Текст книги "Превосходство Борна (др. перевод)"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Роберт Ладлэм
«Превосходство Борна»

Шеннон Пэйдж Ладлэм

Приветствую тебя, дорогая моя! И желаю многих лет жизни!

Глава 1

Коулун. [1]1
  Коулун (другое название – Цзюлун) – полуостров и портовый город на территории английской колонии Сянган (Гонконг).


[Закрыть]Врезавшийся в океан густонаселенный окраинный участок Китая, связанный с севером лишь духом своим, глубоко пронизывающим самую атмосферу этого полуострова и проникающим в потаеннейшие уголки человеческих душ вопреки несуразным, произвольно проведенным политиками границам. Здесь встречаются суша и море, и человек сам распоряжается ими – по собственной воле и полностью пренебрегая такими ставшими тут абстрактными понятиями, как свобода, никому ничего не дающая, или запреты, обойти которые – сущий пустяк. Первейший объект заботы людской – вечно пустой желудок. Пустой и у женщин и у детей. Ну а то, что не связано непосредственно с борьбой за выживание, – бессмысленно, словно навоз на бесплодной земле.

Солнце садилось. Пелена сумерек все плотнее окутывала Коулун и остров Гонконг – по ту сторону гавани Виктория. Только что, при свете дня, жизнь повсюду била ключом. Теперь же все реже слышались выкрики уличных торговцев «айяс!», а деловые переговоры, ведшиеся чинно на престижных верхних этажах холодных, величественных небоскребов из стекла и стали, четко вырисовывавшихся на фоне простершегося над колонией неба, завершались кивками, поклонами и безмолвными улыбками, долженствующими выражать взаимную удовлетворенность. О приближении ночи свидетельствовали и пробивавшиеся на западе сквозь разрывы в облаках оранжевые лучи неугомонного светила, никак не желавшего отдавать этот край во власть тьмы.

Скоро мрак затянет все небо. Но не ширь поднебесную. Внизу, где и море и суша издавна служили ареной междоусобиц и борьбы за существование, яркие огни рукотворные отгонят прочь мглу. И начнется неумолчный ночной карнавал. С игрищами, от коих следовало бы отказаться еще на заре человечества. Но человека-то в подлинном смысле данного слова и не было в то время, так что кто совершил бы такое? И кого вообще волновал сей вопрос? Тем более что смерть в ту пору товаром пока не стала.

Небольшой катер с мощным, не по размерам суденышка двигателем промчался через пролив Ламма и, следуя параллельно береговой линии, направился к гавани. Для стороннего наблюдателя это был всего-навсего «сяо ван джю» – своего рода вещичка, доставшаяся старшему сыну в наследство от отца-рыбака, некогда человека бедного, которому подфартило внезапно: то ли фортуна улыбнулась ему взбалмошной ночью в игорном доме – «мах-джонге», то ли повезло ему в сделках с гашишем из Золотого треугольника или с контрабандными драгоценностями из Макао [2]2
  Макао (современное название – Аомынь) – территория в Юго-Восточной Азии, у побережья Южно-Китайского моря; с 1680 года – португальское владение.


[Закрыть], – впрочем, кому какое до этого дело? На таком юрком катере этот сын мог заниматься как рыбной ловлей, так и коммерцией куда эффективней, чем на тихоходной парусной джонке или плоскодонном сампане с маломощным мотором. Китайские пограничники и морская охрана на территории Шэн-Же-Вана и в омывающих его берега водах не стреляли в подобных мелких правонарушителей: особой угрозы они не представляли, и к тому же кто знает, что за семейства промышляли на материке, вдали от Новой территории. [3]3
  Новая территория (другое название – Новый Коулун) – часть территории полуострова Цзюлун (Коулун) с прилегающими к нему островами, переданная Китаем Великобритании по соглашению 1898 года в аренду сроком на девяносто девять лет.


[Закрыть]Могло оказаться, что кто-то из своих. Душистая травка с гор все еще многих кормила. И возможно, и на этот раз перепадет кое-что стражам порядка. Пусть же плывут себе эти люди сюда. А затем вновь уплывают, куда зовут их дела. Не все ли равно?

Сбавив ход, суденышко, чья передняя кабина была обтянута по бокам парусиной, заскользило между многочисленными джонками и сампанами, возвращавшимися к и без того уже переполненным местам стоянок в Абердине. Лодочники один за другим выкрикивали ругательства в адрес нахального судовладельца, его бесстыжего двигателя и поднятой катером не менее наглой кильватерной волны. Однако как только судно проходило мимо них, возгласы негодования до удивления быстро смолкали: нечто, таившееся под парусиновым пологом, гасило внезапную вспышку гнева.

