Текст книги "На повестке дня — Икар"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

– Постойте-ка! – произнес Эван, глядя на Патрика О'Рейли. – С чего бы полицейскому департаменту благодарить меня?

– Вы здорово отделали Бэрриша!

– С Бэрришем я расправился, это точно, но им-то что за дело?

– Он работает в Пентагоне и имеет друзей в верхах. А еще он сволочь порядочная. Если б вы провели несколько бессонных ночей, ведя за ним наблюдение, вас бы за это по головке не погладили.

– Какое еще наблюдение? Что произошло?

– Мистер Кендрик! – вмешалась Энни. – Там за дверями настоящий зверинец! Вам необходимо выступить и что-нибудь сказать!

– Подождите, я хочу выслушать вашего мужа. Продолжайте, мистер... могу я называть вас просто Патрик?

– В самый раз!

– А я для вас просто Эван. Пожалуйста, продолжайте. Каким образом Бэрриш связан с полицией?

– Этого я вам не говорил. Сам он, надо сказать, не слишком-то привлекательный.

– Но ведь не за это же ваши коллеги меня благодарили?

– Если с одной стороны посмотреть, за это и в самом деле вроде бы благодарить нечего... Только застукали мы кое-кого за стиркой, ну вы понимаете, в Майами и на Каймановых. На четвертую ночь во время наблюдения, когда он был в отеле «Мэйфлауэр», мы вроде как напали на след. Видите ли, один из тех, что в штиблетах от Балли, наведался к нему в номер в час ночи с объемистым чемоданом. Час ночи! Рановато начинает свой рабочий день, что скажете?

– Да уж!

– Ну вот, выяснилось, что у этих модников с нашим знакомым была назначена встреча по поводу инвестиций. Вполне законная, в Пентагоне заявили. Мол, до одиннадцати тридцати он торчал на конференции, а потом у него была запланирована поездка в Лос-Анджелес восьмичасовым рейсом, так что с заседанием в час ночи все чисто.

– А что чемодан?

– Его трогать мы не имели права. Да и вообще шум поднялся. Кто-то, похоже, исполнил телефонный звонок.

– Но не своему адвокату, – сказал Эван, – а полковнику Роберту Бэрришу в Пентагон.

– В яблочко. Нас изрядно вымазали в грязи за то, что мы заподозрили в сомнительной деятельности законопослушного гражданина, все действия которого направлены лишь на усиление мощи Соединенных Штатов. Ребятки поработали неплохо.

– Однако вы с этим заключением не согласны. Считаете, в номере отеля происходило не только совещание по поводу вполне законных инвестиций?

– Утка – она ведь и есть утка? Если выглядит как утка, крякает как утка, ходит как утка, то кто ж это, как не утка? Только к людям, с которыми наш субъект встречался, это не относится, а его имя из списка подозреваемых было изъято.

– Спасибо, Патрик... Миссис О'Рейли, что я должен сказать собравшейся толпе?

– То, что наш Фил Тобиас сочтет необходимым опровергнуть. Сами знаете... Он уже едет сюда.

– С ума сойти! Вы уговорили его отложить занятия теннисом? Восхищаюсь вашим мужеством.

– Эван, он милый, да к тому же неглупый. Только не думаю, что его совет вам поможет. Вы теперь должны сами решать, что делать. Помните, эти хищники за дверью убеждены, будто вы старались быть на виду всю прошлую неделю и настойчиво вели переговоры об участии в шоу Фоксли. Проиграй вы, никакой шумихи бы не поднялось, но вы выиграли, скрестили шпаги с тяжеловесом и выставили его в весьма неприглядном свете, и теперь вы – самая главная новость. Все хотят знать, каковы ваши дальнейшие действия.

– А вы? Что посоветуете? У вас в ежедневнике все расписано. Какие там у нас с вами дальнейшие действия?

