – философски улыбается он, – лучшее достается лучшим».

– Грейси; – как бы невзначай спросила Ма Келли, узнав, что Жан-Пьер собирается приехать в Америку, – должна ли я пригласить мистера Омона к нам в Филадельфию?

– Как хочешь, мама, – спокойным тоном ответила Грейс.

«И тогда мне стало понятно, – вспоминала позднее миссис Келли, – что она больше не собирается за него замуж. Она все еще ждала своего принца».

Разумеется, Ма Келли говорила в переносном смысле, хотя ей и не откажешь в некотором предвидении. В то время, когда в конце лета 1955 года она обсуждала с Грейс перспективы приезда к ним Жан-Пьера Омона, ей лишь было известно, что во время Каннского кинофестиваля у дочери состоялась мимолетная и в высшей степени формальная встреча с монакским князем Ренье. Однако ни матери, да и никому другому не было известно, что эта мимолетная встреча все-таки имела кое-какие последствия, о чем Грейс дипломатично умолчала в то время. В 1989 году в интервью американскому писателю Джерри Робинсону князь Ренье впервые признался, что его торопливое рукопожатие с Грейс б мая 1955 года привело впоследствии к переписке, которую они временно держали в секрете. Грейс спустя несколько дней послала князю записку с выражением благодарности. Ренье был весьма счастлив написать ответ симпатичной актрисе, чье спокойствие и отсутствие какого-либо кривлянья, свойственного иным звездам, произвели на него неизгладимое впечатление. «Я был приятно удивлен, – позднее объяснял он, – потому что находился под впечатлением увиденного в кино или прочитанного, а все оказалось совершенно не так, как я ожидал».

Для Грейс было вполне естественным проявлением вежливости написать Его Высочеству, и к середине лета 1955 года между ними завязалась регулярная переписка. Грейс прилежно писала письма, однако ее посланиям не хватало глубины. Короткие, взволнованные, написанные круглым детским почерком записки, которые она рассылала своим друзьям, свидетельствуют о самых искренних чувствах, однако Грейс подчас не хватало слов, чтобы выразить их. Ренье, бегло владевший как французским, так и английским, был мастером эпистолярного жанра. И хотя в разговорах князь частенько проявлял осмотрительность, в письмах он представал полной противоположностью себе: мудрым и остроумным, обезоруживающе честным. Застенчивый в жизни, Ренье в своих частных письмах словно сбрасывал с себя оковы условностей, и слог его лился свободно и естественно. У тех, кто переписывался с ним, возникало впечатление, будто князь обращается к ним как бы держа за руку. Неудивительно, что и у Грейс вскоре тоже возникло такое чувство, будто она близко знакома с князем.

Лето 1955 года стало для Грейс временем принятия ответственных решений. Ее роман с Жан-Пьером зачах из-за известных трудностей, а отношения с Олегом Кассини давно утратили былую свежесть. Полученный актрисой «Оскар» стал высшей точкой ее карьеры, откуда уже практически невозможно добиться новых успехов. И тут, помимо всего прочего, – ухаживания со стороны молодого князя. Когда Джуди Кантер в сентябре встретила Грейс, ее поразило в подруге странное сочетание умиротворенности и беспокойства. Грейс пригласила Джуди в свою квартиру на Пятой авеню. Ей требовалось излить душу. Впервые за два с половиной года их дружбы Грейс открыто призналась, что ей кое-чего не хватает. С момента возвращения во Францию, объяснила Грейс, она стремилась уделять больше времени и энергии простым, не связанным с ее карьерой вещам. Она старалась сосредоточиться на семье. Она помогала Лизанне в подготовке к свадьбе. Она с удовольствием проводила тихие, размеренные уик-энды в Оушн-Сити, играя с двумя дочурками Пегги – Мэг и Ли, а когда возвратилась в Нью-Йорк, то начала проводить больше времени с Каролин Скотт. Та уже была замужем и имела двух маленьких дочек. Все эти обстоятельства заставили Грейс призадуматься. Сэлли Парриш ждет ребенка. Беттина Томпсон имеет трехлетнего отпрыска. Дочери Мари Фрисби, Линде, скоро исполнится четыре года. Ее подруги постепенно, одна за другой вступали в новый жизненный этап. Грейс перебрала в голове всех своих знакомых, каждая из которых успела стать юной матерью, и на ее глаза навернулись слезы. «Я тоже хочу иметь это», – призналась она Джуди Кантер. А затем, глядя на подругу и словно никак не решаясь произнести нечто сугубо личное и потаенное, поделилась наболевшим: «Но мне хочется большего».