Но вот катер вошел в гавань. Лежавшую перед ним водную гладь освещали огни: справа – острова Гонконг, слева – Коулуна.

Тремя минутами позже судовой двигатель перешел на самые малые обороты. Катер, обогнув неторопливо две пришвартованные у склада товаров тяжело груженные баржи, шмыгнул в свободное пространство в западном участке акватории Тим-Ша-Дуи и тут же оказался в кишащей людьми портовой зоне Коулуна, где доллар значил буквально все. Орда шумных торговцев, преследовавших на пристани ночных гуляк, сперва было не обратила никакого внимания на суденышко, приняв его за обычный, не представлявший для них особого интереса «диги», возвращавшийся с рыбной ловли.

Однако затем, как только что в случае с лодочниками у входа в гавань, по мере приближения катера к причалу, голоса лавочников стали постепенно стихать, а при виде доставленного суденышком человека, взбиравшегося на пирс по черной, в мазуте лестнице, люд торговый и вовсе умолк.

Это был странствующий монах-проповедник. Белый длинный халат подчеркивал стройность его фигуры. Для «чжунгожэня» – китайца – он был довольно высок, ростом футов шести. Лицо его скрывал капюшон. И только порой из-за складок колыхавшейся под ветерком ткани поблескивали белки его цепких, решительных глаз.

Это не был обычный праведник, из тех, каких здесь привыкли видеть. То был «хэшан» – священнослужитель, получивший особое признание среди премудрых старших собратьев, которым удалось разглядеть силу духа и высокое предназначение молодого члена своей общины. Чести носить это звание он удостоился невзирая на то, что был неподобающе для монаха строен и высок, а глаза его горели огнем. Весь его облик, пламенный взор его зачаровывали слушателей, не скупившихся на подношения и неизменно испытывавших чувство благоговения перед ним, но в еще большей мере – страх. Возможно, святой сей отрок принадлежал к одной из таинственных сект, странствующих по холмам и лесам Гуандзе, или к религиозному братству, обосновавшемуся в горах далекого Цин-Гао-Юаня. Представители этой организации, прародиной коей считались невесть где вздымавшиеся ввысь Гималаи, держались независимо, и к ним, в общем, все относились с опаской. И были на то причины. Не каждому ведь дано вникнуть в сокровенный смысл их учений, внешне кротких, но полных тайных намеков на неописуемые мучения, ожидающие тех, кто не внемлет содержащимся в них призывам. А в мире – на суше и в море – слишком много страданий, чтобы навлекать на себя новые. И не лучше ли посему попросту положиться на проповедников с огненным взором: авось воздастся?

Незнакомец в белом одеянии пробрался неторопливо сквозь расступившуюся перед ним толпу, миновал пирс парома «Стар» и скрылся в сгущающейся мгле Тим-Ша-Цуи. И тут же, мгновение спустя, вновь раздались зазывные вопли лавочников и лоточников.

Монах направился по Солсбери-роуд прямо на восток. У отеля «Пенинсула», значительно уступавшего отделкой своей близстоящим фешенебельным зданиям, он свернул на Натан-роуд и двинулся на север, к залитой светом Золотой Миле, как именовался этот проспект, оглашаемый пронзительными криками зазывал из расположенных напротив друг друга многочисленных ночных заведений. И туристы, и завсегдатаи сих мест невольно обращали внимание на статную фигуру священнослужителя, шедшего с независимым видом мимо толкавшихся у витрин зевак, выстроившихся рядами торговцев, трехэтажных дискоклубов и кафе под открытым небом, над стойками коих, уставленными горячими блюдами для традиционной трапезы – «дим сум», нависали огромные, неуклюжие рекламные щиты, восхвалявшие восточные сладости. Наклонив слегка голову и то и дело бросая по сторонам пытливый взор, шествовал он в этом сверкавшем яркими огнями карнавальном мире минут десять. Сопровождавший святого человека крепыш «чжунгожэнь» то следовал за ним сзади, то обгонял его быстрой, танцующей походкой, чтобы заглянуть в выразительные глаза монаха в ожидании, когда тот подаст ему условный знак – два коротких кивка.

