Текст книги "Мстительные духи (ЛП)"

Автор книги: Роберт Хейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Роб Дж. Хайе

Мстительные духи

(Смертные техники – 3)

Перевод: Kuromiya Ren

Когда-то могучий, дважды сломленный, проклят охотник мертвых.

За гранью, в поисках, на службе до могилы. Бой, забытый даже временем.

Значение слов не все слова могут передать. Нерушимая клятва перед богом.

Запятнанная красными чернилами греха, цель куда гуще воды.

Отраженное лицо раскрывает правду разбитого зеркала.

Узы семьи, любовь матери, месть за тех, кого не спасти.

Все угли умирают, оставляя пепел, но мертвые искры можно разжечь.

Сердце передано, плоти нет для связи. Боги и монстры ожидают.

Однажды убитый, дважды потерянный, остаток без оков и укрощения.

Кожа из мести, цель вместо души, мимолетное воспоминание того, что отняли.

Пролог

Школа горела. Конихаши, Пятый Мудрец под Небесами, шагал по залам, полным дыма и огня. Его любимую академию уже не спасти. Огонь распространялся слишком быстро, неестественно. Его ученики кричали о жутких фигурах во дворе, его товарищи-учителя – о змее в черном огне. Онрё пришли за ним. Все было его виной, и он должен был остановить это.

Пятый Мудрец под Небесами вышел из огня его горящей школы на холодный воздух ночи. Снег и пепел падали бело-черные во дворе, накрывая землю серым хлюпающим слоем. В дюжине шагов от него по мокрой земле и снегу его ждали онрё. Их было четверо, каждый был монстром.

– Он такой древний, – сказала огромная женщина, сев на корточки, ее ханфу натянулся. Две сегментированные паучьи лапы торчали над ее плечами, каждая трогала воздух, словно струны невидимого кото. Она улыбнулась ему, и Конихаши увидел клыки с зазубринами за рубиновыми губами. – Старые всегда на вкус как пыль и лимоны.

Высокий мужчина рядом с ней застонал.

– Тебе нужно всегда говорить о еде? – его ухоженная красота не вязалась с хаосом вокруг, на нем было женское кимоно. Его длинные волосы развевались вокруг головы и плеч, словно он был под водой, каждая коса была с металлическим кончиком.

– Тихо! – сказал уродливый мужчина, садясь на корточки. Огонь вылетал из его рта, как слюна, когда он говорил, и он оскалился, глядя на Конихаши выпирающими глазами. Он был лысым и низким даже в высоких деревянных сабо, и его круглый живот торчал из одежды. Огонь стекал из уголка его рта, как слюна, топил снег у его ног, делал землю черной. – Это мудрец, за которым мы пришли, – он взглянул на последнюю фигуру.

Последний онрё был в белом кимоно, он молчал. Темный дым от горящей академии несся к нему со снегом, собирался под его одеждой, вылетал из рукавов. Капюшон был поднят, и внутри была только пустота.

– Где ваш хозяин? – сказал Конихаши. Если его ждал бой с онрё, он будет биться со всеми сразу. Он одолеет их раз и навсегда, заставит их заплатить за их зверства.

Конихаши сделал несколько шагов к ним. Его годы давили на него, его тело болело от усталости, какую знали только древние кости. Его кимоно было в саже, опаленное огнем, его трость почернела от огня. Несмотря на возраст, его ци ревела в нем, как адский огонь, рядом с которым пожар в академии казался угасающим угольком.

Фигура в белом одеянии прошла плавно ближе по покрывалу из дыма. Золотые завитки ветра и облаков тянулись по кимоно.

– Скажи, где последняя темница, Мудрец, – женский голос донесся из тьмы капюшона с хрипом.

– Ни за что! – только он остался из тех, кто знал о местоположении последней темницы. Вековой Клинок был мертв. Позолоченная Карга погибла. Тикающие Часы был хуже, чем мертв. Если Пятый Мудрец под Небесами присоединится к ним, так тому и быть. Он унесет тайну в могилу, как и все они.

Толстая женщина рассмеялась, ее огромное тело дрожало, еще две паучьи лапы появились из-за нее, тянули за нити шелка.

– Я могу заставить его говорить, – сказала она.

Красивый мужчина вздохнул.

– Прошу, не надо, Сифэнь. Ты всегда оставляешь ужасный бардак.