Грейс с серьезностью относилась к каждой своей роли. Для нее это было чем-то вроде терапии. Каждая новая героиня словно делилась с ней мудрыми словами и заряжала бодростью духа. Для молодой женщины, которой с трудом давалось предвидение реальных трудностей на пути воплощения в жизнь надежд и мечтаний, кинороли были отличным подспорьем, помогавшим примерить чужие трудности. И если Грейс находила в своей героине созвучную для себя ноту, то затем вплетала черту ее характера в свою собственную личность. Это был сложный и противоречивый двусторонний процесс – роли, которые были созвучны ее внутренним импульсам, и роли, которые помогали ей обнаружить нечто новое в ее все еще развивавшемся «я». Однако героиня, чью роль Грейс репетировала в конце 1955 года – в то время, когда она приняла важные для себя решения и вступила в переписку с князем Ренье, – казалась совершенно сверхъестественной, если сравнивать кино и реальную жизнь. Грейс снималась в роли Александры – героини драмы Ференца Мольнара «Лебедь», экзальтированной юной блондинки из хорошей семьи, за которой ухаживает принц. Девушка вынуждена долго взвешивать все «за» и «против» придворной жизни, прежде чем решить для себя, хочет она за него замуж или нет. Эта недоступная для понимания простых смертных дилемма была наполнена для Грейс вполне конкретным смыслом.

«Александра была единственной ролью, – вспоминает Джой Кантер, – за которую Грейс ухватилась едва ли не с жадностью. Если не ошибаюсь, она сама предложила себя на эту роль».

Грейс уже; приходилось сниматься в роли Александры еще на телевидении. В 20-ые годы «Лебедь» дважды становился хитом на Бродвее и вот теперь подвернулся как нельзя кстати, помогая уладить затянувшееся разногласие между Грейс и МГМ. На студии также одобрительно отнеслись к этой идее. Сценарный отдел МГМ и несговорчивая кинозвезда наконец-то пришли к обоюдному согласию. Дор Шэри из кожи вон лез, стараясь загладить старые обиды. Он даже заявил, что временно оставляет свои обязанности заведующего постановочной частью, чтобы лично руководить съемками фильма. Грейс получила высший гонорар – единственный случай за всю ее карьеру, когда ей как актрисе были оказаны исключительные знаки внимания. Остальные актеры, занятые в фильме, тоже были достаточно именитыми. Луис Журдан играл роль доктора Эйджи – красавца-учителя без гроша за душой, который, согласно сценарию, мог предложить Александре одну только любовь, но никак не положение в обществе. Алек Гиннес играл кавалера Грейс – принца Альберта. Актер украсил характер своего героя противоречивыми мазками, которые еще в дни учебы в Американской академии вызывали у Грейс особое восхищение при просмотре иностранных фильмов.