– Сами узнаете об этом, как только выйдете к ним. Гомон толпы стал еще громче. Замелькали огни вспышек, включились телевизионные осветительные прожекторы. Вопросы посыпались со всех сторон. Наиболее известные репортеры сражались за право занять более выгодные позиции. Соответственно их статусу, разумеется. Эван Кендрик подошел к столу своего секретаря, отодвинул в сторону бумаги и телефонный аппарат и сел прямо на стол. Широко улыбнулся, поднял руки, призывая толпу к молчанию, не говоря при этом ни слова. Постепенно шум начал стихать. Отдельные вопросы или восклицания, вырывающиеся у нетерпеливых репортеров, вызывали у конгрессмена недоуменную улыбку. Наконец всем стало ясно: конгрессмен Эван Кендрик будет говорить лишь в том случае, если его услышит каждый. Долгожданная тишина воцарилась.

– Спасибо, – сказал Эван. – Мне потребуется немало сил, чтобы собраться с мыслями и сказать то, что надо сказать прежде, чем скажете вы. Но вам легче, вы сами с мыслями собрались давно.

– Конгрессмен Кендрик! – выкрикнул один из журналистов, не слишком довольный тем, что ему удалось занять место во втором ряду. – Правда ли...

– Ну послушайте! – Эван резко оборвал его. – Помолчите хоть минутку. Для вас это обычное дело, а я в подобном положении оказался впервые.

– Судя по телешоу, про вас этого не скажешь, – заявил бывший телеведущий.

– Тогда я сражался один на один, а сейчас чувствую себя точно в Колизее перед толпой зрителей, жаждущей лицезреть трапезу льва. Позвольте мне для начала кое-что сказать.

– Разумеется, конгрессмен.

– Рад, что на прошлой неделе там были не вы, Стэн. Ведь ваше имя Стэн, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, конгрессмен.

– Вы бы меня живым не выпустили. – Вы очень любезны, сэр.

– Кроме шуток? Ведь это и в самом деле комплимент для вас?

– Да, конгрессмен, такая уж у нас работа.

– Отношусь к вам с уважением. Хотелось бы, чтобы вы делали это почаще.

– Что?!

– Один из весьма уважаемых сотрудников моего офиса, – быстро продолжил Кендрик, – посоветовал мне сделать заявление. Дух захватывает от такого предложения, особенно если прежде никогда в жизни ни одного заявления делать не доводилось.

– Вы занимаетесь этой сферой деятельности уже достаточно давно, – сказала молоденькая журналистка, намеренно повернувшись так, чтобы роскошные белокурые локоны попали в объектив камеры. – Вам наверняка уже приходилось делать заявления.

– Только не тогда, когда вынуждают демонстрировать собственную версию фильма «Планета обезьян». Ну так что, мне продолжить или, может, просто разойдемся? Буду с вами откровенен, на самом деле мне абсолютно все равно.

– Продолжайте, сэр, – сказал джентльмен по имени Стэн, расплывшись в широкой фотогеничной улыбке.

– Хорошо... Один из моих высококвалифицированных сотрудников также упомянул, что некоторые из вас, если не все, полагают, будто я из кожи лез вон, чтобы быть на виду на прошлой неделе. Быть на виду... Как я понимаю, это означает привлечь к себе внимание, намеренно попав в какую-нибудь историю, с тем, чтобы миллионы людей оказались тому свидетелями. Если я уловил вашу мысль, в ваших глазах я как раз такой человек. Но хочу предупредить: я не ищу чьего-либо одобрения. По большому счету мне абсолютно на это наплевать.

Толпа журналистов, пораженная словами конгрессмена, молчала.

– Я говорю вполне искренне, леди и джентльмены, – продолжил Кендрик. – Я не собираюсь надолго задерживаться здесь.

– У вас проблемы со здоровьем, сэр? – выкрикнул молодой человек откуда-то из последнего ряда.

– Хотите, померяемся силами? Нет, таких проблем я не испытываю.

– Вообще-то я занимаюсь боксом, сэр, – добавил молодой репортер. По толпе пронесся смешок, и он смущенно произнес: – Простите, сэр.

