Текст книги "На повестке дня — Икар"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

Глава 17

Член палаты представителей от девятого округа штата Колорадо Эван Кендрик сидел за письменным столом в своем кабинете и смотрел на строгое лицо своей секретарши, делавшей сообщение о корреспонденции, которую нужно срочно отправить, о повестке дня заседаний палаты представителей, о различных документах и общественных мероприятиях, на которых ему обязательно нужно присутствовать. Она стрекотала как пулемет, и частота издаваемого ею звука измерялась килогерцами.

– Вот, конгрессмен, это – график работы на неделю.

– Ты молодец, Энни. Но нельзя ли просто разослать всем письма на бланке с уведомлением о том, что я подхватил опасное инфекционное заболевание и не хочу их заразить?

– Прекратите, Эван, – сказала Энн Малкей О'Рейли, весьма решительная особа среднего возраста, много лет проработавшая в государственных учреждениях Вашингтона. – На вас здесь наводят критику, а мне это не нравится. Знаете, о чем болтают в конгрессе? Мол, вам на все начхать, что вы тратите бешеные деньги, чтобы только познакомиться с такими же богатыми девицами, как и вы сами.

– И ты этому веришь?

– Как я могу в это поверить, если вы никогда никуда не ходите и ничего такого не делаете? Я бы отбила поклоны всем святым, если б вас застукали в постели с какой-нибудь сногсшибательной красоткой! Тогда бы я точно знала, что вы не паинька.

– А если я не хочу ничего такого?

– Но вы должны, черт возьми! Я печатала ваши предложения по ряду вопросов и заметила, что они в тысячу раз разумнее предложений восьмидесяти процентов местных политиков, однако никто почему-то не обращает на это внимания.

– Их замалчивают, Энни! Потому что они непопулярны. И я тоже непопулярен. Меня не принимают ни в тот, ни в другой лагерь. Те несколько человек с обеих сторон, заметившие меня, навешали столько хвалебных ярлыков, что никто не обращает на них внимания. Они не в силах больше меня рекламировать и решили похоронить, но это трудно сделать, поскольку я не высказываю по этому поводу возмущения.

– Бог свидетель, я частенько высказываю вам свое несогласие и знаю, что такое думающий человек, когда вижу, как вы работаете... Ладно, забудьте об этом! И все-таки что вы скажете по поводу моих предложений?

– Попозже, хорошо? А Мэнни не звонил?

– Я дважды отфутболила его. Столько дел накопилось, сами видите... А вам все некогда.

Кендрик подался вперед, взгляд глаз стал холодным.

– Энни, запомните на всю оставшуюся жизнь – для меня нет ничего важнее этого человека.

– Прошу прощения, шеф! – О'Рейли опустила глаза. – Извините и вы меня! – сказал Эван. – Мне не следовало повышать голос. Вы стараетесь, а я вам не помогаю. Мир?

– Мир! Эван, я прекрасно знаю, что значит для вас мистер Вайнграсс. Я, конечно, не имела права вмешиваться. Но с другой стороны – я верчусь как белка в колесе, а с вами, конгрессмен, не так-то легко работать. – Энн О'Рейли поднялась со стула и положила папку с документами Кендрику на стол. – Тем не менее, я считаю, что вы обязаны ознакомиться с предложением вашего коллеги, сенатора от Колорадо. Кажется, он собрался взорвать вершину горы и, устроив там озеро, возвести многоэтажный кондоминиум.

– Вот сукин сын! – воскликнул Эван, с раздражением открывая папку.

– А я тем временем соединю вас с мистером Вайнграссом.

– Опять называете его мистером Вайнграссом? – заметил Эван, листая страницы. – Не хотите сменить гнев на милость? Насколько я знаю, он неоднократно просил вас обращаться к нему запросто – Мэнни.

– Иногда я так и делаю, хотя порой бывает сложно.

– Отчего же? Уж не оттого ли, что он всегда громко кричит?

– Да ну что вы! Разве могу я, будучи замужем за неотесанным полицейским, к тому же ирландцем, обижаться на это?

– Тогда в чем же дело?