В МГМ решили, что им нет необходимости городить в павильонах студии настоящий дворец. Американская фантазия о том, что такое роскошный дом, уже нашла свое воплощение в особняке «Балтимор-Хауз». Это была точная копия шато с берегов Луары, построенная в 1890 году Джорджем Вандербильтом неподалеку от Ашвилла в Северной Каролине. Снаружи особняк облепили бесчисленные башни и башенки, а его интерьеры поражали роскошью и монументальностью. Дом этот претендовал на звание самого большого особняка в Соединенных Штатах и Хауэл Конант отправился с Грейс в Ашвилл, чтобы сделать на месте серию снимков. Он фотографировал ее – всю в белом, мечтательную и отрешенную – сидящей на ступеньках величественной лестницы, на фоне которой актриса казалась крошечным эльфом. Он следовал за ней по пятам, когда она фехтовала или время от времени танцевала с Луисом Журданом. Грейс настояла на том, чтобы во время фехтования работать самой, без дублера. Что еще более странно, Конанту удалось запечатлеть актрису рядом с грудой софитов и разбросанных светофильтров, словно отрезанную от остальной съемочной группы. Задумавшись о чем-то своем, Грейс сидела одна-одинешенька в огромном кресле, украшенном позолотой и таком роскошном, что его нетрудно было принять за трон. Исподволь закрадывалась мысль, что Грейс примеривает новую для себя роль, окунувшись в суматоху, которой на несколько недель наполнился этот экстравагантный баронский особняк, словно материализовавшийся из мечты неожиданно разбогатевшего разбойника.

– Немножко великоват для меня! – криво усмехнувшись, заметил Джей Кантер и покачал головой, когда наконец выкроил время, чтобы лично посетить Ашвилл.

– А мне он так нравится! – с восторгом воскликнула Грейс.

«Лебедь» не принес Грейс шумной славы ее предыдущих работ. Фильм страдал от многословности и почти полного отсутствия действия, и самые сильные реплики, которые раскрывали его название и в конечном итоге придавали смысл роли Грейс, произносились только в финальных кадрах.

– Подумай, что значит быть лебедем, – говорит Александре принц. – Это значит, будто во сне, плавно скользить по гладкой поверхности озера и никогда не выходить на берег. На суше – там, где ходят простые смертные, – лебедь неуклюж, а подчас даже смешон. Когда он вперевалочку вышагивает по берегу, то до боли напоминает совершенно другую птицу.

– Гусыню? – задает ему вопрос Александра-Грейс.

– Боюсь, что да, – отвечает принц. – Вот почему лебедь всегда должен оставаться там, на глади озера, – спокойный, белый и величественный. Быть птицей, но никогда не летать. Знать всего одну песню, но никогда не петь ее вплоть до смертного часа.

Эти мудрые, хотя и несколько мрачноватые доводы в конце концов убеждают Грейс (Александру), что она должна выполнить свой долг и выйти замуж за принца. Вынужденная выбирать между страстью и положением в обществе, героиня делает свой выбор в пользу последнего. Ее воспитали лебедем, и она решает, что обязана оставаться им до конца своих дней. «Веди туда меня, Альберт», – с чувством исполненного долга произносит героиня свою финальную реплику и – не ждите никаких поцелуев! – поднимается с ним во дворец.

Этот конец вряд ли мог погрузить зрителя в сладостные грезы. Наоборот, «Лебедь» воплощал в себе ту реальность, от которой люди, приходя в кинотеатр, искали забвения. Однако он помог Грейс еще лучше освоиться с нелегкой ролью «обитательницы водной глади». Профессионализм, решительность, самообладание, умение держать себя – роль княгини требовала почти тех же самых качеств, что и роль кинозвезды.

Не имея никаких других доказательств, кроме запечатленного на страницах «Пари Матч» рукопожатия, европейские газеты пустились в рассуждения о возможности романа между Грейс и князем Монако. Домыслы эти достигли Америки, и Грейс пришлось давать опровержения.

– Нет между нами никакого романа, – возмущенно сказала она Руперту Аллену. – Я ни разу не получила от него ни единого слова. Повторяю: ни разу ни единого слова!