– Не извиняйтесь, молодой человек, будь у меня ваш талант, я бы предложил сразиться шефу Пентагона и его коллеге из Кремля, и мы смогли бы уладить конфликт старым добрым дедовским способом. Один представитель с каждой стороны без участия воинских подразделений. Но – увы! – вашим талантом я не обладаю и проблем со здоровьем у меня нет.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил известный журналист, ведущий собственную колонку в «Нью-Йорк таймс».

– Я польщен вашим визитом, – сказал Эван, узнав его. – Я и не предполагал, что стою того, чтобы вы тратили на меня свое время.

– Уверен, вы стоите того, а вот мое время не настолько ценное. Откуда вы явились, конгрессмен?

– Что касается вашего первого вопроса, скажу вам, что мое место не здесь. На ваш второй вопрос могу заявить, что, поскольку не считаю это место подходящим для себя, отвечать могу, не думая о последствиях... Политических последствиях, в частности.

– Вот это новость! – воскликнул Стэн, что-то записывая себе в блокнот. – А теперь ваше заявление.

– Спасибо. Хотел бы поскорее его сделать. Как и большинство людей, я не в восторге от того, что вижу. Долгое время я жил вдали от этой страны, и, возможно, иногда бывает полезно уехать, чтобы осознать, как много мы имеем в сравнении с теми, у кого ничего нет. Олигархи, как предполагается, нашим государством управлять не должны, но, мне кажется, кое-кто пытается это сделать. Указать пальцем на конкретного человека я не могу, но чувствую, что такие люди есть. Я убежден в своей правоте. Да вы и сами об этом догадываетесь. Они хотят прорваться к власти, всегда этого хотели. Они выискивают противника, чтобы заклеймить его в том, что делают сами, – незаконном продвижении на самый верх экономической и политической лестницы. Когда же мы наконец остановимся? Когда остановятся они? Когда наших детей перестанут мучить по ночам кошмары, поскольку все, что они слышат, – это бесконечные угрозы уничтожения? Когда перестанут их дети слушать про эти ужасы? А может, закрыть на это глаза, жить как жили и нестись вверх по эскалатору, созданному самим дьяволом, до тех пор, когда спуститься вниз уже возможности не будет, да это потеряет и всякий смысл, поскольку внизу к тому времени все будет пылать в огне... Прошу прощения, я знаю, это не справедливо, но мне как-то расхотелось отвечать на ваши вопросы. Я возвращаюсь в горы. – Эван Кендрик встал со стола, быстро прошел сквозь толпу к двери своего кабинета. Открыл ее и врылся из виду.

– Он не уедет в горы, – прошептал Патрик Ксавье О'Рейли жене. – Этот парень останется в городе.

– Да замолчи ты! – воскликнула Энни. – Он только что заявил о своем уходе с Капитолийского холма.

– С холма – может быть, дорогая моя, но не от нас. Он уже ввязался в это дело. Наверху заняты тем, как наворовать побольше денег, а мы будто в рот воды набрали. Заботься о нем, Энни. Он тот самый голос, которого нам так не хватает.

Глава 19

Расстегнув воротник рубашки, перевесив куртку через плечо, Кендрик брел по раскаленным, оцепенелым улицам Вашингтона. Он не имел никакого представления о том, где идет, просто бесцельно переставлял ноги, только чтобы прочистить голову. Но буквально на каждом шагу его останавливали незнакомые люди. Произносимые ими слова по большей части едва ли говорили в его пользу. Во всяком случае, ему они не нравились.

– Ну и работенку вы проделали с этим лицемерным болтуном, сенатор!

– Я не сенатор, я конгрессмен. То есть, хочу сказать, спасибо.

– Да кем вы себя считаете, конгрессмен, Как-Вас-Там? Пытаетесь запутать такого прекрасного человека, верного американца, как полковник Бэрриш? Проклятый левый гомик! Может, продать вам духи? Полковник купил...

– Это просто омерзительно!

