Текст книги "На повестке дня — Икар"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

– Ничего такого, о чем вы когда-либо пожалели бы или чего стыдились бы, сэр. Даже после самого строгого исследования всей подноготной вы могли бы только одобрить рекомендацию моих клиентов.

– Твоих... клиентов? Рекомендацию?.. Что, какое-нибудь назначение в палате представителей?

– Да, сэр.

– К дьяволу все! Почему мне надо соглашаться с тем, о чем ты, черт тебя побери, тут толкуешь?

– Из-за одной детали в Ирландии, о которой вы не знаете.

– Что это такое?

– Вы слышали об убийце, который называет себя Тамми Шири, «фланговом командире» так называемых «временных» Ирландской республиканской армии?

– Вот свинья! Пятно позора для всех ирландских кланов!

– Это ваш сын.

* * *

Прошла неделя. Для Кендрика она стала еще одним доказательством того, как в Вашингтоне быстро проходит слава. Транслировавшиеся по телевидению слушания комитета Партриджа были приостановлены по просьбе Пентагона, издавшего бюллетень, состоявший из двух частей: в первой речь шла о проверке определенных «внутренних» финансовых документов и во второй – о произведении полковника Роберта Бэрриша в чин бригадного генерала и назначении его на остров Гуам для надзора за этим наиболее жизненно важным аванпостом свободы.

Некий Джозеф Смит, проживающий в доме номер 70 по Седар-стрит в Клинтоне, штат Нью-Джерси, чей отец был на Гуаме с 27-й армией, захохотал во все горло и толкнул сидящую перед телевизором жену в левый бок:

– Ну его и полили, детка! Вот дает этот, как его там? Да он теперь мой дружок!

Все краткие периоды эйфории внезапно заканчиваются, закончился и период временного облегчения, испытываемый представителем девятого округа Колорадо по выборам в конгресс.

– Господи Боже! – вскричал Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, кладя трубку. – Звонит сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, сам!

– Тебе, наверное, стоит побыстрее сообщить об этом другому «самому», – заметила Энни О'Рейли. – Он по твоей линии позвонил, не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми на кнопку и доложи. Это дело тебя не касается.

– Но ведь это неправильно! Сначала мне должны быть позвонить его люди...

– Ну, докладывай же!

Тобиас доложил и соединил шефа.

– Кендрик?

– Да, мистер спикер.

– Можете уделить мне несколько минут? – В произношении уроженца Новой Англии слово «уделить» прозвучало, как «узлить».

– Ну конечно, мистер спикер, если вы считаете дело важным.

– Я не позвонил бы непосредственно засранцу новичку, если бы не считал дело важным.

– Тогда мне остается только надеяться, что засранец спикер собирается обсудить со мной жизненно важную проблему, – парировал Кендрик. – В противном случае именно вашему штату придется оплачивать час моих консультаций. Это понятно, мистер спикер?

– Мне нравится твой стиль, парень. Мы по разные стороны, но мне нравится твой стиль.

– Он вам может и не понравиться, когда я окажусь у вас в кабинете.

– Это мне нравится еще больше.

Потрясенный, Кендрик молча стоял перед столом седовласого спикера палаты представителей и пытался поймать постоянно ускользающий взгляд длиннолицего ирландца. Тот только что сделал чрезвычайное заявление, которое должно было быть по меньшей мере предложением, но вместо этого прозвучало для Эвана громом среди ясного неба на его пути к отступлению из Вашингтона, округ Колумбия.

– Подкомитет по надзору и анализу? – в тихой ярости повторил Кендрик. – Это что, разведка?

– Именно, – ответил спикер, глядя на свои бумаги.

– Да как вы смеете? Вы просто не имеете права!

– Дело сделано. О вашем назначении объявлено.

– Как, без моего согласия?

– Оно мне не нужно. Не утверждаю, что ваши отношения с лидерами вашей партии самые безоблачные. Вы не самый популярный тип по ту сторону изгороди, но после недолгого убеждения они согласились. Вы нечто вроде символа независимой двухпартийности.

– Символ? Какой еще символ? Я не символ!

– Получили запись той программы Фоксли?

– Это уже вчерашний день, об этом забыли!

– А скандальчик, который вы устроили на следующее утро у себя в офисе? Читали колонку, которую написал о вас тот парень из «Нью-Йорк таймс»? Вывел вас как своего рода... как там?.. я вчера перечитывал... «голос разума среди галдежа сумасшедших ворон».