Подойдя к убранному висюльками входу в шумное кабаре, монах наконец дважды кивнул чуть заметно своему спутнику и решительно шагнул внутрь. «Чжунгожэнь» же остался снаружи. Рука его покоилась под просторной накидкой, взгляд был устремлен на охваченную безумием центральную улицу города, где правили бал недоступные его пониманию нравы. Словно все рассудка лишились! Настоящий вертеп! Но этому «туди» – местному жителю – было поручено защищать не щадя живота жизнь монаха, посему он не собирался покидать свой пост.

Между тем в увеселительном заведении прорезываемые рыскающими огнями цветомузыки клубы густого дыма наползали на сцену, где безумствовала рок-группа, исполнявшая немыслимо чудовищную смесь из музыкального репертуара панков и азиатских ритмов. Парни, в тесных, из черной блестящей ткани брюках и в темных кожаных куртках поверх расстегнутых до пояса светлых шелковых рубах, с выбритыми до линии виска головами и с застывшими на лицах гримасами, призванными демонстрировать приписываемую восточному характеру невозмутимость, неистово сотрясались под грохот своих инструментов. И только иногда, как бы подчеркивая контраст между Востоком и Западом, какофония внезапно смолкала, и теперь уже звучала лишь незатейливая китайская мелодия, наигрываемая одиноким инструментом, а фигуры на сцене застывали на время под бешено кружившимися лучами прожекторов.

Монах, переступив порог этого заведения, окинул взором переполненную людьми огромную залу. Кое-кто из пребывавших в разной степени опьянения почтительно поглядывал на него, другие, завидев его, тотчас отводили от него глаза, а иные, повскакав со стульев, поспешно расплачивались за выпивку гонконгскими долларами и устремлялись к выходу. Несомненно, «хэшан» произвел на гуляк впечатление, но не то, какого бы хотелось приблизившемуся к нему тучному, в смокинге человеку.

– Чем могу быть полезен вам, ваше святейшество? – спросил с приличествующим случаю подобострастием управляющий.

Священнослужитель нагнулся и что-то сказал ему на ухо. Глаза управляющего расширились. Поклонившись, он указал на стоявший у стены столик. Монах поблагодарил его кивком и позволил ему проводить себя к отведенному для него месту. Сидевшие за соседними столиками настороженно наблюдали за святым.

Управляющий вновь поклонился и молвил уважительно:

– Не хотите ли отведать чего, ваше преподобие?

– Только козьего молока, его оно вдруг найдется у вас. Ну а если его нет, сойдет и простая вода. Я и за это буду вам благодарен.

– У нас есть все, именно это выгодно отличает наше заведение ото всех прочих, – проговорил управляющий в смокинге и, опять поклонившись, исчез.

Безуспешно пытался он определить диалект китайского языка, на котором с ним сейчас изъяснялись. Впрочем, это не имело для него особого значения, ибо в данный момент было важно другое: то, что этот высокий, облаченный в белое монах вел дела с самим «лаобанем» – его боссом. В самом деле, таинственный посетитель – подумать только! – назвал «лаобаня» по имени, редко произносимому на Золотой Миле, и как раз в этот вечер могущественный хозяин его находился здесь, в этом доме, в потайной комнате, о которой мало кто знал. Но управляющий не имел права докладывать «лаобаню» о визите монаха: ему недвусмысленно объяснили, что этой ночью никто не должен беспокоить хозяина. Если бы великий повелитель захотел кого-то увидеть, то сам сказал бы об этом управляющему, и тот сразу бы разыскал этого человека. А по-иному и быть не могло: недаром же «лаобань», один из богатейших и знаменитейших властителей Гонконга, слыл опытнейшим конспиратором.

– Пошли мальчишку с кухни за козьим молоком, – резко бросил управляющий старшему официанту. – И чтобы одна нога здесь, другая там, если не хочет остаться без потомства.

Монах спокойно сидел за своим столом. Фанатичный блеск в его глазах угас, взор смягчился, и он созерцал теперь царившую в зале суету, не выказывая ни осуждения, ни одобрения, а лишь со скорбным видом родителя, наблюдающего за шалостями возлюбленных своих отпрысков.

Внезапно в вихрь метавшихся по зале огней вторглась, нечто, что заставило монаха напрячься. Один из гостей, расположившийся через несколько столиков от странника, зажег и тут же погасил спичку. То же проделал он и с другой и лишь третью поднес наконец к длинной черной сигарете. Эта-то короткая серия вспышек и привлекла внимание священнослужителя. Он повернул прикрытую капюшоном голову к одиноко сидевшему за пеленой дыма небритому, неряшливо одетому китайцу. Их взгляды встретились. Утвердительный кивок монаха вряд ли заметил кто-то еще: со стороны он походил на непроизвольное движение головы. В ответ последовало столь же неуловимое движение – в тот самый момент, когда третья спичка погасла.