Нетрудно понять возмущение Грейс. В конце концов, было бы смехотворной самонадеянностью предполагать, что между нею и Его Светлейшим Высочеством князем Ренье III может что-то быть. Однако тот факт, что Грейс сочла нужным солгать своему другу о письмах, которые теперь регулярно приходили к ней от Ренье, наводит на догадки, какое направление начали принимать ее мысли. Настоящая любовь с настоящим принцем – неужели такое впрямь возможно? Грейс пока не была до конца уверена, к чему приведет ее переписка с Ренье. Однако она точно знала, что преждевременные признания и риск публичного откровения могут окончательно застопорить это тонкое дело. Практичная Грейс взяла верх над Грейс-мечтательницей.

Съемки «Лебедя» завершились в декабре 1955 года после заключительной работы в студии Голливуда, и за несколько дней до Рождества Руперт Аллен отправился навестить Грейс, а заодно и выпить праздничный бокал шампанского. Он застал ее, сердитую и вздернутую, за упаковкой вещей. Грейс было необходимо успеть домой, в Филадельфию, на традиционную встречу Рождества, а кроме того, до нее дошла весть, что Ренье тоже собирается заглянуть к ним домой. Князь организовал свой первый визит в Соединенные Штаты. Он собирался посетить больницу имени Джона Гопкинса в Балтиморе – судя по всему, для прохождения медосмотра – и поэтому попросил разрешения заодно нанести визит на Генри-авеню. На первый взгляд эта новость казалась из ряда вон выходящим событием – подумать только, сам монакский князь задумал пожаловать в Ист-Фоллз, в Филадельфию! – однако Грейс по-прежнему отмахивалась.

– Руперт, – твердила актриса, – уверяю тебя, между нами ничего нет.

Ренье подыскивал себе супругу. Ему уже перевалило за тридцать (31 мая 1955 года князь в тридцать второй раз отметил свой день рождения). Произвести на свет наследника было для него вопросом династической необходимости, а в глазах кое-кого из влиятельных обитателей княжества также и деловой. Сомерсет Моэм в свое время метко назвал Монако «солнечным местечком для темных личностей», и если кто и олицетворял собой этот курортный коктейль из скандалов и надувательств, то это, несомненно, Аристотель Онассис. Греческий судовладелец контролировал знаменитое Societe des Baines de Mer et Cercle des Etrangers – Общество морских купаний (сокращенно ОМК) и Иностранный клуб, – чье мудреное название было призвано закамуфлировать его приземленное назначение, а именно: получение максимума доходов из знаменитого казино в Монте-Карло и шикарных отелей. ОМК считалось общественной собственностью. Правда, незадолго до описываемых событий путем каких-то хитрых маневров на Парижской бирже Онассису удалось прибрать его к рукам. Однако вскоре оказалось, что его вложения не приносят ему ожидаемой» прибыли. Толстосумы и транжиры не спешили в Монако. Десятилетие спустя после второй мировой войны в княжестве царил дух застоя и уныния, а само оно напоминало увядающую вдовствующую королеву Ривьеры. По его собственным словам, Онассис был сильно обеспокоен «упадком легенды». «Монако утратило былой блеск», – жаловался он в 1955 году своему американскому приятелю Джорджу Шлее во время круиза, в который он отправлялся каждое лето в обществе вышеупомянутого Шлее и Греты Гарбо. Ведь стоит Монако утратить свой шик, как оно быстро превратится в захолустье Европы. Не мог ли Шлее оказать одну услугу, а именно: подыскать в жены князю Ренье какую-нибудь знаменитую шикарную американку? Это привлекло бы сюда других американцев, а кроме того, заставило бы наконец улыбнуться вечно мрачного князя. Онассис располагал разнообразными средствами для того, чтобы привезти в Монако смазливую барышню и устроить так, чтобы она и Ренье познакомились друг с другом.