– Все это произошло много недель тому назад, никто с тех пор и не вспоминает об этом. Я увял.

– Вы лишь готовились к пышному расцвету.

– Я отказываюсь от назначения! Не желаю загружать себя секретами, затрагивающими национальную безопасность. Я вообще не собираюсь оставаться в правительстве и этот пост считаю для себя непригодным. Опасная ситуация, грубо говоря.

– Откажитесь публично, и ваша партия вышвырнет вас из своих рядов – тоже публично. Вас обзовут, скажем, безответственным недоразумением и воскресят того болвана, которого вы погребли под своими деньгами. Здесь скучают по нему и его машинке. – Спикер хихикнул. – Ребята трудились не покладая рук за небольшое вознаграждение вроде личных реактивных самолетов или баснословных апартаментов от Гавайев до юга Франции, принадлежащих владельцам шахт. Им совершенно наплевать, на чьей вы стороне, все, чего они хотят, – это несколько поправок к законодательству; а кто их предложит – не имеет значения. Черт возьми, конгрессмен, откажитесь. Должно быть, вы всем нам окажете любезность.

– Ну и засранец же вы, мистер спикер.

– Я прагматик, сынок.

– Но вы сделали столько достойных дел...

– Все оттого, что я практичный, – перебил его старый политикан. – Такие дела невозможно провернуть с ведрами уксуса, лучше получается с кувшинами теплого сиропа, вроде сладкого вермонтского. Догадываешься, куда я клоню?

– Вы понимаете, что, заявляя это, тем самым признаете, будто смотрели сквозь пальцы на политическую коррупцию?

– Черта с два я смотрел сквозь пальцы! Я лишь мирился с меньшим злом – жадностью как неотъемлемой частью человеческой натуры – в обмен на нечто более важное: законы, которые помогают тем, кто в них действительно нуждается! И я провел эти законопроекты, засранец, закрывая глаза на несуществующие поблажки, когда те, кто их поучали, знали, что мои глаза не закрыты. Тебе, богатому сукину сыну, этого не понять. Конечно, у нас тут было несколько почти миллионеров, но сейчас – нет. Они получают в год столько, сколько ты профукал бы за месяц. Да, они уходят с этой работы, потому что не могут пропихнуть лишь на зарплату своих двоих-троих детей в колледж, уж не говорю о поездках в отпуск. Так что ты чертовски прав, я смотрю сквозь пальцы.

– Да ладно! – закричал Кендрик. – Это я понять могу, но чего не понимаю, так это зачем вы назначили меня в надзор?! У. меня нет никаких данных для такой работы. Могу назвать тридцать – сорок других людей, которые знают гораздо больше, чем я, что нетрудно, потому что я не знаю ничего. Они занимаются такими делами, им нравится быть в центре этого тупого занятия! Повторяю: это тупое занятие! Позвоните кому-нибудь из них. Они слюной изойдут от такой удачи.

– Аппетит такого рода – не то, что нам нужно, сынок. – Акцент спикера вдруг стал явственно провинциальным. – Хороший, здоровый скептицизм, вроде того, что ты продемонстрировал в программе Фоксли с тем лицемером полковником, – вот пропуск на такую работу. Ты будешь работать как следует.

– Вы ошибаетесь, мистер спикер, мне абсолютно нечего там делать. Бэрриш к месту и не к месту твердил прописные истины, высокомерно отказывался от честного разговора, он лишь старался меня перекричать. Но все это совершенно другое дело. Повторяю, я не заинтересован в надзоре.

– Ну ладно, мой юный друг, интересы зависят от процентов как в банках. Что-то происходит, и ставки соответственно повышаются или понижаются. А некоторые из нас больше других знакомы с кое-какими беспокойными районами мира; в этом отношении вы, конечно, специалист. Как говорится в той замечательной книге, талант, зарытый в земле, не стоит коровьего навоза, но если он пущен в рост, к свету, то будет пышно расцветать.

– Если вы про то время, которое я провел в Арабских Эмиратах, то не забывайте, пожалуйста, что я был там инженером-строителем и меня занимали только работа и прибыли.

– Так ли это?

– Средний турист больше знал о политике и культуре тех стран, чем я. Все мы на стройке варились в собственном соку, общались внутри одного круга и редко выходили за его пределы.