Низкий мужчина встал во весь рост, скалясь на женщину в белом одеянии.

– Он поставил тебя во главу на этой миссии, Ворона, – огонь вылетал из его рта с каждым словом. – Как хочешь сыграть?

Дым летел от женщины, растекался по двору, обвивал ноги ее спутников и делал снег грязно-серым.

– Не все твои ученики сбежали, Мудрец, – сказала она. Щупальце из дыма вытащило из-за них брыкающегося мальчика. Юный кохранец. Дорже. Пепел и сажа покрыли его форму. Его ладони, ступни и рот были обмотаны шелковой паутиной. Щупальце дыма подняло его за запястья, он висел перед женщиной в белом одеянии, а потом его бросил к распухшим ступням Сифэнь. – Скажи, где темница, или моя сестра проглотит мальчика.

Конихаши вздохнул. Они не оставили ему выбора. Он знал, что онрё придут за ним, но надеялся, что они не втянут в это его учеников. Это было глупой надеждой старика. Он всех их подвел.

– Посмотри на меня, Дорже, – мальчик посмотрел на Мудреца глазами, полными слез. В них был звериный страх. – Прости.

Конихаши поднял ладонь и толкнул падающую снежинку пальцем. Снежинка полетела к Дорже и пропала, пронзив его грудь и сердце, как стрела. Мальчик напрягся и расслабился, красное пятно уже пропитало жижу под ним. Конихаши ненавидел это, но у него не было выбора. Жизнь мальчика была ничем, по сравнению с хаосом, который онрё обрушат на мир, если он не остановит их.

– Ах, это было подло, – сказала мягко Сифэнь, темные паучьи глаза смотрели на Конихаши. – Они куда слаще, когда живые, – ее паучьи лапы уже трогали тело Дорже, шелковистые нити сияли в свете огня, она обвивала труп коконом.

Конихаши сделал еще шаг вперёд, ноги хрустели снегом под ним. Он встал во весь рост, старые кости хрустели от напряжения, мышцы болели от усилий. Они считали его слабым, потому что он был старым. Считали его дряхлым, потому что он горбился. Вскоре они узнают, что Пятый Мудрец под Небесами был все еще непревзойденной силой.

– Я никогда не выдам темницу. Не монстрам, как вы, – он выпустил течение ци. Снег и пепел отлетали, носились вокруг него, подхваченные невидимыми потоками его силы.

Темные крылья трепетали над Конихаши, и что-то тяжелое упало на землю за ним. Он оглянулся и скривился. Хозяин онрё прибыл за ним.

Глава 1

Харуто толкнул дверь таверны и увидел пеструю коллекцию враждебных взглядов, преувеличенной дрожи, а бородатый мужчина застыл с напитком на пути ко рту. Он сделал шаг в таверну и стряхнул с сандалий снег. Он посмотрел на каждого посетителя с ладонью на катане. Все были мужчинами, некоторые были в кимоно, другие – в рабочей одежде. Хозяин суетился над глиняной чашкой, вытирая ее с пылом. Снег влетал за Харуто и падал на пол.

– С дороги, старик, – прорычал Гуан, толкая Харуто в спину и заставляя его пройти, спотыкаясь, в таверну. – Там холоднее, чем на плече снеговика.

Гуан Мен ворвался внутрь и захлопнул за собой дверь, стряхнул снег с тяжелой меховой накидки, повесил ее на крючок у двери. Миг прошел, таверна ожила. Разговоры продолжились, и о двоих прибывших почти забыли. У Гуана была чудесная привычка расслаблять окружающих, хотя он даже не пытался.

Они нашли пустой стол в углу, так близко к огню, как только удалось, и Харуто сел на колени перед ним. Он вытащил пять ритуальных посохов из держателя на спине и прислонил их к стене за собой. А потом вытащил из-за пояса катану в ножнах, опустил на пол рядом с собой. Всегда под рукой. Шинтей не мог быть без меча, хотя он уже не был шинтеем. Не был так долго, что почти забыл ритуалы. Гуан рухнул на подушку у стола, устроился удобнее. Он вытянул ноги и потер хрустящие колени.

– Я говорил, что ненавижу Ипию? – тихо спросил Гуан, пытаясь устроиться удобно. Он был маленьким мужчиной, который носил свой возраст как старый потрепанный плащ, любил достаточно, чтобы сохранить, но от него воняло плесенью, и кусочки держались вместе на нитях и надежде.