Шлее вернулся в Америку, где тотчас перепоручил это дело Гарднеру Каулсу – известному краснобаю, а так же основателю и издателю журнала «Лук». В последние годы Каулс, к величайшему раздражению князя Ренье, охотно распространяется об этой истории. Сам князь оставался в полном неведении относительно той бурной деятельности, которую развернули за его спиной самозваные сводники, и отнюдь не пришел в восторг, узнав о поисках для него шикарной супруги. Неподалеку от дома Каулса в Коннектикуте у фотографа Милтона Грина гостила Мэрилин Монро, и Каулс пригласил знаменитую звезду выпить с ним, а заодно выяснить, как она отнесется к перспективе выйти замуж за монакского князя. «А он богат? А каков из себя?» – хихикая, допытывалась Мэрилин, обрадованная перспективой такого замужества, и в разговоре они окрестили князя Олененочком. Мэрилин слыхом не слыхивала, где находится это Монако – уж не в Африке ли случайно? – однако ничуть не сомневалась, что очарует сердце его юного застенчивого правителя. «Дай мне провести с ним наедине всего два дня, – сказала она Гарднеру Каулсу, – и, обещаю, он сделает мне предложение». Однако к тому времени, когда Мэрилин Монро, сидя на краю бассейна, обменивалась с Гарднером Каулсом шуточками насчет будущего Монако, князь Ренье уже состоял в переписке с кинозвездой, чей образ резко отличался от образа красотки Монро. Изумленный в самом начале тем, что Грейс никак не вписывается в традиционный стереотип кинозвезды, Ренье почувствовал, как его неодолимо влечет к себе исходящая от нее аура чистоты и добропорядочности. Ренье поделился своими мыслями с капелланом отцом Френсисом Такером – американцем ирландского происхождения, членом ордена Святого Винсента. Отец Такер взял на себя смелость послать от себя лично короткую записку Грейс. «Я хочу поблагодарить Вас, – писал он, – за то, что Вы показали князю, что представляет собой американская девушка-католичка, и за то глубочайшее впечатление, какое Вы произвели на него».

Грейс понравилась Ренье с того самого момента, когда она призналась вскоре после их встречи, что ей не особенно хотелось ехать на тот сеанс фотосъемки, который свел их вместе. Все дело в том, что Ренье испытывал те же самые чувства. Он рос застенчивым ребенком – точно так же, как и Грейс, – и не чувствовал себя готовым к исполнению тех обязанностей, которые накладывала на него его принадлежность к одному из знаменитейших семейств Европы. Став знаменитыми уже в зрелом возрасте, ни князь, ни кинозвезда не собирались расставаться со славой, которая далась им с таким трудом. Однако оба словно чувствовали, что их внешний образ мешает раскрыться их личному внутреннему «я». Грейс произвела на Ренье впечатление серьезной, надежной и честной женщины, а еще он оценил в ней чувство юмора. Грейс обладала естественностью истинной американки, не впадая, однако, в свойственную ее соотечественницам беспардонность, и еще больше раскрылась перед князем в своих письмах, которые, как ему казалось, помогали соприкоснуться с кем-то не таким, как все остальные. Не красавец, но и не урод, владелец яхты, спортивного автомобиля и дворца на Ривьере, Ренье не знал недостатка в подружках. «Величайшая трудность заключается для меня в том, – признался он однажды, – что не всегда удается завязать с девушкой долгую и близкую дружбу, чтобы выяснить для себя, кто мы: просто любовники или же родственные души». Его переписка с Грейс разрешила эту проблему. Впоследствии Ренье оценивал их письма как свой «потаенный сад сокровищ» и как тропу, что шаг за шагом вела князя навстречу девушке его мечты. И теперь перед ним осталось последнее препятствие – жизнью испытать мечту на прочность. И если Ренье и Грейс приготовились подняться на новую ступеньку в их отношениях, им требовалось придумать хороший повод для неофициальной, однако достаточно серьезной встречи, чтобы получше познакомиться друг с другом без особого давления с чьей-либо стороны, и летом 1955 года они получили помощь, откуда и не ожидали.