– Эй, мужик, видел тебя по Эм-ти-ви! Двигаешься ты классно и поешь в верхнем регистре. Тот барыга послал бы всех братьев назад во Вьетнам на мясо!

– Не думаю, что он это сделал бы, солдат. Полковник не разбирает, кто какого цвета. Для него все мы – мясо.

– То, что вы умный, не значит, что вы правы, сэр! А то, что он запутался – пусть в своих собственных словах, – не делает его неправым. Он – человек, взывающий к силе нашей нации, а вы, очевидно, нет!

– Я, уважаемый сэр, взываю к голосу разума. А это не умаляет силы нашей страны. По крайней мере, хочу надеяться.

– Не услышал в вашем выступлении подтверждения этим

словам.

– Простите, но оно там было.

– Спасибо вам, конгрессмен, вы сказали то, что думают многие из нас.

– А почему вы-то сами не говорите это вслух?

– Я не уверен. Всюду, куда ни повернись, кто-то кричит на нас, призывает держаться. Там, в Бастоньи, на Дуге, я был мальцом, и никому не приходилось приказывать мне держаться. Я держался – и был чертовски напуган. Просто так вышло – хотел жить. Но сейчас все по-другому. Не люди против людей, даже не ружья и не самолеты, а машины, пролетающие сквозь воздух, пробивающие большие дыры в земле. В них нельзя прицелиться, их нельзя остановить. Все, что можно сделать, – это ждать.

– Хотел бы я, чтобы вы были на слушании. Вы сказали все это лучше меня.

На самом деле Эван не хотел разговаривать. Разговорами он был сыт по горло, а незнакомцы на улицах лишь мешали найти необходимое ему в этот момент уединение. Кендрику нужно было подумать, разложить для себя все по полочкам, решить, что делать, и решать это быстро. Он принял назначение в комитет Партриджа по той простой причине, что в его округе ему был нужен голос человека, который бы пришел ему на смену. А Фил Тобиас, помощник Кендрика, убедил его, что это гарантирует ему такой голос. Но сейчас Эван спрашивал себя, был ли на самом деле в его поступке хоть какой-то смысл.

Приходилось признать, что в определенной степени был. Он вышел на малую политическую арену сердитым человеком без иллюзий и не кичился своими моральными принципами, хотя испытывал врожденную неприязнь к тем, кто берет на себя обязательства, а потом уходит в кусты из-за своей непоследовательности. Выгнал мошенников, которые прежде обчищали девятый округ Колорадо, то есть сделал то, что хотел сделать. Что еще могут требовать от него его избиратели? Кендрик разбудил их – по крайней мере, ему хотелось так думать, и в своих стараниях не пожалел ни слов, ни денег.

Подумать. Теперь ему действительно нужно было подумать. Наверное, на какое-то время надо все-таки сохранить собственность в Колорадо, о ней можно будет позаботиться позже. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Значит ли это что-нибудь?.. Значит. Он возвращается в Юго-Западную Азию, к той работе и к тем людям, с которыми умеет ладить лучше всего, потому что, как и Мэнни, вовсе не собирается провести свои последние годы, а если повезет, то и десяток-другой лет, в таком окружении... Мэнни. Эммануил Вайнграсс, гений, воплощенный блеск, деспот, вероотступник, совершенно невозможное человеческое существо – и все же единственный отец, который у него когда-либо был. Эван не знал родного отца – того человека, который умер в далеком прошлом во время строительства моста в Непале. Впоследствии мать с циничным юмором жаловалась, что, выйдя замуж во время Второй мировой войны за возмутительно молодого капитана инженерных войск, супружеского блаженства испытала гораздо меньше, чем Катерина Арагонская.

– Эй! – закричал какой-то толстяк, вышедший из маленькой, украшенной балдахином двери бара на Шестнадцатой улице. – Я вас только что видел! По телику показывали, вы там за столом сидели! В той круглосуточной программе новостей. Тоска зеленая! Не понял, чего вы там говорили, но одни задницы вам хлопали, а другие на вас фыркали. Это ведь вы были?