Секундами позже по столу, за которым сидел этот неряха, побежали вдруг языки пламени. Огонь жадно пожирал изделия из бумаги – салфетки, меню, корзиночки для «дим сум», а затем, грозя заведению настоящим пожаром, перекинулся на все остальное, что только могло гореть. Недотепа, издав истошный вопль, с оглушительным грохотом опрокинул стол.

Официанты бросились со всех ног к месту происшествия. Посетители кабаре, повскакав со своих мест, принялись неистово затаптывать мерцающее голубое пламя, необъяснимо быстро перебравшееся к ним. Пущенные в ход скатерти и фартуки, которыми пытали сбить огонь, прекрасно вписывались в общую атмосферу переполоха и сумятицы. Рок-группа, стоя особняком, играла с превеликим усердием, словно подчеркивая этим, что все идет своим чередом и волноваться, право же, совсем ни к чему.

Публика и впрямь постепенно начала успокаиваться. Но тут события приняли такой оборот, что она оказалась вдруг втянутой в потасовку, сразу же заставившую всех позабыть о несостоявшемся пожаре.

Двое служащих кабаре, выступив в роли зачинщиков, наскочили на злосчастного «чжунгожэня», чья беспечность в обращении со спичками могла дорого всем обойтись. Тот, не растерявшись, моментально применил приемы «вин чун» – восточного единоборства: выпрямив руки, он обрушил их на лопатки и глотки противников, а затем, врезав им ногой в живот, отбросил нападавших прямо на посетителей, кольцом обступивших место схватки. Грузный управляющий с криком кинулся на непокорного клиента, но тотчас же был сбит молниеносным ударом в грудь. А пока еще трое официантов неслись на подмогу своему старшему – «зонгуаню», «чжунгожэнь» швырнул стул в истошно оравшую толпу. И тут и мужчины и женщины, доселе избегавшие участия в драке, принялись, словно поддавшись массовому психозу, рушить все вокруг и остервенело колотить друг друга кулаками. Рок-группа, казалось, задалась целью превзойти саму себя, и разноголосый рев ее инструментов был вполне адекватен столпотворению.

Когда безумие вроде бы охватило всех поголовно, один из присутствующих, плотного сложения, по внешности крестьянин, взглянул на столик у стены, где только что сидел монах. Но там никого уже не было.

«Чжунгожэнь» между тем схватил второй стул и разбил его о ближайший стол. Деревянное сиденье отвалилось, а выломанная ножка, брошенная наметанной рукой китайца, полетела в толпу.

Описанное выше заняло считанные секунды, но и в эти мгновения многое успело свершиться.

Незаметно выскользнув из залы через дверь напротив входа в кабаре, монах быстро притворил ее за собой и уверенно зашагал по длинному узкому коридору. Хотя глаза его не сразу привыкли к полумраку, он сумел все же разглядеть впереди, не более чем в двадцати пяти футах от себя, чью-то фигуру, отделившуюся от стены. То был, судя по всему, охранник, встревоженный его появлением. Из укрытой под широкой накидкой кобуры страж выхватил правой рукой револьвер. Но священнослужителя это не смутило. Он невозмутимо кивнул несколько раз незнакомцу и величественной походкой, словно участвовал в храмовой процессии, продолжал свой путь.

– Амита-фо! Амита-фо! [4]4
  О Будда! О Будда! (кит.)


[Закрыть]– повторял монах, приближаясь к стражу. – Мир повсюду, повсюду покой – этого жаждут духи!

– Чжу мати? [5]5
  Куда ты? (Кантонский диалект китайского языка.)


[Закрыть]– спросил охранник. Стоя возле двери, он направил вперед свое страшное оружие и добавил на кантонском диалекте в обычной для жителей этих северных поселений гортанной манере: – Что потерял ты здесь, монах? Что надобно тебе тут? Убирайся! Нечего тебе здесь делать!

– Амита-фо! Амита-фо!

– Убирайся! Слышишь?

Шансов на спасение у охранника не было. Монах вытащил из-за пояса острый как бритва нож, неприметный под халатом, схватил противника за запястье, отсек ему наполовину руку с револьвером, а затем чиркнул коротко лезвием по его горлу. Голова несчастного завалилась назад, красным фонтаном брызнула кровь, и бездыханное тело стража глухо ударилось о пол.