Тетушка Эди и дядя Расс Остин из Филадельфии были знакомыми семьи Келли и соседями по Оушн-Сити. Это была шумная, смешливая пара, без которой обходилась редкая вечеринка на Генри-авеню. Остины не были кровными родственниками Грейс, однако она привыкла называть их не иначе как «тетей» и «дядей», причем дядя Росс считал эту связь настолько прочной, что, когда в августе 1955 года Остины прибыли в Канны, он счел нужным связаться с Ренье. Супружеская чета проводила в Европе летний отпуск, и тетушка Эди горела нетерпением попасть в Монако на благотворительный бал, проводимый Обществом Красного Креста. Обычно это событие становилось на Ривьере гвоздем сезона. Дяде Рассу было известно, что во время Каннского фестиваля Грейс представилась возможность лично познакомиться с Ренье. Вот почему, когда консьерж в гостинице сказал им, что билеты на бал, увы, распроданы все до единого и парочке заморских туристов нечего даже и надеяться, американцы знали, что им предпринять. С удивительной беспардонностью, которой, на ее счастье, не хватало t Грейс, дядя Расс позвонил во дворец, чтобы выяснить, не сможет ли князь принять их. В семье Келли до сих пор содрогаются при мысли о смелой выходке Эди и Расса. «Позднее мы узнали, что Ренье незадолго до этого сделали операцию аппендицита, – вспоминает Элис Годфри. – Один из его банков (а именно Монакский банк благородных металлов) был на грани банкротства, а Аристотель Онассис прибрал к рукам казино. И вот представьте себе, что в этот момент звонит Расс Остин, чтобы сказать, что у него, видите ли, возникли проблемы».

Просьба дяди Расса в конце концов попала на стол к отцу Такеру, и проворный капеллан не стал понапрасну терять время. Он сел в машину и поехал в Канны, чтобы лично вручить Рассу Остину два приглашения на бал и поздравления от князя Ренье. После этого семидесятитрехлетний священник устроился поудобнее с Остинами на диване и с ловкостью бывалого исповедника выудил из супругов все, что им было известно о Грейс: кто ее родители, какого они происхождения, как называется их приход. Ему не пришлось дважды задавать один и тот же вопрос: Остины выложили все как на духу. Кое-кто в Монако недолюбливал отца Такера, считая, что он сует нос не в свои дела и, обладая каким-то зловещим влиянием, помыкает князем как ему вздумается. Такера частенько сравнивали с Распутиным, и поэтому, когда в начале 60-ых карьера княжеского духовника резко оборвалась в связи со скандалом, связанным с мальчиками-хористами, многие уверовали, что правильно делали, когда не доверяли ему. Но к этому времени Франсис Такер уже успел войти в историю как устроитель самого нашумевшего брака и самого пышного бракосочетания в католическом мире и поэтому более чем выполнил возложенную на него Ватиканом миссию, с которой и прибыл в княжество в 1950 году.

Отношения между католической церковью и правящей династией Монако начиная с 1858 года отличались особой близостью. В тот год местный епископ отмел опасения пра-пра-прадеда Ренье Шарля III, будто рулетка, запрещенная повсюду в Европе, подозрительно смахивает на порочный и потому недозволенный вид досуга – азартные игры. При правильной организации дела, успокоил князя епископ, азартные игры вовсе нельзя считать грешным занятием, и доказал это, освятив вновь открытое казино. Молитвы епископа были услышаны и нашли свое подтверждение самым поразительным образом. Казино в Монте-Карло, которое открылось 13 мая 1858 года, стало ключевым пунктом в современном облике княжества. Оно не только принесло процветание правящему семейству Гримальди, но и жизнь без налогов всему населению. А посему вполне справедливо, что церкви тоже полагалось от этого пирога, и этот «кусочек» нашел свое воплощение в виде грандиозного мраморного собора, возведенного на скале по соседству с княжеским дворцом. Именно в продолжение этой традиции многолетнего сотрудничества отец Такер в 1955 году взял на себя смелость заняться поисками достойной невесты для своего хозяина, к которому он обращался не иначе как «мой повелитель-князь». В результате Эди и Расс Остины удостоились чести посетить не только бал Красного Креста. Отец Такер пригласил их во дворец на чай с самим князем.