– Раз или два, – сказал Харуто с улыбкой. – Сегодня. Ты был довольно сдержанным.

– Стулья – это так тяжело? – сказал Гуан, стряхивая лед с неровной бороды. Он давно потерял волосы, но любил свою неудавшуюся попытку отрастить бороду. Он заявлял, что это согревало его лицо, хотя все еще жаловался на холод.

– Если бы у нас были стулья, ты не смог бы доставать до стола, – отметил Харуто.

Гуан заворчал, ерзая на подушке, сгибая одну ногу под собой, потом пробуя согнуть другую.

– Морковка! – выругался он. – Хотя бы дайте подушку побольше.

– Ненавижу твою клятву, – сказал Харуто. Он провел рукой по длинным волосам, стряхивая с них снег. Он поежился, кусочек льда скользнул по его спине.

– Мне плевать на то, что ты ненавидишь, старик, – сказал Гуан и рассмеялся.

Хозяин прибыл и поклонился им. Высокий мужчина с ангельским лицом и добрыми глазами, он взглянул на ритуальные посохи у стены, его брови подпрыгнули, как бобы на барабане.

– Чего желаете?

– Мы начнем с двух бутылок вина, – сказал Гуан, отыскав среди ворчания немного веселья.

– Три бутылки, – исправил друга Харуто. – У нас скоро будет компания.

– Она тут? – спросил Гуан, озираясь. – Я ее не вижу, старик, – хозяин взглянул на них по очереди с вопросом на губах.

Харуто пожал плечами.

– И немного еды, что-то особенное, – он махнул в сторону Гуана.

Гуан порылся в кошельке, вытащил пять льен и вручил хозяину, подмигнув.

– Я храню деньги, иначе старик их потеряет.

– Старик? – хозяин снова взглянул на них. Он указал на Харуто. – Он не выглядит старым, но вы… – он замолк, увидев хмурый взгляд Гуана. – Прошу прощения, – хозяин низко поклонился.

Харуто вытащил маленькую деревянную императорскую печать из рукава кимоно и поднял ее.

– Если сможете повесить это перед баром, пока я тут, я буду благодарен.

Глаза хозяина загорелись, как солнце.

– У нас есть для вас работа, мастер оммедзи. Ждите тут, я принесу еду, – мужчина поклонился с уважением, схватил печать и ушел.

– Работа, работа, работа, – бормотал Гуан. – Я многое отдал бы за выходной.

Харуто фыркнул.

– Один из нас должен зарабатывать.

– Ха! – воскликнул Гуан. – Я очень популярен в Хосе, кстати.

– Вот и нет.

– Властные люди посылали мне подарки, чтобы я написал их истории.

Харуто закатил глаза. Они повторяли этот разговор каждый день с тех пор, как покинули Бан Пинь.

– Это не так.

– Женщины в восторге от моих слов.

– То было двадцать лет назад.

Гуан прищурился, глядя на Харуто.

– С жестокими словами вонзается кинжал. Лед треснет, а под ним найдется чистая вода.

Харуто рассмеялся.

– Ты – ужасный поэт.

Гуан почесал ладонью бороду и кивнул.

– Признаю, это было не лучшее мое творение.

Хозяин принес им три бутылки вина и чашки. Харуто налил себе чашку, другую отставил. Через какое-то время черепашка выползла из кухни, прошла к столу. Она остановилась рядом с Гуаном, посмотрела на стареющего поэта и постучала по столу коренастой лапкой.

Гуан взглянул на черепашку.

– Сделай сама.

Черепашка еще раз попыталась поднять лапу достаточно высоко, чтобы забраться на стол, посмотрела снова на Гуана. А потом открыла рот и свистнула.

Гуан вздохнул и поднял черепашку с пола, перевернул ее и опустил на стол панцирем вниз. Черепашка болтала лапками в воздухе.

– Это немного подло, – сказал Харуто.

Гуан фыркнул.

– Она сможет перевернуться, если захочет. Просто ей нравится изображать беспомощность, – он склонился и смотрел на черепашку, ткнул ее пальцем, и она закрутилась.