Монах с невозмутимым видом снова заткнул нож за пояс и извлек из-под священнического одеяния небольшой автомат «узи», в изогнутом рожком магазине которого патронов было более чем достаточно. Пнув с силой ногой дверь, у которой только что разыгралась кровавая драма, он ворвался внутрь комнатенки, где застал всех тех, за кем и явился сюда.

Вокруг стола сидели с чашками чая и стаканчиками крепкого виски пять человек, все – «чжунгожэни». Не видно было ни блокнотов, ни ручек или карандашей. Никто ничего не записывал, предпочитая полагаться лишь на уши и глаза. Но как только глаза собравшейся здесь публики встревоженно поднялись вверх, лица «чжунгожэней» исказила гримаса. Два с иголочки одетых участника переговоров, вскочив со своих стульев, потянулись за оружием, лежавшим в карманах отлично сидевших на них пиджаков, один нырнул под стол, остальные двое бросились с визгом к обитым шелком стенам и, кружа в отчаянии, принялись молить налетчика о пощаде, хотя и понимали, что ее не будет. Каскад несущих неотвратимую гибель пуль обрушился на «чжунгожэней». Хлынула кровь из смертельных ран, из раскроенных черепов брызнули мозги, вместо глаз зазияли дыры, а рты в рубиново-красной пене разверзлись в застывшем навеки крике. Поблескивали омерзительно стены, пол и полированный стол, покрытые кровавыми пятнами. Смерть сделала свое дело.

Убийца осмотрел содеянное им и остался доволен. Присев на корточки над лужей застывающей крови, он начертал что-то на полу указательным пальцем и извлеченным из левого рукава темным квадратным лоскутом накрыл это место. Потом поднялся и поспешил вон из комнаты, проверяя на ходу, на месте ли нож. У входа в залу он остановился и заглянул внутрь. Там, казалось, все осталось по-прежнему и, как и раньше, стоял страшный гомон. Да и почему что-то должно было измениться? Ведь с тех пор, как он покинул кабаре, минуло секунд тридцать, не более.

Соучастник монаха был достаточно хорошо обучен, чтобы действовать аккуратно и четко.

– Фай ди! [6]6
  Уходим! (Кантонский диалект китайского языка.)


[Закрыть]– крикнул небритый, коренастого сложения крестьянин из Кантона, стоявший футах в десяти от «святого отца», и, тут же опрокинув еще один столик, бросил на пол зажженную спичку. – Полицейские вот-вот будут здесь! Я видел, как бармен звонил им!

Убийца сорвал с себя халат с капюшоном. В мелькании вращающихся огней физиономия его выглядела такой же мрачной, как и у участников бесноватой рок-группы. Его глаза оттенял сильный грим, белые линии подчеркивали их форму. Лицо было смуглым, коричневатого цвета.

– Иди первым! – скомандовал монах крестьянину, швырнул свое одеяние и автомат «узи» на пол у самой двери, стянул с рук тонкие хирургические перчатки и, засунув их в карманы фланелевых брюк, вошел в залу.

Служащим кабаре и прочих подобных заведений на Золотой Миле не так-то просто было решиться вызвать полицию: неспособность администраций обеспечить порядок на вверенных ее попечению предприятиях каралась крупными штрафами, жесткие санкции могли последовать и за плохую охрану туристов. Зная, что к ней обращались лишь в крайнем случае, полиция быстро реагировала на вызовы. Поскольку монаху все это было известно, он понимал, что надо как можно скорее исчезнуть отсюда.

Убийца последовал за крестьянином из Кантона, затерявшимся в охваченной паникой толпе, с воплями устремившейся к выходу. Виновник всей этой свистопляски, уже не выделявшийся своей одеждой, напористо, словно бык, кулаками прокладывал себе путь.

Когда оба лиходея оказались на улице, там уже шумел народ. Зеваки, не стесняясь в выражениях, обливали кабаре грязью, что, понятно, не приумножало славы этого заведения.