Неудивительно, что в последующие годы тетушка Эди и дядя Расс начали рассматривать знакомство, которое в 1955 году им удалось завязать с князем Ренье и его капелланом, как отправной момент величайшего романа столетия, считая, что именно их инициатива повлекла за собой развитие событий. В то время никто не подозревал, что Грейс и Ренье уже состоят в переписке и поэтому так или иначе нашли бы способ встретиться друг с другом. Однако время и место этой встречи – несомненно, дело рук Остинов и отца Такера, который договорился с ними, что сделает Филадельфию важной остановкой в маршруте князя во время визита в Америку. Остины ответили на гостеприимство Ренье, пригласив его на ланч у себя дома, в Америке. Затем планировалось нанести визит на Генри-авеню – на традиционное рождественское торжество семейства Келли. Тетушка Эди взяла на себя обязанность подготовить Грейс к этому событию.

– Он такой милый человек, – сказала она Грейс, – и будет рад снова с тобой встретиться.

Эди позвонила по междугороднему телефону и застала Грейс врасплох. Актриса была занята на съемках «Лебедя» и поэтому старалась уклончиво отвечать на вопросы, касающиеся князя Ренье.

– Он невысок ростом, – сказала она. – Я встречалась с ним, – и всем своим тоном давала понять, что встреча не произвела на нее особого впечатления.

– Ну… – не унималась тетушка Эди, – он был бы рад снова встретиться с тобой. Я ни за что не стану приводить его с собой, если ты не пообещаешь мне, что будешь приветлива с ним. Мне меньше всего хотелось бы, да ты и сама знаешь, холодного высокомерия и деланных любезностей.

«Я уже по собственному опыту знала, – объясняла тетушка Эди, пересказывая эту историю, – что Грейс умеет уничтожить вас одним взглядом».

– Ну хорошо, тетя Эди, – ответила Грейс, стараясь не выдать внутреннего волнения. – Я буду с ним приветлива.

Джон Почна был главным советником Аристотеля Онассиса по правовым вопросам. Выпускник Гарвардской юридической школы, он был членом коллегии адвокатов Нью-Йорка, Массачусетса и Коннектикута. Онассис, узнав о предстоящем в конце 1955 года визите князя Ренье в Америку, предложил своего адвоката в качестве одного из сопровождающих лиц. Почна мог пригодиться для какой-нибудь юридической консультации, а кроме того, Онассис в его лице получил зоркого стража на тот случай, если князя Ренье и отца Такера занесет куда-нибудь не туда. Почна уже провел некоторое время в обществе Ренье, и, надо сказать, князь не произвел на него особого впечатления. Князь был довольно расточительным игроком в гольф (за один раз он мог спокойно потерять с полдесятка мячей), и язык не повернулся бы назвать его ловким на теннисном корте. Ренье было практически невозможно увидеть в шортах. Крепко сбитый великан Почна, который ростом и сложением представлял собой почти точную копию Джека Келли, свысока поглядывал на коротышку князя. Адвокат особенно переполошился, когда во время визита в Париж Ренье взял его с собой в Cage аuх Folles – ночной клуб, знаменитый своими переодетыми в женское платье гомосексуалистами. «Это был обшарпанный театрик, – вспоминал Почна, – переполненный водителями грузовиков и прочей шушерой, тискавшей друг друга на протяжении всего вечера». Однако, по мнению Почны, князь гомосексуалистом не был.