– Боюсь, ошибаетесь, приятель, – проговорил Кендрик, торопливо отступая на мостовую.

Боже милосердный, подумал он, эти люди из «Кабельных новостей» поспешили сразу же передать в эфир импровизированную пресс-конференцию. Ведь не прошло и полутора часов, как они побывали в его офисе. Эван знал, что «Кабельным новостям» постоянно требуются свежие материалы, но почему из всех событий, происходящих в Вашингтоне, выбрали именно его?

По правде говоря, когда он только появился на холме, его обеспокоило замечание, оброненное молодым Тобиасом: «Кабельное – в инкубационном состоянии, конгрессмен, и мы можем извлечь из этого выгоду. Крупные телекомпании могут счесть вас недостаточно важным для того, чтобы дать о вас материал, но они постоянно просматривают передачи кабельных станций в поисках чего-то необычного, эксцентричного – у тех этого хватает. Мы можем создать такие ситуации, чтобы парни с кабельных станций клюнули на наживку. По-моему, мистер Кендрик, ваши взгляды и ваши до некоторой степени косвенные замечания...»

– Тогда давайте не совершать ошибок и никогда не приглашать парней с кабельных станций, ладно? – ответил он.

Его возражение не сбило спеси с Тобиаса, тот отчасти притих лишь после того, как Эван предположил, что с каким-нибудь другим помощником ему будет проще сотрудничать. В то время он так и думал; так же подумал и сейчас, хотя понимал, что беспокоиться об этом уже поздно.

Кендрик направился назад, к отелю «Мэдисон», в котором провел ночь на воскресенье, расположенном в квартале от того места, где теперь находился. Остановился он в нем потому, что у него хватило здравого смысла позвонить домой в Вирджинию и поинтересоваться, не создало ли его появление в шоу Фоксли каких-либо неудобств для домашних.

– Только если кому-то надо позвонить, Эван, – ответил по-арабски доктор Сабри Хассан. На этом языке они общались по многим причинам. – Телефон звонит не умолкая.

– Тогда я останусь в городе. Пока не знаю где, но сообщу вам.

– Зачем беспокоиться? – отозвался Сабри. – Ты, вероятно, все равно не сможешь дозвониться. Удивительно, как пробился сейчас.

– Ну, на случай, если Мэнни позвонит...

– Почему бы тебе самому не позвонить ему и не сказать, где ты? Тогда мне не придется лгать. Журналисты в этом городе прямо ждут не дождутся, когда какой-нибудь араб им наврет, – прямо набрасываются на нас. Израильтяне могут черное называть белым или сладкое – соленым; их лобби убеждает конгресс, что это делается для вашей же пользы. А с нами не так.

– Брось, Сабри...

– Мы должны покинуть тебя, Эван. Мы – не подходящая для тебя компания, особенно в будущем.

– О чем это, черт побери, ты говоришь?

– Мы с Каши утром смотрели ту программу. Ты произвел большой эффект, друг мой.

– Поговорим об этом позже.

Вторую половину дня Кендрик провел, смотря бейсбол и попивая виски. В половине седьмого включил новости, перескакивая с одного канала на другой, только чтобы с отвращением посмотреть на себя в коротких отрывках из шоу Фоксли, затем переключился на канал «Искусство», где шел фильм о брачных обычаях китов у побережья Огненной Земли. Он был изумлен и... заснул.

* * *

Сегодня инстинкт подсказал ему взять ключ от номера с собой, чтобы, не останавливаясь в вестибюле «Мэдисона», пройти прямо к лифтам. Оказавшись в номере, Эван разделся до трусов, лег на постель, взял пульт дистанционного управления и просто из чистого любопытства включил канал «Кабельных новостей». И ровно через семь минут увидел на экране самого себя в дверях собственного офиса.