– В той дурацкой шутке, которую он всякий раз повторяет. И делает это постоянно, особенно когда я обращаюсь к нему официально. «Детка, – говорит он, – давай разыграем мелодрамку, пьеску под названием „Ирландочка Энни и дружок ее Мэнни“. Что на это скажешь?» – «Ничего не скажу, Мэнни», – говорю я, а он продолжает: «Бросай-ка ты, милая, это грубое животное, с которым живешь, и давай улетим отсюда. Твой мужлан поймет мою неумирающую страсть к тебе». А я отвечаю, что этот неотесанный коп и о своей-то собственной страсти не догадывается.

– Только не рассказывайте об этом мужу, – посоветовал, усмехнувшись, Кендрик.

– Уже рассказала. Он тут же заявил, что бежит покупать билеты на ближайший рейс. Это и понятно – они пару раз лихо наподдавались с Вайнграссом.

– Напились, что ли? Даже не знал, что они знакомы.

– Это моя вина, должна признать. Знакомство состоялось примерно восемь месяцев назад. Вы тогда улетели в Денвер.

– Припоминаю. Мэнни все еще находился в больнице, и я попросил вас навестить его и передать парижскую «Интернешнл геральд трибюн».

– Я так и сделала. Я, конечно, не красотка с обложки журнала, но, знаете ли, боюсь по вечерам ходить одна по улицам, и взяла мужа с собой. Должна же от него быть хоть какая-то польза!

– И что дальше?

– Эти двое забулдыг тут же нашли общий язык. Спустя пару дней я допоздна задержалась на работе, и мой благоверный решительно заявил, что пойдет в больницу один.

– Простите, Энни, я ничего не знал об этом, – сказал, качая головой, Эван. – Я не собирался навязываться, а Мэнни и словом не обмолвился об этой истории.

– Скорее всего, из-за флаконов с «Листерином»...

– С чем, с чем?

– Это средство для полоскания рта, одного цвета с шотландским виски. Сейчас позвоню ему...

* * *

Эммануил Вайнграсс сидел на каменном выступе на вершине холма и обозревал владения Кендрика – участок земли площадью тридцать акров у подножия южных отрогов Скалистых гор. Расстегнув ковбойку с коротким рукавом, он подставил себя солнцу и наслаждался кристально чистым горным воздухом.

Покосившись на оставшиеся после операции шрамы на груди, он вдруг подумал, кого же благодарить за свое спасение – Бога или Эвана Кендрика. Спустя пять месяцев после операции и бесконечных послеоперационных осмотров доктора наконец сказали ему, что им удалось удалить малюсенькие смертоносные клеточки, пожиравшие его жизнь. Теперь он совершенно здоров, заверили они. Одним словом, объявили об этом восьмидесятилетнему человеку, который сейчас сидит на этом камне, греет на солнышке свое бренное тело. Хотя не совсем бренное... Правда, стало легче двигаться, легче говорить, да и кашель почти перестал мучить. Живи и радуйся! Вот только скучает по сигаретам «Голуаз» и сигарам «Монте-Кристо». Врачам удалось совершить чудо. А ведь вполне могли укоротить жизнь на несколько недель, может быть, месяцев.

Он взглянул на медсестру, стоявшую в тени дерева, рядом с неизменным электромобилем для гольфа. Она была одной из многих, которые круглосуточно сопровождали его повсюду. Интересно, вдруг подумал он, что бы она сказала, если б он предложил ей заняться любовью прямо здесь на камнях? Шутка, конечно, но, если не вздрючивать себя подобным образом, можно прокиснуть!

– Славный денек, не правда ли? – обратился он к ней.

– Просто чудесный, – ответила она.

– А что вы скажете, если мы сбросим одежду и насладимся друг другом?

Выражение ее лица не изменилось, реакция оказалась спокойной, неторопливой, даже ласковой.

– Мистер Вайнграсс, я здесь для того, чтобы заботиться о вас, а не доводить до инфаркта.

– Неплохо, совсем неплохо...

В этот момент запиликал радиотелефон в электромобиле для гольфа. Она взяла трубку, после короткого разговора засмеялась и обернулась к Мэнни:

– Мистер Вайнграсс, вас просит конгрессмен.