– По-моему, это мало вероятно, по правде говоря, в это почти невозможно поверить. Я прочел вашу биографию, предоставленную конгрессом, и скажу вам, молодой человек, меня не проведешь. Вы строили для арабов аэродромы и правительственные здания, а это значит, вам приходилось вести чертовски много переговоров с тамошними шишками. Я именно аэродромы имею в виду: это военная разведка, сынок! Потом, я знаю, что вы говорите на нескольких арабских языках, не на одном, а на нескольких!

– Язык один, остальные – диалекты...

– Говорю вам, вы бесценны! И ваш патриотический долг – послужить своей стране, поделившись тем, что вы знаете, с другими специалистами.

– Да не специалист я!

– Кроме того, – задумчиво продолжал спикер, откидываясь назад в кресле, – при тех обстоятельствах, которые содержатся в вашей биографии и все такое, если вы откажетесь от назначения, это будет выглядеть так, словно вам есть что скрывать – что-то такое, что нам надо бы исследовать. Вам есть что скрывать, конгрессмен? – Он вдруг внимательно посмотрел на Эвана.

Что-то скрывать? Да ему все приходилось скрывать! Почему спикер смотрит на него так? Никто не знает об Омане, Маскате и Бахрейне. И никто никогда не должен узнать! Таков был уговор.

– Мне совершенно нечего скрывать. Напротив, все можно выставить напоказ, – твердо заявил Кендрик. – Вы окажете подкомитету медвежью услугу, основанную на неверной оценке моих возможностей. Пожалуйста, позвоните кому-нибудь другому.

– Прекрасная книга, та самая священная из книг, содержит много ответов, не правда ли? – бесцельно, с блуждающим взглядом, проговорил спикер. – Много званных, а мало избранных, так?

– Ох, ради Бога...

– Возможно, это как раз тот самый случай, молодой человек, – перебил его старый ирландец кивая. – Только время покажет, правда? Между тем за вас уже проголосовали большинство голосов вашей партии в конгрессе. Значит, вы избраны – если только у вас нет ничего такого, что вы скрываете и что нам надо было бы исследовать... А теперь уматывайте отсюда. У меня дела.

– Как-как, уматывать?

– Убирайтесь отсюда, Кендрик.

Глава 20

В двух палатах конгресса, сенате и палате представителей, есть несколько комитетов одинакового назначения с похожими или почти похожими названиями. Комитет по ассигнованиям в сенате и комитет по ассигнованиям в палате представителей, сенатский комитет по иностранным делам и комитет по иностранным делам палаты представителей, сенатский специальный комитет по разведке и постоянный специальный комитет по разведке палаты представителей. У последнего имеется влиятельный подкомитет по надзору и анализу. Такое дублирование – еще один пример эффективной системы сдержек и противовесов в республике. Законодательная ветвь, активно отражая гораздо более широкий спектр современных государственных взглядов, чем закоснелая исполнительная или пожизненная судебная ветви власти, должна договариваться внутри себя самой и достигать консенсуса по каждому из сотен вопросов. Этот процесс явно срывает чьи-то планы, кого-то раздражает, но в целом является справедливым. Если управление в плюралистическом обществе осуществляется путем достижения компромисса, то никто не овладел этим искусством лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов со всеми ее бесчисленными, часто невыносимыми и нелепыми комитетами. Такая оценка точна. Однако плюралистическое общество обычно невыносимо для потенциальных тиранов и почти всегда нелепо в глазах тех, кто склонен навязывать гражданам свою волю. Нравственные принципы одного человека невозможно посредством идеологии сделать законом для другого, как хотели бы многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Чаще эти якобы фанатики нехотя отступают перед лицом тех волнений, которые исходят от причиняющих беспокойство комитетов нижней палаты на холме. Несмотря на редкие непростительные заблуждения, глас народа обычно бывает услышан и почва для этого лучше подготовлена.

Но есть на Капитолийском холме несколько комитетов, в которых этот голос заглушается логикой и необходимостью. Это небольшие советы с ограниченным числом членов, которые занимаются стратегией различных разведывательных агентств в правительстве. И возможно, из-за того, что эти комитеты издают мало шума, а члены их подвергаются обязательной скрупулезной проверке в соответствии с процедурами органов безопасности, над людьми, избранными в специальные комитеты, царит некая аура. Они знают что-то, что другим знать не положено; они необычные люди и предположительно относятся к избранному племени. Существует также негласная договоренность между конгрессом и средствами массовой информации о том, что последние сдерживают свою прыть в областях, связанных с этими комитетами. Произведено назначение какого-либо сенатора или конгрессмена, но на всех перекрестках об этом не трубят. О секретности речь тоже не идет; сообщается о назначении и приводятся основные доводы для этого, все излагается просто, без приукрашивания. В случае с представителем от девятого округа Колорадо конгрессменом Эваном Кендриком использовали тот факт, что он – инженер-строитель с большим опытом работы на Среднем Востоке, особенно в районе Персидского залива. Поскольку об этом районе мало кто знал хоть немного, если вообще что-то знал, все поняли, что данный конгрессмен некогда руководил фирмой где-то на Средиземном море. Этого оказалось достаточно, чтобы назначение сочли разумным и ничего необычного в нем не увидели.