С хлопком темный комок шерсти размером с котенка вылетел из черепашки. Она выглядела как большой комок пыли с огромными глазами и тонкими волосатыми ногами. Она прошла по краю стола, пока черепаха махала лапками в воздухе. Шики была игривым маленьким духом, который любил захватывать зверей, но она редко думала, в каком положении оставляла их, когда покидала. Она смотрела на Гуана огромными мерцающими глазами, вытащила из пушистого тела тонкую руку и погрозила ему, тихо чирикая.

– Что она говорит? – спросил старый поэт.

Харуто улыбнулся.

– Что ты – грубый нахал.

Гуан поставил черепашку на лапы и опустил на пол.

– Я не должен был спрашивать, – черепашка повернулась и ушла к кухне.

Шики закончила тираду и прошла к третьей чашке вина. Ее тонкие ноги казались достаточно сильными, чтобы поддерживать ее вес, и она всегда казалась неуклюжей в своем естественном облике. Наверное, потому она часто захватывала зверей. Она села на столе перед чашкой вина, ее ноги пропали, словно и не существовали, черные лапки с дрожью подняли чашку. Широкий рот открылся в глубинах ее шерсти, и она проглотила вино одним махом. Она облизнула губы, и ее рот пропал, словно его там и не было. Она была спутником-духом Харуто, сколько он помнил, но ее причуды всегда вызывали у него улыбку.

– Чудесно, – сказал Гуан.

Харуто пожал плечами.

– Нет-нет-нет, – сказал хозяин, когда принес две миски горячего бульона. – Никаких… кхм, зверей? Они пугают мою черепаху.

Шики взглянула на хозяина, моргнула, а потом посмотрела на Харуто и чирикнула.

– Шики – не зверь, – сказал Харуто. Он вел этот разговор с каждым хозяином таверн в Хосе, Ипии и Нэш. Может, не Нэш, но тем было плевать, даже если ты брал с собой в таверну лошадь. – Она – дух.

Хозяин таверны пялился миг то на Шики, то на ритуальные посохи у стены.

– Ёкай? Это хуже.

– Она – не ёкай, – возразил Харуто. – Она – дух-спутник. Мой дух-спутник.

Гуан фыркнул.

– Ёкаи устраивают проблемы. Она устраивает проблемы. В чем разница? – Шики хмуро посмотрела на него.

– Ты не помогаешь, Гуан.

Хозяин таверны стоял с красным лицом, держал их еду.

– Шики, – Харуто кивнул ей. Она встала, закружилась на месте, запрыгнула на плечо Харуто, долгий миг смотрела на хозяина, моргнула и исчезла. Харуто все еще ощущал ее пушистый хвостик, щекочущий его шею. Он заплатит за это позже. Шики ненавидела быть невидимой.

– Я думал, вы убиваете ёкаев? – сказал хозяин, опуская миски на стол.

Харуто скривился.

– Я – оммедзи, – сказал он. – Мы не убиваем духов. Точнее, убиваем, но злых. В основном, ёкаев. Шики – не ёкай.

Гуан сделал глоток вина и вытер лицо рукавом.

– Я написал пару стихотворений о его деяниях. Например, «Бой двух мостов»? Как там? Два моста пересекали реку Шо, но видно было лишь один. Другой в неизведанное вел…

– Гуан, – Харуто покачал головой. Стихотворение было ужасным и не показывало их в хорошем свете.

Хозяин таверны нахмурился и поманил одного из посетителей. Приземистый мужчина с растрепанными волосами и фартуком в старой крови с поля боя встал из-за людного стола и подошел.

– Нобу, – хозяин указал на Харуто. – Расскажи им.

– Уверены? – спросил мужчина в фартуке.

Хозяин кивнул.

– Он – оммедзи, даже с императорской печатью, – он указал на деревянную печать, которую Харуто попросил повесить на баре.

Нобу взглянул на печать, потом на ритуальные посохи, а потом на Харуто.

– Вы слышали о Воющей Женщине?

Гуан рассмеялся и сделал еще глоток вина.

– Слышали ли мы о Воющей Женщине? – он скрестил ноги, опустил ладони на колени и склонился над столом. Он собирался рассказать им историю. – А вы?