– С конгрессменом вы обычно так не хихикаете, – сказал Мэнни, поднимаясь с камня. – Ставлю двадцать против пяти, это кикимора Энни.

– Она спросила, не удавила ли я вас еще, – ответила сестра, передавая трубку Вайнграссу.

– Эта Энни просто стерва!

– Не забывай, мы ведь на работе, – сказал Эван Кендрик.

– Я только хотел дать понять, что эта твоя барышня очень быстро бросает трубку.

– Просто она догадывается, что ты ей наговоришь. Мэнни, ты звонил? Что-нибудь случилось?

– А что, я должен звонить только тогда, когда мне очень плохо?

– Мы условились, что ты звонишь только в исключительных случаях и что звонить тебе буду я. Так в чем дело?

– У тебя еще остались деньги?

– Если предложение интересное, конечно найдутся. А почему ты спрашиваешь?

– Помнишь пристройку, которую мы сделали к западной веранде, чтобы оттуда у тебя открывался прекрасный вид?

– Разумеется.

– Я тут сделал несколько набросков. Не хочешь построить террасу на вершине холма? Думаю, двух стальных опор будет достаточно, чтобы удержать нагрузку. Возможно, потребуется третья, если решишь построить рядом со стеной баню из стеклоблоков.

– Из стеклоблоков?.. Прекрасная идея... Начинай.

– Договорились. Завтра утром приедут монтажники. Но когда строительство будет завершено, я вернусь в Париж.

– Как скажешь, Мэнни! А про строительство смотровой площадки в месте слияния двух потоков забыл?

– Но ты же сказал, что никому не захочется спускаться так далеко...

– Захочется... Это будет прекрасное место для уединения и размышлений.

– Ну-ну?.. Только эти забавы уже не для меня.

– Ты очень любезен. Я приеду на следующей неделе и останусь на несколько дней.

– Буду ждать! – сказал Вайнграсс, поглядывая на медсестру. – Когда приедешь, пожалуйста, избавь меня от этих страждущих сексуальных маньячек!

* * *

Около десяти вечера Милош Варак вошел в пустынный вестибюль здания палаты представителей. Он был единственным поздним посетителем, которому согласно предварительной договоренности разрешили встретиться с конгрессменом от Алабамы Эрвином Партриджем. Варак подошел к тяжелой деревянной двери с медной табличкой в фигурной рамке и постучал. Дверь ему почти сразу же открыл приятный молодой человек лет двадцати в очках в черепаховой оправе. Кем бы он ни был, он совсем не напоминал грубоватого практичного председателя так называемой «банды» Партриджа – Комитета по расследованию, решившего выяснить, почему вооруженным силам страны достается так мало при таких больших ассигнованиях. Ребят из комитета или, как еще их называли, «ястребов», разумеется, интересовала не закупка унитазов по цене тысяча двести долларов или гаечных ключей по семьсот долларов. Это были слишком очевидные нарушения, чтобы их можно .было принимать всерьез. К тому же это, возможно, было сделано умышленно, чтобы отвлечь внимание и таким образом ограничить доступ к участию в торгах на заключение оборонных контрактов. Комитет только-только приступил к раскрытию коррупции с большим числом вовлеченных лиц, для судебного преследования которых не хватало ни людей, ни средств.

– Я хотел бы видеть конгрессмена Партриджа, – сказал Варак, и его чешский акцент не то чтобы поразил, а скорее был неправильно истолкован молодым человеком приятной наружности, встретившим его у дверей.

– Скажите, вы... – начал было молодой человек, по-видимому помощник конгрессмена. – Я хотел сказать, вас проверяли охранники там, внизу?

– Если вы хотите выяснить, есть ли у меня при себе оружие, то действительно проверяли, и вам об этом известно. Вам ведь звонили из охраны. А теперь проведите меня, пожалуйста, к конгрессмену, он ждет меня.

– Конечно-конечно, сэр. Он у себя в кабинете. Сюда, пожалуйста.

Оробевший помощник проводил Варака до двери из темного дерева и постучал:

– Конгрессмен, к вам посетитель.