Однако редакторы, комментаторы и политики весьма тонко осведомлены о нюансах растущего признания, потому что в округе Колумбия оно сопровождает власть. Комитет комитету рознь. Человек, назначенный в комитет по делам индейцев, не находится на равной ноге с человеком, назначенным в постоянный бюджетный комитет. Первый из двух осуществляет минимальную заботу об изначально выброшенных за ненадобностью людях, лишенных гражданских прав; второй же изучает методы и процедуры платежей, чтобы все правительство могло функционировать. Или сравнить комитет по вопросам окружающей среды с комитетом по делам вооруженных сил. Бюджета первого постоянно и оскорбительно сокращаются, в то время как расходы на вооружение затмевают горизонт. Распределение денежных сумм – материнское молоко влияния. И все же, попросту говоря, мало комитетов на холме может состязаться с теми, кто связан с тайным миром разведки, окруженным ореолом бесшумной таинственности. Когда происходят внезапные назначения в эти избранные комитеты, за ними внимательно следят, коллеги шепчутся в курилках, а средства массовой информации, готовые к прыжку, балансируют с блокнотами в руках, микрофонами и камерами. Обычно из этих приготовлений ничего не выходит; определенные фамилии предаются удобному или неудобному забвению. Но так бывает не всегда, и, отдавай себе Эван Кендрик отчет в таких тонкостях, возможно, он рискнул бы послать к черту коварного спикера палаты представителей.

Однако он об этом не знал, да и не было бы никакой разницы, если бы знал; назначение, идущее от «Инвер Брасс», невозможно было отвергнуть.

* * *

Половина седьмого утра. Понедельник. Раннее солнце готовилось взойти над холмами Вирджинии, когда Кендрик, голый, нырнул в бассейн. Он надеялся, что десять – двадцать кругов в холодной октябрьской воде уберут паутину, застилающую его зрение и отдающую болью в висках. Десять часов назад он выпил слишком много бренди с Эммануилом Вайнграссом в Колорадо; они оба сидели в нелепо пышном бельведере и смеялись, разглядывая потоки воды, бегущие под стеклянным полом.

– Скоро китов увидишь! – пообещал Мэнни.

– Как ты говорил детишкам в той – как ее? – наполовину пересохшей речушке?

– У нас была паршивая наживка. Надо мне было использовать одну из матерей. Ту черную девушку. Она была просто великолепна!

– Ее муж был майором военно-инженерных войск. Возможно, у него были бы возражения.

– Их дочь была красивой девочкой... Ее убило вместе со всеми остальными.

– О Боже, Мэнни! Ну почему?

– Тебе пора.

– Я не хочу уезжать.

– Ты должен! У тебя утром заседание, мы потратили уже два часа.

– Я могу пропустить его. Уже пропустил то ли одно, то ли два.

– Одно, одно, к большому ущербу для моего здоровья.

Самолет ждет на аэродроме Меса-Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.

Проплывая бассейн из конца в конец, каждый раз быстрее, чем в предыдущий, Кендрик думал об утреннем заседании в комитете по надзору. В глубине души он радовался, что Мэнни настоял на его возвращении в столицу. Заседания подкомитета очаровали его – очаровали, рассердили, удивили, ужаснули, но более всего очаровали. В мире происходило так много событий, о которых он не знал, – как в интересах Соединенных Штатов, так и идущих вразрез с ними. Но лишь на третьем заседании до него дошло, какую ошибку постоянно допускают его коллеги, оценивая показания представителей различных ветвей разведки. Ошибка заключалась в том, что они обычно выискивали слабые места в доводах разведчиков за проведение определенных операций, тогда как сомнению следовало подвергать сами операции.