* * *

Давным-давно, еще до десяти воюющих королей Хосы и Кровавых двигателей Кохрана, мир был спокойнее. Хара Чинами, девушка с глазами сокола и уверенными, как скала, руками любила рисовать, создавала лучшие картины во всей Ипии. Ее умением так восторгались, что Исэ Кацуо, император Ипии, несмотря на ее скромное происхождение, захотел даровать ей часть нарисовать его. Сделать его бессмертным ее кистью. Но Хара взглянула на императора, и ее проницательный взгляд увидел, что было за поверхностью мужчины, ведь это было ее истинной техникой – не умение смешать краски, не мазки кистью, а умение видеть правду всего. Она отказала императору Исэ, заявив, что рисовала только пейзажи. Долины, такие красивые, что на них нельзя было смотреть без слез, реки, такие похожие на настоящие, что потоки мазков уносили смотрящих.

Император Исэ не обрадовался. Он ведь был императором, а никто не отказывал императору. Он пришел к ней снова на следующий день, потребовал, чтобы она сделала его бессмертным, нарисовала его таким ярким, чтобы все, кто видел картину, рыдал. Она снова отказала, Хара была крепкой, как деревья конара на горе Сока. Ее не мог запугать даже император. Он был не первым властным человеком, который требовал что-то от нее.

Император Исэ в ярости послал солдат в дом Хары. Они забрали бедную Хару Чинами в цепях, сожгли ее дом и все ее картины. На землях замка стоял колодец, давно засохший до пыли и грязи, и они бросили в его черные глубины Хару. Исэ Кацуо накрыл колодец крышкой, чтобы свет не проникал туда. Пока Хара не согласится нарисовать его со своим талантом, она не увидит ни света, ни красок, ни красоты природы, которая так ее вдохновляла. Она нарисует его, даже если ему придется сначала сломать ее.

Хара плакала. Она пыталась пощадить императора от боли из-за взгляда на истинного себя, на то, что раскрывала ее кисть. Но отказом она привлекала его.

На десятый день плена Хары Чинами император Исэ сдвинул крышку на колодце и посмотрел на нее, потребовал нарисовать его. Конечно, она отказалась, зная, что рисунок только сильнее его разозлит. Когда людей, как император Исэ Кацуо, заставляют смотреть на их истинных я, они всегда обвиняют других. Исэ приказал вернуть крышку на место и оставил Хару во тьме.

На пятидесятый день ее плена – Хара уже перестала считать – император снова пришёл к ней. Он снова потребовал нарисовать его. Она снова отказалась. Она верила, что он выпустит ее. Хоть она видела в нем монстра, она не собиралась слушаться, и он должен был понять, что ее не сломать.

Хара ошиблась. Император Исэ вернул крышку и отправился на поиски другого художника, который мог нарисовать его так же талантливо.

Прошли три года, и триста художников не смогли изобразить императора Исэ во всей красе, как он считал. По сравнению с божественным умением Хары Чинами, другие были любителями. Он пошел к колодцу, уверенный, что после трех лет тьмы и изоляции Харе придется согласиться на его требования. Но, когда он убрал крышку и заглянул во тьму, там было пусто. Он отправил мужчин в глубины на поиски Хары, но они не нашли ни следа, ни туннеля, ни останков. Будто женщины там и не было.

Той ночью жуткий вой разбудил всех в замке. Он звучал от стен, от пола. Он поднимался от фундамента и разносился эхом до звезд. Никто не мог найти источник страшных воплей, но все знали голос. Все слышали, как Хара плакала в колодце. Они три года слышали крики художницы.

На следующее утро солдаты открыли покои императора, но там было пусто. Исэ пропал. Над кроватью императора висела новая картина. Исэ Кацуо был нарисован в оттенках красного. С холста текла кровь.

Никто не видел Хару Чинами или Исэ Кацуо. Но Исэ Кацуо навсегда запомнили Алым императором. И до сих пор посреди ночи, если прислушаться, слышно жуткий вой Хары из колодца.

* * *

Вся таверна притихла и слушала, как Гуан рассказывал о Воющей Женщине, некоторые были в ужасе.

Многие деревенские истории о ёкаях были выдумкой, но Харуто задумался, была ли правда в этой. Хоть он потерял счет несоответствиям в истории Гуана, он узнал за много лет, которые они были вместе, что поэту не стоило мешать рассказывать истории. Не было способа лучше поднять цену за спасение от ёкая, чем жуткая история.

– Это не может быть Хара Чинами, – сказал хозяин таверны.

– В академии есть колодец, – сказал мужчина с носом-картошкой в красных венах.