– Пусть проходит! – раздался из-за двери громкий голос с южным акцентом. – А ты оставайся там и отвечай на телефонные звонки. Меня ни для кого нет, будь то спикер да хотя бы и президент.

– Проходите, – сказал помощник, открывая дверь. У Варака возникло желание сказать нервному молодому человеку, что он пришел с дружественным визитом из КГБ, но решил не делать этого. Помощник находился в офисе по какой-то другой причине, поскольку вряд ли кто-либо стал звонить в здание палаты представителей в столь поздний час. Милош вошел в большую богато обставленную комнату с огромным количеством фотографий на письменном столе, стенах и маленьких столиках, причем все они так или иначе свидетельствовали о влиянии, патриотизме и высоком положении Партриджа во всех ветвях власти. Сам конгрессмен, стоящий у закрытого шторами окна, не производил такого впечатления, как на фотографиях. Это был располневший мужчина небольшого роста с самодовольным сердитым лицом и большой головой с редкими выцветшими волосами.

– Не знаю, что вы собираетесь мне всучить, милый блондинчик, – произнес конгрессмен, решительно двигаясь Вараку навстречу, точно разъяренный петух, – но, если это то, о чем я догадываюсь, я выкину вас отсюда с такой скоростью, что вы пожалеете, что не прихватили с собой парашют.

– Я не собираюсь ничего продавать вам, сэр, просто хочу кое-что подарить, хотя это «кое-что» на самом деле стоит очень дорого.

– Ни моим клиентам, ни тем более мне нечего скрывать.

– А я полагаю, конгрессмен, что, скорее всего, вы захотите это сделать.

– Ерунда! Вы сказали по телефону, будто вам стало кое-что известно, мол, кто-то упомянул о наркотиках и что мне лучше выслушать вас, поэтому я навел кое-какие справки и выяснил: то, что я должен услышать от вас, соответствует правде. Но нас не в чем упрекнуть, наша совесть чиста, как горный поток! А теперь я хочу услышать, кто послал вас и какой жулик из вашей воровской шайки посчитал, что может запугать меня подобного рода дерьмом.

– Не думаю, сэр, что вы захотите, чтобы это, как вы выразились, дерьмо было предано широкой огласке. Эта информация имеет разрушительную силу.

– Вы говорите, информация? Это все болтовня! Инсинуации! Слухи, сплетни! Наподобие вранья того чернокожего мальчишки, который пытался ввести в заблуждение всех этих болванов в конгрессе.

– Никаких слухов, никаких сплетен, – сказал Милош Варак, опуская руку в нагрудный карман пиджака. – Только фотографии. – И координатор из организации «Инвер Брасс» бросил на письменный стол белый конверт.

– Что это? – Партридж быстро поднялся, взял конверт, разорвал его и, опустившись в кресло, начал вынимать одну за другой фотографии, разглядывая их в свете настольной лампы под зеленым абажуром. Его глаза расширились, лицо побледнело, затем стало багрово-красным от возмущения.

То, что он увидел, выходило за пределы его воображения. Группы из двух, трех и четырех полураздетых и абсолютно обнаженных молодых людей, жадно вдыхающих через соломку рассыпанные на столиках дорожки белого порошка. Повсюду шприцы, таблетки, бутылки с пивом и виски и, наконец, четкие фотографии нескольких пар, занимающихся любовью.

– В наше время выпускаются фотоаппараты самых разных размеров, – сказал Варак. – Современные технологии позволяют умещать их в пуговицах для пиджака или рубашки.

– Боже мой! – вскричал потрясенный Партридж. – Это же мой дом в Арлингтоне! А это...

– Дом конгрессмена Букбиндера в Силвер-Спринг, а остальные – дома трех других членов вашего комитета. Вам слишком часто приходится бывать по делам в Вашингтоне.

– Кто сделал эти снимки? – едва слышно произнес Партридж.

– Я не буду отвечать на этот вопрос, могу лишь дать слово, что этот человек находится за тысячи километров отсюда, У него нет негативов и он никогда не вернется в эту страну. Скажем, это студент, приезжавший по обмену между университетами для изучения политологии.