– Дамы и господа, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференции, которую когда-либо посещал наш репортер. Не только необычную, но и однобокую. Вновь избранный представитель от Колорадо затронул проблемы, имеющие, возможно, национальное значение, но отказался отвечать на вопросы относительно своих умозаключении. Просто от них ушел. В защиту Кендрика следует сказать, что это – не «игра на публику», потому что он явно не уверен в том, что собирается вообще остаться в Вашингтоне, то есть, как мы полагаем, в правительстве. И все же его заявления, мягко говоря, были провокационными.

Видеоряд внезапно остановился, и на смену ему выплыло лицо ведущей.

– Включаем министерство обороны, где, по нашим сведениям, у заместителя министра по вопросам стратегического развития имеется готовое заявление. Вам слово, Стив.

Еще одно лицо – темноволосый репортер с грубоватыми чертами лица и обилием зубов, прошептавший в камеру:

– Заместитель начальника отдела Джаспер Хеффлфингер всегда на месте, если кто-то атакует Пентагон. Он готов закрыть собой брешь, пробитую... кем же... конгрессменом Кендриком из Вайоминга... Что?.. Колорадо! Перед вами заместитель министра Хеффлфингер...

Новое лицо. Мужчина с выдающимися челюстями, но симпатичный, с копной серебристых волос, привлекающих к себе внимание, и с голосом, которому позавидовали бы самые выдающиеся дикторы радио конца тридцатых – сороковых годов.

– Я го-во-рю конгрессмену, что мы при-вет-ству-ем его комментарии. Мы ведь хотим того же самого, сэр! Избежания катастрофы, свободы и независимости...

Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.

«Ну почему я? – воскликнул Кендрик про себя. – Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:

– Привет, Мэнни.

– Эй, парень, ну ты даешь! – закричал тот. – В конце концов, я правильно тебя воспитал!

– Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.

– Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?

– Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты – естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?

– Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным... Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!

– Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь...

– Да все здесь общее! Ты что-то строишь... Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?

– Что?

– Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.

Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.

– Мэнни, ты просто невозможен!

– Мне и раньше приходилось это слышать.

* * *

По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых – любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.

Варак подошел к нему и заговорил:

– Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.

– Сукин ты сын, иностранец! – Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. – Если ты – Мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?

– Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.

Политик с холодными глазами изучал Варака.

– У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, – произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. – И потом, ты мне угрожал!

– Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?

– Садись, – разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: – Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть; произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?

– Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, – ответил чех. – В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.

– Ну так и что же? – холодно поинтересовался спикер.

– Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог... В качестве американского дядюшки, конечно...

– Можешь доказать, кто были эти люди? – резко перебил его стареющий спикер. – Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.

– Могу.

– Чем? Как?

– Они переписывались.

– Врешь! – грубо отрезал старик. – Перед смертью она сожгла все проклятые письма!

– Боюсь, сожгла все, кроме одного, – негромко возразил Варак. – Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой "И", да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.

Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.

– Тогда моя жена оставила меня, – произнес спикер еле слышно. – Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов – я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. – Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: – Матерь Божья! Я хотел вернуть эту девушку!

– Уверен, вы говорите не о своей жене.

– Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть – даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, – написала она мне. – Но уже не на этой земле, мои дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!

– Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.

– Я бы все бросил...

– Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.

Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:

– Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?

– Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.

– Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?

– Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.

– И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.

– Но все же поняли, – уверенно сказал Варак. – Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.

– Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.

– И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.

– Да какого черта...

– Старики болтают.

– Пи-Уи Мангекавалло, – прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. – Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!

– Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.

– Прекрасный человек.

– Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подообным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и, действительно, за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.

– Его возраст дает ему право...

– А вы так ему доверяли, мистер спикер! – вставил Варак.

– Нет, на самом деле нет, – не согласился старый политик. – Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты – это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.

– Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж...

– О да, вернулся! Это было словно вчера... Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.

– Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва... Я поехал в Ирландию.

Кивком спикер резко прервал Варака, немигающие глаза уставились на него злобно и вопрошающе.

– Чего ты от меня хочешь? Все кончено, все в прошлом, ты не можешь мне навредить. Так чего же ты хочешь?