– Она воет только ночью, – сказал мужчина с заячьей губой. – Мы все ее слышали.

– Так я был прав? – сказал Нобу, сцепив ладони. Харуто принял его за городского судью, несмотря на фартук в крови, растрепанные волосы и мешки под глазами. Поселение Сачи не казалось благополучным, а в отдаленных городах судьи часто выполняли и другую работу. – Это ёкай? Мстительный дух в ответе за сгоревшую академию?

Гуан поднялся на ноги, колени хрустели.

– Академия Хэйва сгорела? – он сжал руку Нобу.

Нобу попытался вырваться, но Гуан крепко держал.

– Эм, да. Две недели назад. Ученики и учителя пропали, и никто не пойдет их искать, раз в развалинах есть Воющая Женщина.

Шики свистнула в ухо Харуто. Она говорила ему, что поблизости был ёкай. Его мучала боль, сводило с ума желание мести. Мстительные духи мертвых принимали разные облики, и его работой было прогонять их.

– Вопрос насчет оплаты, – сказал Харуто. – Оммедзи не работают бесплатно. Сто льен, и я разберусь с вашим ёкаем.

Нобу кашлянул и уставился на Харуто.

– Сто льен? – он взглянул на других посетителей. Многие отвели взгляды. – Мы не отыщем столько. Вы должны понять, мастер оммедзи, что почти весь доход Сачи был от академии. Без нее нам будет тяжело платить многим ремесленникам, переехавшим сюда. Я могу собрать пятьдесят льен.

Харуто вытащил трубку из кимоно и стал набивать ее листьями. Она состояла из простой деревянной трубочки, чаши из меди в форме колокола. Не лучшая его трубка, но у него была печальная привычка терять их. Он взглянул на Гуана.

Гуан кашлянул.

– Хара Чинами – очень опасный ёкай, – сказал старый поэт, не дрогнув. – Чем старше они, тем опаснее, уверен, вы это знаете. И если почти весь ваш доход был от Хэйвы, вы точно хотите, чтобы место перестало быть опасным поскорее, чтобы подать императрице Исэ Рьоко петицию о восстановлении. Нам жаль вас, но нужно учесть опасность. И закон гласит, что оммедзи не работают бесплатно. Это закон императора.

Судья посмотрел на хозяина таверны с детским лицом, тот кивнул.

– Шестьдесят льен, выше мы не можем позволить.

Харуто закончил набивать трубку и сунул ее в рот. Шики появилась с хлопком и прыгнула в лампу на стене за Харуто, захватила огонь. Она полетела к ним, глаза были как полные луны, хитрые, внутри огня. Она зажгла листья в трубке. Харуто растопил трубку и кивнул. Шики вернулась в облик духа, ее огонь угас. Она села на плечо кимоно Харуто.

– Шестидесяти льен хватит, – сказал он, выдыхая дым. – Мы разберемся с вашим ёкаем, как только я доем суп.

Глава 2

Обгоревшие кости академии Хэйва тянулись перед ними. В тусклом мраке ночи сломанные балки и черные доски выглядели как темные когти, вырывающиеся из земли, тянущиеся к облакам на небе. Два здания поменьше еще стояли, но пожар уничтожил главное строение Хэйвы, сжег пол, стены и крышу. Оставшееся рухнуло, окрасив снег в черный сажей.

Разрушение было огромным. Место было громадным, полным какофонии детей. Это было так давно, что Харуто даже не помнил свое детство. Он был уверен, что его много раз бил его старший брат, но это не вспомнили бы даже историк. Сколько умерло в ночь пожара? И кто из них стал ёкаем?

Ступня Харуто опустилась на что-то твердое, скрытое снегом. Он смахнул снег и увидел бронзовую табличку «Академия Хэйва». Уголок согнулся, словно его сорвали с низкой стены вокруг земель академии. Шики тихо свистнула, сидя на плече Харуто. Маленький дух была права. Это сделал не огонь. Это было жестоким действием.

Гуан был удивительно тихим. Он кутался в плащ с меховым подбоем, капюшон скрывал голову в пятнах, иней покрыл седую неровную бороду. Он смотрел на останки сгоревшей школы. Харуто еще не видел его таким напряженным. Натянутая тетива. Она или порвется, или совершит ужасный удар. Харуто не мог этого допустить.