– Нам удалось многого достичь, а теперь все летит в трубу... Что же делать?

– Ну отчего же, конгрессмен? – сказал Варак. – Ведь эти молодые люди являются членами вашего комитета. Они не юристы, не бухгалтеры и даже не ваши старшие помощники. Они просто не хлебнувшие лиха юнцы, ошибающиеся в этом головокружительном потоке жизни самой могущественной столицы мира. Объясните им, что их жизнь и карьера сведутся к нулю, если они не одумаются и не будут вести себя должным образом. Но зачем же прекращать работу вашего комитета?

– Кто же нам теперь поверит? – произнес Партридж, уставясь взглядом в стену. – Мы такая же дрянь, как те, кого хотим вывести на чистую воду. Мы лицемеры.

– Но об этом никто не узнает.

– Ерунда! – взорвался конгрессмен из Алабамы, схвати в телефонную трубку и беспрерывно нажимая кнопку вызова. – Немедленно явись сюда! – закричал он. Когда молодой человек появился в дверях, Партридж вскочил из-за стола: – Ты, развратный ублюдок, я просил тебя сказать правду, а ты что мне наплел?

– Я не врал! – воскликнул молодой человек, и его глаза наполнились слезами. – Вы спросили меня, что происходит, и я ответил, что теперь ничего не происходит, что все в порядке. Три или четыре недели назад мы крупно загуляли, но. когда пришли в себя, поняли, что совершили ошибку. Понимаю, что мы сваляли дурака, и все с этим согласились, но мы навредили только себе. Мы покончили не только с этим, но и со многими другими развлечениями, только вы и ваши яростные борцы за справедливость даже не хотите замечать этого. Ваши озверевшие сотрудники эксплуатируют нас по восемьдесят часов в неделю, называя при этом тупарями, а ведь это мы снабжаем вас материалами, чтобы вы потом рисовались перед камерами. Вы даже не замечаете, что теперь у вас остались одни неопытные юнцы. Все старые уже ушли, а вы даже не обратили на это внимания! Остался только я, потому что не могу уйти.

– Теперь можешь убираться.

– Вы чертовски правильно поступаете, великий воспитатель!

– Как ты меня назвал?

– Думаю, вы поняли намек, – произнес молодой человек, затем распахнул и захлопнул за собой дверь.

– Кто это такой? – спросил Варак.

– Эрвин Партридж-младший, – тихо ответил конгрессмен, потом сел и уставился на дверь, – Он учится на третьем курсе юридического факультета в Вирджинии. Все эти молодые люди – студенты-юристы. Мы круглосуточно использовали их в хвост и в гриву, не платя за это никаких денег и высказывая чаще неудовольствие, чем благодарность. Но мы кое-что и давали им, а они пренебрегли тем доверием, которое мы им оказали, поручив эту работу.

– И что же вы им давали?

– Опыт, который они никогда и нигде не приобретут, ни в судах, ни из книг по юриспруденции, только здесь. Мой сын разбирается в юридических вопросах и отлично понимает это. Он не рассказал мне о том, что может положить конец всей нашей работе. Я больше не могу ему доверять.

– Я очень сожалею.

– Это не ваши проблемы! – резко сказал Партридж, теперь уже твердым голосом. – Ладно, дешевый кляузник! – грубо продолжил он. – Что вы хотите получить взамен сохранения комитета? Вы сказали, что за этим ничего не кроется, хотя мне известны десятки способов намекнуть на это, не сказав ни слова. Выкладывайте, я должен взвесить все «за» и «против».

– Сэр, мы не предлагаем вам ничего ужасного, – сказал Варак, разворачивая несколько сложенных вдвое листов бумаги и кладя их на стол перед конгрессменом. – Это краткие биографические данные с фотографией в правом верхнем углу первой страницы. Мои клиенты хотят, чтобы этот человек вошел в состав вашего комитета.

– У вас что-то есть на него? – поинтересовался Партридж.