Понять это можно, ибо мужчины, ходатайствующие перед подкомитетом о своих делах, – исключительно мужчины, что, очевидно, служит подсказкой, – сладкоречивые профессионалы из таинственного искаженного мира, которые разыгрывают мелодраму, ассоциируются с ним. Они спокойно употребляют свой эзотерический жаргон, поднимая самомнение своих слушателей. Опьяняющее чувство – быть частью всемирной подпольной организации, хотя бы и в качестве консультантов, оно питает подростковые фантазии взрослых людей. Среди представителей разведки не было полковников Робертов Бэрришей. Напротив, перед ними проходила вереница привлекательных, хорошо одетых мужчин, скромных и сдержанных. В своих выступлениях перед членами подкомитета они холодными профессиональными выражениями объясняли, что могут совершить, если им выделят деньги, и почему именно такие действия необходимы для национальной безопасности. Чаще всего им задавали вопрос: можете ли вы сделать то-то и то-то? Их не спрашивали, справедливы ли их действия, или есть ли в них вообще смысл.

Такие ошибки в суждениях случались достаточно часто, и это тревожило конгрессмена от Колорадо, который когда-то – недолгое время – был частью того жестокого, искаженного мира, с которым имели дело люди, приходившие на заседание подкомитета. Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса. Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно; его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?

Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.

– Ты должен уехать! – закричал Сабри, когда Эван протер глаза.

– Что... что такое?

– Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей...

– Господи Иисусе! – взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.

Сабри обернул его полотенцем.

– Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, – сказал он. – Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину... прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил...

– Оставь эту ерунду! – закричал Эван, устремляясь к дому. – Что твоя жена делает с машиной?

– Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; она всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.

– Чтобы спланировать парочку убийств! – согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице. Доктор Хассан шел за ним по пятам.

– Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!

– Боюсь, это только начало, друг мой!

– Что-о? – Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.

– Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.

– Ну что они еще могут сказать? – Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? – Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.

В комнату вошла жена Сабри, Каши.

– Извините! – воскликнула она и отвернулась.

– Нет времени для церемоний. Каши, – закричал конгрессмен. – Как ты управилась с одеждой?

– Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, – ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. – Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.

– Твой выбор, не мой, – сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. – Мы, возможно, закроем это место. Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.

– Ох, это безрассудно, дорогой Эван, – хихикнула миссис Хассан. – Это неприлично.

– Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? – Кендрик провел расческой по волосам.

– Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.

– Ну, пошли же!

– Ключи в машине, дорогой Эван...

– Спасибо, Каши, – произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. – Скажи, – продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «мерседес» с откидным верхом и «симаррон-кадиллак» Хассана. – Как много им известно?

– Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.

– Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть...

– Пожалуйста, Эван, – перебил его профессор. – Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.

– Хвалить, черт побери! – Кендрик открыл дверь гаража. – Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.

– Без тебя они ничего не смогли бы сделать...

– Оставь это. – Эван прислонился к дверце «кадиллака». – Как много им известно?

– По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил – даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.

– Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?

– Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.

– Что, Мэйсон? – Кендрик нахмурился. – У него большой участок земли в Талсе или Фениксе – забыл, где именно, – но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.

– Вряд ли его так представили, Эван.

– Уверен в этом. Что он говорил?

– Что ты – самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.

– Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!

– Еще по всей стране...

Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.

– Боже милосердный! – прошептал Эван. – Меня загнали в угол!

– Еще нет, – возразил доктор Хассан. – Каши знает, что слать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит – конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.

Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.

– Резиденция конгрессмена Кендрика...

– Это я, Сабри.

– Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.

– Как дела?

– Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.

– Откуда ты знаешь?

– Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться...

– У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?

– Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.

– Должно быть, все это взбесило Мэнни.

– Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.

– Что?

– Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.

– О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!

– В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.

– Что передала Энни?

– Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.

– Я так не думаю, – задумчиво проговорил Эван. – Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.

– Где ты? – поинтересовался профессор.

– В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.

– Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена...

– Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.

– И никто тебя не узнал?

– По телевизору шли мультфильмы.

– Так что тебе нужно?

– Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других...

– Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.

* * *

Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь. Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски...

– Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, – запротестовал Кендрик.

– Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе – столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.

– Что квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?

– Квартирмейстер – это я, дорогой Эван.

– Спасибо, Каши.

– Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?

– Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.

– Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.

– Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.

– Конечно, знаешь. Мы – арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.

– Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!

– Ты расстроен...

– Расскажи мне об этом! – Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.

– Эван, дорогой, – перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. – Эти статьи оскорбят тебя, – продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, – и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.