– Пора тебе сказать, зачем мы пришли сюда, – сказал он другу.

Гуан поежился и посмотрел на него рассеянно. А потом задрожал и отвел взгляд на обгоревшие кости школы.

– Хэйва была основана Пятым Мудрецом под Небесами после того, как он перестал служить Вековому Клинку. Это… была школа, посвященная обучению детей, у которых были опасные техники. Этим детям было некуда идти. Или порой это были дети, которым родители могли обеспечить лучшее образование, – Гуан покачал головой. – Каждый учитель тут был мастером, каждый ученик – будущим героем. Кто мог такое сделать? Зачем?

Пронзительный вой рассек тишину ночи, разнесся эхом над развалинами школы, обещая кровь.

Шики с дрожью свистнула, шерсть на ее спине встала дыбом и посинела. Она спряталась за плечом Харуто, впилась в его кимоно.

– Какой трусливый дух, – сказал Харуто, потянулся за плечо, поймал ее за шкирку и вернул на свое плечо. Она смотрела на него такими большими глазами, что были только зрачки, свистнула на ухо Харуто. – Уверена? – спросил Харуто.

– Что она сказала?

Харуто вздохнул и прошел мимо низкой каменной стены на земли академии.

– Что нас ждет бой.

– Тебя, – фыркнул Гуан, часть его обычного юмора вернулась в голос.

– Ну, да, конечно. Можешь посмотреть и написать эпическую поэму о моей победе.

– Мне напомнить тебе о Базане из деревни Торото?

– Не стоит.

Гуан рассмеялся, хотя и сдавленно.

– Он чуть не оторвал тебе руку, чтобы избить тебя ею.

Харуто хотел спорить, но Гуан не ошибался.

– Я все еще одолел его.

Гуан хмыкнул.

– Только потому, что он растерялся, когда ты не умер.

– Как говорил старый философ? Победа – это победа?

– Победа заслуживает любой цены. Поражение – монета без ценности, – сказал Гуан.

– Я был близко, – сказал Харуто, снег хрустел под ногами.

Еще вой рассек ночь, крик боли, страха и горя, смешанных в одно, изданный с такой силой, что даже Харуто замер. Это был не слабый ёкай. Этот был юным, но сильным. Его аура была массой смятения, он пытался выманить их состраданием, человеческим желанием утешить его ненасытное горе, но и пытался отогнать их парализующим ужасом.

– Откуда ты знаешь об этом месте? – спросил Харуто, когда вопль утих. Он мог бороться с аурой, годы обучения сопротивлению закалили его, он выдерживал чужие эмоции, давящие на него. Но Гуан был поэтом, а не оммедзи, и отвлечь его от ауры можно было разговором.

Гуан буркнул без слов. Этот звук он издавал, когда пытался собраться с мыслями.

– Мой сын тут учился, – сказал он, они увидели первые тела в снегу.

Харуто опустился на снег у тела.

– Шики.

Шики глубоко вдохнула, стала в три раза больше, чем обычно, а потом выдохнула, и порыв воздуха сдул снег с трупа. Она закончила с радостным чириканьем. Две ручки появились из пушистого тела, она потерла их, ведь справилась с работой, и руки пропали. Там был замерзший юноша в школьной форме, его кожа была белой, как снег, глаза большими, а рот – раскрытым. Снег под ним был красным, алый цветок был на груди. У него было ожерелье из шестеренок, пружин и гаек, так что Харуто решил, что он был из Кохрана далеко на севере. Его ладони были связаны шелковистой веревкой. Тонкие нити тянулись от его одежды, и когда Харуто коснулся их, они треснули, замерзшие.

– Я не видел сына годами, – продолжил Гуан, снова болтливый. – Он злился на меня за то, что я отдал меч. Всегда думал, что я должен был учить тут, а не… – он издал горький смешок, – тратить жизнь, записывая ложь о бесполезном шарлатане.

Харуто рассмеялся и вдруг замолк.

– Так я – бесполезный шарлатан?

Гуан просто смотрел на него.

Харуто отвернулся.

– Звал меня шарлатаном? Сколько жизней он спас? – он остановился и погрозил холодным пальцем старому другу. Он хотел оскорбить сына мужчины, но понял, что и он мог быть где-то в снегу.

Гуан похлопал Харуто по плечу.