– Абсолютно ничего компрометирующего, в этом отношении он безупречен. Хочу еще раз отметить, что мои клиенты ничего не скрывают, не собираются заниматься вымогательством, не будут выставлять комитету счетов или блокировать прохождение счетов комитета. Этому человеку ничего не известно о моих клиентах, а они не знакомы с ним лично. Что касается его самого, то он даже не догадывается о нашей сегодняшней встрече.

– Тогда зачем вы хотите, чтобы он у меня работал?

– Потому что мои клиенты считают, что он будет чрезвычайно полезен для вашего комитета.

– Один человек не может ничего сделать, и вам это прекрасно известно, не так ли?

– Разумеется, вы правы.

– Если вы внедряете его, чтобы получать информацию, то у нас это невозможно. – Партридж взглянул на разбросанные по столу фотографии, собрал их, перевернул и снова бросил на стол. – По крайней мере, до сих пор было невозможно.

Варак протянул руку и забрал фотографии.

– Сделайте это, конгрессмен, введите его в состав комитета. В противном случае, как вы сказали, вся работа пойдет насмарку. Когда он станет членом комитета, я верну вам эти фотографии вместе с негативами.

Глаза Партриджа были устремлены на фотографии в руках молодого человека.

– Между прочим, у нас появилась вакансия. Вчера Букбиндер подал в отставку, по личным соображениям.

– Мне об этом известно, – сказал Милош Варак.

– Да кто вы, черт возьми, такой? – спросил конгрессмен, глядя прямо в глаза своему посетителю.

– Человек, преданный интересам страны, которая его приютила, но я не занимаю высокого положения, в отличие от того, о ком идет речь.

Партридж заглянул в лежащую перед ним объективку.

– Эван Кендрик, девятый округ, штат Колорадо, – прочитал он. – Я почти не слышал о нем, а то, что слышал, не вызывает у меня никакого энтузиазма. Он просто никто, богатое пустое место.

– Все может измениться, сэр, – сказал Варак, поворачиваясь и направляясь к двери.

* * *

– Конгрессмен! – крикнул старший помощник Эвана Кендрика, выбегая из кабинета.

– Что случилось, Фил? – спросил Эван, захлопнув дверцу лифта. – Неужели на девятый округ Колорадо обрушился селевой поток?

– Обрушился. Партридж, тот, что от Алабамы!

– Хоть и грубиян, но неплохой малый. С работой справляется успешно, мне нравится то, что он делает.

– Он хочет, чтобы вы занимались этим вместе с ним.

– Что?

– Он хочет, чтобы вы работали в его комитете.

– Я не ослышался?

– Это огромный шаг вперед, сэр. •

– Скорее шаг назад, – возразил Кендрик. – Члены его комитета каждую неделю появляются в вечерних новостях и заполняют пробелы в утренних новостях, когда телевизионщикам не удается заловить новых героев в конгрессе. Поэтому я не собираюсь там работать.

– Прошу прощения, конгрессмен, но вы обязательно должны это сделать, – понизив голос, сказал помощник, глядя в глаза Эвану.

– Почему вы так считаете?

Молодой человек по имени Фил взял Кендрика под руку и отвел в сторону от собравшейся у лифта толпы.

– Вы заявили, что собираетесь уйти после выборов в отставку, и я согласился с вашим решением. Но вы также сказали лично мне, что хотите сказать свое слово при назначении вашего преемника.

– Я действительно намеревался сделать это, – кивнул Эван. – Я боролся с гнусными махинациями и не хочу, чтобы это совершалось в будущем. Они же готовы выдать любой, самый захудалый участок в южной части Скалистых гор за перспективное месторождение урана, чтобы добиться государственного финансирования разработок, а затем разворовать эти средства.

– Но если вы откажетесь от предложения Партриджа, то у вас не будет никакого влияния, чтобы помешать этому.

– Почему же я должен согласиться?

– Потому что он действительно хочет, чтобы вы стали членом его комитета.

– Но почему именно я?

– Трудно сказать, но я твердо уверен, что он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет распространить свое влияние на запад, чтобы создать фундамент для своего личного продвижения – кто его знает? Он ведь держит под контролем почти все государственные начинания, и, если вы обидите его, сказав: «Нет, приятель, спасибо», он сочтет это оскорблением и сделает все, чтобы вы не имели никакого влияния ни здесь, ни у себя в округе. Не надо забывать, что он является самой влиятельной фигурой в конгрессе.