Как только монах со спутником пробились сквозь возбужденную толпу, к ним тотчас же присоединился поджидавший их снаружи невысокий мускулистый китаец и, взяв за руку лишенного теперь священнического одеяния своего подопечного, потянул его в узенький переулок, где и достал из-под накидки два полотенца: одно – мягкое и сухое, другое, в полиэтиленовом пакете, – теплое, влажное и надушенное. Наемный убийца схватил влажное полотенце и начал вытираться, уделяя особое внимание коже вокруг глаз и шее. Перевернув полотенце, он повторил этот процесс с еще большим тщанием, старательно обтерев виски и край волос. Убедившись, что белый цвет его кожи полностью восстановлен, он насухо вытерся вторым полотенцем, пригладил свои темные волосы и поправил армейский галстук, повязанный на кремовую сорочку под темно-синим пиджаком.

– Уходим! – скомандовал он своим помощникам, и те тотчас затерялись среди прохожих.

А вслед за ними на это ристалище восточных развлечений вступил одинокий, с иголочки одетый европеец.

Между тем внутри кабаре управляющий бранил громогласно несчастного бармена за то, что тот вызвал полицию – «цзин ча». Какие только напасти не обрушатся теперь на него, чьему попечению вверено сие учреждение!

Драка на удивление утихла столь быстро, что это даже немного сбило всех с толку. Официанты и прочий обслуживающий персонал успокаивали клиентов, похлопывая их по плечам, и, собирая мусор, расставляли столы, поломанные стулья заменяли новыми и разносили бесплатно стаканчики виски, а рок-группа начала исполнять популярные песни. В общем порядок в заведении был восстановлен так же быстро, как и чуть ранее – нарушен. И теперь облаченный в смокинг управляющий лелеял надежду, что подготовленное им объяснение, будто импульсивный бармен принял обычного разбушевавшегося пьяницу за личность куда более опасную, вполне устроит полицию.

Но не долго тешил он себя подобными мыслями: внезапно ему стало не до штрафов и официальных санкций властей, ибо взгляд управляющего привлек лоскут белой ткани на полу залы, перед дверью во внутренние помещения. Кусочек белой материи, совершенно белой… такой, каким было одеяние монаха…

Что-то там, за этой дверью? Где «лаобань»?.. И как проходит совещание?..

Задыхаясь, с покрытым каплями пота лицом тучный управляющий пронесся мимо столиков и, выскочив из залы, обнаружил брошенный на пол халат, а когда опустился на колени, то глаза его широко открылись от страха: из складок белой ткани выглядывал темный ствол незнакомого оружия. Вид поблескивающих при искусственном свете крохотных пятнышек и тонких полосок еще не засохшей крови, забрызгавшей ткань, и вовсе лишил бедолагу дара речи. Он чувствовал лишь, что к горлу его подкатил ком.

Из залы вышел мужчина в таком же смокинге, что и у менеджера, но без пояса, подчеркивающего высокий социальный статус его владельца, – это был брат управляющего и первый его помощник.

– Что случилось? – спросил он и тут же, увидев, как его брат поднял с пола странного вида оружие, завернутое в окровавленный белый халат, выругался тихо: – О проклятый христианский Иисус!

– Пошли! – выдавил из себя управляющий, поднявшись на ноги и направляясь в сторону залы.

– Но сейчас сюда нагрянут полицейские! – возразил брат. – Один из нас должен поговорить с ними, попытаться убедить их, что мы уже сами навели порядок.

– Может статься, что нас уже ничто не спасет! Пошли же быстрее!

То, что увидели оба брата в полутемном коридоре, подтвердило дурные предчувствия. В луже собственной крови лежал мертвый охранник. Кисть, почти отделенная от руки, продолжала сжимать оружие.

Зрелище, представшее взору управляющего и его спутника в комнате для совещаний, и вовсе потрясло их. В странных, неестественных позах валялись пять окровавленных трупов. Особое внимание менеджера привлек один из них. Подойдя к телу с пробитым черепом, он вытер своим носовым платком кровь с лица убитого и оцепенел от ужаса.

– Мы погибли! – прошептал управляющий немного спустя. – Погиб Коулун! Погиб Гонконг! Погибло все!

– Почему?

– Это – вице-премьер Китайской Народной Республики, которого прочили в будущем на пост самого председателя!

– Смотри-ка, что там! – произнес брат и первый помощник управляющего, устремляясь к телу мертвого «лаобаня». Рядом с изрешеченным пулями трупом лежал аккуратно расправленный черный носовой платок с пропитанными кровью белыми кружевами. Брат поднял его и изумленно прочитал на полу надпись: «Джейсон Борн».

Управляющий буквально подпрыгнул.

– Господи! – завопил он, дрожа всем телом. – Он вернулся! Убийца вновь в Азии! Джейсон Борн опять здесь!