– Знаю. Знаю. Он злился не на тебя, старик.

Ближе к главному зданию земля была во вмятинах, построения были разбитыми, десятки оружий на земле были как изо льда. Ёкай завопил снова, и Шики пискнула и спряталась в складки кимоно Харуто. Ее шерсть щекотала его кожу, но, когда он пытался дотянуться до нее, она уклонялась. Духи делали, что хотели, а Шики всегда была ловкой.

Они нашли больше тел на дороге, укрытой снегом, вокруг главного здания. Некоторые были учениками, другие напоминали учителей. Они сгорели, были разорваны и пронзены. Многие умерли с оружием в руке, но заточенная сталь не помогла им, как и техники, которым учили в академии. Это была резня.

У задней части главного здания академии они заметили ёкая, шагающего среди развалин. Он рылся в обломках черными когтями. Пятна лунного света падали на темную кожу. Его волосы были обгоревшей щетиной, на нем были разорванные хакама, но выше пояса он был голым. Спина была в мелких ранах, из некоторых еще текла кровь. Черные тонкие вены тянулись из пары колотых ран на шее ёкая. Это была не Воющая Женщина, не Хара Чинами. Она была просто страшной историей. Это существо было настоящим, мстительным духом, появившимся из одного из учителей или учеников Хэйвы, когда академия сгорела. Харуто смотрел, как ёкай вытащил из развалин замерзшую руку. Мстительный дух снова завыл, боль была такой сильной, что падающий снег стал кружиться. Харуто скривился, повернулся и увидел, что Гуан в ужасе глядел на мстительного духа.

– Это он? – спросил Харуто. – Твой сын?

Гуан дрожал. Он кивнул и отвернулся. Всхлип сотряс его, старый поэт сжался.

– Мне жаль, Гуан, – сказал Харуто. Он опустил ладонь на плечо друга, и Гуан рухнул на колени в снегу, дрожа.

Ёкай повернулся и пошел дальше в развалины балок, обгоревших стен, пепла и снега. Он раздвигал куски когтями, словно что-то искал. Они разглядели его. Он был высоким и худым. Он был сильным в жизни, но в смерти был призраком в мелких ранах, откуда темными струйками текла кровь. Его глаза были черными, без цвета, и его губы были испорчены порезами, неровные зубы торчали из десен. Он был теперь хассяку, ёкаем, который похищал детей и питался их кровью. Сын Гуана был учителем, защищал и тренировал детей, но его жестокая смерть исказила все, чем он был в жизни. Он был юным сильным ёкаем, появившимся не из одной смерти, а из общей трагедии учеников и учителей, умерших в Хэйве.

Гуан шмыгнул носом, поднявшись на ноги. Он вытер глаза ладонью в чернилах.

– Ты можешь… – он умолк. Гуан ходил с Харуто почти пятнадцать лет. Он видел достаточно ёкаев, чтобы знать, что с ними можно было сделать, а что – нет. – Я не имею права просить, но ты можешь помочь ему перейти?

Харуто сжал плечо друга.

– Не нужно даже просить, – сказал он. Было много способов разобраться с ёкаем, одни более мирные, чем другие, одни добрее других. – Как его звали?

Гуан всхлипнул.

– Тян Мен, – его голос оборвался.

Харуто вытащил из-за спины огненный посох, четыре фута металла с кругом размером с его кулак на конце, там был оранжевый огонек, который горел без топлива. Без слов он шагнул вперед в развалины Хэйвы и пошел среди обломков к сыну Гуана.

– Проклятье! – обгоревшая балка треснула под ногой Харуто, и он отшатнулся к обломкам, покрытым снегом. Что-то вонзилось в его ногу, вспыхнула агония. Он прокатился, ощущая боль, покрытый сажей, оказался у ног ёкая, на которого охотился.

Хассяку смотрел на него злобными черными глазами. Он пошевелил когтями, слюна текла с его клыков. Хассяку родился из горя, от того, как член семьи или ученик умер на его глазах перед тем, как он умер.

– Не лучшее мое появление, – Харуто поднялся на ноги и стряхнул с кимоно пепел и снег. Обгоревшая заноза торчала из его левого бедра, хотя назвать это занозой было как назвать коня пони. Он сжал кусок ладонью и вырвал ее с брызгами крови, от боли его чуть не стошнило. Хуже, он выронил огненный посох.