Кендрик вздохнул и нахмурился:

– Думаю, я сумею держать язык за зубами.

* * *

Шла третья неделя после назначения конгрессмена Эвана Кендрика членом комитета Партриджа, назначения совершенно неожиданного, которое, однако, не взволновало никого в Вашингтоне, кроме Энн Малкей О'Рейли и, как следствие, ее мужа Патрика Ксавье – лейтенанта полиции, переведенного из Бостона, чьи способности оказались востребованы и неплохо оплачивались криминализированными властями столицы.

Свое решение о назначении Кендрика Партридж объяснил тем, будто он, старый опытный профессионал, стремится к тому, чтобы все внимание сосредоточилось на нем самом, а не на членах комитета. Если считать это заявление правдивым, то Партридж нашел для своей задумки самую лучшую кандидатуру. Во время проводившихся два раза в неделю и транслируемых по телевидению слушаний представитель от девятого округа штата Колорадо, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелю, обычно произносил одну и ту же Фразу: «У меня нет вопросов, господин председатель». Самым продолжительным его выступлением за короткое время пребывания в комитете «ястребов» был двадцатитрехсекундный ответ на произнесенное в его адрес приветствие председателя. Он скромно выказал удивление по поводу оказанной ему этим избранием чести и выразил надежду на то, что ему удастся оправдать доверие председателя. На середине этой речи, а точнее, через двенадцать секунд телевизионные камеры переключились на вошедшего в зал заседаний уборщика в униформе и стали показывать, как тот очищает пепельницы от окурков.

– Дамы и господа, – сказал приглушенным голосом телеведущий, – даже во время таких серьезных слушаний правительство не забывает заботиться... Простите, что? Ах да, итак, конгрессмен Оуэн Кенбрик завершил свое выступление.

Однако во вторник на четвертую неделю случилось то, чего никто не ожидал. Это была телевизионная трансляция первых на той неделе утренних слушаний, интерес к которым подогревался тем, что главным свидетелем на них выступал представитель Управления материально-технического снабжения министерства обороны США. Это был моложавый, но абсолютно лысый полковник, быстро сделавший себе имя в области планирования и обеспечения материально-технического снабжения вооруженных сил. Настоящий служака с непоколебимыми убеждениями... Он говорил быстро, ярко, порой бросая безжалостные остроты – тяжелую артиллерию военных против вечно брюзжащих, экономящих каждую копейку гражданских лиц. Все с нетерпением ожидали предстоящего сражения между полковником Робертом Бэрришем и не менее ярким, столь же сообразительным и, уж конечно, не уступающим ему в жесткости председателем комитета Партриджем.

Но самым неожиданным было то, что конгрессмен от штата Алабама Эрвин Партридж на этом заседании не появился. Его не удалось отыскать ни с помощью бесчисленных телефонных звонков, ни огромного количества рыщущих по всей столице помощников. Он просто исчез.

Однако работа комитетов конгресса не замыкается на деятельности их председателей, особенно когда она освещается телевидением, поэтому слушания проходили под весьма неуверенным руководством конгрессмена от штата Северная Дакота, который к тому же страдал самым тяжелым за всю свою жизнь похмельем, что было очень странным, поскольку все знали, что он не употребляет спиртных напитков. Его считали кротким, сдержанным евангелистом, искренне верившим в библейскую заповедь о необходимости перековки мечей на орала. А для кровожадного льва, каковым был полковник Роберт Бэрриш, он, несомненно, представлял собой кусок сырого мяса.

– ...И, заканчивая свое выступление перед сидящими здесь инквизиторами из числа гражданских лиц, я решительно заявляю, что нам необходимо мощное, свободное общество в смертельной схватке с силами зла, которые разорвут нас на части при первом же проявлении слабости с нашей стороны. Неужели мы позволим сковать себе руки какими-то традиционными процедурами опеки, имеющими весьма отдаленное отношение к прежнему статус-кво наших врагов?

– Если я вас правильно понял, – сказал временный председатель, взирая мутными глазами на оратора, – то могу вас заверить, что никто из присутствующих здесь не сомневается в вашей приверженности интересам национальной обороны.

– Хотелось бы надеяться, сэр.

– Я полагаю, что...

– Погоди, солдат! – сказал Эван Кендрик, самый крайний из сидящих за столом членов комитета.

– Простите, что вы сказали?

– Я сказал «минуточку»...

– Я имею чин полковника армии Соединенных Штатов Америки и хотел бы, чтобы ко мне обращались именно таким образом, – с раздражением произнес офицер.

Эван сурово взглянул на свидетеля и на мгновение забыл о микрофоне:

– Я буду обращаться к вам так, как захочу, самодовольный тип!

Телевизионные камеры замигали, повсюду раздавались предупредительные звуковые сигналы, но вырезать эту сцену было уже слишком поздно.

– Если, конечно, вы не внесете поправку в конституцию, хотя вряд ли вы вообще ее читали, – продолжал Кендрик, просматривая лежащие перед ним документы и посмеиваясь при воспоминании о своей встрече с Франком Свонном из Госдепартамента перед отлетом в Маскат. – Расследование оказалось в глубокой заднице.

– Я возмущен вашим поведением и...

– А вот многие налогоплательщики высказывают возмущение по поводу вашего отношения, – оборвал его Эван, пробегая глазами послужной список Бэрриша и припоминая слова Фрэнка Свонна, сказанные в собственный адрес более года назад. – Позвольте спросить, полковник, вы когда-либо держали в руках оружие?

– Я солдат!

– Мы оба убедились в этом, не правда ли? Я знаю, что вы солдат, а вот нам, гражданским лицам, занимающимся расследованием, приходится платить вам жалованье, если, конечно, вы не берете напрокат вашу форму. – До Кендрика донеслись смешки. – Я спросил вас, стреляли ли вы когда-нибудь?

– Бесчисленное количество раз. А как насчет вас?

– Стрелял. Конечно, не бесчисленное количество раз, но при этом на мне никогда не было военной формы.

– Тогда считаю вопрос исчерпанным.

– Не совсем. Вы когда-нибудь применяли оружие, чтобы убить другое человеческое существо, которое намеревалось убить вас?

В палате представителей повисла тишина.

– Я не принимал участия в боевых действиях, – сказал полковник, понизив голос.

– Но вы только что заявили, что ведете смертельную борьбу и все такое прочее, из чего сидящие в этом зале и те, кто смотрит и слушает нас по телевидению, могли заключить, что вы являетесь своего рода современным Дэви Крокетом или Джином Буи, защищающим форт Аламо,[34]34
  Аламо – испанская католическая миссия-крепость в г. Сан-Антонио, штат Техас, место героической обороны около 200 техасских повстанцев во время борьбы за независимость от Мексики (23 февраля – 6 марта 1836 г.). Все защитники, включая легендарных Дэви Крокета и Джина Буи, погибли во время осады крепости четырехтысячным отрядом мексиканцев во главе с генералом Санта-Ана.


[Закрыть] а может быть, Индианой Джонсом, уничтожающим всяких негодяев. Но это все вранье, не правда ли, полковник? Вы обыкновенный бухгалтер, старающийся оправдать хищение миллионов, а возможно, миллиардов долларов налогоплательщиков, выступая под красным, белым и голубым флагом сверхпатриотизма.

– Вы, сукин... Как вы осмелились!

Вновь замигали камеры и послышались предупредительные сигналы, но опять слишком поздно. Полковник Бэрриш вскочил и стукнул кулаком по столу.

– Объявляю перерыв в заседании комитета! – воскликнул измученный председатель. – Перерыв, черт бы его побрал!

* * *

В темной аппаратной одного из вашингтонских телевизионных центров седовласый ведущий телевизионных новостей смотрел на экран стоящего в углу монитора, внимательно наблюдая за событиями в конгрессе. Он постоянно появлялся на телеэкранах и был известен почти всей Америке. Задумчиво пожевав губами, он обратился к ассистенту: